Если бы это издание появилось в другой стране или даже у нас, но в другое время, оно не нуждалось бы в долгих предварительных оговорках. Его новизна была бы отмечена, взвешена и обсуждена знатоками. Не «специалистами», но «знатоками», т. е. людьми, которые интересуются подобными попытками синтеза и могут взять на себя труд перепроверить все аргументы и их документированность. Было бы, разумеется, проще выпустить книгу непосредственно на другом языке, что мы и намерены осуществить, когда позволят обстоятельства. Но издание научной книги очень мало зависит от автора. И пока появится возможность представить результаты наших исследований по истории восточных наук на каком-нибудь иностранном языке, как мы поступали с другими работами по истории религии и фольклору, мы рады опубликовать их на румынском, ограничившись резюмированным изложением материала для иностранцев (см.: Archeion. Р., 1935. Р. 452—464 — об «Азиатской алхимии», вып. 1). Совсем не отсутствие румынских «специалистов» в исследуемой области заставляет нас писать предисловие к этой книге. Отсутствие тех или иных специалистов не столь опасно для культуры. Опасна явная или неявная паника перед некоторыми вещами, которые выходят за рамки интересов, навязанных нам дидактической культурой или безответственным дилетантизмом. Малая культура, какой является румынская, в попытках воплощения своей исторической судьбы, непохожей на судьбу малых культур Скандинавии1*, может позволить себе роскошь не иметь специалистов по астрологии или индологии. Но она не может позволить себе роскоши по инерции не интересоваться любыми румынскими изданиями, где упоминаются источники и методы, выходящие за пределы балканской истории и романской филологии. Отсутствие интереса, впрочем, это слишком мягко сказано. Дело обстоит порой много сложнее. Например, в случае наших исследований по истории восточного знания почти все, что нами опубликовано к настоящему моменту, сочтено плодами «эрудиции», тогда как простое знакомство с книгами могло бы убедить читателя, обладающего здравым смыслом, что речь идет совсем об ином — о новом методе в философии культуры. Показать, как мы это попытались сделать в первом выпуске «Азиатской алхимии», что индийская и китайская алхимии не являются эмпирическими науками, не относятся к пред- химии, но представляют собой мистическую и сотериологическую практику, — это не значит сочинять эрудированные труды, но означает приложение в некотором смысле революционного метода к истории восточных культур — метода, который может оказаться крайне плодотворным для философии культуры. Правда, «революционный» характер интерпретации вынуждает нас предельно насыщать текст примечаниями именно для того, чтобы убедительнейшим образом доказать весомость сделанных заключений. Однако стерилизующим и опасным для любой культуры представляется такое отношение, при котором о книге судят по ее внешнему виду, когда полагают, что некое строго ограниченное число примечаний равноценно «культуре», а большее число примечаний превращается в «эрудицию», когда упускают из виду содержание книги или же отказываются признавать ценность иных утверждений на том основании, что они затрагивают непривычные реалии. Нельзя требовать от читателя ни верить автору на слово, ни перепроверять факты в области, в которой он некомпетентен. Можно все же потребовать от него минимальных усилий для того, чтобы вникнуть в приводимую аргументацию, т. е. оценить весомость авторских рассуждений. Не нужно быть «специалистом» по северным культурам, чтобы судить о книге про лопарей2*, ибо ее выводы следуют из некоторого числа источников, которые представляет автор, и читатель сам может проверить его заключения. Конечно, автор может процитировать определенные источники, удовлетворяющие его положениям, и опустить иные, изобличающие его. При отсутствии у читателя компетенции ему нет нужды, однако, представлять себе общую проблематику, а достаточно только задуматься над авторскими умозаключениями. Читателю со здравым смыслом легко оценить метод работы и ее насущность, даже когда речь идет о непривычном предмете. Первые результаты наших исследований об истоках знаний были восприняты не только с недоверием, но и с некоторым раздражением, особенно в кругах, в которых страстно дебатируются судьбы румынской культуры. Одно из возражений, высказанных скорее глухо, чем в качестве прямого обвинения, по поводу первого выпуска «Азиатской алхимии», заключалось в том, что книга не представляет интереса для румынской культуры. Подобные же критические замечания высказывались и по поводу других наших книг. Например, когда появилась «Yoga. Essai sur les origines de la mystique indienne» (Париж; Бухарест, 1936), некоторые националистически настроенные публицисты отметили, — несомненно, еще не прочитав книги, — лишь то, что она не принадлежит румынской культуре. Если бы мы были уверены в том, что подобный оценочный критерий является единодушным, мы бы отказа лись от этих строк. Мы спокойно дожидались бы, пока с течением лет появится новое суждение. Но нет никаких оснований думать, что глухие высказывания и двусмысленная критика в связи с некоторыми нашими публикациями, особенно по поводу «Йоги», действительно представляют точку зрения тех, для кого вопрос о судьбе румынской культуры является благородной страстью. Как можно было бы, впрочем, оправдать их логику? Ибо то, что определяет актуальные проблемы румынской культуры, связано с ее автохтонностью, т. е. сопротивлением этнических элементов чужеродным культурным формам. Как мы показали в другом месте («Предисловие» к «Литературным, этическим и политическим сочинениям Б.-П. Хашдеу»)3*, подобного рода факты сопротивления и даже бунта, автохтонных менталитетов против унифицирующих форм, идущих извне, в истории встречаются достаточно часто. Даже в нашей молодой современной культуре формула Лучиа- на Благи4* — «бунт автохтонного наследия» — впервые была пущена в обращение Хашдеу в его работе «Исчезли ли даки?», хотя на этот вопрос окончательный ответ дал лишь Пырван5* шестьдесят лет спустя. одним из несомненных результатов, к которым мы подошли в «Йоге», является как раз такое сопротивление автохтонного наследия — доарийского — и медленное впитывание духовных форм, навязанных индоевропейскими пришельцами. Другими словами, в индийской культуре мы обнаружили то, что Хашдеу попытался показать применительно к румынской истории и культуре в своей работе «Исчезли ли даки?». Разумеется, мы не стремились к доказательству этого тезиса и даже не знали о его существовании во время размышлений над проблемами индийского мистицизма. Тем ценнее представляется в итоге сделанное наблюдение. В любом случае этим подтверждается органическая причастность автора к современному румынскому самосознанию. Ибо можно и не оговаривать, что не материал, на котором раскрывается сама теория, указывает на ее глубинные особенности, а метод — духовная ориентация, которую проявляет автор. Дюркгейм6* построил теорию, характерную для французской духовности XX в., на австралийском материале. Если уж мы хотим возвыситься до подлинно европейского уровня, то и состояние немецкой или английской культур определяется тем, как они ассимилируют, оценивают или отторгают греколатинскую культуру и иудаистскую духовность Ветхого Завета. Столь немецкое явление, как реформа Лютера, исторически утверждается именно благодаря новой интерпретации иудейского «Завета», идущей не только от внегерманской, но даже от экс- траевропейской традиции7*. Тот факт, что, насколько нам известно, никто не отметил «актуальности» нашей книги «Йога» именно для нынешнего момента румынской духовности, представляется тревожным. Мы опасаемся, что судьбами румынской культуры занимаются слишком много конформистов и очень мало созидателей и организаторов. И если мы открыли столь пространное рассуждение в скобках по поводу более ранней нашей книги, то лишь из-за наглядности примера, который она дает в связи с обсуждением интересующей нас проблемы. Человеческий конформизм или нонконформизм обнаруживается не перед лицом привычных явлений, мнения и суждения о которых давно сложились, а только при столкновении с новой формой восприятия и мысли. Только тот, кто способен проникнуть в смысл явления, преступив через устоявшиеся точки зрения и автоматизм, плодотворно трудится на благо культуры. Все прочие, серая масса конформистов, к какому бы идеологическому лагерю они ни принадлежали, лишь длят тиранию мертвых форм. И впрямь, недоразумения, которые порождают конформисты в румынской культуре, могут оказаться в настоящий момент еще серьезнее, чем некогда. Сегодня, когда историзм преодолен, а в европейской культуре начинают пользоваться успехом формы дописьменной интуиции и должным образом воспринимается символическое мышление8*, румынская культура способна активизировать те из своих пластов, которые до сих пор оставались инертными и туманными. Поэтому нас очень тревожит тот факт, что мы не уделяем должного внимания именно тем наукам, которые позволи бы нам стать наравне с великими европейскими культурами. Румынский народ, не имевший славного средневековья (в европейском смысле), а также Возрождения9* и, следовательно, не принимавший участия в истории и формировании европейской культуры, располагает такой же по своей значимости доисторией и протоисторией, как и другие важнейшие европейские нации, и обладает несоизмеримо превосходящей все прочие фольклорной традицией. Сегодня румынская наука стоит перед уникальной возможностью оценить духовность и сокровенную историю нашего народа. Ибо, как мы сказали, историзм везде на закате. В цену входит предыстория и внеисторическое, исследуются и выходят на первый план коллективные формы жизни, символика, устные традиции и т. д. А в этом отношении наш народ богат. Конформисты, однако, не представляют собой новой духовной ориентации. Они не понимают, что через какие-нибудь десятки лет историческая монография станет куда менее интересной, чем страничка разъяснений символов или толкования фольклора. В последней главе этой книги рассматривается проблема происхождения и функционирования алхимии, которую мы рассматривали в «Азиатской алхимии». Наряду с этим, здесь поднимаются многие вопросы, на которые, разумеется, невозможно дать окончательный ответ в пределах сотни страниц. Книга была задумана и написана в качестве предварительного раздела более обширного труда, посвященного умственному развитию человечества. Две работы сходного облика — «Мандрагора» и «Легенда о мастере Маноле» — могут содействовать, мы надеемся, разъяснению тех проблем, которые подробнее будут рас смотрены нами в объемистой книге «Символ, миф, культура». А пока внимательный читатель может разглядеть новизну нашего метода и гот переворот, который он призван произвести в понимании умственной эволюции человечества. Отмечалось конечно же, что великие открытия — металлургия, земледелие, календарь, «закон» и т. д. — заметно изменили условия человеческого существования. Однако внутренняя динамика этого изменения и ее космические связи не были поняты. В действительности с каждым новым фундаментальным открытием человек не только расширяет сферу эмпирического познания и обнов ляет средства существования, но и открывает новый космический уровень, испьгтует иной порядок бытия. Не открытие металлов как таковое вызвало скачок в сознании, но «присутствие» металлов, благодаря которому человек открывает другой космический уровень, т. е. входит в контакт с неведомыми или не замеченными ранее реальностями. Другими словами, металлургия, как и земледелие и т. п., провоцирует ментальные синтезы, радикально видоизменяющие условия существования человека, преобразуя его представления о Космосе. Эти ментальные синтезы, превзойденные или преображенные последующими открытиями, являются подлинными фактами умственного и духовного развития человечества. И сказанное следует подчеркнуть особо — именно потому, что современная наука совершенно игнорировала космологическую ценность и опытное содержание этих открытий. Речь идет не только об использовании нового орудия в борьбе за существование (металл, земледелие и т. п.), но о раскрытии нового Космоса, уровни и ритмы которого были прежде недоступны человеку. Это «раскрытие» следует понимать в этимологическом смысле слова. Человеку «открывается» новый космический уровень, на который он проникает сознательно и экспериментально. Благодаря, например, «присутствию» металлов в жизни человека ему открывается магическое средство для того, чтобы установить соответствия с «металлическими небесами» или «земным чревом», где «выросли» минералы10 . Простое вмешательство металла в человеческий опыт полностью меняет его структуру, видоизменяя весь умственный синтез, связанный с Космосом. В настоящей книге мы несколько раз обращаемся к этому методу, который, как нам кажется, еще никем не был использован. Его результаты уже сейчас представляются непредсказуемыми. Нужно уточнить все же, что изложенное выше — всего лишь беглые замечания об исследовательских приемах, которые мы пытаемся приложить к изучению происхождения культур и знания. В работе над этой книгой, как и в других опубликованных или подготовленных к изданию трудах, мы постоянно сталкивались с вечным устремлением человеческого духа: воссоединить Реальность, разделенную Творением11 . Надеемся, что нам удалось пролить более яркий свет на столь смутный духовный жест, предшествующий всякому символу, всякому мифу, любой культуре. Если местами мы слишком задерживаем ся на отдельных концепциях или символах, которые на первый взгляд не имеют органической связи с нашим предметом, то делаем это именно для того, чтобы ввести читателя в подлинную духовную атмосферу, породившую как азиатские космологии, так и восточную алхимию. Нам очень приятно высказать здесь благодарность профессору Нае Ионеску, который всегда с большим интересом относился к нашим исследованиям и не испугался их нонконформизма. Хотим также поблагодарить своих друзей, Владимира и Константина Донеску, чьими заботами стало возможным появление этой книги. Еще раз напомним читателям, что написание восточных названий упрощено.