3.1. Истоки теории и структурно-функциональный подход к анализу публичной сферы

Сегодня термин «публичная сфера» все чаще используется как в медийном, так и в научном российском дискурсе - иногда даже слишком часто и неоднозначно, что порождает необходимость еще раз вернуться к нему и систематизировать подходы к его трактовке.

Дискуссии о публичной сфере идут уже несколько столетий, и сам этот феномен много раз подвергался переопределению. «Изменяющиеся модели распределения политической и социальной силы ставили под вопрос более ранние идеи и провоцировали новое понимание. В последние десятилетия такие изменения были вызваны, например, возникновением массовой культуры и культуры потребления, а также новыми медийными технологиями» (Heikkila&Kunelius 2006: 64).

Трансформация термина «публичная сфера»: 1962-2006 годы. Концепт публичной сферы был впервые введен в англосаксонскую науку из науки немецкой. Есть версия, что впервые это случилось в 1964 году: «public sphere» обнаружилась в кратком переводе из знаменитого серийного словаря «Fischer Lexikon» (выпуск по массовым коммуникациям и публицистике, среди авторов которого были, например, Э. Ноэль-Нойманн и У. Шульц). Потом эта фраза перекочевала в журнал «New German Critique» в 1974 году, а в 1979 году была повторена в одном из томов серии «Коммуникация и классовая борьба» (Kunelius&Sparks 2001: 16-17; Communication and Class Struggle... 1979). В англоязычной литературе (и в российской тоже) часто считается, что термин ввел Ю. Хабермас, немецкий ученый, автор многочисленных работ, в том числе знаменитой книги «Strkuturwandel der Offentlichkeit» («Структурная трансформация публичной сферы») (Habermas 1962).

Есть и другая версия: что термин «public sphere» появился в переводах ранних статей Хабермаса, и переводчики не задумывались о том, что их перевод будет иметь далеко идущие последствия для развития социальной науки, поскольку они несколько извратили тот смысл, который вводил в своей работе Хабермас.

Далее дебаты о публичной сфере в англоязычной и немецкой литературе разнятся. Немецкие ученые выдвигают два постулата, важных для понимания развития научного дискурса о публичной сфере. Во-первых, немцы утверждают, что британский перевод термина неадекватен тому смыслу, который Хабермас изначально вкладывал в это понятие. Во-вторых, Хабермас был далеко не первым, кто взялся обсуждать публичную сферу; в Германии существует богатейшая многовековая традиция осмысления феномена публичности (Kleinsteuber 2001: Abstract). Эта традиция включает такие имена, как Кант, Гегель и Маркс, которые, «хотя и не использовали слово Offentlichkeit, все говорили о силе общественных дебатов и их трансформации в политическую критику» (Ibid.: 100). В 2000 году в Германии вышла коллективная монография под редакцией другого известного теоретика публичной сферы П. У. Хогендаля с обзором более чем двухсотлетней традиции дискуссий о публичности. В ней Хабермас упомянут только как историк публичной сферы, автор нормативного подхода к ее оценке и комментатор текущей политики, а не как человек, введший само понятие публичной сферы (Offentlichkeit... 2000).

Термин «Offentlichkeit» происходит от средневекового немецкого «offen», что значит «открытый».

некоторым процедурам статуса частных и секретных.)

Хабермас говорит, что немецкое слово XVIII века Offentlichkeit - аналог термина publicite в старофранцузском и publicity в английском (Habermas 1990а: 55f). То есть слова для описания этого типа публичности сперва бытовали в этих двух языках, а потом, позже, изменили свое значение (на «реклама» и «огласка», соответственно), а в немецком первичное значение выжило. Поэтому изначально Хабермас имел в виду не «публичную сферу» как пространство, а «публичное» или «статус публичного» - все факты осуществления того или иного социального действия или процесса на публике, не скрывая (Kleinsteuber 2001: 97). Название его книги должно было переводиться не «Структурная трансформация публичной сферы», а «Структурная трансформация совокупности публичного» или же «Структурная трансформация статуса публичности».

Теперь посмотрим, что произошло в процессе перевода и закрепления нового термина в англоязычной, франкофонной, а затем и русскоязычной социально-политической литературе. Переводчики использовали словосочетание «публичная сфера» (в английском и русском языках) и «публичное пространство» (во французском языке) и тем самым ввели пространственную метафору для публичной сферы.

Структурно-функциональный подход: англоязычный Хабермас и его последователи. Структурно-функциональный подход представлен Юргеном Хабермасом, его последователями и его критиками, которые не выходят за пределы «пространственного» понимания природы публичной сферы. В частности, типична для структурного подхода такая цитата: «Канонический текст Хабермаса (1962/1989 год) описал рождение пространственно­структурного аспекта публичной сферы (публичных сфер) по крайней мере в двух смыслах. Во-первых, рождение публичных сфер подняло вопросы критического (об)суждения вне феодализированных публичных площадок. Во-вторых, экспансия публичности ввела новые общественные места (кофейни, салоны и т.д.) как площадки для критического (об)суждения» (Heikkila&Kunelius 2006: 64).

Первоначально, как утверждают финские ученые, это «понимание новых площадок как единой “сферы” возникло внутри действия четко определенных структурных сил капитализма.

С течением времени в теории Хабермаса происходит фундаментальный поворот. Его прежнее понимание публичной сферы базировалось на понятии Lebenswelt (в английском переводе - «lifeworld») - «жизненный мир», который доступен для познания несколькими субъектами и часто понимается как самоочевидная реальность. Корни термина - в немецком протестантизме; он также разрабатывался Э. Гуссерлем. Хабермас в «Теории коммуникативного действия» понимал его как личный когнитивный горизонт человека, личный постоянно развивающийся бэкграунд, фон, опыт - его повседневные компетенции, практики и аттитюды. Публичное, по мысли Хабермаса, существовало в этих рамках, но могло быть рационализировано и даже колонизировано бюрократией. Но в более поздних работах Хабермас четче разделяет «жизненный мир» и политическую публичную сферу (Ward 2001: 79), и это неизбежно приводит его к осмыслению политического диалога, политического выбора, политического участия, т.е.

В своем поиске Хабермас опирался на понимание политического как неангажированного/нейтрального, встреченного им в работах Д. Ролза. Т олько при условии освобождения граждан от навязанной ангажированности возможно построение публичной сферы высокой степени прозрачности и рациональности: «Граждане ведут себя как общественный институт, только когда они совещаются на основании отсутствия ограничений - т.е. внутри гарантий свободы собраний и ассоциаций, а также свободы выражать и публиковать свои мнения» (Pusey 1978: 89).

В 1990-е гг. Хабермас приходит к двум, на наш взгляд, важным новым положениям своей политической теории. Во-первых, он приходит к пониманию внеисторического аспекта тех сил, которые порождают публичную сферу. Как отмечает К. Колхаун, «в то время как “Структурная трансформация...” помещала основу применения практического разума в политике в исторически специфические институты публичной сферы, теория коммуникативного действия помещает ее в трансисторическую, развивающуюся способность [человека] к коммуникации или способности суждения, понимаемую интерсубъективно» (Calhoun 1992: 32). Во-вторых, развивая теорию коммуникативного действия, Хабермас приходит к пониманию сетевой природы коммуникации и роли информационных потоков внутри публичной сферы: «публичная сфера может быть лучше всего описана как сеть, передающая информацию и точки зрения; потоки коммуникации в процессе [коммуникации] фильтруются и синтезируются так, что сливаются в узлы или тематически ограниченные общественные мнения. Публичная сфера воспроизводится путем коммуникативного действия» (Habermas 1996: 360). Таким образом, в теории Хабермаса общественное мнение становится продуктом коллективной коммуникативной деятельности, рационально и этически направленной на достижение согласия. В хабермасовском и схожих с его позицией подходах середины 1990-х (Democracy and Difference. 1996) развивается понимание делиберативной демократии как демократии выбора путем разумного обсуждения и достижения консенсуса. Базовым условием для такой делиберации становится «использование разумной аргументации свободными и равными гражданами. [Роль публичной сферы] в том, чтобы создавать разумно-критическую делиберацию, свободную от государственных и корпоративных интересов, обеспечивающую политическое вовлечение и направленную на понимание и согласие, разумное и рефлексивное» (Karppinen, Moe, Swensson 2008: 9). Так идея публичной сферы связывается в демократической теории с

размышлениями о коммуникативной рациональности, делиберативной демократии, гражданском обществе (Dahlgren 2009: 3).

Новое определение публичной сферы, данное Хабермасом в 2006 г., по - иному связывает публичную сферу с дуалистической моделью делиберативной демократии: «Представьте себе публичную сферу как посредническую систему коммуникации между формально организованными и неформальными, идущими лицом к лицу обсуждениями на аренах, расположенных и наверху, и в самом низу политической системы» (Habermas 2006: 10). Это позволяет Хабермасу и более поздним теоретикам создать спиральную схему демократической коммуникации, отличающуюся от схемы «коммуникатор - канал - аудитория», принятую в теории коммуникации (в том числе политической коммуникации). Спираль делиберации состоит из замкнутых локальных актов циркуляции политической власти, причем начинается спираль «снизу», с формирования общественного мнения, а не «сверху», с принятия решения (см. рис. 3.1).

И с т о ч н и к: (The European Union... 2007: 6).

Рис. 3.1. Циркуляция политической власти в публичной сфере

Таким образом, сегодня Хабермас ставит коммуникацию в сердце публичной сферы. Поэтому в равной степени справедливо называть подход Хабермаса дискурсным, поскольку публичная сфера формируется в свободном дискурсе граждан, свободном обсуждении - делиберации.

Классиками дискурсного подхода, или «коммуникативной концепции политики», как пишет Л. Л. Реснянская, принято считать, помимо Хабермаса, социальных и политических философов Х. Арендт и К. Дойча (СМИ и

политика 2007: 26). Развивая свои концепции в эпоху тоталитаризма и посттоталитаризма (1940-1970-е), все эти авторов независимо друг от друга пришли к «взгляду на политику как ненасильственную коммуникацию, обеспечивающую совместную деятельность равноправных граждан, согласование публичного интереса и частных проблем» (Там же). К.Дойч еще в 1940-е годы «охарактеризовал политическую систему как форму информационно-коммуникативных обменов» (Там же). Х. Арендт, говоря о возможности человека быть субъектом политического творчества, говорила, по сути, о возможности быть субъектом коммуникативного акта, ставя общение, коммуникацию в центр политического процесса. Так же поступает, как мы видим, и Хабермас, но он институционализирует коммуникацию и публичную сферу как пространство приложения коммуникативного действия, делая коммуникацию одной из структурных частей политической системы.

Такой подход не случайно представляется критикам теории коммуникативного действия идеалистичным. Надо отметить, что развивавшиеся еще раньше концепции массовой информации и общественного мнения (У. Липпманн, Г. Лассуэлл) во многом тоже были идеалистическими. Некоторые последователи Хабермаса, преодолевая эту идеалистичность, пошли по пути определения того, что публичная сфера делает (вместо того, что она собой представляет). Приведем, например, размышления современных финских критиков Хабермаса - Х. Хейккилы и Р. Кунелиуса. Они отмечают, что существует постоянное напряжение между структурными, предварительно заданными условиями тех мест, сфер, областей, которые мы называем публичными, и прагматическими вопросами о качестве действий в этих сферах. Эти два аспекта тесно связаны и друг друга обусловливают; концепция того или иного публичного пространства определяет, как себя нужно в нем вести, т.е. создает нормативную перспективу коммуникации, в том числе политической. Придание слишком большой роли одному из аспектов мешает понять поведение субъектов, например журналистов (Heikkila&Kunelius 2006: 64).

Идеи Хабермаса уточняются и переформатируются и в ином ключе; например, публичная сфера переводится из плоскости объективно существующей реальности в плоскость психологическую. Например, идея одного из современных авторов, Ч. Тейлора, состоит в том, что публичная сфера - одна из ключевых социальных воображаемых реальностей современности; носителями этой реальности выступают в том числе журналисты (Ibid.: Abstract). Социальную воображаемую реальность (social imaginary) Тейлор описывает как коллективную форму понимания социальной действительности, гнездящуюся в бытовом сознании людей. Это своего рода теория простых людей о действительности, которая создается в повседневной рутине и отражается в образах, историях, легендах. Такие воображаемые реальности обладают серьезной силой, поскольку их разделяют большие группы людей, они задают определенные социальные практики и обладают социальной легитимностью. Тейлор определяет публичную сферу как экстраполитическое, секулярное и метатопическое пространство. Экстраполитическое в том смысле, что дискуссии в нем ведутся вне властных структур: к дискуссии должна бы прислушиваться власть, но дискуссия - не акт власти. Это подразумевает одновременно некоторую политическую слабость публичной сферы, но также и то, что общественное мнение в итоге очищено от духа какой-либо из сторон спора и идеально рационально. Секулярность означает, что сторонняя сила, которая осуществляет контроль, не введена небесами; политику по вопросу повестки дня создают люди путем общего политического действия. Метатопичность означает, что публичная сфера не ограничивается отдельным событием или отдельной целью и продолжается во времени. Публичная сфера также институционализирована - в том смысле, что она, как некий институт, предоставляет нам возможности для диалога и публичного действия сегодня так же, как вчера. В том пути, который прошла публичная сфера в своем развитии, гомогенный и религиозный европейский взгляд на мир сменился на современное светское понимание мира (Taylor 2004: 23-30).

Свойства и функции публичной сферы. В структурном (структурно­функциональном) подходе выделяют функции публичной сферы.

1. Быть носителем публичности вообще. Например, Х. Ниеминен из

университета Турку предполагает, что «следует анализировать формы политической публичности - такие вещи, как: кто наделяется

представительским статусом и как избираются эти люди, каковы процедурные условия для обоснованных общественных заявлений и, наконец, каковы проявляющиеся социальные отношения и как контролируется процесс общественной медиации» (Nieminen 2000: 173). Как мы видим, эта функция имеет только косвенную связь с журналистской деятельностью. Зато другие функции, которые приписываются публичной сфере чаще, напрямую связаны с работой медиасистемы.

2. Выполнять демократические функции, т.е. функции обеспечения

буржуазно-демократического политического режима. «Публичная сфера обладает нормативным статусом и считается тем местом, внутри которого государственные дела могут подвергаться постоянной общественной проверке» (Kunelius&Sparks 2001: 11), поскольку «если политика исчезнет из общественных мест, она будет идти за закрытыми дверями, а это подвергнет опасности легитимность и саму жизнь политической системы» (Kantola 2001: 64). Российский политолог Ю. Красин выделяет четыре базовые демократические функции публичной сферы: это артикуляция общественных интересов, публичный контроль деятельности власти и состояния дел в государстве, влияние на формирование государственной политики, политическое просвещение граждан (Красин 2005: 16-32; СМИ и политика 2007: 36). При этом все эти функции подразумевают достаточной степени развития публичной сферы: так, функция артикуляции общественных

интересов требует наличия разных и до некоторой степени оформленных социальных, политических, культурных интересов; функция общественного контроля требует наличия процедур общественной экспертизы, а также максимальной транспарентности (прозрачности) политического процесса;

функция влияния на формирование политики (policing), позволяющая создать баланс интересов в обществе, зависит от степени развития институтов гражданского общества и СМИ, а функция просвещения обусловлена общим развитием СМИ в наибольшей степени, а конкретно - пониманием журналистского профессионализма и журналистских обязанностей (СМИ и политика 2007: 36-38). Как показывает история, не демократические механизмы создают публичную сферу, а наоборот: «публичная сфера - предтеча и катализатор демократии» (Kunelius&Sparks 2001: 11). Это хорошо видно на примере общеевропейской публичной сферы (Бодрунова 2014б), «где центральная проблема демократии должна рассматриваться в русле формирования сфер участия и признания, которые действуют совместно как главное место, где отдельные люди с общими интересами формируют чувство политической общности» (Ward 2001: 78). Т.е. развитие демократии ставится в прямую зависимость от развития публичной сферы, в том числе во временнОм аспекте: значит, можно выделить еще одну функцию публичной сферы - предшествовать демократическому режиму. От себя добавим еще две, встреченные нами в академической литературе и обеспечивающиеся именно коммуникацией: «продвигать нормативные

правила в обществе, а также предоставлять основания для политической культуры, необходимой для коллективного правления путем гарантирования всем гражданам права распространять и получать информацию и через это конструктивно и беспрепятственно участвовать в демократическом процессе» (Ibid.). Есть и противоположный взгляд: в частности, известные исследователи политической культуры Г. Алмонд и С. Верба, разделяя политические культуры на «подданнические» и «партисипаторные» («участнические») (Алмонд, Верба 1992), позволяют предположить, что степень развития публичной сферы (или публичных сфер) в обществе зависит от традиционной политической культуры, а не наоборот. Мы считаем, что эти формы политической жизни находятся в постоянном связанном развитии.

3. Давать механизмы обретения политического капитала и определять, кто будет у власти, т.е. быть источником власти: «...публичная сфера и общественная дискуссия играют также важную роль в политической системе, будучи источником политической власти. В либеральных демократиях политика также понимается как общий, но противоречивый язык дебатов и комплекс действий вокруг центрального вопроса - вопроса власти» (Furet 1981: 26). Как указывает Франсуа Фуре, «политика устанавливает, кто представляет [интересы] людей: победу одерживают те, кто способен занять и удержать эту символическую позицию. Таким образом, политическая власть коренится в слове, в конкурирующих дискурсах о присвоении легитимности. По этой причине публичная сфера играет важную роль с точки зрения практического выживания демократии» (Furet 1981: 48; Kantola 2001: 64). Но отсюда парадоксально возникает наиболее радикальная критика хабермасовского консенсусного подхода к публичной сфере. Одна из наиболее известных альтернатив Хабермасу в демократической теории - это работы Шантай Муфф (Mouffe 1993, 2000, 2005) и ее коллег (см. ниже).

4. Б. Макнейр приводит еще ряд функций публичной сферы, которые близко напоминают демократические функции СМИ. Это информирование граждан о происходящем вокруг них, понимаемое одновременно как надзор и мониторинг политического поля; «обучение» значению и значимости фактов; создание делиберативных площадок, чем облегчается формирование общественного мнения; придание публичности (в терминах Хабермаса - что- то вроде «дефеодализации») политическим акторам и институтам (сродни «функции сторожевого пса демократии»); адвокатирование политических точек зрения, которое может достигать даже степени попыток убеждения (McNair 2003: 21-22). К причине совпадения функций публичной сферы и либеральной журналистики у Макнейра мы еще обратимся; пока только укажем на то, что в интерпретации Макнейра публичная сфера выступает, скорее, нейтральным фоном или пространством для развития демократического диалога, а некоторые функции явно принадлежат не «сфере», а «коммуникации»; в понимании российских политологов публичная сфера - актор влияния, среда, активно формирующая решения, и невозможно разделить ее на пространственный и содержательный компоненты.

Функции (2) и (3) говорят о республиканской традиции публичности, заложенной еще в Риме через понимание государства как res publica. Однако в немецком языке oeffentlichkeit не носит таких коннотаций, и первоначальный анализ Хабермаса не касался вопросов более широкой демократизации, выходящей за пределы буржуазной общественной страты (Kleinsteuber 2001: 97). Его работы о публичном дискурсе в дискуссионной демократии появились и были опубликованы намного позже (Habermas 1992a, 1992b: 421­461). В его теории постепенно вырабатывалось то понимание публичности и публичной сферы как ее носителя, которое наделяло публичную сферу демократическими свойствами. В 1980-е годы им уже был сформулирован ряд свойств публичной сферы, которые должны восприниматься как институциональные условия развития демократии. Это свойства, касающиеся организации самОй публичной сферы, и свойства содержательной коммуникации внутри нее. Как это показали критики Хабермаса, публичная сфера должна сама по себе быть доступна всем гражданам; в ней должен быть организован свободный доступ к информации; средства передачи информации должны быть доступны тем, на кого они могут повлиять; должны существовать гарантии наличия публичной сферы в обществе (Cooper 1991: 32; NcNair 2003: 22). Что касается демократического качества информации в публичной сфере, то информация должна быть понятна, постижима, а также правдива - в смысле адекватного отражения интенций участников делиберации. В качестве примера такой правдивости Б. Макнейр приводит отношение к политике М. Тэтчер: можно не разделять экономических воззрений «железной леди», но соглашаться с тем, что она искренне верила в положительный эффект неограниченного свободного рынка (McNair 2003: 22).