НАУКА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ. ЭТИКА НАУКИ

Самоопределение науки в системе общественных отношений связано с ее институциализацией, т. е. с превращением в особый социальный институт. Символическим актом такого превращения считается уже упомянутое выше учреждение в 1662 г.

В идейном багаже науковедения имеется гипотеза так называемого "случайного" возникновения науки, связанная с именами А. Эйнштейна и Д. Прайса. Существо ее раскрыто Эйнштейном в следующих словах: "Развитие западной науки основано на двух великих достижениях: на разработке греческими философами формально-логических систем lt;...gt; и на обнаружении в эпоху Возрождения того факта, что причинные отношения можно вскрыть с помощью систематического экспериментирования. Я лично не стал бы удивляться тому, что китайские мудрецы не сумели сделать этих открытий. Удивляться приходится другому: что эти открытия вообще были сделаны".

Имеется также гипотеза, напрямую связывающая рождение новой науки с экономическими факторами. В таком русле высказывается, в частности, известный историк науки М. Льоцци. Он утверждает, что еще в Средневековье, вследствие характерных для того времени тенденций к экономической и политической автаркии (самодостаточности), которая специфическим образом порождала потребность в высокопроизводительном труде, появлялись "ремесленники, искусные и деятельные, для которых жизнь слилась с трудом, а труд приобрел благородную окраску, неизвестную...

Однако остается вопрос: на каком основании произошло это "переплетение" и "слияние"? Очевидно, что сама по себе экономическая нужда в новой науке (потребность знать, чтобы действовать) не может ее создать. Видимо, для того чтобы в одном лице реально соединились человек действующий и человек знающий, необходима их открытость друг другу, их культурная идентичность.

На общую черту западной культуры указал швейцарский психолог и культуролог К. Г. Юнг. Согласно его воззрениям западная культура отли чается зкстравертностъю, т. е. обращенностью вовне, в объективный мир, тогда как культуре Востока присуща интровертность - обращенность вовнутрь, самоуглубленность. Юнг пишет: "Любой западный человек - христианин, вне зависимости от конфессии. Для христианства человек внутренне мал, близок к ничто. lt;...gt; При помощи страха, покаяния, обещаний, покорности, самоунижения, добрых дел и молитв он может умилостивить великую силу, находящуюся не в нем, во Всецело Другом (совершенном н "внеположном"), единственно реальном. Заменив "Бога" какой-нибудь другой силой (например, "миром", "деньгами"), мы получим полную характеристику западного человека: прилежного, боязливого, lt;...gt; неистового в борьбе за земные блага (собственность, здоровье, знание, техническое мастерство, общественное благосостояние.. .)"[13].

Таким образом, оба "западных человека" - действующий и знающий - в своей деятельностной экспансии продвигались в концентрических направлениях. Философская санкция экспериментального исследования вызревала в рамках религиозного мировоззрения, логика экзегетики (истолкования документов Откровения) заменялась логикой активной беседы с Богом на языке эксперимента.

Отмеченное выше концентрическое движение завершилось обретением наукой статуса социального инсгитута. Инсти гуциализация науки означает признание обществом права науки на самостоятельное существование и одновременно установление социального контроля над ее деятельностью. При различных политических режимах это осуществляется по-разному.

Политический тоталитаризм знаменует собой очевидный перекос в сторону социального контроля. Науке необходима свободная циркуляция информации по интернаучным каналам. Тоталитарные режимы склонны к тому, чтобы полностью контролировать эти каналы. В результате производительность научного труда снижается, поскольку про дуктивностъ работы ученого зависит, помимо других факторов, и от широты и интенсивности его контактов с коллегами.

Наука - открытая система, соответственно научно-коммуникационная сеть предполагает непрерывные изменения: установление новых каналов связи, введение новых знаков и кодов, что проявляется, в частности, в современной компьютеризации научного познания. Поэтому тоталитарные режимы в своей экспансии на институциональные прерогативы науки осознанно или неосознанно опираются на такие духовные явления, которые отличаются мировоззренческой и информационной завершенностью (т. е. выступают хранителями, а не производителями знаний), но в принципе способны конкурировать с институциональной наукой по некоторым познавательным и практическим вопросам. В нацистской Германии для этих целей привлекался восточный эзотеризм, в Советском Союзе в период господства лысенковской агробиологии - так называемая "народная наука". В наше время человечество приходит к осознанию необходимости приобщения к достижениям традиционных культур.

Институциональная автономия науки приобретает гипертрофированный вид в теории и практике технократизма, который исходит из того, что научное знание является высшей культурной ценностью и служит необходимым и достаточным условием ориентации человека в мире. При этом идеалом выступает не всякое, а прежде всего естественное знание (биологическое, психологическое, кибернетическое и т. п.).

Нетрудно заметить, что свои философские основания технократизм черпает в позитивистской традиции.

Технократизм склонен низводить человека до уровня функционального элемента некоторой заданной системы. Так, видный венгерский экономист Я. Корнай рисует следующую (оптимистическую, как ему кажется) картину будущего, от которой становится не по себе. Пусть разразится термоядерная катастрофа. Пусть весь мир лежит в радиоактивных руинах. Но на другой же день на развалинах будет развешено объявление: "Истребляю крыс. Приманка заказчика. Обращаться туда- то". И из этого первичного акта спроса-преддожения должна возродиться из пепла человеческая цивилизация. Очевидно, что Корнай трактует человека и цивилизацию в биологизаторском ключе. Средневековая германская легенда повествует о том, как некий профессионал-крысолов не только истребил грызунов в городе Гаммельне, но и, исходя из своей экономической логики, погубил всех детей города. Легенда оказалась в чем-то пророческой. Печально знаменитый газ нацистских лагерей смерти "циклон Б" был изобретен учеными для целей борьбы с грызунами. Изобретательность в соревновании с биологическими конкурентами сама по себе не делает человека культурным.

Тоталитаризм и технократизм при всех своих различиях имеют общие черты (неслучайно первый из них иногда именуется "квазитехнократизмом"). И тот, и другой принципиально суживают горизонт жизни общества (и жизни науки в обществе), и не столь важно, достигается ли это при посредстве идеологического прессинга или с опорой на немногие "выбранные места" из пусть успешных, но неизбежно ограниченных научных направлений.

L

Госбюджетные ассигнования на науку по понятным причинам недостаточны. Информационные каналы, ранее пресекавшиеся "компетентными" органами, разрушаются вследствие экономических причин: не хватает средств на литературу, оборудование, зарубежные командировки, доступ в компьютерные сети и т. п. Подсчитано, что на подготовку одного современного ученого-естественника уходит около 1 миллиона долларов. Бизнес, ориентированный на добычу и экспорт сырья, разумеется, не заинтересован в таких тратах. Как следствие - падение престижа профессии научного работника, международная и "внутренняя" (в коммерческие структуры) эмиграция научных кадров. Другое следствие - неоправданное распространение всякого рода оккультного, эзотерического, традиционного знания, что свидетельствует об опасности нарушения баланса институционально-научного и доинституционального знания. Таким образом, как тотальная несвобода, так и "свобода" как синоним безнадзорности в одина ковой степени губительны для институциональной науки и имеют общее следствие в виде реваншизма доинституциональности.

Достижение социально значимого результата в ходе научного поиска связано с напряженным трудом по получению и обработке эмпирического материала, по выбору адекватных теоретических методов, по преодолению препятствий технического и организационного порядка. Поэтому в научных работниках высоко ценят такие нравственные качества, как научная добросовестность и смелость мысли, трудолюбие и творческая энергия, терпение и выдержка. Важное значение с точки зрения нравственности имеет способность научного работника противостоять собственным амбициям, самокритичность.

Классик современной социологии науки Р. Мертон еще в первой половине прошлого века исследовал этос науки и сформулировал основные его компоненты: универсализм (убеждение в том, что исследуемые явления повсюду одинаковы и что истинность утверждений о них не зависит от утверждающего); общность (принцип, согласно которому знание должно становиться общим достоянием); бескорыстность (ученый не должен использовать свое открытие для личной выгоды - финансовой, престижной и прочей) и организованныїї скептицизм (ответственность ученого за оценку работы коллег и за предание этих оценок гласности).

Но как быть, если осуществление этих норм затрагивает интересы масс людей, не относящихся к научному миру?

Немецкий физик В. Гейзенберг приводил интересный эпизод из истории создания ядерного оружия. Перед первым испытанием американской водородной бомбы он предупреждал своего коллегу Э. Ферми о возможных губительных в биологическом и политическом смыслах последствиях такого шага, на что тот ответил: "Но ведь это такой красивый эксперимент". С точки зрения мертоновского этоса, позиция Ферми безупречна: ученый вправе в любой форме требовать от природы решающего подтверждения своих предположений, универсализм ему это дозволяет. Приведем еще один пример. Широко известны опыты социолога С. Милграма (Йельский университет, США). В эксперименте участвовали две категории испытуемых - "учителя" и "ученики"; первые задавали вопросы вторым и в случае неправильного ответа стимулировали их возрастающими раз за разом разрядами тока, вплоть до смертельного вольтажа. Разумеется, "ученик" на самом деле не испытывал боли, лишь имитировал ее, но его "учитель" об этом не знал. Для нас интересно то обстоятельство, что в том случае, когда к нажатию кнопки "учителя" побуждал "человек науки" в белом халате экспериментатора, до 60 % испытуемых доходили до последнего пункта, условно "убивая" своих партнеров. Опыты были задуманы в плане исследования психической внушаемости человека, но косвенным образом их результаты свидетельствуют о том, что нормы научного этоса вышли за рамки мира науки и принимаются значительной частью людей, даже в ущерб общечеловеческой морали. Получается, что во имя научного прогресса допустим даже отказ от библейской заповеди "не убий".

О чем свидетельствуют приведенные примеры? О том, что этическая жизнь науки в современном мире не может быть изолированной, абсолютно автономной. Нравственная максима средневековых алхимиков, гласившая, что тайны науки открываются только нравственному человеку, неожиданно обретает новую жизнь. Как следствие, ширится убеждение в необходимости надлежащего этического контроля за наукой со стороны общества. Особое место в ряду этических проблем такого рода занимает отношение человека к органической природе, что составляет предмет биоэтики, разрабатывающей нравственные критерии и нормативы научных исследований живых систем, в том числе человека.