«Смерть» (на рабочем уровне) — обычно соответствует черному цвету, который принимали ингредиенты, т. е. nigredo. Это — сведёние субстанций к materia prima («первичной материи»), к massa confusa («смешанной массе»)544, жидкой, бесформенной массе, соответствующей — на космологическом уровне — первобытному состоянию, Хаосу. Смерть представляет возвращение в аморфность, восстановление Хаоса. Вот почему «водная» символика играет столь важную роль. Одна из алхимических аксиом гласит: «Не предпринимай никакого U ГШ 204 X х действия, пока все не будет сведено к воде» . На операционном уровне это соответствует растворению очищенного золота в aqua regia2*. Кирхвегер3*, предполагаемый автор «Апгеа Catena Homed» (1723) — произведения, которое, кстати, оказало большое влияние на молодого Гете, — пишет: «Совершенно очевидно, что вся Природа вначале была Водой и что Водою все рождается и Водою все должно быть разрушено»545. Алхимическое возвращение к жидкой стадии материи в космологиях соответствует состоянию первобытного хаоса, а в инициационных ритуалах — «смерти» жреца, проводящего действо. Алхимик также добивался растворения/разложения субстанции, когда помещал ее в ртутную баню. Как пишет Старки (=Ириней Фи- лалет)4, «главной основой для трансмутации является возможность возвращать все металлы и руды, имеющие металлическую природу, к их первичному ртутному состоянию»546. Трактат, приписываемый «Альфонсу, королю Португалии», уточняет, что «наше разложение есть не что иное, как приведение тела к влажности . Первый результат этой операции — сведение тела к Воде, то есть к Ртути, и это то, что Философы называют растворением и что является основой всего Труда»547. Согласно некоторым авторам, растворение было * первой операцией, согласно другим, первой было сжигание, приведение к аморфности огнем. Что бы ни было, результат оставался одним и тем же — «смерть». Это алхимическое сведёние к prima materia допускает бесчисленные интерпретации и отождествления: оно может трактоваться именно как возвращение к пренатальной стадии, как regressus ad uterum. Символика семени засвидетельствована, например, в одном кодексе, изученном Карбонелли, где говорится, что прежде чем использовать золото в opus, «необходимо привести его в состояние спермы»548. Чудесный сосуд, vas mirabile, названный Марией Пророчицей5* средоточием всех алхимических тайн, является «своего рода matrix или uterus, откуда рождается filius philosophorum6\ Чудесный Камень» {Jung. Psychologie und Alchemie. S. 325). «Сосуд сходен с творением Бога в сосуде божественного прорастания» , — пишет Дорн7*. По Парацельсу, «тот, кто хочет войти в Царство Божие, должен сначала войти телом своим в мать свою и там умереть». По Парацельсу же, весь мир, чтобы достичь вечности, должен «войти в свою мать»549, которая есть prima materia, massa confusa, abyssus8*. Следуя Джону Пордеджу9*, «баня Марии» — это «место, matrix и центр, где божественная тинктура вытекает из своего источника и начала»550. В стихах, опубликованных как приложение к «Opus Mago- Cabbalisticum et Theosophicum» (1735) Георга фон Веллинга10*, читаем: «Ибо я не могу достичь Царства Небесного, если я не рождаюсь вторично. Вот почему я стремлюсь вернуться в Материнское лоно, чтобы переродиться, и я сделаю это в скором времени»551. Regressus ad uterum иногда представлен в виде инцеста с Матерью. Михаэль Майер12 сообщает, что «Дельфинас, некий анонимный философ, говорит очень ясно в своем трактате «Secretus Maximus» о матери, которая должна по требованию природы соединяться со своим сыном (сит filio ex necessitate naturae conjungenda)»552. Очевидно при этом, что «Мать» в этих разных контекстах символизирует Природу в первобытном состоянии, prima materia алхимиков, и что «возвращение в Мать» передает духовный опыт, сходный с любым другим «полетом» за пределы Времени, иными словами, сходный с новым воплощением начальной ситуации. «Растворение» в materia prima может символизироваться и сексуальным слиянием, которое заканчивается исчезновением в утробе. В «Rosarium Philosophorum»13* читаем: «Бейя взошла на Габрикуса и скрыла его в своем лоне так, что его больше не стало видно. Она обняла его с такой любовью, что полностью поглотила его в своей природе...» (Nam Bey a ascendit super Gabricum, et includit eum in suo utero, quod nil penitus videri potest de eo. Tantoque amore amplexata est Gabricum, quod ipsum totum in sui naturam concepit...fu Такого рода символика, естественно, предоставляет возможность для бесчисленных толкований и применений. Баня Марии — не только «лоно божественной тинктуры» (см. выше). Она изображает и лоно, из которого родился Иисус. Воплощение Господа в адепте может начаться с того момента, когда алхимические ингредиенты Бани Марии расплавляются и воспроизводят первичное состояние материи. Феномен возвращения связан как с рождением, так и со смертью Христа553. С разных позиций Эвола и Юнг весьма убедительно комментировали символику инициационной Смерти, заключающуюся в освобождении от nigredoH\ putrefactio, dissolutio554. Следует добавить, что растворение и возвращение к хаосу есть действие, которое в любом контексте имеет по крайней мере два общих значения: космологическое и инициационное. Всякая «смерть» есть одновременно возвращение космической Ночи, докосмологического Хаоса; на разных уровнях тьма всегда означает распадение Форм, возвращение к семенному состоянию жизни. Любое «творение», любое появление Форм или, в ином контексте, любой подступ к трансцендентному уровню выражается космологическим символом. Мы повторяли это многократно: рождение, становление, творение на духовном уровне всегда строится по одному и тому же отработанному образцу: космогония. Этим в разных культурных традициях объясняется произнесение космогонического мифа не только в день Нового года (когда мир символически творится заново), не только при интронизации нового царя, или на свадьбе, или во время войны, но и тогда, когда нужно спасти урожай или исцелить больного. Глубинный смысл всех этих ритуалов представляется очевидным: чтобы сделать нечто или восстановить жизненную целостность, которой угрожает болезнь, надо сначала вернуться ad originem, а затем повторить космогонию555. Таким образом, инициационная смерть и мистическая тьма имеют еще и космологическое значение: воспроизводится первичное состояние, эмбриональное состояние материи, а «воскрешение» соответствует процессу космического творения. В современных терминах, инициационная смерть уничтожает Творение и Историю, освобождает от всех неудач и «грехов», т. е. в конечном счете от ветшания, неотделимого от бытия человека (см.: М. Eliade. Naissances mystiques, 1969). С этой точки зрения, алхимик не был новатором: в поисках materia prima он стремился привести субстанции к докосмологи- ческому состоянию. Он знал, что не сможет достичь трансмутации с помощью «форм», уже изношенных Временем; сначала нужно было «растворить» эти «формы». В инициационном контексте это означало, что совершающий ритуал «умирал» в своем профаническом, ветхом, низком состоянии. При этом Космическая Ночь отождествлялась со Смертью (=тьмой) и одновременно с возвращением ad uterum: именно это подчеркивается как в истории религий, так и в уже цитированных алхимических текстах. Западные алхимики включили свою символику в христианскую теологию: «смерть» материи была освящена смертью Христа, которая содержала в себе и искупление. Юнг блестяще раскрыл параллелизм Христос — Философский Камень вместе с вытекающей из этого смелой теологией556. Самое главное — правильно понять уровень, на котором разворачивается деятельность алхимика. Вне всякого сомнения, александрийские химики с самого начала осознавали, что, стремясь к «совершенству металлов», они преследовали и цель своего собственного совершенства557. «Liber Platonis quartorum»15* (ее арабский оригинал может быть датирован не позднее чем X в.) придает большое значение одновременности opus alchimicum и личному опыту адепта. «Вещи делаются совершенными благодаря им подобным, поэтому деятель должен участвовать в действии (oportet operatorem interesse operi)558. Тот же текст предписывает использование затылка в качестве сосуда для трансформации, поскольку череп — вместилище мышления и интеллекта (os capitis... vas mansionis cogitationis et intellectus; цит. no: Jung, c. 365, примеч. 3). Посвященный сам должен превратиться в Философский Камень. «Превращайтесь из мертвых камней в живые философские камни», — пишет Дорн (transmutemini de lapidibus mortuis in vivos lapides philosophicos\ цит. no: Jung, c. 367, примеч. 1). И Мориенус обращается с теми же словами к царю Халиду:16* «Ибо эта субстанция (то есть та, которая заключает в себе божественную тайну) извлечена из вас, и вы — ее руда (то есть сырая материя); они (адепты) находят ее в вас и, говоря более точно, берут ее у вас» (цит. по: Jung, с. 426, примеч. 1). Гихтель17*, со своей стороны, пишет об операции albedo (которая в ряде контекстов обозначает первую герметическую трансмутацию свинца или меди в серебро18*): «С помощью этой регенерации мы получаем не только новую Душу, но также и новое Тело . Это Тело извлечено из Божественного Слова или из небесной Софии . Оно духовно, оно легче Воздуха, оно подобно лучам Солнца, которые проникают во все тела, и оно так же отличается от прежнего тела, как сверкающее Солнце от темной Земли; и хотя оно остается в прежнем теле, это последнее не 291 может его постичь; лишь иногда ему удается его почувствовать» . Короче говоря, западный алхимик в своей лаборатории, точно так же как его индийский или китайский коллега, воздействует на себя самого, на свою психофизиологическую жизнь, на свои моральные и духовные представления. Тексты сходятся в своем определении достоинств и качеств алхимика559: он должен быть здоровым, смиренным, терпеливым, целомудренным; он должен обладать свободным духом, находящимся в гармонии с его занятйями; он должен быть мудрым и образованным, он должен одновременно действовать и мыслить, молиться и т. д. Отсюда видно, что речь идет не только о лабораторных опытах. Алхимик погружается в свои занятия весь целиком. Однако эти качества и достоинства не должны восприниматься исключительно в моральном плане. У алхимика они имеют ту же функцию, что и терпение, мудрость, душевное равновесие в тантристской садхана или в испытательном периоде, в таинствах предшествующих инициации. Это значит, что никакая добродетель и никакая эрудиция не могут освободить от инициационного испытания; только оно способно осуществить заложенный в «трансмутации» разрыв с прежним уровнем. Сразу же скажем, что нам неизвестна точная природа того решающего испытания, которое для алхимика соответствовало получению Философского Камня или Эликсира. Крайне многословная во всем, что касается предварительных стадий и этапов opus, алхимическая литература делает лишь загадочные, большей частью непонятные намеки на mysterium magnum («Великую тайну»). Однако, если мы были правы, настаивая на схождениях и совпадениях между минералогической символикой, металлургическими ритуалами, магией, связанной с огнем, и верованиями в искусственную трансмутацию металлов в золото при или посредством действий, которые заменяют собой Природу и Время; если признаются тесные отношения между китайской алхимией и неодаосской техникой, между индийской алхимией и тантризмом; если, наконец, александрийские алхимики, что вполне вероятно, прилагали к минеральным субстанциям инициационный сценарий Мистерий — то природу алхимического опыта можно понять. Индийский алхимик дает нам точку отсчета: он воздействует на минеральные субстанции для того, чтобы самому «очиститься» и «пробудиться*, иначе говоря, чтобы овладеть божественным могуществом, дремавшим в его теле. Западный алхимик, стремясь «убить» ингредиенты, чтобы свести их к materia prima, вполне вероятно, вызывает sympatheia между «патетическими» состояниями субстанции19* и самыми интимными глубинами своего собственного существа. Иными словами, он приступает к инициационным опытам, которые по мере продвижения opus выковывают ему другую личность, сравнимую с той, которая обретается после успешного прохождения инициационных испытаний. Его участие в фазах opus таково, что, например, nigredo доставляет ему те же ощущения, которые испытывает неофит во время инициационных церемоний, когда он чувствует себя «проглоченным» в чреве чудовища, или «погребенным», или символически «убитым» Масками и Руководителями инициации. Невозможно уместить на нескольких страницах углубленное описание opus alchymicum, не учитывая того, что авторы не всегда сходятся относительно порядка операций. Интересно, однако, отметить, что coniunctio и следующая за этим смерть обозначаются терминами hie г os gamos: два начала, Солнце и Луна, Царь и Царица, соединяются в, ртутной бане и умирают (это nigredo); «душа» покидает их, чтобы затем вернуться и дать рождение filius philosophorum, андрогини- ческому существу (=Rebis), которое возвещает грядущее обретение Философского Камня. Этот порядок действий сопровожден в «Rosarium Philosophorum» серией гравюр, толкованию которых Юнг посвятил значительную часть своей «Psychologie der Ubertragung». Надо подчеркнуть значение, которое алхимики придавали «ужасным» и «мрачным» испытаниям «чернотой», духовной смертью, сошествием во Ад: помимо того, что они постоянно свидетельствуются текстами, они угадываются во вдохновленных алхимией произведениях искусства и в иконографии, где эти испытания передаются са- турнической символикой, «меланхолией», созерцанием черепов и т. д.560. Фигура Хроноса-Сатурна символизирует Великого Разрушителя, каковым является Время, то есть соответственно смерть (=putrefactio) и новое рождение. Сатурн, символ Времени, часто изображается с весами в руках, а важность символа Весов в герметизме и алхимии известна (см. илл. 34, Read, Prelude to Chemistry): знаменитый Гебер (=Джа6ир ибн Хайан) является и автором «Книги весов»561. Не стоит ли искать в этом «господстве Весов» (которое делает всезнающим и ясновидящим), в этой фамильярности с деятельностью Времени (putrefactio, Смерть, которая разрушает omne genus et formam «все роды и формы»), в этой «мудрости», предоставленной только тем, кто при жизни приобрел опыт смерти, не стоит ли именно в этом искать объяснение известной «сатурнической меланхолии» ма- гов и алхимиков?562 Как бы то ни было, не следует забывать, что акростих, построенный Василием Валентином20* на слове vitriofl\ подчеркивает необходимость descensus ad inferos: Visita Interiora Terrae Rectificando Inveniens Occultum Lapidem («Посети внутренность земли, и через очищение найдешь тайный Камень»). Фаза, которая следует за nigredo, т. е. «белое творение», leukosis, albedo, на спиритуальном уровне, очевидно, соответствует «воскрешению», которое подразумевает овладение определенными состояниями сознания, недоступными для профанного состояния. (На операционном уровне это явление «коагуляции», следующей за начальным putrefactio.) Две последующие фазы, citrinitas и rubedo, венчающие творение алхимика и приводящие к Философскому Камню, в еще большей степени развивают и укрепляют это новое инициационное сознание563. Остановимся на парадоксальном характере начала и конца opus alchymicum. Исходной точкой является materia prima, которая приводит к Философскому Камню, но и та и другая «субстанция» не поддается сколько-нибудь точной идентификации, причем не из-за лаконизма авторов, а скорее из-за их многословия. В самом деле, синонимов для обозначения materia prima необыкновенно много. «Lexicon alchemiae» Мартина Руланда22* (Франкфурт, 1612) насчитывает их более пятидесяти, и это далеко не конечное число. Что же касается собственно «природы» materia prima, то она ускользает от любого определения. Захария писал, что мы не ошибемся, объявив «нашу материю» духовной, но что никак не ложно объявить ее и телесной; если назвать ее небесной, «это будет ее истинное имя», если назвать ее земной, это столь же верно. Как справедливо отмечает Эвола по поводу этого текста, речь идет не о философском понятии, а о символе: это означает, что алхимик воспринимает Природу sub specie interioritatis23* (Evola, с. 32). Отсюда — большое количество синонимов для обозначения materia prima. Некоторые алхимики отождествляют ее со ртутью, или с серой, или со свинцом, другие — с водой, с солью, с огнем и т. д., третьи еще и с землей, с кровью, с Молодильной Водой, с Небом, с матерью, с луной, с драконом или с Венерой, с хаосом и даже с Философским Камнем или с Богом564. Эта вездесущность materia prima по всем пунктам соответствует вездесущности Философского Камня. Ибо хотя камень получают в результате некой невероятной операции («пусть знают, что это очень длинный путь», longissima via, предупреждает нас «Rosarium»), он в то же время вполне доступен: на самом деле, он находится повсюду. Рипли24* (ок. 1415 — 1490) пишет: «Философы говорят, что Камень приносят нам рыбы и птицы, им обладает каждый человек, он находится всюду, в вас, во мне, в любой вещи, во времени и в пространстве. Он является в ничтожном образе (vili figura). И из него бьет ключом наша aqua permanens»226. Согласно тексту 1526 г., опубликованному в «Gloria Mundi»25 , Камень «известен всем людям, молодым и старым, он находится в поле, в деревне, в городе, во всех вещах, созданных Богом; и при этом он презирается всеми. Богатые и бедные каждый день держат его в руках. Слуги выбрасывают его на улицу. Дети играют с ним229. И однако, никто не ценит его, хотя после человеческой души это самая чудесная и самая драгоценная вещь на Земле, и она может свергать королей и князей. Тем не менее Камень считается самой презренной и самой ничтожной вещью на земле...»230. Оставив в стороне богатую символику этого Камня, который никто не считает «краеугольным», добавим, что вездесущность и универсальность Lapis Philosophorum являются основной темой алхимической литературы. Небольшая книжечка, вышедшая в 1652 г. в Лондоне, «The Names of the Philosophers Stone», содержит более 170 его наименований, среди которых Молоко Святой Девы, тень Солнца, сухая Вода, Слюна Луны и т. д. Пернети27* в своем «Dictionnaire mytho-hermetique» (Paris, 1787) приводит неполный алфавитный список примерно из 600 наименований. Фрагмент, приписываемый Зосиме, уже говорит об «этом Камне, который не является камнем, о драгоценной вещи, которая не имеет цены, о предмете с бесчисленными формами, у которого нет формы, об этом незнакомце, которого знают все»231. Но, как пишет Хортула- нус28*, цитируемый в «Rosarium Philosophorum», «только тот, кто знает, как сделать Философский Камень, понимает слова, которые его описывают»232. И «Rosarium» предупреждает нас еще и о том, что «эти темы должны передаваться тайно (talis materia debet tradi mystice), подобно тому как поэзия пользуется иносказаниями и притчами»233. Если верить некоторым, существовала даже «клятва не разглашать тайну в книгах»234. Вполне вероятно, что речь идет о «тайном языке», который есть и у шаманов архаических обществ, и у мистиков исторических религий; этот «тайный язык» — одновременно и выражение тех испытаний, которые невозможно передать с помощью повседневного языка, и зашифрованная передача скрытого смысла символов565. Необходимо также отметить, что парадоксальная вездесущность и недоступность Философского Камня в каком-то отношении указывает на диалектику сакрального вообще. Иерофании уже самим фактом, что они являют сакральное, изменяют онтологический статус предметов: жалкие или незначительные — камень, дерево, источник — с того момента, когда в них воплощается сакральное, становятся бесценными в глазах всех, кто участвует в этом религиозном опьгге. В определенном смысле состояние алхимика, благодаря Философскому Камню вышедшего на другой уровень духовного существования, можно сравнить с опытом homo religiosus, присутствующего при трансмутации Космоса через иерофании. Парадокс иерофании состоит в том, что она являет сакральное и воплощает трансцендентность в «презренном предмете», иными словами, осуществляет разрыв уровней. Тот же парадокс поражает в Философском Камне: он остается невидимым для глаз непосвященных — дети играют с ним, прислуга выбрасывает его на улицу; он повсюду, и, однако, он же оказывается вещью, которую труднее всего добыть. Итак, алхимический опыт и опыт магико-религиозный содержат общие или сходные элементы. Употребление западными алхимиками религиозной терминологии совсем необязательно было предосторожностью от церковной цензуры. У opus alchymicum были глубокие аналогии с мистической жизнью. Георг фон Веллинг пишет, «что наше намерение направлено не на то, чтобы научить, как производить золото, а на нечто гораздо более возвышенное, а именно: на то, как можно увидеть и постичь Природу — творение Бога — и как увидеть Бога в Природе»566. Ученик Парацельса Освальд Кроль29* утверждает, что алхимики — «святые люди, которые благодаря достоинствам своего обожествленного духа вкусили первые плоды Воскрешения уже в этой жизни и познали предвкушение Небесного Царства»567. По мысли многих алхимиков, обретение Философского Камня соответствует полному познанию Бога. Вот почему Камень делает возможным тождество противоположностей. По Василию Валентину, «зло должно стать тем же, что и добро»; Огарки описывает Камень как «примирение противоположностей, дружбу Врагов» (тексты цит. по: Gray, с. 34). Мы находим здесь очень древнюю символику coincidentia oppositorum30*, распространенную повсеместно, засвидетельствованную уже на архаических стадиях культуры, служившую тому, чтобы хоть как-то определить и основы сущего, и Urgrund, и парадоксальное состояние целостности, совершенства, и тем самым сакральности и Бога. При всем том главным достоинством Камня остается его способность к трансмутации металлов в золото. Как говорит Арнольд из Виллановы31*, «в Природе существует некая чистая материя, которая, будучи открытой и доведенной до совершенства Искусством, обращает в себя самое все несовершенные тела, которых она касается» (цит. по: J. Read, с. 119). Там же обнаруживается «в добром здравии» архаическая идея о том, что Камень или Эликсир дополняют и завершают произведение Природы. Брат Симон из Кельна32* писал в «Speculum minus alchimiae»: «Это искусство научает нас делать лекарство, называемое Эликсиром, которое, будучи вылито на несовершенные металлы, приводит их к полному совершенству — именно для этого оно и было изобретено»568. А в одном алхимическом своде, исследованном Карбонелли, говорится, что «эта материя, если бы она была удачнее произведена Природой во внутренностях Земли и не смешалась бы случайно с посторонними примесями, стала бы Святым Солнцем и Луной» (Carbonelli, с. 7). Идея, что Камень ускоряет временной ритм всех организмов и убыстряет их рост, содержится в «Опытах» Луллия33 : «Весной благодаря своему огромному и чудесному жару Камень дает жизнь растениям: если ты растворишь кусочек его размером в зерно в воде и, набрав ореховую скорлупку этой воды, польешь виноградную лозу, то в мае твоя лоза принесет спелый виноград»569. Первыми, кто приписал Камню терапевтические свойства, были арабские алхимики, и именно через посредство арабской алхимии понятие Elixir Vitae («Эликсир Жизни») пришло на Запад570. Роджер Бэкон, не употребляя слова «Камень» или «Эликсир», в своем «Opus Majus» говорит о лекарстве, которое изгоняет нечистоту и испорченность самого презренного металла, может смывать телесную нечистоту и в столь большой степени препятствует упадку тела, что продлевает жизнь на несколько веков»34*. Согласно Арнольду из Виллановы, «Философский Камень исцеляет все болезни . Он излечивает за день болезнь, которая длилась бы месяц, за двена дцать дней — годичную болезнь, еще более долгую — за месяц. Он возвращает старикам молодость»571. Алхимическое понятие Эликсира, принесенное на Запад арабскими авторами, заменило миф о чудесном растении или о напитке бессмертия, миф, засвидетельствованный с самой глубокой древности у всех индоевропейских народов, миф, чья архаичность не подвергается сомнению. Итак, Эликсир был на Западе новинкой лишь в той мере, в какой он идентифицировался с деятельностью алхимика и с Философским Камнем. К тому же, как и следовало ожидать, образ Камня в конце концов стал включать в себя все магические верования: говорили, что человек — обладатель Камня неуязвим; «Livre de la tres Sainte Trinite»36* сообщает нам, что «Камень, зажатый в ладони, делает невидимым. Если его зашить в тонкое полотно и носить это полотно, плотно обмотав им тело так, чтобы хорошо нагреть Камень, то можно подняться в воздух так высоко, как пожелаешь. Чтобы спуститься, достаточно слегка размотать полотно»572. В этом узнаются известные сиддхи йогов и индийских алхимиков: невидимость, левитация, волшебный полет (см. выше); йога, как и шаманизм, причисляет их к «чудесным возможностям», наряду с «владением огнем»573. Однако это необязательно предполагает восточное происхождение подвигов европейских магов и алхимиков. Чудеса факирского типа были известны в Европе, где они, вполне вероятно, происходили из местной магической традиции574. В этом случае, как и в случае Elixir vitae, алхимия лишь замещает древнейшие верования, корни которых погружены в предысторию.