>>

И вечный бунт?.. (Предисловие переводчика)

Имя профессора Мэрилендского университета (США) Теда Роберта Гарра довольно слабо известно даже профессиональным отечественным социологам и политологам. На русский язык его работы не переводились, поэтому, например в Интернете, нам удалось найти лишь 17 ссылок на его работы.
Причем, в этих ссылках ту книгу, которую мы намереваемся предложить вашему вниманию — «Why Men Rebel», — именуют по-разному. Например, «Почему повстанцы сражаются»*. Или — на украинском политологическом сайте — «Чому повстали чоловжи»". Мы решили использовать дословный перевод: «Почему люди бунтуют» А вообще в Интернете чаще упоминают профессора Гарра в контексте его более современных работ, связанных с изучением этнополитических конфликтов и борьбы национальных меньшинств за свои праваФФФ. Это говорит о том, что он уже более четырех десятилетий остается верен своей стержневой теме — исследованию проблем внутриполитической гражданской борьбы, поскольку проявления межнациональных столкновений различных этнических групп, входящих в состав одного государства, и борьба их за свою независимость или хотя бы автономию — это лишь один из углубленных аспектов такой борьбы.

Сегодня на полках книжных магазинов и библиотек появляется все больше работ по политической конфликтологии, в том числе и отече-

' http://www.washprofile.org/arch0403/05.02%20-%20wars%20of%20indepen- dence.html.

http://www.ji.lviv.ua/n27texts/nagel.htm.

См., напр.: Gun, Ted. Minorities at Risk: A Global View of Ethnopolitical Conflict. - US Institute of Peace Press, 1993. - P. 427; GuirR. Peoples Against States: Etnopolitical Conflict and the Changing World System / International Studies Quarterly, 1994. Vol. 38. - №. 3. - P. 347-377; Gurr, Ted. Peoples versus States: Minorities at Risk in the New Century. — US Institute of Peace Press, 2000. - P. 448.

2-1012

ственных авторов*. Еще два десятилетия назад такое было бы немыслимо — советское общество считалось социально однородным и априорно бесконфликтным.

Ну там какие-нибудь внутрипроизводственные или внутрисемейные разборки — словом, то, с чем вполне в состоянии справиться местком, это еще может быть... Но чтобы межнациональные или, упаси бог, классовые столкновения?! В общем, признавалось наличие конфликтов незначительных и, во всяком случае, не стоящих внимания серьезных ученых-обществоведов. Возможно, в какой-то степени так оно и было — социальные противоречия, как и общество в целом, дремали в состоянии стагнации.

Во второй половине восьмидесятых эти вирусы вырвались из латентного состояния и расцвели махровым цветом, подогреваемые беспорядочными, часто непродуманными и непоследовательными политическими и экономическими реформами. Последние десятилетия показали, что потенциальная опасность конфликтов в социальной жизни на постсоветском пространстве не только не уменьшается, но, кажется, имеет тенденцию к возрастанию. Причем, благодаря совершенствованию техники — в том числе военной — губительная сила их многократно возросла. Да и в спокойной Европе не все с этим благополучно — достаточно вспомнить Белфаст или Косово.

Вероятно, не имеет особого смысла перечислять пагубные последствия внутренних конфликтов для жизни любой страны. Возьмем лишь один, может быть, не самый бросающийся в глаза аспект таких последствий. Многие из российских политиков и экономистов сетуют на слишком слабый приток иностранных инвестиций в нашу экономику. Однако попытайтесь поставить себя на место топ-менеджера крупной транснациональной корпорации, ответственного за принятие решений о зарубежных инвестициях в какой-то из развивающихся стран. С одной стороны, вы должны принимать во внимание, что своевременное принятие такого решения позволит компании занять свободное рыночное пространство, прийти на него первыми, получив серьезные преимущества перед конкурентами. Учитывая к тому же, что работа предприятий, в которые вкладываются инвестиции, будет повышать уровень занятости, а также содействовать развитию экономики страны, где они размещаются, решение, размещать или не размещать его именно здесь,

См., напр.: Лебедева М.

М. Политическое урегулирование конфликтов. — М., 1999; Здравомыслов А. Г. Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве. — М., 1997 и др.

представляется весьма важным. С другой стороны, вы обязаны защищать вложения корпорации, а потому стоите перед необходимостью тщательно оценивать, каковы шансы на то, что продукция может быть уничтожена, а персонал (из числа ваших соотечественников) столкнется с угрозой насилия, неизбежного, в случае если внутренние противоречия в принимающей стране выльются в вооруженный конфликт. А история XX столетия полна такого рода случаями.

Таким образом, вы придете к выводу, что для принятия решения об инвестициях вы нуждаетесь в обстоятельном экспертном анализе ситуации в стране и прогнозе перспектив ее дальнейшего развития. Словом, вам хотелось бы знать, какие факторы вообще ведут к возникновению внутреннего насилия в различных странах и как измерить эти факторы. Поэтому становится ясно, что вы нуждаетесь в теоретических объяснениях причин насилия, равно как и в эмпирической информации, которая позволила бы вам применить эти теории к оценке вероятности вспышки насилия в конкретных странах. Вот тут-то и приходит на память знаменитая фраза Людвига Больцмана: «Нет ничего практичнее хорошей теории».

Одним из важных источников получения такого рода консультации как раз и может послужить предлагаемая вниманию читателя работа Теда Роберта Гарра «Почему люди бунтуют». Эта книга — об особого рода конфликтах, тех, которые автор называет «гражданской борьбой», т. е. о противостояниях и столкновениях* достаточно больших социальных или этнических групп, составляющих единое общество. А поскольку одной из таких противоборствующих сторон в описываемых далее ситуациях, как правило, выступает государство (пусть даже в качестве не участника, а своеобразного рефери), постольку мы вправе назвать такие конфликты политическими", хотя сам Гарр утверждает, что «данное исследование проводилось не в политических целях, а для объяснения на обобщенном уровне».

Вероятно, главная опасность внутренних войн, в отличие от внешних, состоит в том, что они раскалывают общество, лишают его целостности. Хотя, конечно, нельзя не учитывать и материальных потерь, не говоря уже о человеческих. В одном из примечаний к главе 1 Гарр говорит о том, что самыми губительными в истории, за вычетом двух мировых войн, были именно внутренние

Напомним, что само слово «конфликт» дословно означает «столкновение». Исходя из того, что политика — это не что иное, как сфера борьбы за завоевание государственной власти, ее удержание и использование.

конфликты — 11 гражданских войн, каждая из которых унесла более 300 тысяч человеческих жизней.

Интерес социологов (мы имеем в виду прежде всего исследователей, не связанных с марксистской традицией) к внутрисоциальным конфликтам, сопровождавшимся массовым применением насилия — как со стороны режима, так и со стороны противостоящих ему сил, — возникал волнообразно. Первая такая волна относится к концу XIX — началу XX в., когда появляется ряд работ таких социологов, как Б. Адаме, Г. Ле Бон, Ч. Эллвуд и др., которые интересовались, главным образом, исследованием проблем социальной нестабильности и социального конфликта и именно через эту призму рассматривали все, что было связано с революцией.

Вторая — и очень сильная — волна интереса социологов к этой проблеме была вызвана Русской революцией* и последовавшей за ней жестокой Гражданской войной. В этот период появляется даже особая теория среднего уровня, именуемая «социологией революции». Она тесно связана с именем непосредственного участника этих событий — Питирима Сорокина, который в 1925 г. опубликовал книгу под аналогичным названием". В этой работе он весьма аргументированно, на основе анализа множества исторических событий, утверждал, в частности, что Первая мировая война и Русская революция, неразрывно связанные друг с другом, явились результатом огромных сдвигов и переворотов во всей социокультурной системе западного общества. При этом он довольно мрачно прогнозировал, что последствия этих исторических событий сулят человечеству еще более серьезные потрясения в не столь отдаленном будущем (что, увы, и подтвердилось).

Вполне понятен исторический контекст третьей волны, в котором и проводилось исследование Т.

Гарра. 60-е гг. прошлого века были одним из самых беспокойных десятилетий после Второй мировой войны. Распад колониальной системы и последовавший за этим каскад гражданских войн в освободившихся странах; бурное развития движения за гражданские права черного населения США (в том числе и с активным применением насилия); эскалация Вьетнамской войны; студенческие беспорядки во Франции; события в Польше и Чехословакии 1968 г. —

В западной социологии не принято, как у нас, разделять ее на Февральскую и Октябрьскую: для них это просто различные этапы одной и той же Русской революции.

Выдержки из этой работы см. в сборнике: Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. — М., 1992.

это далеко не полный перечень крупных событий, наполнивших бурное шестое десятилетие века. Понятно, что в этих условиях стремительно нарастал интерес к теоретическим объяснениям социальных условий, в которых возникает угроза гражданских войн, и к тем механизмам, по которым они развиваются. Многие из отмеченных выше событий вошли в состав эмпирической базы исследования Гарра, которое как бы подытоживало «грозовые шестидесятые» (книга увидела свет в 1970 г.). Хотя вообще временной диапазон изучаемых в работе явлений гораздо более широк — от религиозных движений средневековья до современных партизанских войн в Азии, Африке и Латинской Америке. Мы опять- таки говорим «современных», имея в виду время издания книги. Появись она двумя-тремя десятилетиями позднее, багаж кейз-стади автора стал бы значительно объемнее, обогатившись в том числе и самыми свежими событиями российской истории.

Несмотря на свою сугубо политическую направленность, перед нами — исследование, носящее отчетливо выраженный социологический характер: теоретические изыскания Гарра опираются на большой объем эмпирических данных, приведенных в работах других ученых, в том числе историков и социальных психологов (правда, в главе 1 он сетует на недостаток экспериментальных исследований, имеющих дело с социально-психологическими механизмами коллективного насилия, особенно в незападных странах).

Ссылки на данные полевых исследований и повторный статистический анализ этих данных, сопоставленных с множеством кросс-национальных сравнений, занимают огромное место в работе.

Автор начинает свое исследование на уровне «микрокосма» — с анализа психологических мотивов, побуждающих к агрессивному поведению на индивидуальном уровне. Это действительно важно, хотя социология в чистом виде имеет дело с массовыми формами поведения. Бесспорно, истоки человеческой агрессивности во многом заложены на подсознательном уровне — в инстинктах, унаследованных нами от предшественников по линии эволюционного развития. Большинство этологов указывают на сходство в проявлении агрессии у человека и животных: «Агрессия всегда сопровождается приступом страха, а страх может перерасти в агрессию. Если на группу животных нагоняют страх, они становятся агрессивнее. То же происходит и с толпой людей или с обществом в целом. Агрессивно-трусливое состояние — самое опасное»'.

Дольник В. Р. Непослушное дитя биосферы. 3-е изд. — СПб.: ЧеРо-на-Неве, Паритет, 2003. - С. 195.

Однако нельзя, разумеется, забывать и о том, что практически каждый шаг в поведении любого человека, как разумного и социального существа, определяется его стремлением к удовлетворению своих потребностей, а потребности эти в подавляющем большинстве являются не столько инстинктивно унаследованными, сколько приобретенными в ходе социализации, т. е. выступают результатом непрерывного социального взаимодействия. Существуют ли какие-то общие — и для отдельных личностей, и для больших и малых социальных групп, и для разных обществ — детерминанты возникновения агрессии и применения насилия во внутренних конфликтах? Поискам таких детерминант и посвящена работа американского исследователя.

Т. Гарр достаточно корректным образом дает многие рабочие определения вводимых в ходе изложения новых концептов (понятий) — таких, например, как ценностные экспектации, ценностные возможности и т. п. Однако многие из этих понятий он употребляет имплицитно — как нечто само собой разумеющиеся. И автор, конечно же, прав, но только лишь по отношению к своему искушенному западному читателю. В современную отечественную социологию многие из них начинают внедряться лишь в течение последнего десятилетия. Поэтому в ряде случаев мы сочли необходимым и целесообразным дать соответствующие подстрочные примечания* (аналогично мы привели свое понимание некоторых мест в оригинале, которые вызывали сомнения и суть которых улавливалась лишь в общем контексте). В работе активно применяются также специальные психологические термины. Причем два из них встречаются наиболее часто. Первый — фрустрация, т. е. психическое состояние, возникающее вследствие какой-то непреодолимой помехи, препятствующей достижению цели; проявляется оно в ощущениях гнетущего напряжения, тревоги, отчаяния, гнева.

Это действительно очень важно, но, как справедливо отмечает в главе 2 Гарр, «большинство релевантных общепсихологических теорий имеют дело с источниками и характеристиками агрессивности всех людей, независимо от характера культуры». Действительно, психология может дать определенные теоретические объяснения индивидуальным актам насилия, в лучшем случае — объяснить мотивы, по которым втягива-

В конце данного предисловия мы приводим перечень определений наиболее часто употребляемых в работе терминов прикладной социологии (понятно, что в подстрочных сносках их уже не будет).

ются в коллективный конфликт отдельные, но далеко не все его участники. Однако это еще не дает нам ответа на вопрос о том, каковы факторы применения насилия целыми коллективностями — хотя бы на уровне малых групп. Поэтому в работе вслед за чисто психологическими последовательно анализируются социально-психологические и общекультурные причины возникновения насилия в групповых и общесоциальных масштабах.

Второй наиболее часто употребляемый концепт — депривация. В психологической терминологии депривация (от англ. deprivation — потеря, утрата, лишение) означает определенную ущербность сенсорных датчиков — органов чувств, например слепоту, глухоту. Однако хотелось бы обратить внимание читателя на то, что стержневым в работе выступает не психологическое, а социологическое понятие, а именно относительная депривация*. При этом сам автор подчеркивает (в примечании 2 к главе 7), что «"сенсорную депривацию" — ситуацию, в которой поглощение сенсорных данных минимизировано, — следует отличать от понятия относительной депривации». Потому что это уже собственно социологический термин. В главе 1 автор, наряду с целым рядом других дефиниций, дает свое определение относительной депривации следующим образом: «Воспринимаемое индивидами расхождение между ценностными экспектациями и ценностными возможностями». А вот более развернутое определение, приведенное в одном из британских толковых словарей по социологии: «Это понятие, сформулированное С. А. Стоуффером и др." и развитое Р. К. Мертоном***, полагает, что люди испытывают чувство депривации, главным образом, в тех случаях, когда они находят свое положение неблагоприятным в сравнении с положением других индивидов или групп. Сравнения могут производиться как с индивидами, с которыми люди взаимодействуют, так и с посторонними; при этом имеет значение, какую референтную группу личность или группа выбирает в качестве средоточия сравнения»*"*.

Здесь, вероятно, следует обратить особое внимание на прилагательное «относительная». Во-первых, его использование указывает на то,

Relative deprivation.

Stouffer, et al., The American Soldier. — Princeton: Princeton University Press, 1949. Vol. I

*" Merton R. K. Social Theory and Social Structure. — N.-Y.: Free Press, 1957. "The Penguin Dictionary of Sociology. — London: Penguin Books, 1988. — P. 206.

что это состояние не абсолютно, оно возникает именно в результате сравнения себя с другими. Во-вторых, подразумевается, что различные социальные группы, обитающие в разных обществах, могут по-разному воспринимать практически одинаковые жизненные обстоятельства. Одни могут подолгу жить впроголодь и не испытывать страданий, если они уже привыкли жить именно так и не ожидают для себя в дальнейшем более счастливой судьбы; другие же люди в других обществах (или социальных стратах), находясь в более благополучном по сравнению с первыми состоянии (в абсолютном выражении), ощущают глубокую неудовлетворенность и даже фрустрацию.

Для объяснения и предсказания политического насилия Гарр развивает общую концепцию относительных деприваций. Концепция эта основывается на его уверенности в том, что к агрессивности людей чаще всего приводит крушение их надежд и чаяний. Гарр констатирует, что может существовать разрыв (расхождение) между уровнем потребности в каком-то благе, с одной стороны, и теми условиями, на которые они в состоянии реально рассчитывать, с другой. Этот разрыв (который и составляет сущность относительных деприваций) неизбежно вызывают фрустрацию — причем, одновременно у многих людей, — и при соответствующих условиях именно нарастание относительных деприваций и ведет к политическому насилию. Относительная депривация может быть результатом: снижения реальных возможностей на фоне возрастания ожиданий; снижения возможностей на фоне сохранения ожиданий на прежнем уровне; возрастания ожиданий (притязаний), в то время как реальные возможности достижения этих ожиданий воспринимаются остающимися на прежнем постоянном уровне.

Соответственно этому выделяются и три типа относительной депривации.

В главе 3 приводятся примеры операционализации, используемые различными авторами для эмпирического исследования относительной депривации. Кстати, я сам проводил расчеты RD (этой аббревиатурой в работе обозначается относительная депривация) по описываемой у Гарра методике Хадли Кантрила и пришел к довольно интересным результатам*. Кантрил в своем опросе 1955 г. получил следующие

См. Анурии В. Ф. Экономическая стратификация: аттитюды и стереотипы сознания // Социологические исследования, 1995. — № 1.

данные: уровень RD для итальянских рабочих составил 0,54, а для французских рабочих — 0,33 (значение RD в соответствии с формулой Кан- трила изменяется в пределах от 0 до 1). В нашем исследовании экономической стратификации, проведенном в 1994 г. в Нижнем Новгороде, RD, рассчитанная для различных экономических страт, составила 0,58 по выборке в целом. Если сравнить их с RD, которые мы рассчитали по данным всесоюзного социологического исследования, проведенного под руководством И. Т. Левыкина в 1986-1987 гг.* (где расчет RD дает количественные меры в 0,22 для заработной платы и 0,28 для среднедушевого дохода), то нетрудно сделать вывод о значительном нарастании уровня относительной депривации, а значит, существенном ухудшении социального самочувствия населения России в середине 1990-х гг. Любопытно отметить, что в нашем исследовании 12 респондентов (а это составляло около 2 % от общего объема выборки) показали парадоксальный результат: отрицательное значение RD! Другими словами, достигнутый уровень дохода у этих респондентов превышал ожидаемый.

Относительная депривация как центральное понятие исследования рассматривается не только в статическом, но и в динамическом аспекте. Причем второй из них, вероятно, даже более важен для понимания и теоретического объяснения реальных случаев развития гражданской борьбы в тех или иных обществах. Люди могут претерпеть и снести в настоящем времени многие лишения — даже в тех случаях, когда они с горечью отмечают ухудшение своих позиций по сравнению с тем, чем они располагали в прошлом. Однако лишите человека надежд на грядущие положительные изменения в его жизненной ситуации (т. е. лишите его будущего) — и он впадет либо в полное апатичное отупение, либо в неистовое отчаяние. Вероятно, в этом и заключается суть сакраментальной марксистской позиции: «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей», согласно которой именно рабочий класс и объявлялся в качестве наиболее революционного в истории человечества.

Весьма впечатляюще и актуально выглядит проведенный в главе 4 анализ влияния так называемых демонстрационных эффектов на возникновение относительной депривации. Если многие из обсуждаемых факторов носят достаточно универсальный характер и могли неоднократно наблюдаться на многих исторических фактах, то демонстрационные эффекты начинают работать лишь на достаточно высоком уровне

Покровская М. В. Социальная справедливостьшАЩПШ^Й^ШГЛШ'^ стереотипы // Социологические исследования, 1990^ J№ 3. — Сг»49.

развития индустриализации, а главным образом, в ходе модернизации*. Правда, при анализе этих эффектов автор, на наш взгляд, недостаточно внимания уделяет мощному воздействию средств массовых коммуникаций. В самом деле, советские люди моего поколения помнят, как нас — через наши газеты и журналы — настолько настойчиво информировали о бедственном положении американских и западноевропейских трудящихся, что мы со слезами на глазах готовы были скинуться, чтобы помочь им. Когда же в эпоху так называемой «гласности» с экранов телевизоров хлынул поток реальной информации — в частности, о том, как на самом деле живет средний американец или европеец, слезы опять готовы были хлынуть из глаз, но уже совсем по другой причине.

Можно считать, что, в общем и целом, перед нами развернутая, последовательно изложенная и эмпирически выверенная теория гражданских (или, как их часто называют, внутренних) политических конфликтов, применимая к анализу различных ситуаций в разные времена и у разных народов. Возьмем, например, максимально краткое определение, которое дает Гарр понятию путч: «Попытка захвата власти лидерами, которые делают расчеты, основываясь на ошибочных предположениях»**. Уже вошедший в отечественную историю путч 19 августа 1991 г. — он ведь тоже может быть описан с научным беспристрастием всего двумя фразами из главы 7: «Путчизм произрастает не из простого недостатка информации и рассудка, а из неправильного понимания фундаментальных правил политики и психологии. Путчи являются продуктом рационального расчета, основанного на ошибочных предположениях, таких как теория "жизненной силы", метафизическая идея государства или романтическое понятие политической мобилизации».

Комплексное понятие, которым в социологии обозначают процесс развития индустриализации в тех странах, в которых индустриальная революция началась намного позднее, чем в продвинутых обществах. Можно было бы определить модернизацию как «запоздавшую индустриализацию». В результате такого запаздывания и субъективного стремления правящих кругов модернизирующегося общества забежать вперед, ускорить, подхлестнуть его, этот процесс, который в западноевропейских и североамериканских странах развивался более или менее естественно-органическим путем, претерпевает множество деформаций. Пожалуй, именно модернизацией, а не индустриализацией можно было бы назвать те экономические и социальные сдвиги, которые происходили в СССР в 30-е гг. прошлого века. Невольно приходит на память афористичная фраза Роберта Бернса: «Мятеж не может кончиться удачей — тогда он называется иначе».

Думается, что читателю было бы небезынтересно ознакомиться с историей создания перевода этой и других социологических работ, тем более что она — история — в какой-то степени отражает в себе и общие судьбы развития социологии в России в последние годы. Первую социологическую работу с английского языка на русский я перевел где-то в конце 1980-х гг., еще в советские времена. Мой коллега Е. Волков предложил мне несколько рулонов фотопленки, на которые он переснял книгу американцев Дженнет Джонсон и Ричарда Джослина «Исследовательские методы политической науки»*. Это был вузовский учебник, содержащий систематическое изложение методик, процедур и технических приемов проведения прикладного социологического исследования — того, что сегодня получило общепринятое название эмпирической социологии. Правда, необходимо отметить, что в качестве многочисленных примеров в этой работе фигурировали исключительно исследования политической сферы. И хотя к этому времени у меня за плечами был уже пятнадцатилетний практический опыт проведения прикладных исследований и преподавания прикладной социологии, в этой книге я нашел массу новых и полезных для себя вещей. Не буду останавливаться на организационных и технических перипетиях, связанных с тем, чтобы не только перевести эту работу на русский язык, но вначале перевести сами фотопленки в удобочитаемый вид. Отмечу лишь, что после перебора разнообразных вариантов подготовки текста пришлось остановиться на самом простом: сделать с негативов отпечатки достаточно большого размера, чтобы не портить глаза. На перевод ушел почти год. Кстати, в ходе этой работы я обнаружил, что одной из основных проблем начинающего переводчика является не столько слабое знание языка, с которого переводишь, сколько недостаточно хорошее владение родным языком.

Спустя год один из сотрудников кафедры, на которой я работал, предложил мне ксерокопию так называемого Пингвиновского словаря по социологии**, которую он привез с факультета повышения квалификации Института молодежных проблем. Сам он не знал английского языка (в школе и институте изучал немецкий), а содержание представляло интерес для нас обоих. Перевод этой работы продвигался быстрее и успешнее — сказывался приобретенный опыт, да и специальный

JohnsonJ.Joslyn R. Political Science Research Methods. — Washington: Congressional Quarterly Inc., 1986.

The Penguin Dictionary of Sociology. — London: Penguin Books, 1988.

словарный запас основательно расширился. К тому же это была практически первая попавшая мне в руки книга по общей (теоретической) социологии, что, конечно же, подогревало интерес. На дворе было уже начало 1990-х гг., и теоретическая социология постепенно утверждалась как полноправная вузовская дисциплина. К тому же как раз тогда я был назначен заведующим вновь образованной кафедрой социологии и социальной психологии в Волго-Вятском кадровом центре (ныне — Волго-Вятская академия государственной службы). Так что приобретенные знания оказались как нельзя кстати.

Работу Питера и Бриджит Бергеров «Социология: автобиографический подход» я получил благодаря другому сотруднику нашей кафедры. Ему она досталась от знакомой, работавшей в отделе иностранной литературы областной библиотеки. В один прекрасный день там было принято решение списать и уничтожить те книги, которые не пользуются спросом у читателей (теснота в фондах, хранить негде). В числе таких потенциальных жертв оказалась и замечательная, на мой взгляд, книга, которую, судя по библиотечной карточке, действительно никто ни разу не востребовал, хотя в городе расположен весьма солидный институт иностранных языков*. Это, кстати, лишний раз говорит о том месте, которое занимала в то время социология в системе нашего вузовского преподавания.

Понятно, что эта деятельность весьма основательно пополнила мой научный багаж и расширила общий социологический кругозор. Дополнительная польза, которую я извлек, работая с этими книгами (а переводил я их!, понятно, как лицо, заинтересованное в значительно большей степени, нежели просто переводчик), — составление довольно обширного списка американских и английских работ по социологии, которые, как я считал, мне необходимо проштудировать, чтобы стать более квалифицированным социологом. Однако одновременно это поставило меня перед еще одной серьезной по тем временам проблемой: а где же можно получить в свое распоряжение эти работы? В принципе это было известно. В Москве есть, например, Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН), где имеются в огромном объеме книги и периодические издания, выходящие за рубежом. Во всяком случае, во время первого посещения ИНИОН я убедился, что практически все работы, вошедшие в мой список, там были (за исключением некоторых — в основном старых лет издания). Пожалуйста, приходи

Сегодня он называется Нижегородским государственным лингвистическим университетом (НГЛУ).

и работай. Что я и делал, проводя в ИНИОНе значительную часть времени, когда приезжал в Москву на курсы повышения квалификации.

Однако и здесь возникали свои технические и организационные трудности. Время пребывания на любых курсах ограничено, и за месяц- два, даже не выходя целыми днями из читального зала, перевести всю книгу я не успею. Неоднократные попытки заказать ксерокопию книги целиком ни к чему не приводили: огромные очереди в отдел копирования и ограниченное число страниц за один заказ. Довольно показателен пример с моими усилиями заполучить домой (т. е. за пределы Москвы) оригинал той работы, которую вам предстоит прочесть. О существовании этой книги я прочел в упомянутой выше работе Джонсон и Джослина, которые ее неоднократно цитируют. Я и сейчас считаю, что такую книгу полезно было бы сделать настольной не только ученым — социологам и политологам, но и действующим политикам. Пролистав ее, я понял: это то, что нужно. Убедившись, что получить ксерокопию практически невозможно, я пошел на преступный шаг. У меня на памяти был эпизод с самым первым переводом — с фотопленок. Поэтому я раздобыл у друзей фотоаппарат и купил несколько рулонов пленки. Затем попросту вынес книгу из ИНИОН, привез ее в гостиницу, переснял, как шпионы переснимают секретные документы, а затем вернул на место. Когда я вернулся домой (я имею в виду свой город) и проявил пленки, то, к своей глубокой досаде, убедился, что техника меня подвела: оказался, вероятно, неисправным механизм перемотки, который просто рвал перфорацию, и все кадры налезали один на другой.

Спустя примерно месяц после этого печального события наш нижегородский философ, профессор Лев Зеленов на одной из научных конференций с пафосом доказывал, что провинциальная научная интеллигенция во всех отношениях на голову выше столичной. Мне пришлось возразить ему, приведя описанный выше случай в качестве аргумента: если бы я был столичным жителем, у меня определенно не возникло бы никаких заморочек. Увы, интересующую меня книгу, пусть даже не переведенную на русский язык (это меня уже не устрашало), в этой огромной стране я мог заполучить только в одном месте — в Москве. Я с завистью смотрел на книжные полки моего друга Альберта Кравченко, где стояли великолепные американские и английские издания, — он работал в Институте социологии Академии наук и мог брать литературу домой на неограниченное время. Поэтому по возможностям ознакомления с научной информацией ни один провинциальный ученый не мог тогда стать вровень со своим столичным коллегой. Вот это и было одним из многих противоречий между городом и деревней, которое, как обещали классики марксизма (памятуя, вероятно, и о печальной судьбе Фейербаха), сотрется с построением коммунизма.

Впрочем, следует признать, что это пророчество, кажется, действительно сегодня сбывается в наиболее продвинутых обществах*. Тенденции такого рода докатились и до России. Спустя всего два года мне удалось-таки получить ксерокопию книги Гарра и перевести ее на русский язык. И все было вполне буднично: достаточно было прийти в тот же самый ИНИОН, сделать заказ, оплатить его и наутро получить полную копию книги, которой я так безуспешно добивался совсем недавно. Вот так рыночная экономика решает проблемы научной коммуникации. Не говоря уже о стремительно расширяющихся перспективах Интернета, о которых мы 10-15 лет назад просто не слышали.

И последний момент. Как я уже говорил, работа Гарра носит не только чисто теоретический характер, он активно пользуется методами прикладной социологии. Выше уже упоминалось, что он пользуется большим числом специфических термитов, исходя из молчаливого предположения, что читателю они знакомы. Наш опыт общения с российскими коллегами показывает, что это не всегда так: сегодня в российской социологии (во всяком случае среди вузовских преподавателей в провинции) происходит довольно отчетливое профессиональное разделение труда — на теоретиков и на прикладников. Поэтому мы считаем не лишним пояснить некоторые специальные термины прикладников, используемые в работе, для читателей, не искушенных в социологии (тем самым выражается завуалированная надежда, что книга привлечет внимание не только профессиональных социологов). Приведенные ниже определения (в том порядке, как они впервые упоминаются в книге Гарра) мы взяли из одной из собственных работ**. Переменная — социальное явление, характеристика или процесс, которые могут принимать различные конкретные значения. Интервентная переменная — переменная, занимающая в объяснительной схеме место между независимой и зависимой переменной. Шкала — алгоритм, по которому производится отображение изучаемых социальных объектов в ту или иную числовую математическую систему.

Подробнее об этом см. в нашей работе Динамическая социология. — М.: Академический проект, 2003. — Гл. 9.

См. Анурин В. Ф. Эмпирическая социология. — М.: Академический проект, 2003.-С. 281-284. Релевантность — уместность, соотносимость. Гипотеза — научно обоснованное предположение о наличии (или отсутствии) связи между двумя и более переменными, а также о характере этой связи. Независимая переменная — явление, которое предполагается влияющим, воздействующим или выступающим в качестве причины некоторого другого явления. Зависимая переменная — явление, которое, как предполагается, вызвано каким-то другим явлением и испытывает на себе его воздействие, влияние.

Мы не будем сколько-нибудь подробно обсуждать проблемы расчета коэффициентов корреляции, которые столь активно использует автор для доказательства своих гипотез. Отметим лишь, что для выявления направления и силы связи между различными переменными он чаще всего использует так называемый коэффициент ранговой корреляции Спирмена — одну из наиболее часто применяемых в прикладной социологии мер парной взаимосвязи.

И несколько слов об оформлении научно-справочного аппарата. Мы сочли необходимым и целесообразным сохранить все особенности оформления ссылок на источники в том виде, как они приведены в оригинале, если даже здесь и наблюдаются некоторые отличия от стандартов, принятых в отечественной литературе (впрочем, стандарты эти не столь уж строги и заметно различаются от одного издательства к другому). Разумеется, мы перевели на русский язык все комментарии, которыми автор сопровождает в некоторых случаях ссылки на первоисточники, а также его собственные примечания. Учитывая, что в ряде случаев требовались определенные пояснения в виде примечаний переводчика (который, напомним, сам является профессиональным социологом), эти примечания приведены в подстрочниках (и обозначены звездочками), а авторские примечания собраны в конце каждой главы с той же нумерацией, что и в оригинале. Несколько пояснений об особенностях оформления примечаний, принятых в англоязычной литературе и сохраненных нами здесь: chap, (от chapter) — глава; chaps. — главы; ed. (от editor) — редактор (или под редакцией); eds. — редакторы; edn. (напр. 2nd edn.) — издание (2-е издание); ff. (напр. 452 ff.) — начиная со стр. 452 и далее; Ibid, (от лат. ibidem) — там же; mimeographed — ксерокопированный (или выполненный на ротапринте) тираж; op. cit. (от лат. opus citatum) — цитируемое выше; passim — повсюду, везде, в разных местах; quotations (с указанием страниц) — цитаты взяты с таких-то страниц; trans, (и далее — указание имени) — переведено на английский язык тем-то.

Отметим также, что мы не стали повторять обширный библиографический список, приведенный автором в конце работы, поскольку большинство работ из него уже указаны в авторских примечаниях. Кроме того, мы опустили последний параграф главы 1 — «Природа социальной теории», поскольку сам автор предваряет его следующими соображениями: «В этом разделе мне хотелось бы прокомментировать некоторые критерии для социальной теории и их приложения к политическому насилию. Эти критерии не столь существенны для понимания предмета данной книги, однако они помогают объяснить ее подход к анализу и форме представления. Читатели, не интересующиеся этими вопросами, могут перейти прямо к главе 2». Что мы и сделали.

Две гигантских по своим масштабам мировых войны, разразившихся одна за другой с интервалом всего в два десятилетия, оставили мощный и неизгладимый след в социальной памяти. Они, по-видимому, все же многому научили человечество. Шансов на то, что подобные катаклизмы могут разразиться в обозримом будущем, вероятно, куда меньше, чем это было в 1914 и 1939 гг. А вот что касается локальных военных конфликтов, гражданских войн и, в особенности, международного терроризма — здесь тенденции явно противоположные. Как ни парадоксально, фактором усиления этих явлений — крайне опасных и угрожающих прогрессивному социальному развитию — становится последовательная демократизация и гуманизация общественной жизни как на внутриполитическом уровне, так и в международных масштабах. В самом деле, возможны ли были какие-то проявления национального сепаратизма или религиозного экстремизма в годы сталинского режима? Мы помним, как радикально решил Сталин чеченский вопрос. Итальянский фашизм был единственным режимом, которому оказалось по силам справиться с мафией. Однако тоталитаризм — это такой врач, который, как мы уже говорили, загоняет болезнь внутрь. Те же общества, которые выбрали демократический выбор, должны быть готовы к тому, чтобы решать эти проблемы политическим путем. А выработка достойных политических решений может быть эффективной лишь

в том случае, когда она опирается на теоретически обобщенный опыт многих стран и народов. Книга Теда Роберта Гарра «Почему люди бунтуют» — серьезный вклад в эту важную теорию.

Работой Теда Роберта Гарра «Почему люди бунтуют» издательство «Питер» открывает новую серию «Мастера социологии». Нам кажется, что книги этой серии будут представлять большой интерес для профессиональных социологов, которых в России насчитывается уже десятки тысяч, для преподавателей, студентов и аспирантов (поскольку социология сегодня стала федеральным компонентом, обязательным' для всех государственных стандартов высшего и среднего специального образования). И не только для них.

Социология, пожалуй, одна из самых молодых научных дисциплин*. Время ее возникновения и становления в качестве самостоятельной сферы научных изысканий — середина XIX в. — совпадает с периодом наиболее бурного развития индустриальной революции. Это было весьма симптоматично: раньше она и не могла появиться на свет, поскольку в ней просто не было нужды. Можно с большой долей уверенности утверждать, что толчком к этому послужил целый ряд социальных (в основе своей — политических) революций, которые на протяжении девятнадцатого столетия прокатились практически по всем западноевропейским обществам. С другой стороны, эта наука просто не могла бы явиться миру, если бы этому не предшествовал длительный этап накопления фактов, дискуссий, размышлений, обобщений со стороны большого числа мыслителей, начиная с античных времен. Однако, однажды возникнув, она стала развиваться стремительными темпами — вначале в виде национальных социологических школ, а затем все более интегрируясь в единый, общепризнанный комплекс знаний о социальных процессах и формировавшихся на этой основе парадигм и идейных течений. Этот информационный комплекс вырабатывался в ходе многочисленных дискуссий, споров, иногда довольно непримиримых. Что-то из выдвигаемых гипотез принималось сразу, что-то отвергалось навсегда, а что-то, будучи решительно раскритикованным и, казалось бы, навсегда безжалостно отброшенным, спустя какое-то время пересматривалось заново и признавалось соответствующим истине — но уже на новом витке приращения общенаучного знания.

Сам термин «социология» впервые употребил Огюст Конт в четвертом томе своего «Курса позитивной философии», вышедшем в свет в 1838 г. Поэтому Конта считают родоначальником этой научной дисциплины.

На протяжении девятнадцатого столетия социология — наука об обществе как едином целостном образовании — быстро расширяла свое влияние и приобретала все больше последователей и сторонников как в Старом, так и в Новом Свете. К началу XX в. мы уже можем говорить об институционализации социологии в качестве самостоятельной, вполне автономной и общепризнанной научной дисциплины*. Это говорило о том, что научные исследования начинают, наконец, вторгаться в изучение функционирования самого сложного из известных нам по составу и законам материальных образований — человеческого общества.

В очень недавние по историческим меркам времена социология в отечественном обществоведении разделяла участь целого ряда других «буржуазных лженаук», таких, например, как появившиеся уже после нее генетика и кибернетика. Тем не менее потребность в научной дисциплине, занятой изучением наиболее общих законов, по которым развивается человеческое общество, ощущалась и в советскую эпоху. В тот период эту функцию фактически выполняла другая научная дисциплина с претенциозным названием «научный коммунизм». Социология же проникала в советскую науку «через форточку». С начала 1960-х гг. партийные власти начинают проявлять интерес к эмпирическим социологическим исследованиям, данные которых активно использовались в идеологических, а затем и в управленческих целях. Что касается теоретической объяснительной базы для получаемых данных полевых исследований, то ею оставался все тот же научный коммунизм.

Так или иначе, через образовавшуюся «щель» постепенно просачивался и ручеек теоретико-социологических знаний, которые на Западе к этому времени уже сформировались в довольно мощную и влиятельную научную дисциплину. С конца 50-х — начала 60-х гг. XX в., когда были опубликованы первые русскоязычные переводы социологических изданий, достаточно регулярно начинают издаваться на русском языке работы всемирно известных социологов**. Появляются и труды отече-

Это событие обычно связывают с именем Эмиля Дюркгейма, организовавшего и возглавившего одну из первых в мире социологических кафедр (в Сорбонне) и основавшего первое в истории периодическое социологическое издание — L'Annee sociologique (Социологический ежегодник), который он редактировал с 1896 по 1913 гг.

См., напр.: БеккерГБосковА. Современная социологическая теория. — М., 1961; Миллс Ч. Р. Властвующая элита. — М., 1959; ГэлбрейтДж. Новое индустриальное общество. — М., 1969; Гэлбрейт Дж. Экономические теории и цели общества. — М., 1979; Мертон Р. К. и др. Социология сегодня: проблемы и перспективы. — М., 1965; Американская социология. — М., 1972 и др.

ственных теоретиков социологии — вначале под лозунгами критики «буржуазной», «идеологически враждебной» теории, а затем и самостоятельные исследования. Российская наука и российский читатель постепенно входят в общее русло мировой социологической мысли. Этот процесс был непростым, а порою весьма болезненным.

Тем не менее с конца 80-х — начала 90-х гг. XX в. теоретическая социология получает, наконец, полные права гражданства в России. Она вводится в качестве обязательной дисциплины (федеральный компонент) в государственные стандарты высшего образования всех специальностей, открывая для всех желающих доступ к общемировым научным достижениям и в сфере изучения социальных законов.

Пожалуй, с этого времени и берет свое начало быстрое нарастание потока переводной литературы по классической и современной социологической теории. По иронии судьбы, в начале 1990-х одними из первых увидели свет работы русского социолога Питирима Сорокина, переведенные с английского языка*. В последние же годы русскоязычный читатель получил возможность ознакомиться с фундаментальными трудами Дэниела Белла, Энтони Гидденса, Толкотта Парсонса, Пьера Бурдье. Русские исследователи, преподаватели и студенты все интенсивнее стали входить в мировое социологическое пространство. Вероятно, нельзя в чем-то не согласиться с ворчливым замечанием Л. Г. Ионина относительно того, что современные российские социологи во многом перепевают сегодня те мысли зарубежных теоретиков, которые были в действительности современны два-три десятилетия назад, а сегодня составляют задворки социологической мысли". Но нельзя не видеть и того, что любая серьезная наука начинается с ученичества — необходимо ведь освоить форсированным порядком то, от чего мы прежде были во многом отлучены.

Несколько слов об общих принципах составления серии «Мастера социологии». Во-первых, мы намерены включить в нее исключительно работы современных социологов. Социологическая классика, представленная трудами О. Конта, Г. Спенсера, Э. Дюркгейма, М. Вебера и др., хотя в ней и был заложен фундамент социологии как особой науки и, в принципе, очерчен круг основных проблем, которыми предстояло

См. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. — М., 1992. Вслед за этим увидели свет в России ряд других работ первого президента Американской Социологической Ассоциации, в том числе написанная еще на русском языке и изданная впервые в 1920 г. двухтомная Система социологии. См. Ионин Л. Г. Культура и социальная структура // Социологические исследования, 1996. — № 2.

ей заниматься, это все же история социологии. Мы же поставили своей целью представить период зрелости этой дисциплины, поэтому серия будет охватывать работы, вышедшие не ранее второй половины XX в. Именно поэтому мы сочли целесообразным привлечь к переводам социологов-профессионалов — научных сотрудников и вузовских преподавателей, докторов и кандидатов социологических наук.

Некоторым читателям может показаться несколько тенденциозным подбор авторов — в первую очередь англоязычных и, прежде всего, американских. Однако нельзя не признать, что такой состав имеет свои объективные причины. Именно американские социологи наиболее плодотворно развивали и продвигали социологическую теорию на протяжении всего прошлого столетия. И трудно не согласиться с утверждением Питера и Бриджит Бергеров о том, что «американская социология продолжает удерживать преобладающие позиции в этой дисциплине»*.

Тем не менее мы постараемся не ограничиваться лишь американской и английской школами, а включить в состав серии также работы наиболее значительных немецких и французских авторов. Мы старались, по возможности, привлекать в серию работы, не публиковавшиеся еще на русском языке, либо издававшиеся ограниченными тиражами. Так, мы отказались от мысли включить в состав серии одну из крупнейших фигур современной социологии Толкотта Парсонса, поскольку два довольно объемистых сборника его трудов вышли два года назад трехтысячным тиражом в издательстве «Академический проект». Впрочем, былр и еще одна важная причина, по которой мы не стали привлекать его в нашу серию. Дело в том, что работы Парсонса, создателя теории действия и системно-функциональной школы, являют собой образец современной социологической теории в чистом ее виде. Они действительно чрезвычайно интересны — но, главным образом, для профессиональных социологов, притом достаточно высокого уровня. Мы же ставили своей задачей показать, как мастера социологии решают самые разнообразные «земные» проблемы, вторгаясь в сферы политики, конфликтологии, экономики, брачно-семейных отношений и социальной работы.

Это действительно одна из главных особенностей социологии. В отличие от целого ряда других научных дисциплин о человеческом обществе

Peter L. Berger, Brigitte Berge. Sociology: A biographical approach. — London: Penguin Books, 1981. — P. 392. Хотя нельзя не учитывать, что это было сказано более 30 лет назад (первое издание книги Бергеров увидело свет в 1972 г.).

(экономики, политологии, юриспруденции и т. п.), которые концентрируются на изучении конкретных сфер социальной жизнедеятельности, социология исследует все проявления общественной жизни, причем в тесной взаимосвязи и взаимном влиянии их друг на друга. При этом она, как и в случае истории, активно пользуется данными этих частных наук, обобщая и устанавливая их встречные воздействия. Однако верно и обратное: в последнее время специалисты в области изучения особых сфер общественной жизни все отчетливее начинают осознавать необходимость использования в своих исследованиях обобщающих данных социологической науки. Имплицитно эта необходимость присутствовала всегда, однако первыми ее почувствовали все же социологи. Действительно, социология активно пользуется данными, получаемыми в других научных дисциплинах, изучающих общественные явления, и в этом смысле существенно зависит от них. Однако более глубокое понимание этих явлений существенно зависит от социологического осмысления их. Неслучайно Питирим Сорокин, сравнивая все другие науки обществоведческого цикла с социологией, называл первые «индивидуализирующими», а вторую — «генерализирующей», т. е. обобщающей.

Теперь читателям серии «Мастера социологии» предстоит убедиться самим, насколько глубоко социологический взгляд на многие острые проблемы нашего времени позволяет проникнуть в суть вещей и постигнуть их закономерности.

В. Анурин

| >>
Источник: Гарр Т. Р.. Почему люди бунтуют. 2005

Еще по теме И вечный бунт?.. (Предисловие переводчика):

  1. ФЕНОМЕН ДУХА И КОСМОС МИРЧИ ЭЛИАДЕ
  2. Г л а в а 6 ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ «ПРАВОСЛАВНОЙ ПАРТИИ» в 1816-1825 годах