С тех пор как человек начал осознавать уникальность своего положения в бытии и открыл, что он может оказаться либо ниже, либо выше животного, он ставил вопрос о значении своего существования. Какой смысл имеет человеческая жизнь, к чему призван человек, на что он может надеяться в будущем, и что он должен делать сейчас — все эти вопросы связаны с познанием того, что такое человек. Эти проблемы обдумывает каждый из нас и, в зависимости от того или иного их решения, выбирает собственный путь жизни. В юности мы радужно смотрим на мир и верим, что обязательно воплотим в жизнь наши мечты о любви и счастье, о чистой и мудрой жизни. Однако довольно скоро мы начинаем понимать, что жизнь захватывает нас, как пылинку, и заставляет делать то, чего мы не хотели. Жажда счастья остается неудовлетворенной. Взамен его мы получаем нечто серое и будничное. Если не катаклизмы и несчастья, то серая скука жизни постепенно добивают наши мечты. Эти юношеские разочарования, с которыми по мере возмужания мы философски расправляемся, сменяются более глубокими кризисами духа, осознавшего напрасность прожитой жизни, и наконец, страхом предстоящей смерти. Так имеет ли жизнь смысл, и какой именно, если она в ретроспективном рассмотрении представляется лишь чередой нелепых событий, неудач, страданий, завершающихся смертью? Древние философы серьезно подходили к этим проблемам и иногда определяли философию как лекарство от страха смерти, как опору для мудрой и спокойной, мужественной и достойной жизни, которая на самом деле проходит слишком быстро. Призывы стоических философов не бояться смерти — ибо, когда придет смерть, нас уже не будет — ориентировали на искусство жизни, связанное с уменьшением страданий и несчастий за счет рационального сдержанного поведения. Однако они не доходили до обездоленных, необразованных масс, которые, влача жалкое существование, нуждались в его оправдании. Христианская религия с ее идеями воскресения и спасения, суда и наказания за грехи давала этим людям перечеркиваемый страданиями смысл жизни. Они расценивались как залог будущей райской жизни. Наивно-натуралистические воззрения о жизни после смерти, конечно, не выдерживают серьезной критики. Разум разрушает веру. Даже если наша душа и будет существовать после смерти, то можно ли считать жизнью существование без тела? Обычно существование душ умерших сравнивается с бытием теней. Однако, чтобы стать жителями рая или ада, необходимо телесное воскресение. Конечность человеческого существования сильно подрывает нашу веру в смысл бытия, поэтому необходимо пересмотреть наши представления о вечности жизни. Мы боимся смерти, но разве вечная жизнь в нынешних условиях не была бы вечной мукой? Это также говорит о неодолимости иного понимания бессмертия. Наиболее ярко оно было представлено рационалистической философией, которая видела бессмертие причастности человека к абсолютному разуму. Близка такому пониманию и христианская религия, которая также считает, что главное в жизни — постижение вечных законов Бога. Вопрос о смысле жизни считается центральным в ментальности российской интеллигенции. Однако трезвый анализ этого вопроса обнаруживает, что его решение переносится на будущее. То, что происходит сегодня — досадная задержка в поступательном движении к счастливой жизни, ведь смысл состоит в светлом будущем, и отсюда проистекают как мечтательность, так и революционность русской интеллигенции. К настоящему мы относимся с презрением и мало что делаем для его усовершенствования. Просыпаясь от мечтаний и совершая революцию, мы напрочь отказываемся от прошлого и настоящего и торопливо и нелепо строим будущее, которое вскоре снова оборачивается мрачной повседневностью, часто более репрессивной, чем прежняя. Революции в России питались не только «марксизмом», или как в наше время «либерализмом», но и ожиданиями «царства Божия» — райской страны с молочными реками и кисельными берегами. Неудивительно, что поспешное воплощение грубых религиозных мифов приводит лишь к увеличению зла в мире. «Легенда о великом инквизиторе» Достоевского раскрывала последствия проекта переустройства жизни на нерелигиозной основе. Если идеал «Божьего царства» будет реализован земными средствами, то для этого потребуются твердая власть и насилие, а также репрессии над инакомыслящими. Все это тоже имело место в истории как Запада, так и России. Вопрос о смысле жизни естественно переходит в вопрос о том, что делать. Обычно цель сомнению не подвергается. Это — идеалы добра и любви, свободы и счастья, справедливости и мира. Вопрос в том, как переделать наш сегодняшний мир в соответствии с прекрасным идеалом. В принципе, религия не запрещает деятельности по благоустройству здешнего мира, хотя и не одобряет его революционных преобразований, но этой деятельности недостаточно для реализации «Божьего царства» на земле, ибо оно может быть дано только Богом. Поэтому на вопрос «Что делать?» религия отвечает: нужно заниматься внутренним деланием себя, а не переустройством мира. Вопросы о переустройстве мира философия также переводит в русло переустройства человека на основе разума. Вместе с тем теории о рациональном порядке общества и мироздания, так ли иначе используются в технической и социальной практике. Таким образом, философия способствует переделке мира. Учитывая отрицательные результаты попытки разом решить большой вопрос о смысле жизни, целесообразно разделить его на множество более мелких проблем, решение которых возможно на основе улучшения разнообразных сфер жизни. Такая стратегия кажется представителям ортодоксальной религии и метафизики «страусиной политикой», которая уводит человека от больших смысложизненных вопросов. Но на самом деле задачи, связанные с идеалами добра и справедливости, вечной жизни и братской любви, должны решаться здесь и теперь каждым человеком в отдельности, живущим в тех или иных внешних условиях существования. Идеал вечной справедливости и чистого добра не может быть реализован средствами насилия. Чистая справедливость бессильна, а сила несправедлива. Если вера в справедливость будет реализована средствами насилия, то она обернется репрессиями, но если чистая справедливость не может пользоваться силой для своего исполнения, она оказывается нереализуемой в этом мире. Так получается в теории. Однако, рассматривая эволюцию власти, мы можем заметить, что она от чистого насилия переходит в правовые формы. Оправдывая себя, сила вынуждена быть справедливой. Так на практике соединяются добро и зло, а справедливость реализуется в форме баланса разнообразных сил и интересов. Вопрос о смысле жизни — это не метафизическая проблема, а вопрос о жизненном ориентировании. Нередко в жизни приходится выбирать из двух зол меньшее и прибегать к компромиссу и даже обману для достижения добра. Принять это необычайно трудно. Как известно, русская интеллигенция остро переживала свое двойственное положение и обладала ярко выраженным комплексом вины: благородные сословия не производят материальных благ и живут за счет народа. Это, конечно, несправедливо. И согласно христианской морали ссылка на то, что они производят культурные ценности — обман. В этом сходились и социалисты, и Л. Н. Толстой. Только первые призывали к насильственному уничтожению «паразитических классов», а второй — к отказу от привилегий и к «опрощению». Однако чистый морализм оказывается ничуть не менее разрушительным, чем революция. С точки зрения Толстого, наука, искусство, государственная власть и даже церковь отступают от принципа чистой справедливости, поэтому честные люди не должны участвовать в их функционировании. Такая «религиозная революция» в форме непротивления и одновременно неучастия привела бы к исчезновению важнейших институтов культуры. Трудно представить, как без государства, науки, культуры регулировался бы естественный порядок, и что гарантировало бы гражданам защиту от насилия и жестокости, которые, несомненно, как в библейской истории об убийстве Каином Авеля, имели бы место? Бескомпромиссная постановка философско-религиозной проблемы смысла жизни имеет определенные границы. Перенесение ее на все сферы жизни привело бы к религиозному фанатизму, теократическому государству, в котором бы жилось ничуть не легче, чем в более либеральных, компромиссных устройствах. Эта проблема может быть поставлена применительно к собственной жизни, но ее последовательного решения нельзя требовать от другого, тем более насильственными средствами. Да и кто мог бы взять на себя смелость сказать, что знает, в чем состоит смысл жизни? Этот вопрос не дан, а задан. Смысл жизни — не нечто готовое, на что можно указать пальцем. Судя по опыту нравственных переживаний, человек всегда недоволен собой и, даже достигнув желаемого, думает о лучшей доле, что свидетельствует о том, что смысл жизни — бесконечное желание добра, справедливости, счастья, любви — это такое нравственное задание, которое постоянно возрастает по мере его выполнения. Например, если прочитать жития святых, то можно убедиться: чем более аскетический образ жизни они вели, тем больше грехов они у себя находили. С нашей точки зрения непонятно, в чем может быть грешен человек, живущий на узенькой скале или закопавшийся по плечи в землю. Это говорит о том, что планка их нравственных исканий была неизмеримо более высокой, чем наша. Но и святые не безгрешны. Человек, уходящий в монастырь или в пустыню, оставляет дело, семью, своих близких, за которых ответственен. Он бросает мир на произвол судьбы, считая его местом зла, заботится о личном спасении, снимая с себя заботу за преображение мира. С проблемой смысла жизни тесно связан вопрос о смерти. Смерть для нас прежде всего неодолимое препятствие на пути веры в добро и вечную справедливость. Как можно их реализовать за короткое время, отпущенное человеку для жизни, как вообще можно оправдать смерть с точки зрения справедливости? Разве она — не окончательное опровержение всех тех ценностей, которыми дорожит человек, не подтверждение бессмысленности жизни? Вопреки этому наивному рационализму и морализму автономных индивидов смерть играет важную роль в культуре, и сама религия во многом обязана своему развитию этому фундаментальному феномену человеческого существования. Неудивительно, что смерть, страх перед нею всячески интенсифицируются в культуре. Это связано с тем, что старые формы власти имели репрессивный характер и включали право на смерть. Путем насилия власть управляла поведением людей. Страх смерти выступал также и фундаментом нравственности. Известная формула Достоевского «Если Бога нет, то все позволено» опирается на допущение, что Бог спросит за грехи после смерти. Без такой кары поведение людей определялось бы исключительно прагматическими интересами.