Глава 1. Становление сущности: нигилизм и онто-историзм
Нигилизм как понятие и как направление мысли в европейской философии возникает в эпоху романтизма, чтобы затем, с легкой руки Ницше, стать своего рода terminus fortis новой философии и впоследствии, приобретя уже неоспоримый онтологический статус в философии позднего Хайдеггера, во многом определять характер и направления критики онтологического дискурса современности. Хотя наше исследование посвящено именно онтологическому нигилизму, выявлению и критике его сущностных оснований, тем не менее, в самом начале работы представляется целесообразным воссоздать своего рода терминологическую историю этого понятия еще до того, как оно обрело свои онтологические права в ницшеанской «Воле к власти» и хайдеггеровском «Европейском нигилизме». По мнению В.В. Савчука, краткая история термина уместна «для понимания контекста, в который попадают их соображения о нигилизме»1. Необходимость такого историко-терминологического экскурса обусловлена еще и тем, что в истории европейской мысли «понятием “нигилизм” выражали свое отношение к различным философским позициям, например, философскому эгоизму или солипсизму, идеализму, пантеизму, скептицизму, материализму и пессимизму, а кроме того, оно служило обозначением религиозных, политических и литературных течений»2 3. Подобную многомерность употребления понятия «нигилизм» фиксируют и зарубежные исследователи. Например, профессор Уилл Слокомб из Уэльского университета в своей книге «Нигилизм и постмодернистское “возвышенное”: история трудного взаимоотношения от романтизма до постмодернизма» пишет: «Определение этого термина является трудным делом. Подобно всем означающим, “нигилизм” имеет ряд ассоциаций, которые не могут быть выведены напрямую из его этимологии. Это происходит в силу того факта, что часто какая-либо идеологическая позиция называет “нигилистическим” то, что ей противостоит... Таким образом, термин “нигилизм” исторически от сылает к восприятию того, что существует в оппозиции к каким-либо партикулярным идеологиям, а не к идеологии “ничто” (nihil) как таковой» . Первым исследователем истории появления понятия «нигилизм» на горизонте европейского философского мышления стал Мартин Хайдеггер, который предпринял краткий историко-терминологический экскурс в своем лекционном курсе о Ницше в 1940 году. Позже этот курс был переиздан в 1961 году в двухтомнике «Ницше», а в 1967 году Хайдеггер издает «Европейский нигилизм» как извлечение из этого двухтомника, подчеркивая этим одновременно значимость исследования нигилизма и в поздний период своего творчества. Поскольку для Хайдеггера существенно важным является именно ницшеанское употребление понятия «нигилизм», то его «предыстории» до Ницше он уделяет весьма скромное внимание, называя в кратком фрагменте несколько имен: Якоби, Фихте, Тургенева, Жан-Поля и Достоевского. Вот что пишет Хайдеггер: «Впервые в философском смысле слова “нигилизм”, по-видимому, употребил Фр. Якоби. В его от- крытом письме Фихте слово “ничто” встречается довольно часто, а потом говорится: “Поистине, мой дорогой Фихте, мне не стоит досадовать, если Вы или кто бы там ни был, захотят назвать химеризмом то, что я противопоставил идеализму, которого браню нигилизмом..”. Позднее слово “нигилизм” в обиход ввел Тургенев, обозначив им мировоззрение, согласно которому действительно существует только доступное чувственному восприятию, то есть самопостигаемое сущее, и больше ничего. Тем самым отрицается все, основанное на предании, авторитете и как-либо еще определенной значимости. Однако в большинстве случаев такой взгляд на мир называют “позитивизмом”. Слово “нигилизм” употребляет Жан Поль. говоря о романтической поэзии как поэтическом нигилизме. Уместно вспомнить и предисловие Достоевского к его пушкинской речи»1. Примечательно, что и у Якоби, и у Тургенева Хайдеггер обнаруживает не просто случайное употребление слова, но нечто более существенное - философскую позицию, показывающую, что Ницше не был первооткрывателем нигилизма как философской доктрины. Роль Ницше, как будет показано позже, состояла в придании онтологического или онтоисторического статуса этому понятию. Рассмотрим эти две распознанные Хайдеггером у Якоби и Тургенева философские позиции до-ницшеанского понимания нигилизма подробнее, выяснив контекст зарождения понятия «нигилизм», во-первых, на европейской почве; а во-вторых, в России, где этот термин появился в прямой зависимости от западного, но обладал своей весьма существенной спецификой. Хайдеггеровское обращение к истории термина «нигилизм» на волне популярности хайдеггеровской философии вызвало к жизни многочисленные исследования зарубежных и отечественных ученых, исследования, продолжающиеся и по сей день. Достаточно назвать имена Отто Пеггеле- ра, Мартина Риделя, Вольфганга Мюллер-Лаутера, Ханса-Йоргена Гаволя в Германии4 5 6; Джанни Ваттимо, Федерико Верчеллоне, Франко Вольпи и Витторио Поссенти в Италии ; Андре Глюксмана, Клода Жанну, Люсьена- Самира Улабиба во Франции ; Конора Каннингема и Уилла Слокомба в Великобритании7; Майкла Алена Гиллеспи, Стэнли Роузена, Стивена Вагнера Чо и Карен Карр в Соединенных Штатах Америки8; Нишитани Кейджи в Японии ; Александра Михайлова и Валерия Савчука в России . Результатом их усилий стало реконструирование истории и даже предыстории понятия «нигилизм» еще до того, как оно, начиная с Ницше и Хайдеггера, прочно укоренится в онтологическом дискурсе современности. Особую роль в этом процессе сыграли усилия ученика и издателя текстов Хайдеггера Отто Пеггелера, опубликовавшего в 1975 г. знаменитую статью «“Нигилист” и “нигилизм”» . Как отмечает отечественный исследователь и переводчик Хайдеггера А.В. Михайлов, «удалось установить, что 1) слово “нигилизм” появляется в немецкой философской литературе еще до Ф.Г. Якоби, который, следовательно, не был первым и не был первосоздателем самого слова как лексической единицы; 2) слово “нигилист” одновременно и параллельно появляется в литературе в Германии и во Франции в 1780-е и в 1790-е годы; 3) новое (немецкое и французское) слово “нигилизм”, возможно, восходит к латинскому слову схоластических времен “nihilianismus”. 9 10 11 Все эти ценные дополнения были кратко подытожены в статье Отто Пеггелера»12. Большинство современных авторов, исследующих историю нигилизма, также берут за основу эту работу Пеггелера, достаточно упомянуть такие имена, как Гиллеспи, Карр, Гудсблом13. Рассмотрим эти исторические изыскания Пеггелера в хронологическом порядке, начиная с «nihilianismus». Речь идет о схоластических дебатах второй половины XII столетия относительно человеческой природы Христа, разгоревшихся в одном из центров теологической мысли того времени - парижском Сен-Викторском аббатстве каноников-августинианцев, где в то время преподавали такие крупнейшие представители схоластики, как Гуго и Рихард Сен-Викторские. Готье из Сен-Виктора выдвинул в ходе дебатов тезис о том, что представление о единстве человеческой и божественной природы Христа препятствует ясному восприятию его божественности. Земное и временное, а такова природа человека, не могут связываться воедино с божественным и вечным. В той мере, в какой Христос есть человек, его божественность есть ничто (nihil), и, как утверждал Готье, человеческое бытие в применении к Христу следует понимать лишь как акцидентальное. Подобная позиция получила название nihilianismus в силу отрицания человеческой природы Христа и была осуждена как еретическая в 1163 году папой Александром Вторым14 15 16. Последующие исторические изыскания Ханса-Йоргена Гаволя показали, что помимо «nihilianismus» у нигилизма был еще один средневековый предшественник - термин «annihilatio» (букв. «уничтожение, приведение к ничто»). Вопрос об annihilatio как о destructio rei in nihilum (уничтожении вещи в ничто) относился к спекулятивно-схоластическим построениям относительно возможности Творца мира его уничтожить, имплицитно подразумевая идею о том, что мир, созданный «из ничего», в конце концов в это ничто и обратится. Фома Аквинский предлагал здесь различать в духе Аристотеля между destructio как potentia и destructio как actus, а Оккам находил противоречивой уже саму мысль о Творце как уничтожителе. Гаволь полагает, что эти средневековые концепции «annihilatio» были восприняты и трансформированы Бэконом и Гоббсом как основание для нового понимания физики в Новое время . Вопрос о том, насколько эти термины повлияли на возникновение собственно понятия «нигилизм», остается открытым. В.В. Савчук склонен считать их влияние спорным , А.В. Михайлов - полезным, поскольку, несмотря на отсутствие видимых последствий, подобные термины обладают «обширной потенциальностью»17. Как показали исследования Вольфганга Мюллера-Лаутера, впервые слово «нигилизм» было, по всей видимости, употреблено в качестве «terminus novus» Ф.Л. Гетциусом в его теологическом трактате «De nonismo et nihilismo in theologia», опубликованном в 1733 году18. Однако, с точки зрения Майкла Алена Гиллеспи, эта работа Гетциуса «была относительно неизвестна и явно не сыграла никакой роли в последующем повторном появлении и развитии этого понятия»19 20. Новое появление термина «нигилизм» фиксируется, начиная с 80-х годов XVIII века, и связано с критикой кантовского идеализма Оберайтом и Йенишем. Ученик французского теософа Луи Клода де Сен-Мартена Якоб Херманн Оберайт в 1787 году издает философский диалог «Die wie- derkommende Lebensgeist der verzweifelten Metaphysik», посвященный проблеме обоснования бытия и знания в философии после Канта. Одним из действующих лиц, dramatis personae в этом диалоге является «Нигилизм», олицетворяющий позицию подрыва доверия к самим основам духовной жизни. Идейные источники критики кантианства Оберайтом вне всякого сомнения восходят к его учителю Сен-Мартену, который определял атеизм как «волю к уничтожению Бога» и как верование, стремящееся доказать «ничто»21. Даниэль Йениш в 1796 году подвергает критике трансцендентальный идеализм Канта как разновидность солипсизма, утверждая, что кантовская философия неизбежно приводит к атеизму или, что более точно, к нигилизму22. Таким образом, мы видим, что еще до знаменитого письма Якоби в Германии уже наличествовала атмосфера восприятия кантовской и близко связанной с ней фихтеанской философии как нигилистических, хотя, безусловно, философская концептуализация этого понятия происходит в переписке Якоби и Фихте в самом конце XVIII века. Якоби, будучи в первую очередь теологом, подвергает критике не только кантианство, но и всю рационалистическую традицию в целом. Еще в 1786 году он пишет: «Человеческий разум, разложенный на свои элементы, есть Ничто. Поэтому его идеал есть идеал Ничто. Так же обстоит дело и с добродетелью одного только разума. Ее идеал - это чистый эгоизм»23. Помимо этического эгоизма, равноценного нигилизму, Якоби видит в кантовской философии еще два момента, непосредственно относящихся уже к нигилизму онтологическому. С.А. Чернов в своей статье «Кантианцы против Якоби» характеризует их следующим образом: «Во-первых, Кант уничтожает реальность предметов чувственного опыта, именно тех предметов, среди которых мы живем и которые мы познаем. Во-вторых, сверхчувственные предметы идей разума (и прежде всего - Бога) он превращает в пустые фикции, продукт “гипостазирования”, т.е. равным образом лишает их подлинной реальности»24. Фихтеанская разновидность идеализма для Якоби мало чем отличается от кантовской, являясь ее абсолютно логичным продолжением, более явно демонстрирующим то, что в учении Канта было завуалировано. Фихте, по мнению Якоби, «все редуцирует к деятельности “Я”, и таким образом сводит Бога до уровня творения человеческого воображения... Добро, красота, святость - все становится пустыми словами»25 26 27. Таким образом, Фихте принадлежит сомнительная честь быть первым, кого прозвали «нигилистом» в уже упомянутом письме, написанном Якоби в 1799 году. Естественно, что сам Фихте был не в восторге от такого восприятия своих идей и в письмах к Якоби пытался показать, что тот неверно понял суть его философии. И тем не менее, как отмечает В.В. Савчук, «Фихте, приняв в расчет критику Якоби, придал новый импульс дискуссии об идеалистическом нигилизме в работе “Определение человека” (1800)» . В издании «Наукоучения» в 1812 году уже сам Фихте поднял вопрос о том, каким образом можно избежать «коллапса реальности этого нигилизма». Ответ Фихте на свой же вопрос состоял в том, чтобы продолжать мыслить до предела, где знание обнаружит свое основание в «чистой реальности» Абсолюта . Неизвестно, насколько убедительной эта аргументация казалась для самого Фихте, хотя бы в силу очевидности вопроса о том, каким образом может осуществляться подобное соединение дискурсивно-понятийного знания с абсолютной реальностью, где подобное знание отсутствует, но Якоби она не убедила, о чем свидетельствует новая волна критики фихтеанского наукоучения, предпринятая Якоби в 1815 го- ду. С Якоби в этом отношении был полностью солидарен и Жан-Поль - немецкий писатель Жан-Поль Рихтер (1763-1825), которого Хайдеггер упоминает в качестве одного из предшественников Ницше, использовавших термин «нигилизм». Жан-Поль, как и Якоби, был убежденным и последовательным критиком системы Фихте, что отделяло его от таких романтиков- приверженцев фихтеанства, как Шлегель или Новалис, которых, собственно, он и назвал нигилистами. Вернее, «поэтическими нигилистами». Но Жан-Поль является предшественником Ницше не только в употреблении схожего термина «нигилизм», но и в более сущностном смысле, выступая как первооткрыватель европейской «метафизики смерти Бога» в своем произведении «Речь мертвого Христа с вершин мироздания о том, что Бога нет», написанном в 1797 году. Жан-Поль, как пишет А.В. Михайлов, «стал первооткрывателем самой мыслимости мира без Бога, самой мыслимости того, что бог умер - именно потому, что в рамках космической философии Жан-Поля две возможности мыслимого - не одноуровневые, ни одна из них не может просто зачеркнуть другую, и мыслимость богоспасаемого мира не исключает мыслимости богооставленного мира, в котором Бог умер и в котором положение человека - просто (и безоговорочно) безна- дежно»1. Для самого Жан-Поля возможность богооставленности, вечной смерти в материи есть всего лишь кошмарный сон, пробуждение из которого открывает божественное присутствие в мире. Однако этот сон есть также и предупреждение относительно того направления, в котором, по мнению Жан-Поля, может пойти современное и будущее мышление. Неслучайно, что мотив смерти Бога повторяется в произведениях Жан-Поля неоднократно. Так, за семь лет до «Речи мертвого Христа», в 1790 году Жан-Поль пишет произведение под характерным названием: «Жалоба мертвого Шекспира в церкви среди мертвых слушателей на то, что Бога нет», а в 1809 году будет опубликована работа «Уничтожение». Известно, что Жан-Поль состоял в дружеской переписке с Якоби и, подобно последнему, был последовательным противником философских взглядов Фихте. В 1800 году он даже издает работу «Ключ к Фихте» («Clavis Fichtiana»), где полуиронически, полусерьезно подвергает критике «вавилонскую башню фихтеанства». Однако мысль Жан-Поля шла гораздо дальше, вскрывая совершенно новую проблематику языка философии, когда этот язык (Жан-Поль анализирует его на примере текстов Фихте) погружается полностью в абстрактное метафорическое измерение лишенных смысла знаков. Жан-Поль говорит о новом языке новой философии, где согласие с выводами проистекает лишь из предварительного согласия с подобным использованием языка. Причем все это происходит у Жан-Поля задолго до того «поворота к языку», который произойдет в философии XX века. Как отмечает А.В. Михайлов, «такие отклики на философию Фихте со стороны Жан-Поля... открывают вид на последующую историю философии, вплоть до наших дней»28. Учитывая то, что развернутая Жан-Полем критика фихтеанства и обезбоженности мира не осталась незамеченной современниками, а его «Речь мертвого Христа» произвела большое впечатление в Европе, в том числе и в России, непосредственно повлияв на впервые употребившего термин «нигилизм» Н.И. Надеждина, можно, на наш взгляд, согласиться с А.В. Михайловым в том, что «Жан-Поль странным образом подготовил и центральные понятия нигилизма»29. Весьма интересным здесь представляется тот факт, что ассоциация философии Фихте с нигилизмом была характерна не только для его оппонентов из теологического круга Якоби, но и для таких почитателей его таланта, как Новалис и Фр. Шлегель. В кругах немецких романтиков фихтеанство рассматривалось как философия нового мистического опыта, и Новалис, к примеру, абсолютно равнодушный к кантовскому идеализму, оставил после себя свыше 500 страниц конспектов из сочинений Фихте, которого он ни в коей мере, в отличие от Якоби, не ассоциировал с кантовской философией. И, тем не менее, понятие «нигилизм», на этот раз уже с положительной коннотацией, всплывает у Фр. Шлегеля еще в 1797 году, т.е. за 2 года до письма Якоби к Фихте. Шлегель соотносит «нигилизм» с умонастроением мистиков, которые «весьма последовательно называли божество бесконечным ничто, и поэтому их образ мысли был назван ниги- лизмом»30. Роль Шлегеля в популяризации термина «нигилизм» весьма высока, т.к. о нигилизме Шлегель писал, во-первых, достаточно много, может быть более чем кто-либо другой до Ницше, а во-вторых, у Шлегеля мы можем видеть даже своего рода «метафизику нигилизма», соединяющую старый вопрос об annihilatio с романтическим восприятием «ничто» как мистической сущности абсолюта. Шлегель также первым задался вопросом о том, возможен ли нигилизм как определенная система мысли, и пришел к выводу, что европейская мысль, начиная с Лейбница, обнаруживает в разуме «отрицательность, ничто, нирвану Индии», что «вся мудрость устремляется к нигилизму (Вольтер, Свифт)»31 32. Неудивительно поэтому, что близкий друг Шлегеля Шеллинг никак не отреагировал на обвинения в нигилизме в свой адрес из круга сторонников Якоби в 1803 году, сочтя их не отражающими характер его философии, а Гегель, всегда сочувствовавший романтизму, стал первым философом, открыто приветствовавшим нигилизм, видя задачу философии как раз в познании абсолютного ничто, которое он, вслед за Фр. Шлегелем и немецкими мистиками, трактовал как сущность божественности. Естественно, что речь здесь идет о раннем Гегеле, который в 1802 году в работе «Вера и знание, или рефлексивная философия субъективности, рассмотренная во всей полноте ее форм как философия Канта, Якоби и Фихте» не только показывает свое знакомство с термином «нигилизм» и позицией Якоби по этому вопросу, но также, как и Жан-Поль, употребляет выражение «смерть Бога» задолго до того, как эти слова стали прочно ассоциироваться с Фридрихом Ницше и его критикой нигилизма . На эту работу Гегеля обратил внимание и Мартин Хайдеггер, который в своей статье «Слова Ницше “Бог мертв”» отмечает: «Молодой Гегель в конце своего трактата Вера и знание (1802) пишет о “чувстве, на которое опирается вся религия нового времени, о чувстве: сам Бог мертв...”. В словах Гегеля - мысль об ином, нежели у Ницше. И все же есть между ними, Гегелем и Ницше, существенная взаимосвязь, скрывающаяся в сущности любой метафизики»33. Следует отметить, что напечатанная в «Критическом журнале философии» летом 1802 года, эта статья получила достаточно большую известность, поскольку Гегель дал в ней развернутую критику всех, на его взгляд, односторонне субъективных систем немецкого идеализма. Эта критика продолжилась Гегелем и на страницах «Феноменологии духа» в контексте его размышлений о «несчастном сознании» как необходимом моменте развития самосознания духа; где также появляется мотив «смерти Бога». Гегель пишет: «Несчастное сознание, напротив того, есть трагическая судьба достоверности себя самого, долженствующей быть в себе и для себя. Оно есть сознание потери всей существенности в этой достоверности себя и потери именно этого знания о себе, - потери субстанции, как и самости; оно есть скорбь, которая выражается в жестоких словах, что бог умер»34. Напомню, что несчастное сознание, раздвоенное между самим собой и «иным» должно, согласно Гегелю, в конечном итоге отречься от своего «я», отказаться от своей воли, которая, собственно, и делает его несчастным, препятствуя объединению с всеобщим и действительным сознанием. Несчастное сознание по своей сути связано с негативностью. Как отмечает Гегель в четвертой главе «Феноменологии духа», для этого сознания «его реальность ... непосредственно есть “ничтожное”, ... его действительное действование, стало быть, превращается в действование, исходящее от “ничто”»35. Впрочем, высокая оценка негативности будет характерна для всего творчества как Гегеля, так и его последователей, вплоть до Кожева и Франкфуртской школы. Но этого вопроса мы в дальнейшем коснемся особо. Относительно дальнейшей до-ницшеанской судьбы термина «нигилизм» в Германии остается упомянуть еще два важных имени. Это теолог Фриц фон Баадер и писатель Карл Гуцков. В работах фон Баадера в 20-е годы XIX века нигилизм воспринимается как горький плод эпохи Просвещения, отражение кризиса, в котором находится современность, утратившая гармоничное единство веры и разума. В своей работе «О свободе разума» (1826) Баадер говорит, что великой проблемой современности является появление разрушающего религию «научного нигилизма», не оставляющего места для религиозной веры36 37. В 1853 году Карл Гуцков публикует свой рассказ «Кольцо, или Нигилисты», а спустя четыре года переиздает его уже непосредственно под названием «Нигилисты», где пытается передать свое видение как революции 1848 года, так и общий дух эпохи. Гуцков пишет: «Творение из ничего всегда почиталось чудом, превышающим силы нашего воображения и нашу способность веровать. Однако опыт наших дней показывает нам - Ничто способно гибко формировать себя. Отрицание любою ценою... - оно повсюду поднимает ныне свою голову. Могут ли существовать люди, которые надежды свои, связанные с нашим временем, станут черпать из самого же нашего времени? Что говорить об истине! О заблуждении!» . Не затрагивая приводимого А.В. Михайловым анализа девяти смыслов употребления термина «нигилизм» у Карла Гуцкова38, отметим лишь тот факт, что для Гуцкова нигилизм уже является целостным сформированным мировоззрением, способным направлять как ход мышления, так и практические поступки человека. С подобным взглядом на нигилизм мы встречаемся и у И.С. Тургенева с его «классическим» нигилистом Базаровым. Что дает основание утверждать о нигилизме как идеологической и мировоззренческой позиции, вполне сформировавшейся к середине XIX века. Параллельно с Германией термин «нигилизм» в конце XVIII века начал свое путешествие в пространстве французской культуры. Согласно Андре Глюксману, это слово впервые озвучил председатель Якобинского клуба Анахарсис Клоотс, имея в виду новый политический строй республики. Согласно Клоотсу, как пишет Глюксман, «республика не является ни деистской, ни атеистической, “она является нигилистической”, иначе говоря, отрезанной от всякой, даже негативной связи с Высшим существом. Утверждение шокировало. Оно стоило недолговечному председателю Якобинского клуба немедленной отправки на гильотину по срочному распоряжению Робеспьера»39. К 1801 году, возможно не без влияния немецкого романтизма, слово «нигилизм» получает во Франции определенное признание, и Луи- Себастьян Мерсье включает его в свой «Неолог, или Словарь новых слов». Мерсье пытается подобрать к слову «нигилист» французский аналог «riennist», приверженец ничто, утверждая при этом, что нигилист ни во что не верит и ничем не интересуется, причем эту свою позицию он почерпнул у энциклопедистов вроде Дидро и Д'Аламбера, которые, будучи плохими философами, «делают из нас всех нигилистов»40. В дальнейшем этот термин эпизодически фигурирует у Жермины де Сталь, весьма влиятельного философа Мэна де Бирана и позже, уже после революции 1848 года, у Доносо Кортэ в его «Эссе о католицизме, либерализме и социализме», опубликованном в 1851 году, но не получает такого широкого распространения, как в Германии или России. В России первое упоминание слова «нигилизм» зафиксировано в 1829 году в названии опубликованной в «Вестнике Европы» статье Н.И. Надеждина «Сонмище нигилистов». Статья была направлена против отечественных последователей западного романтизма, к числу которых Надеждин относил и Пушкина с Грибоедовым. Для Надеждина любая разновидность романтизма, понимаемого им достаточно широко - от Байрона и Жан-Поля до Шеллинга и Пушкина - есть «философия ничто». Как отмечает А.В. Михайлов, «“нигилизм” в разумении Надеждина 1) есть философия уничтожения, или ничтожества, которая генетически связана с фих- теански-жан-полевским периодом немецкой мысли и несет на себе ее опечаток - как бы дальний отзыв; 2) есть отвечающее такой философии “пустое” творчество. Оно творит ничего из ничего, подобно тому как Жан- Поль говорил, что поэтические нигилисты “пишут эфир эфиром по эфи- ру”»1. «Сонмище нигилистов» Надеждина удостоилось сдержанной рецензии Н.Г. Чернышевского, с сожалением констатировавшего, что автор остановился на Шеллинге и не дошел до Гегеля. Имеются случайные упоминания термина «нигилизм» у В.Г. Белинского в его рецензии 1836 года на книгу А.М. Полторацкого, где «нигилизм» понимается как отсутствие вкуса и каких-либо идей, и у Н.А. Добролюбова в его рецензии на изданную в 1858 году книгу немецкого ученого В. Барви, который, являясь физиологом, придерживался, тем не менее, философских позиций Якоби и Жан-Поля. Широкая популярность этого термина в России начинается с 1862 года после выхода в свет романа И.С. Тургенева «Отцы и дети», где ниги- лизм выступает уже как новое модное мировоззрение, отрицающее все религиозные и метафизические принципы и авторитеты. Напомним, что к тому времени во Франции был весьма популярен позитивизм О. Конта, на родство которого с тургеневским «нигилизмом» обратил внимание Хайдеггер. Выход в свет «Отцов и детей» вызвал сразу же бурную полемику, охватившую, пожалуй, все направления русской мысли того периода. В этой полемике приняли участие Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, М.Е. Салтыков-Щедрин, Н.Г. Чернышевский, А.Ф. Писемский, П.А. Кропоткин и другие. Кто-то расценил роман Тургенева как памфлет на молодое поколение, кто-то увидел в этом критику демократов- разночинцев и, прежде всего, Н.А. Добролюбова, а кое-кто и симптомы идейного кризиса, охватившего все русское общество. Нигилизм сразу же превратился в модное, хотя и ругательное понятие. Приведу характерный для того времен образ восприятия «нигилизма», представленный в фельетоне И.И. Панаева «Петербургская жизнь. Заметки Нового поэта», опубликованного в журнале «Современник». Панаев пишет: «Мы, - или, что все равно, некоторые из нас, - решили, что новое поколение, несмотря на свой действительно замечательный ум и сведения, поколение сухое, холодное, черствое, бессердечное, все отрицающее, вдавшееся в ужасную доктрину - в нигилизм! Нигилисты! Если мы не решились заклеймить этим страшным именем все поколение, то по крайней мере уверили себя, что Добролюбов принадлежал к нигилистам из нигилистов»1. Что обращает на себя в вышеприведенном отрывке, так это те эпитеты, которые Панаев применяет к нигилизму: «ужасная доктрина», «страшное имя». Позже Ницше тоже назовет нигилизм «самым ужасным из всех гостей», но сделает это в несколько ином контексте, когда это слово обре- 1981. - С. 436. тет, не без влияния Тургенева, второе рождение на Западе уже в словосочетании «русский нигилизм». То, как слово «нигилизм» было воспринято в России, разительно отличалось от его прежнего западноевропейского употребления. До Тургенева, или, вернее, до широких общественных дебатов в России, связанных с его книгой «Отцы и дети», термин «нигилизм» был достоянием сравнительно узкого круга людей, вовлеченных в полемику вокруг романтизма, и не покидал академической атмосферы. В России же, где выход «Отцов и детей» Тургенева совпал по времени с масштабными реформами 1961 года, изменившими весь уклад русского общества, термин «нигилизм» приобрел не свойственные ему ранее черты общественнополитической идеологии. Приведенный фрагмент из работы И.И. Панаева в этом смысле достаточно показателен, как и известное высказывание Ф.М. Достоевского, что «нигилизм явился у нас потому, что мы все ниги- листы»41. Как отмечает В.В. Савчук, «нигилизм приобрел в России особый статус, поскольку - и это распространенное мнение - радикальность западных идеологических проектов обретает здесь крайнюю форму практического осуществления. И если теоретически и терминологически отечественный нигилизм вторичен, то по силе практического отрицания “отжившего”, скорости, с какой нигилисты от философских и литературных образов переходят к практическим действиям, и наконец, по количеству образованных людей, втянутых в водоворот практического нигилизма - ему нет равных»42. И по сей день большинство исследователей феномена нигилизма говорят о двух разновидностях нигилизма: о феномене европейской культуры от романтиков до Ницше, Хайдеггера и далее и о нигилизме как собы- тии общественно-политической жизни России начиная со второй половины XIX века43. Даже сам Тургенев, впечатленный общественным резонансом от введенного им термина, полагал, что именно он изобрел это понятие. К этому времени в Европе также были практически забыты, вернее, мало кому известны, теологические и романтические истоки этого понятия44, и все внимательно следили за борьбой русских нигилистов (в число которых зачислялись как революционные демократы-разночинцы, так и террористы нечаевского толка) с «царским деспотизмом», не находя особой разницы между воззрениями тургеневского Базарова и Нечаева. Подобному восприятию нигилизма немало способствовали также издаваемые в Европе сочинения Герцена и Бакунина, с одной стороны, и Тургенева и Достоевского, с другой. Огромное впечатление на общественное мнение европейцев произвело убийство «нигилистами» Александра II в 1881 году. Стали появляться европейские сочинения о «русском нигилизме». В 1880 году в Париже Эрнст Лавинь издает «Введение в историю русского нигилизма», одновременно в Брюсселе Д.-К. Шедо-Ферроти, написавший с начала 60-х годов XIX века несколько статей на эту тему, публикует свой «Нигилизм», где рассматривает его как вредный нарост на дереве науки, симптом нравственного неблагополучия и «иностранную болезнь», а Оскар Уайльд пишет и ставит в Лондоне пьесу из русской жизни под названием «Вера, или Нигилисты». Начиная с 1880 года количество публикаций о «русском нигилизме» резко возрастает. Первые заметки Ницше о нигилизме также относятся к 1880 году, хотя уже в 1872 году Ницше читал Герцена, а с 1873 в его записях начинает мелькать имя Бакунина. Следует иметь в виду и то, что Ницше был близко знаком с некоторыми русскими эмигрантами, наиболее известной из которых была Лу Андреас-Саломе, на которой он чуть было не женился. О русском нигилизме Ницше знал еще до знакомства с произведениями Тургенева и Достоевского. Но можно ли согласиться с А.В. Михайловым, что Ницше «запоздал» с «открытием» нигилизма?45 46 47 Вряд ли, поскольку, как, на наш взгляд, верно отмечает тот же Хайдеггер, «для Ницше термин “нигилизм” означает нечто существенно “большее”» . Это «большее» Хайдеггер понимает двояко: 1) как историческое движение, охватывающее не одно столетие европейкой истории, суть которого выражается фразой «Бог мертв»; 2) как историю утрачивающего свою ценность сущего, «событие, в котором истина о сущем принципиально меняется и устремляется к определен- 3 ному его концу» . Тем самым Хайдеггер говорит об историческом и онтологическом характере ницшеанского истолкования нигилизма. Хотя, на наш взгляд, более уместным здесь явился бы термин «онто-историческое истолкование», предложенный Карлом Левитом применительно к мышлению самого Хайдеггера48. Публикация в начале двадцатого века «Воли к власти» и последующая интерпретация ницшеанской философии Хайдеггером проложили дорогу многочисленным современным исследованиям нигилизма как онтологического феномена, количество которых возрастает с каждым годом. В этих исследованиях, с нашей точки зрения, можно выделить два основных способа понимания и презентации нигилизма, онто-исторический и эйдетический. Если первый способ рассматривает онтологический нигилизм с точки зрения определенной последовательности его проявлений в истории мышления бытия, то второй имеет дело с вне-исторической сущностью нигилизма. В соответствии с предлагаемой нами методологией они трактуются как явление и сущность, причем данный подход подразумевает диалектическое взаимодействие между ними. Следует также отметить и то, что каждый из этих двух подходов обладает собственным видением явления и сущности нигилизма. Так, для онто-исторического подхода характерно усмотрение явления и сущности онтологического нигилизма в историческом контексте. То есть, речь идет об историческом явлении, выражающемся в смене исторических форм, и исторической сущности, стоящей за этим явлением. Еще одним важным моментом здесь выступает необходимость различения между рассмотрением нигилизма в различные исторические эпохи, как это делают, например, К. Каннингем или А.Ф. Лосев, от онтоисторического видения нигилистической проблематики. Поскольку в этом случае, как отмечает Хайдеггер, - и это, безусловно, относится также к другим представителям онто-исторического подхода - «вопрос об историчности есть онтологический вопрос о бытийном устройстве исторического сущего»49. В силу того, что онтологический нигилизм выступает именно как нигилизм всегда в отношении чего-то предшествующего, отрицаемого или аннигилируемого им, историчность является conditio sine qua non любой аналитики так понятого нигилизма. С нашей точки зрения, историчность - это не только историческое видение онтологического вопроса об устройстве сущего, поскольку вопрос историчности и для Фридриха Ницше, и для Мартина Хайдеггера, и для Жана Бодрийяра - это вопрос прежде всего об усилении исторических стадий и фаз нигилизма, где каждая последующая фаза является более радикальным шагом нигилистического отрицания бытия. Ницше стал первым мыслителем, исторически подошедшим к осмыслению феномена нигилизма, который до него ни у Якоби, ни у Достоевского, ни у кого бы то ни было еще не понимался как историческое свершение, обладающее собственными все более усиливающимися этапами. На этот историзм мышления Ницше в свое время обратил внимание и Карл Ясперс, полагавший, что «ядро притязаний Ницше вопреки всем его разоблачениям гибельного воздействия изолирующего само себя исторического сознания, вопреки его позиции, с которой прошлое временами казалось ему лишь оковами, образует страстная привязанность к истории.»50. Подобной страстной привязанности соответствует и исторический стиль мышления Ницше, в котором Ясперс выделяет три аспекта: 1) созерцание исторической действительности, в котором происходит постановка вопроса о причинных связях и сущностных характеристиках этой действительности; 2) размышление над действительностью исторического сознания, в котором предметом особого внимания оказываются мотивы, формы и следствия исторической памяти; 3) проникновение в суть современной исторической эпохи, в чем, собственно, и состоит главная цель исторического мышления Ницше. Свое обсуждение ницшеанского историзма Ясперс заканчивает достаточно интересным выводом о том, что «хотя, в отличие от предшествовавшей ему христианской и гегелевской философии истории и их производных, Ницше не может исходя из знания мировой истории в целом определить место, в котором мы пребываем, он, тем не менее, фактически вдохновлен тем же пафосом тотальности исторического сознания, какой был присущ им»51 52. Тотальная историчность ницшеанского мышления, по-своему ни в чем не уступающая историчности гегелевской, хотя и по-видимости создающая ей обратную перспективу, отчетливо прослеживается в самом способе, каким Ницше истолковывает нигилизм. Здесь можно говорить об исторически понятой онтологической сущности этого феномена, и о проявлениях сущности нигилизма в смене его разнообразных исторических форм. Разберем эти два момента, касающиеся сущности и проявлений онтологического нигилизма в ницшеанской перспективе подробнее, отметив в качестве сопутствующего примечания, что различие между ними в принципе соответствует проводимому Хайдеггером различию между Geschichte и Historie , где первое обозначает «потаенную историю» какого-либо феномена, собственно, историю онтологическую, а второе - видимые внешние формы и проявления «потаенной истории»53 54. Естественно, что потаен- ность этой истории требует для своего раскрытия не историографического, но метафизического, а по Хайдеггеру и принципиально онтологического подхода, так как в качестве потаенной выступает история бытия и его истины. В седьмой главе своего фундаментального труда о философии Ницше, имеющей характерное название - «Бытийно-историческое определение нигилизма», Мартин Хайдеггер, указывая на онтологический и исторический характер сущности нигилизма, говорит: «Там, где сущее объявляется ничем, можно обнаружить нигилизм, но нельзя напасть на его сущность, которая только там появляется впервые, где nihil касается самого бытия. Сущность нигилизма есть история, в которой само бытие ввергается в ни- что»55. Тем самым становится очевидным, что для Хайдеггера разговор о какой-либо вне-исторической сущности нигилизма вообще лишен смысла, поскольку сама эта сущность онто-исторична, то есть принадлежит Ge- schichte как «потаенной истории» бытия. Более того, для Хайдеггера «нигилизм есть история. Здесь мы имеем в виду не только мысль о том, что называемое нами нигилизмом “имеет” некую “историю”, поскольку его можно проследить исторически в его хронологическом развитии. Нигилизм есть история. Ницше считает, что нигилизм является сущностью западноевропейской истории... Нигилизм определяет саму историчность этой истории, и поэтому для понимания его сущности не так уж важно рассказывать его историю, приходящуюся на те или иные века, и описывать его форму... Поэтому понимание сущности нигилизма заключается не в ознакомлении с какими-либо явлениями, которые с исторической точки зрения можно представить как нигилистические: это понимание заключается в осмыслении соответствующих шагов, промежуточных ступеней и промежуточных состояний»56. Мы привели здесь столь обширную цитату из Хайдеггера из-за ее крайней важности для понимания того, что означают онто-исторически интерпретируемые сущность и явление. Они имеют весьма мало общего как с quidditas Аристотеля, так и с диалектической трактовкой сущности и явления в духе Гегеля. Именно поэтому сущность нигилизма в ницшев- ском понимании следует искать не на страницах «Воли к власти», где дана диагностика нигилизма как феномена и описание его исторических форм, но там, где Ницше пытается выявить эту сущность в онтологическом смысле, демонстрируя поэтапное онто-историческое «ввержение бытия в ничто». Так понятую искомую сущность нигилизма в истолковании Ницше, со всеми ее шагами и промежуточными ступенями, мы обнаруживаем в небольшом фрагменте из книги «Сумерки идолов, или как философствуют молотом», написанной в августе 1888 года, то есть относящейся к самому позднему периоду ницшеанского творчества. Косвенным подтверждением нашей позиции по данному вопросу служит и тот факт, что летом 1886 года в самом первом плане своего посвященного европейскому нигилизму сочинения «Воля к власти» заключительная четвертая книга называлась «Вечное возвращение как молот». Впоследствии она реализовалась в виде отдельного произведения и не вошла в издание Ферстер-Ницше. Приведем этот набросок плана Ницше полностью: «Нигилизм: гибель всеобщей тяги к почитанию (то есть моральному) нет новых интерпретирующих сил. К истории ценностей. Воля к власти и ее метаморфозы. Вечное возвращение как молот»57 58. Сразу же вслед за этим в дневниках Ницше идет запись, излагающая 16 сущностных тезисов о европейском нигилизме, где тезис № 6 напрямую связывает нигилизм с онтологически интерпретируемым «вечным возвращением»: «Представим себе эту мысль в ее самой ужасной форме: бытие как оно есть, без смысла и цели, но неуклонно приходящее вновь, без концовки - превращения в ничто: “вечное возвращение”. Вот она, наиболее радикальная форма нигилизма: ничто (“бессмыслица”) на веки вечные!» . Постулируемая в данном отрывке наиболее радикальная форма нигилизма - нигилизм онтологический - будет в развернутом виде представлена Ницше во фрагменте из отдельно изданной книги «Сумерки идолов, или как философствуют молотом». Фрагмент, о котором идет речь, озаглавлен «Как “истинный мир” наконец стал басней. История одного заблуждения». В нем онто-историческая сущность нигилизма представлена в виде шести последовательных шагов или этапов, каждый из которых описывает все более усиливающееся нигилистическое состояние в понимании истины бытия. Первый этап описывается Ницше как «истинный мир, достижимый для мудреца, для благочестивого, для добродетельного, - он живет в нем, он есть этот мир. (Старейшая форма идеи, относительно умная, простая, убедительная. Перифраза положения: “я, Платон, есмь истина”)»59. Итак, стартовой точкой отсчета здесь выбран «истинный мир», в котором истина, соединенная с добродетелью, не только представляется достижимой, но и допускающей пребывание в ней. В определенном смысле здесь можно усмотреть даже своего рода место обитания истины бытия, из которого, собственно, в дальнейшем нигилизм, этот «самый жуткий из всех гостей», как выразится о нигилизме Ницше уже в самом начале «Воли к власти»60, начнет свое движение. Русский перевод «жуткий» для данного в оригинале слова unheimlich («unheimlichste aller Gaste»), охватывает лишь одно из значений данного понятия, отсылающего также к бездомности и бесприютности, к тому, что противоположно дому, служащему убежищем (Heim). То есть движение из этого пункта и обозначило вектор нигилизма - движение в нигилистическую бесприютность, где «истинный мир» уже не может найти себе места. Хайдеггер в своем комментарии к этому отрывку из Ницше, опираясь на упоминание в ницшевском тексте Платона, полагает, что здесь имеется в виду истолкование бытия через осмысление идей как сверхчувственной сущности бытия61. При этом «истинный мир» существует самостоятельно, вне зависимости от интерпретации: «“Истинный мир” - не предмет учения, а сила вот-бытия, сверкающее присутствующее, чистое, ничем не окутанное сияние»62. Соглашаясь с тем онтологическим содержанием, которое хайдегге- ровская трактовка вносит в понятие «истинного мира», отметим однако, что для Ницше «истинность» этого мира сомнительна. На это указывают кавычки, заключающие понятие «истинного мира». С точки зрения Ницше «истинность платонизма» является по сути дела отправным пунктом движения нигилизма, отрицающего жизненную силу и ценности этого мира в пользу «истины» сверхчувственного, другого мира, который обладает вечным и неизменным божественным бытием. Этот процесс усиливается на втором этапе. «2. Истинный мир, недостижимый нынче, но обетованный для мудреца, для благочестивого, для добродетельного (“для грешника, который кается”). (Прогресс идеи: она становится тоньше, запутаннее, непостижимее, - она становится женщиной, она становится христианской..,)»63. Здесь перед нами - первый этап выхода «истинного мира» в нигилистическую бесприютность. На этом этапе, в отличие от первого, он становится «недостижимым». Недостижимость его объясняется Хайдеггером тем обстоятельством, что «сверхчувственное больше не находится в сфере человеческого вот-бытия, оно не присуще ему и его чувственному: все человеческое существование становится посюсторонним, поскольку сверхчувственное истолковывается как потустороннее. Теперь истинный мир тем истиннее, чем сильнее он вырывается из посюстороннего и уносится прочь от него»64. Этот разрыв между мирами, отдаление истинного мира за пределы земного бытия фиксируется в религиозной метафизике христианства, где истинный мир уже не является предметом знания мудреца, но лишь предметом веры. По сути дела это означает начало эпохи нигилистического изгнания «истинного мира» философии. Как комментирует этот фрагмент Жак Деррида, «вторая эпоха, эпоха становления женщиной идеи как присутствия или как выхода на сцену истины, это, - стало быть, момент, когда Платон не может уже сказать “я есмь истина”, когда философ не есть уже истина, отделяясь от нее и от самого себя, он ищет ее лишь по оставленным ею следам, отправляется в изгнание или же сам отправляет в изгнание идею. Тогда начинается история, начинаются истории»65. Естественно, что здесь имеется в виду не начало истории как историографии (Historie), но именно начало сущностной истории бытия и истины (Geschichte), истории забвения или покидания «истинного мира» по Ницше, или истории забвения бытия по Хайдеггеру. Фактически, здесь начинается онто-историческое понимание сущности нигилистического движения «из центра в Икс». Впрочем, и для Ницше, и для Хайдеггера этот «центр» никогда не был действительным центром, поскольку «истинный мир» платонизма для обоих немецких мыслителей являлся лишь формой заблуждения относительно истины и бытия. То есть он являлся «истинным» только как начальный пункт нигилистической шкалы отсчета. Отсюда проистекает весьма важное следствие: онтологический нигилизм с онто-исторической точки зрения проявляется не как углубление разрыва с истиной, ибо нигилизм не имеет к ней вообще никакого отношения, но как история все сильнее углубляющегося заблуждения относительно бытия и его истины. Мы полагаем, что в этом плане Хайдеггер оказывается в гораздо большей степени ницшеанцем, чем он когда-либо был склонен признавать. «3. Истинный мир, недостижимый, недоказуемый, немогущий быть обетованным, но уже, как мыслимый, утешение, долг, императив. (Старое солнце, в сущности, но светящее сквозь туман и скепсис: идея, ставшая возвышенной, бледной, северной, кенигсбергской)»66. Перед нами третий шаг нигилизма или упадка идеализма. Его иллюстрирует для Ницше кантовская философия, подобно тому как с точки зрения Хайдеггера этим шагом станет рационализм Декарта. Если на втором, «христианском» этапе истинный мир достигался не в этой жизни, но в принципе, как мир «обетованный», то в кантовском трансцендентальном идеализме он становится своего рода вещью самой по себе, доказать существование которой разум уже не в силах. Отсюда смещение направления взгляда мудреца: от «истинного мира» к истинным условиям его познаваемости и императиву морального долженствования, когда «истинный мир» постулируется практическим разумом. Однако при этом сама возможность существования «истинного мира» еще не отрицается. Плавное нигилистическое соскальзывание «в Икс» сменяется резким нигилистическим рывком на четвертом этапе, где это «Икс» проявляется вполне отчетливо: «4. Истинный мир - недостижимый? Во всяком случае недостигнутый. И как недостигнутый, также неведомый. Следовательно, также не утешающий, не спасающий, не обязывающий: к чему может обязывать нас нечто неведомое?.. (Серое утро. Первое позевывание разума. Петуший крик позитивизма)»67. Позитивизм уже ничего не знает о том «истинном мире», который вдохновлял мыслителей метафизики. Он не хочет ничего знать также и о самой метафизике, которая объявляется излишней. Тем самым история истины приходит к своему концу, превращаясь в «Икс», в нигилистическое неизвестное. Переломный характер этого этапа указывается словами Ницше о «первом позевывании разума», становящегося из необязательно метафизического метафизически необязательным в том смысле, что он уже не чувствует никакой обязывающей, хотя бы в виде кантовского морального постулата, необходимости в существовании «истинного мира». «5. “Истинный мир” - идея, ни к чему больше не нужная, даже более не обязывающая, - ставшая бесполезной, ставшая лишней идея, следовательно, опровергнутая идея - упраздним ее! (Светлый день; завтрак; возвращение bon sens и веселости; краска стыда Платона; дьявольский шум всех свободных умов)»68. В своем комментарии на этот пятый этап шествия нигилизма Хайдеггер отмечает, что впервые выражение «истинный мир» Ницше употребляет в этом месте в кавычках (если, конечно, не считать кавычек в заглавии всего фрагмента из «Сумерек идолов»). Хайдеггер пишет: «“Истинный мир” упраздняется, но обратим внимание на причину: потому что он стал бесполезным, лишним... Платонизм преодолен, поскольку сверхчувственный мир как истинный упразднен, но зато остается чувственный мир, находящийся во власти позитивизма»69. На данной ступени начинается открытое, уже ничем не замаскированное пришествие нигилизма, он становится «естественным» состоянием бесприютности (Unheimlichkeit) истины вследствие полной утраты «истинного мира» в качестве места ее обитания. Но и это еще не последний этап. «6. Мы упразднили истинный мир - какой мир остался? быть может, кажущийся?... Но нет! вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся! (Полдень; мгновение самой короткой тени; конец самого долгого заблуждения; кульминационный пункт человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA)»70. Итак, перед нами - «кульминационный пункт», завершение поэтапного выдвижения истины бытия в нигилистическую бесприютность. Здесь мы обнаруживаем двойное отсутствие: как истинного мира, так и кажущегося. Однако нигилистическое сведение как истинного, так и кажущегося к ничто высвобождает место для нового утверждения ценностей, что для Ницше означает наступление эпохи Заратустры, с ее сверхчеловеческой волей к чеканке новых, преодолевающих нигилизм ценностей. Хайдеггер комментирует: «Что происходит, когда вместе с истинным миром упраздняется и кажущийся? “Истинный мир”, сверхчувственное, и кажущийся мир, чувственное, вместе составляют то, что противостоит чистому ничто. Когда оба мира упраздняются, то тогда все низвергается в пустое ничто. Ницше не может этого допустить, ибо он стремится к преодолению нигилизма в любой форме»71. Ницшеанское преодоление нигилизма видится Хайдеггером в выстраивании новой иерархии, основанной не на отвержении чувственного и сверхчувственного, а на принятии чувственного и нечувственного, ибо сверхчувственный истинный мир как изначально ложную идею Ницше считает нужным упразднить окончательно. Фактически все шесть перечисленных стадий являлись формами распада платонизма, и преодоление нигилизма Ницше, а затем, вслед за ним, и Хайдеггер будут видеть в «переворачивании» (Umdrehung) и преодолении платонизма, соответственно, платонизма, понимаемого достаточно широко - как господство сферы сверхчувственного (Ницше) или в качестве построенной на мышлении о сущем господствующей традиции метафизики (Хайдеггер). Подводя итог своему рассмотрению данных шести этапов нигилистического нисхождения «истинного мира», Хайдеггер задается весьма важным вопросом о том, насколько широко и глубоко происходит «переворачивание платонизма» в философии Ницше, стремящегося к преобразованию платоновской иерархической схемы72. Как отмечает Жак Деррида, «Хайдеггер, таким образом, прослеживает действие Ницше до той точки, где оно выходит за пределы метафизики и платонизма. Но не для того ли только (здесь, по крайней мере), чтобы задать вопрос, оформленный все еще герменевтикой и, следовательно, тем философским строем, которое подобное действие призвано рас-строить: удалось ли Ницше то, что он действительно задумал, и “до какой степени” он действительно преодолел платонизм? Хайдеггер называет это “критическим вопросом” (Fragen der Kritik), который должен направляться “пе- ре-продумыванием самой сокровенной мыслительной воли Ницше”, ее самого глубинного смысла»73. С нашей точки зрения, «критическим вопросом» здесь является не столько вопрос о том, удалось ли Ницше, а вслед за ним и Хайдеггеру, «преодолеть платонизм», сколько проблема понимания этими мыслителями самого платонизма. По крайней мере, работы А.Ф. Лосева и других исследователей платонизма у нас и за рубежом по восстановлению не искаженной позднейшими интерпретациями традиции платонизма заставляют задуматься над следующей проблемой: не являлся ли тот «платонизм», о котором говорили Ницше и Хайдеггер следствием нигилистического истолкования философии Платона в эпоху Нового времени? Впрочем, об этом речь будет идти далее более подробно. А пока отметим тематически для нас здесь существенное: онто-исторический способ рассмотрения нигилизма особым образом полагает и даже предполагает наличие связанных между собой онто-исторических сущности и явления исследуемого феномена. В отличие от традиционного понимания сущности при данном способе рассмотрения сущность не полагается изначально, а прослеживается через последовательные онто-исторические этапы, то есть обладает подвижной онто-исторической структурой. Рассмотрим это на примере ницшеанского и хайдеггеровского описания вышеупомянутых шести этапов сущностной истории (Geschichte) онтологического нигилизма. Вот что говорит сам Хайдеггер о специфике данного подхода: «Описание всех шести этапов... задумано таким образом, что “истинный мир”. каждый раз соотносится с определенным видом человека, который относится к этому миру. Поэтому “перевертывание” платонизма и, в конце концов, выход из него изменяют самого человека. Под “сверхчеловеком” Ницше подразумевает не какое-то чудесное сказочное существо, но человека, который превосходит прежнего. Однако прежний человек есть тот, существование которого и его отношение к бытию определяется платонизмом в какой-либо форме или смещением нескольких форм»74. Иными словами, для постижения сущности «сверхчеловека» нам необходимо знание «прежнего человека», отношение которого к бытию опять же определяется одной из онто-исторических форм платонизма. Таким образом, создается подвижная структура сущности, где «конец как конец становится виден только из начала. Или наоборот»75 76 77 78. То же самое касается и сущности онтологического нигилизма, выявляющей себя при онтоисторическом подходе только в единстве целостного усмотрения и последовательного анализа этапов исторического оформления этой сущности. Теперь, когда мы разобрались с понятием о сущности онтологического нигилизма в его онто-исторической презентации у Ницше, становится возможным правильное истолкование явлений и форм этой сущности. В контексте мышления Ницше явления и формы нигилизма подробно рассматриваются в первой книге «Воли к власти». Остановимся на наиболее существенном из достаточно пестрого и многообразного содержания этой книги, так и озаглавленной: «Европейский нигилизм». Нигилизм, трактуемый Ницше не просто как одно, пусть даже и доминирующее философское воззрение, охватывает все сферы жизни современного общества, проявляясь в науках, политике, экономике, истории и искусстве . Отсюда закономерен вопрос Ницше, сформулированный им в 3 первую очередь: «Откуда идет к нам этот самый жуткий из гостей?» Ответ на этот вопрос фактически уже был дан Ницше при рассмотрении им истории шести этапов низведения «истинного мира» в ничто. Общее нигилистическое состояние диагностируется Ницше как девальвация высших ценностей. Но сами высшие ценности как раз и составляют «истинный мир» , то есть по сути дела речь идет о той же самой схеме аннигиляции «истинного мира». Выражение «истинный мир» фигурирует далее при описании трех форм нигилизма как психологического состояния, суть которых сводится к разочарованию в целях, единстве и истине бытия. Это разочарование и есть синоним обесценивания. «Что же в сущности произошло? Сознание отсутствия всякой ценности было достигнуто, когда стало ясным, что ни понятием “цели”, ни понятием “единства”, ни понятием “истины” не может быть истолкован общий характер бытия. Ничего этим не достигается и не приобретается, недостает всеобъемлющего единства во множестве свершающегося. характер бытия не “истинен”, а ложен... в конце концов нет более оснований убеждать себя в бытии истинного мира.. -»79 Онтологический характер ницшеанской интерпретации девальвации высших ценностей и связь самой девальвации с утратой доверия к истинному миру здесь являются вполне очевидными. Ницше говорит также о «пассивном» и «активном», о «неполном» и «полном» нигилизме, но все эти характеристики так или иначе находят свое объяснение в онтоисторической, то есть поэтапно выявляющейся сущности этого феномена. Вряд ли это может быть иначе, поскольку, говоря словами того же Хайдеггера, сущностная полнота феномена нигилизма как раз и осуществляется посредством непрерывной смены его исторических масок и форм. В «Европейском нигилизме» Хайдеггер в этой связи говорит следующее. «Когда, и как, и насколько, будучи познана или не познана, господствует какая-то из этих форм нигилизма или же все они одновременно господствуют, создавая сплошь многозначное историческое состояние эпохи, - это вопросы, которые дают себя поставить всякий раз лишь из определенной ситуации поведения и осмысления. Указания на ветвящиеся виды нигилизма нам достаточно, чтобы обозначить подвижность его существа и его исторического характера, чтобы одновременно заново заострить, что под нигилизмом нельзя иметь в виду просто некое современное явление или, тем более, нечто “злободневное” в эпоху Ницше. Имя “нигилизм” указывает на историческое движение, приходящее задолго до нас и размахнувшееся далеко за пределы нашего времени»80. Размышления самого Хайдеггера об онтологическом характере этого исторического движения нигилизма, относящиеся уже к последнему периоду творчества мыслителя и во многом являющиеся итоговыми, представлены в его работе «О линии», написанной в виде ответа на посвященное феномену нигилизма эссе Эрнста Юнгера «Через линию». Позже, в своем собрании сочинений Хайдеггер даст тексту «О линии» другое название - «К вопросу о бытии». В предисловии к этой работе, обосновывая причину изменения названия, он скажет: «Новое название призвано показать, что осмысление сущности нигилизма исходит из обсуждения бытия.. ,»81. Дискуссия Хайдеггера и Юнгера велась вокруг онтологической и исторической «линии», очерчивающей зону нигилизма в современную эпоху. Хайдеггер подвергает критике ряд положений Юнгера о нигилизме как симптоматически-описательных, не проникающих в сущность нигилистического феномена, между тем как вопрос о сущности нигилизма требует соответствующего этой сущности мышления. Хайдеггер обращает внимание, что сущность нигилизма лишена целостности, и ее следует искать «на пути исторического объяснения, осмысления и обсуждения»82. Мы уже видели, что у Ницше сущность нигилизма распадается на ряд исторических периодов. Причем сама эта сущность может вовсе не выглядеть как нигилистическое сведение к ничто, поскольку обладает рядом по видимости положительных, нечто «утверждающих» этапов. Другое дело, что подобное «утверждение» на пути шествия нигилистической сущности всегда оборачивается отрицанием. Умение увидеть весь этот поэтапный процесс в целом и составляет отличие сущностного онтоисторического мышления. Нигилизм заканчивается полным раскрытием своих нигилистических возможностей, когда он господствует везде и повсюду, и это признается нормальным состоянием. Как пишет Хайдеггер, «существенные возможности нигилизма можно осмыслить, только когда в размышлении мы возвращаемся к его сущности. Я говорю “возвращаемся”, поскольку сущность нигилизма предстоит и потому находится на передовой по отношению к отдельным нигилистическим проявлениям и собирает их в окончание. Но окончание нигилизма еще не есть его конец. Только с окончанием нигилизма начинается заключительная фаза нигилизма»83. Но каким же образом заключительная фаза нигилизма начинается после его окончания? С нашей точки зрения здесь нет никакого парадокса: после низведения «истинного мира» или бытия к ничто, что, собственно, и означает окончание нигилизма как исторического движения, возможно «движение» бытия или истины уже внутри этого ничто, то есть по окончании исторической начинается «пост-историческая» фаза нигилизма. Она, кстати, прекрасно проанализирована в «симуляционной онтологии» у Жана Бодрийяра и в целом имеет непосредственное отношение к онтологическим импровизациям постмодерна. Вопрос о сущности нигилизма для Хайдеггера является вопросом онтологическим, требующим укорененного в метафизике мышления. Эта сущность, как, впрочем, и сущность человека, не даны заранее, но конституируются онто-исторически. Ключевым этапом конституирования сущности нигилизма соответствуют определенные вехи или поворотные этапы в истории метафизики. Такими поворотными этапами Хайдеггер считает платоновский идеализм с его утверждением неизменного бытия идей, взглядом на бытие с точки зрения этого высшего различаемого сущего, декартовский рационализм с его новой метафизикой subjectum^, преобразовавший «внутреннюю форму» метафизики, и ницшеанское учение о воли к власти, сверхчеловеке и нигилизме. Если первый этап, как и в случае с ницшеанской интерпретацией Платона, является началом последующего заблуждения метафизики относительно истинного бытия, что, собственно, и питает сущность исторического развития нигилизма, то второй этап трактуется у Хайдеггера несколько иначе, чем у Ницше, отдававшего здесь пальму первенства не картезианскому «субъективизму», а «бледному кенигсбергскому солнцу», то есть кантианскому критическому повороту метафизики. Естественно, отличается от ницшеанского толкования историкометафизических этапов нигилизма и отнесение Хайдеггером самого Ницше к завершающему периоду метафизики как фигуры, одновременно символизирующей кризис метафизики на этапе нигилизма и новое, постметафизическое мышление, пытающееся этот нигилизм преодолеть. «Но в чем же тогда покоится преодоление нигилизма? В превозмогании метафизики. Это шокирующая мысль... Однако восприятие этой мысли встретит меньшее сопротивление, если мы обратим внимание, что согласно ей сущность нигилизма не нигилистична, а от древнего достоинства метафизики ничего не убывает от того, что ее собственная сущность таит в себе нигилизм»84. Таким образом, границы сущностно понятой области нигилизма совпадают с границами сущностно понятой метафизики. Это означает, что выход за пределы метафизики, покоящейся на отождествлении бытия и сущего, окажется одновременно преодолением нигилизма. Путь к этому Хайдеггер видит в последовательно проводимом фундаментальноонтологическом различении бытия и сущего. Нигилизм метафизики, согласно Хайдеггеру, вовсе не означает «философию ничто», он проявляется в метафизическом рассмотрении бытия прежде всего и исключительно в качестве бытия сущего. Отсюда Хайдеггер делает вывод: «Сущность нигилизма, которая в конце концов заканчивается господством воли к воле, покоится в забвении бытия. Мы, как кажется, более всего соответствуем забвению бытия, когда забываем это забвение, здесь это значит, оставляем без внимания... Если мы обратим на это внимание, то мы испытаем поразительную необходимость: вместо того, чтобы стремиться преодолеть нигилизм, мы должны попытаться сначала проникнуть в его сущность... Путь этого проникновения имеет направление и вид некоего возвращения... Возврат указывает здесь направление к тому поместью (и забвению бытия), из которого произошла и до сих пор происходит метафизика»85. Тем самым Хайдеггер продолжает ницшеанское движение мысли в сторону его радикальной онтологизации, то есть сознательно заостряя онтологическую проблематизацию феномена нигилизма. То, что сущность нигилизма может начинаться и заканчиваться, неопровержимо указывает, на наш взгляд, на онто-историческое понимание этой сущности.