1.1. «Компаративный поворот» как фактор развития современной политологии и медиалогии

Как уже сказано во введении, в последние десятилетия как в политологии, так и в науке о медиа наблюдается, наряду с другими тенденциями, так называемый «компаративный поворот», т.е.

«Компаративный поворот» в политологии и вопрос о системном характере политики. В политических науках «сравнительный поворот», с одной стороны, обеспечивается развитием самОй сравнительной методологии в социально-гуманитарной сфере в целом (Rose&MacKenzie 1991). Но большую лепту в развитие базы для сравнительных исследований также внесла системно-политическая теория, которая, собственно, и показала саму возможность сравнительного анализа политики в различных политиях (в первую очередь, в национальных государствах) (Mair 1996; Чилкот 2001; Сморгунов 2011).

В социологии прослеживают три парадигмы общей теории систем, приложимые к социальным исследованиям: «часть - целое», «система - окружающая среда» и «самовоспроизводство системы» (Головин 1998). Если в ранней системно-политической теории (в первую очередь, в трудах Т. Парсонса) разделение этих парадигм неочевидно, то в современной политологии можно проследить три ветви системной теории, для каждой из которых одна из приведенных парадигм является ведущей, более значимой, чем две остальные. Три эти ветви в разной степени повлияли на развитие сравнительной политологии, в том числе демократических исследований и исследований взаимодействия медиа и политики, но каждая из них может иметь значение для формирования системно-сравнительной перспективы в изучении медиаполитических феноменов.

Безусловно, для сравнения двух объектов, даже таких сложных, как политические сферы двух стран, эти два объекта совершенно не обязательно должны носить системный характер; нашей задачей здесь является не доказать системный характер политики, а только указать, что системная перспектива (конечно, наряду с институциональной и др.) дала политической науке возможность развивать сравнительные исследования, которые, возможно, оказались даже более продуктивны для понимания природы политических процессов (в том числе во взаимодействии с медиа), чем сама системно­политическая теория.

Так, системная политология, которую сегодня можно назвать классической теорией политических систем, избрала ориентиром разделение системы и окружающей среды. Основные теоретические достижения этой школы связаны с именами Д. Истона, Г. Алмонда, Г. Пауэлла и их коллег и последователей. Это позволило показать, что политика в разных странах обладает сходной общей структурой (выделенной из окружающей социальной среды и, в свою очередь, разделенной на «ядро» и «периферию») и сходной логикой политического процесса, а именно - логикой «входа/выхода», итерационным прохождением входящих данных (социального запроса) через

«черный ящик» принятия политических решений (Easton 1965a, 1965b, 1990), почти сразу же раскрытый Г. Алмондом через институциональное описание «ядра» политической системы (Almond&Powell 1966). Несмотря на то, что большинство работ истоновской школы (как и работы самого Истона) были раскритикованы за холистичность и чрезвычайно высокую степень схематизации политического процесса (Чилкот 2001), эти исследования оказались важны с той точки зрения, что указали на «каркасные» элементы политической сферы не только с точки зрения их функциональности (с чем вполне справлялся структурно-функциональный подход без привлечения системного анализа), но и как на необходимые (системообразующие) и самые стабильные (а значит, поддающиеся лонгитюдинному и межстрановому сравнительному анализу) элементы.

Социально-системный подход, основанный на работах Т. Парсонса (Parsons 1937, 1951; Парсонс 1997), Н. Лумана (Luhmann 1970, 1990; Луман 2004, 2006), их последователей и критиков (неофункционализм), особое внимание уделяет структуре социальной системы, в частности - выделению и взаимодействию функциональных социальных подсистем как частей большого социального целого (хотя для Лумана важна и идея самовоспроизводства, аутопойезиса социальных подсистем). Теория дискурсивного происхождения функциональных сомовоспроизводящихся социальных подсистем рассматривает политику как крупную социальную подсистему (Teilsystem), одну из основных подсистем общества. Идеи Лумана опираются на коммуникацию как феномен освоения «медиумов» (медиа) - в первую очередь языка - и формирования специфически-подсистемных дискурсов: политического, экономического, спортивного и др. «Всякая подсистема общения несомненно создает (и состоит из него) свой собственный дискурс... ускоряющееся разобщение, ставшее следствием распада некогда единого общества на замкнутые области и соответствующие внутрисистемные языки. С другой стороны, само это разобщение, несмотря на все эмоционально-негативные следствия этого процесса, оказывается мощнейшим фактором социальной интеграции, поскольку локализует и использует конфликты на уровне социальных систем, не позволяя им определять социальную динамику общества в целом», - пишет о лумановской теории коммуникативной интеграции российский исследователь его работ А.

Зато, отметим, лумановская теория обращает особое внимание на феномены (в первую очередь, конечно, дискурсивные) на границах

социальных подсистем, при их соприкосновении/столкновении, поскольку, по Луману, только осознавая границы подсистем, мы можем засвидетельствовать наличие самих подсистем. Эта мысль кажется нам плодотворной с точки зрения того, что взаимодействие медиа и политики может быть рассмотрено в социально-системной перспективе; ниже мы приведем примеры попыток такого рассмотрения и предложим собственное видение такой перспективы.

Парадигма, в которой политическая система рассматривается прежде всего как самовоспроизводящийся объект, также может быть найдена в современной, в том числе российской, политологии. Так, она успешно развивается в рамках синергетического подхода (см. обзор в: Безвиконная 2013), в том числе в системно-сетевых политических исследованиях (Сморгунов 2001; Безвиконная 2009, 2013). Однако для нас он релевантен в меньшей степени, поскольку в нем коммуникация рассматривается в сугубо немедийном аспекте (чаще всего как межличностная либо бюрократическая).

Нельзя не отметить, что системно-политическая теория обладает пока не реализованным потенциалом с точки зрения описания и сравнительного анализа свойств политических систем именно в системном аспекте. Так, следует указать, что мы нашли только одну русскоязычную работу (Череватый 2008), где обсуждаются собственно системные параметры политической системы. Это сделано на базе работ российского системного теоретика А. Уёмова (на наш взгляд - радикального теоретика систем), который считал, что любой объект можно представить как систему, т.е., во-первых, любому наблюдаемому объекту в той или иной степени присущи системные свойства, а во-вторых - репрезентация объекта как системы становится вопросом применяемой к нему методологической линзы. А. Уёмов разработал собственный категориальный аппарат для описания и анализа систем. «Основу параметрической общей теории систем (ОТС), разработанной школой А. И. Уемова, составляют общесистемные параметры как некие свойства, характеризующие систему саму по себе или ее отношения к другой системе

(дескриптивные и реляционные системные параметры)» (Череватый 2008: 26). Одесский ученый В. Череватый на основе идей Уёмова предлагает перечень системных характеристик политической сферы: расчлененность

(составленность из нескольких элементов), незавершенность (открытость), неимманентность (способность вещей извне системы быть системообразующими факторами), неминимальность (способность системы существовать при устранении одного из ее структурных элементов), стационарность (сохранение ведущего концепта/концептов при смене элементов), стабильность (вплоть до сохранения системы при изменении структуры каркаса), внешнерегенеративность (восстановление с помощью других социальных подсистем). Также «1) политическая система является центрированной, отношения между элементами системы направлены на установление власти; 2) политическая система является системой с опосредованием, т. е. информация проходит ряд «посредников» до принятия решений» (Черемисов 2008: 26; нумерация наша.

Сравнительные исследования политических режимов и взаимодействие СМИ и политики в них. Эмпирическая сравнительная политология уже в первых многострановых исследованиях уделяла внимание роли СМИ в политическом процессе (как сказано выше - вовлекая медиасферу в политический процесс в качестве актора). При этом часто политическая система выступает объектом исследования не непосредственно, а в форме своей практической реализации - в форме политического режима.

Наиболее значимые сравнительные проекты можно разделить на несколько групп. Это исследования политических систем/режимов в целом (комплексов их свойств), их демократического качества в целом, их отдельных структурных элементов, их отдельных качеств. Наибольшее внимание взаимодействию медиа и политики уделяется в проектах, исследующих демократическое качество политических режимов; но можно сказать, что в целом в таких исследованиях уделяется пренебрежимо мало места индикаторам, связанным с работой медиа, в то время как медиаисследования настаивают на важной (иногда даже ключевой) роли СМИ в определении качества демократии. Эта заметная лакуна в современных демократических индексах также свидетельствует о том, что взаимодействие СМИ и политики должно быть объектом системного изучения, чтобы впоследствии предоставить индикаторы для более полного исследования качества демократии в сравнительной перспективе.

«Компаративный поворот» в медиаисследованиях и сравнительная медиалогия. Политическая компаративистика и системная политология важны в рамках нашего исследования еще и потому, что они оказали наибольшее влияние на путь развития современной сравнительной медиалогии, для которой они были своеобразным базисом на протяжении последнего полувека. Можно сказать, что сравнительная медиалогия развивалась «с оглядкой» на сравнительную политологию, но запаздывала в развитии относительно нее примерно на четверть века.

Сравнительные медиаисследования были связаны с политологией во многих аспектах. Так, начиная с первых лет и вплоть до сего дня ведущие ученые (Siebert, Peterson, Schramm 1956; Blumler&Gurevich 1995; Hallin&Mancini 2004, 2012; Mapping journalism cultures... 2011 и др.) занимались сравнительным анализом медиа на национальном уровне, рассматривая медиа только в неразрывном единстве с политической сферой. Это было вполне объяснимо в 1950-60-е годы, во время противоборства идеологических систем и мирового биполяризма, как в случае с книгой Ф. Сиберта, Т. Питерсона и У. Шрамма «Четыре теории прессы» (Siebert, Peterson, Schramm 1956); но так называемый «демократический вектор» сохранился и в работах 1990-2010-х годов. Он состоит в том, что критерии сравнения «медиасистем» (мы здесь с умыслом ставим их в кавычки, поскольку их системный характер пока нами не обсуждался, но этот термин постоянно используется в сравнительных медиаисследованиях) выбираются так, чтобы разбить медиасистемы и/или медиакультуры на группы не по профессиональным критериям или экономической эффективности, а в зависимости от того, насколько хорошо медиасистемы реализуют свои демократические функции (как они описаны в нормативных медиатеориях). Как мы показывали в более ранних работах (Бодрунова 2012а), эта перспектива являлась де-факто единственной при создании критериев сравнительных медиапроектов, существовавших до 2012 года, и снижала научность исследований в силу предсказуемости их результатов.

С середины 1950-х сравнительная медиалогия прошла в странах Запада путь от «теорий прессы» до «сравнения медиасистем» и «миров журналистики». В работе Сиберта и коллег конфигурация медиасферы была почти марксистским по духу дериватом политико-идеологического режима. Вначале крайне идеологизированная, медиакомпаративистика прошла большой путь - от постановки вопроса о целях и методах сравнения (Blumler&Gurevitch 1975) к поиску критериев и моделированию развития демократических и транзитивных медиасистем (Blumler&Gurevitch 1995; Kleisteuber 2003; Esser 2004; Hallin&Mancini 2004, 2012; Blum 2005; Voltmer 2006; Mediensysteme... 2007; Hardy 2008; Pfetsch&Esser 2008, 2012),

«новостных систем» (Benson 2010), медийных и журналистских культур (Blumler&Gurevitch 2004; Mapping journalism cultures. 2011; Anikina, Dobek- Owtrowska, Nygren 2013). Но эта плеяда книг и статей имеет две особенности, снижающие ее ценность для изучения взаимодействия СМИ и политики.

Во-первых, это уже указанный демократический вектор, который, по сути, превращает сравнение медиасистем в сравнение способов их интеракции с внешней средой, в первую очередь с политикой. Казалось бы, это наоборот должно играть на руку любому исследователю СМИ и политики. Но нормативность этих работ задана крайне жестко и узко; так, например, в самой известной книге из указанных («Сравнение медиасистем», Hallin&Mancini 2004) демократический вектор определен единственной социальной функцией медиасистемы - функцией «сторожевого пса демократии» (watchdog function), а профессиональных критериев неполитической природы для сравнения медиасистем не предложено. Таким образом, медиасистемы (что бы мы ни подразумевали под этим термином) - совершенно в духе Лумана! - не сравниваются per se; описываются только их некоторые структурные свойства и отношения с внешней средой, позволяющие отнести медиасистему к той или иной модели реализации одной демократической функции.

Во-вторых, в указанных работах практически отсутствуют попытки не только описать свойства медиасистем в системно-теоретической перспективе, но и хотя бы дать определение термина «медиасистема», при том что он используется повсеместно и в разных работах обозначает разные объекты. Ветвь исследований, которая использует термин «медиасистема» для обозначения своего основного объекта изучения, сегодня уже принято называть сравнительной медиалогией, или медиакомпаративистикой. Она изучает в сравнительном аспекте медиасистемы политий в целом и их отдельные элементы (напр., типы СМИ - телевидение, газеты; типы финансирования, структурной организации, бизнес-модели и др.). Задачи сравнительного изучения медиасистем - выявление сходных траекторий развития и на их основе создание моделей развития медиасистем, то есть моделирование медиасистем - пока не в смысле прогнозирования развития одной модели, а в смысле нахождения нескольких моделей, различающихся между собой. В свою очередь, моделирование важно для двух других задач: 1) выявления связи языково- и территориально-ограниченных медиасистем с внешними условиями их развития (зависимости медиасистем от исторического, экономического, политического и социального контекста - и наоборот: влияния медиасистем на развитие этих контекстов); 2)

прогнозирования развития медиасистем в тех странах, медиасистемы в которых изучены мало или находятся в стадии становления, а о контексте в них известно больше, чем о самих медиасистемах, так что можно сказать, какую траекторию развития, релевантную для медиа, выбирает страна (напр., транзитивные демократии). Здесь сразу же отметим, что для нас идея моделирования медиасистем (их кластеризации, выявления общего и особенного, соположения моделей с каким-либо внешним критерием для оценки качества развития) очень важна: мы считаем, что и медиаполитическое взаимодействие следует изучать, ставя подобные цели - кластеризации политий по моделям и приложения моделей к новым демократиям. Важнейшим на сегодня вопросом сравнительной медиалогии является поиск универсальных критериев сравнения развития медиасистем в социополитическом, экономическом и культурном контексте - в условиях устойчивых и переходных демократий, анократий и авторитарных режимов (Marshall&Cole 2009), в условиях глобализации и различных скоростей развития экономики, социальных разломов и регионального дисбаланса, в сетевых средах (Adam&Pfetsch 2011), в этнокультурных сообществах и т.д. Обсуждаются способы учета национальных и региональных особенностей при сравнительном анализе национальных медиасистем.

Своего рода парадоксом научного развития является то, что в условиях бума сравнительного изучения медиасистем сам термин «медиасистема» не имеет определения, разделяемого значимой частью научного сообщества. «Медиасистема» даже в самых влиятельных трудах либо не определяется вовсе (подразумевается, что читатель и авторы имеют общие взгляды на то, что такое медиасистема), либо описывается как: 1) совокупность каналов коммуникации; 2) коммуникативная среда; 3) отдельные медиапредприятия; 4) изредка - как совокупность организаций, имеющая некоторые системные свойства. Всего в нескольких работах можно найти попытки дать определение медиасистемы или обсудить ее возможные системные свойства. Еще до «взрыва» сравнительной медиалогии в XXI веке подобные попытки существовали (Alexander 1981), но заметного влияния не имели.

Наиболее близкое системной теории определение мы находим у Д. Маккуэйла - это «актуальный набор СМИ в данном национальном обществе»

(McQuail 2005: 221), очерченный по таким основным признакам, как размер, степень централизации и политизации, профиль разнообразия, источники финансирования, уровень общественного регулирования и контроля (McQuail 2005; Jakubowicz&Sukosd 2008: 9). Но и здесь рассматривается не только и не столько структура медиасистемы, сколько характер внутренних отношений и ее связи с внешней средой.

Вместо анализа системных характеристик медиасистем в традиции западной медиалогии медиасистемы характеризуются определенными организационными принципами, которые Меррилл и Ловенстайн в 1979 году назвали «философией системы прессы» (Merrill&Lowenstein 1979). Это набор нормативных целей системы, которые она должна преследовать и по возможности реализовывать для общества. Именно эти цели и формируют демократический вектор, который описывался выше. Два эти параметра - структурно-регулятивный (в том числе полисинговый, медиаэкономический, институциональный и т.д.) и культурно-нормативный (понятийный, концептуальный), как считается, отражают общественные условия конкретной страны и взгляд общества на СМИ, а сами отражаются в редакционной политике (Jakubowicz&Sukosd 2008: 9).

В большинстве работ 1990-2000-х годов медиасистема так или иначе (целиком, в отдельных элементах или аспектах - напр., как система каналов передачи информации) включается в политическую систему, и только недавно начали возникать влиятельные голоса, утверждающие, что «медиа формируют отдельную систему, выступающую от собственного имени, независимую, но взаимозависимую с другими социальными системами, такими как политическая система» (Esser&Stromback 2009: 209; курсив авторов). Это, в частности, позиция ведущих в мире теоретиков взаимодействия СМИ и политики Фрэнка Эссера из Швейцарии и Джеспера Стрёмбека из Швеции. Стрёмбек в другой работе отмечает: «...СМИ должны быть поняты не только как отдельные медиаорганизации, форматы или выпуски, даже если эти аспекты важны. Скорее, СМИ должны пониматься как вездесущая социальная и культурная система производства и распространения символов, знаков, сообщений, значений и ценностей. Медиа, таким образом, должны рассматриваться как система или институт» (Stromback 2011: 368). В науке наличествует также понимание того, что в демократической политии СМИ являются таким элементом социума, который далеко не всегда может контролироваться политической сферой (Ansolabehere, Behr, Iyengar 1993: 1). Такой позиции придерживаются, несмотря на разногласия в деталях, многие известные медиатеоретики - Х. Семетко, Дж. Бламлер, М. Гуревич, Р. Перлофф, П. Норрис, Д. Уивер из США (Semetko, Blumler, Gurevitch, Weaver 1991; Blumler&Gurevitch 1995; Perloff 1998; Norris 2000), Ш. Буркхардт из Германии (Burkhardt 2006), Ф. Эссер из Швейцарии и Дж. Стрёмбек из Швеции (Esser&Stromback 2009), Р. Негрин (Negrine 1994) и Б. Макнейр (McNair 1998) из Великобритании, А. Риполлес из Испании (Ripolles 2008), Дж. Мадзолени из Италии (2006).

Можно сказать, что пока сравнительная медиалогия рассматривает медиасистемы как объекты неясных границ (а вообще-то просто наиболее социополитически влиятельные медиа в той или иной стране) в их взаимодействии с исторической, экономической, социальной и политической (выступающей в качестве критериев моделирования). Нельзя, конечно, не отметить попытки проанализировать разницу в этих подходах (Comparative Media Systems... 2010; Comparing Media Systems in Central Europe... 2008; Mazzoleni 2006), то есть значимый научный диалог по этому поводу; но и в этих работах не указано, какой подход более продуктивен с точки зрения системной теории. Сегодня в науке (пока в рамках конференций, а не влиятельных публикаций) только-только разворачивается дискуссия о том, какие характеристики медиасистемы следует считать системными (Sparks 2013; Вартанова 2014), опираясь именно на принятые в общей теории систем признаки (открытость, устойчивость, способность к самоорганизации, центробежность/центростремительность, критерии минимальности, точки бифуркации, баланс потребления ресурсов и выдачи продукта и т.д.). В вопросе нахождения оснований для изучения взаимодействия медиа и политики современная сравнительная медиалогия помогает мало, поскольку не предоставляет четких критериев для дифференциации, моделирования и оценки качества медиасистем с точки зрения их целостности, стабильности и функциональной состоятельности. Но уже сам тот факт, что ведущие ученые мира настаивают на рассмотрении сферы медиа как совокупности медиасистем, может в будущем создать платформу для выявления границ медиасистем, их структуры и свойств, а также ролей в медиаполитическом взаимодействии.

В российской медиалогии место системных исследований, можно сказать, занимает структурно-функциональный подход, делающий акцент на функциональной стороне деятельности медиа. Несмотря на то, что акцент в изучении СМИ и журналистики на их функционал - наследие советской теории журналистики, в последние годы он оказывается продуктивным и для осознания традиций российской медиасистемы, и для сравнительного анализа журналистских культур как внутри страны, так и в межстрановой перспективе (Mapping journalism cultures... 2011; Litvinenko 2013). Среди известных попыток функционального анализа в медиатеории в России следует указать работы С. Г. Корконосенко (1995, 2003), Е. П. Прохорова (1995), Л. Н. Федотовой (1993), И. Д. Фомичевой (1993). Все эти работы принимают во внимание целефункциональный (а значит, зависимый от внешней среды) характер СМИ (медиасистемы, журналистики, массовой коммуникации в целом). Но, как показывает Т. В. Науменко (2007), в большинстве этих работ недостаточно разработано само понимание термина «функция» (в том числе, например, смешаны «функция» и «функционирование»), мало внимания уделено условиям осуществления функций (и эффективности их реализации), а сами функции иногда определяются рекурсивно.

Интересными представляются и попытки представить медиасистему в совокупности с ее продуктом и паттернами его социального потребления как целостное медиапространство (Юдина 2005; Дзялошинский 2013) или медиасферу (Буряк 2014). В этих работах авторы, с одной стороны, пытаются осмыслить информационный процесс в обществе в пространственно- системной перспективе, охватить все его стороны, установить связь пространствообразующих элементов между собой. С другой стороны, их подход близок к теориям публичной сферы (см. §3), которые тоже построены на пространственной метафоре; но он отличается тем, что единицей, составляющей пространство, может быть и индивид, и институт, и коммуникативный акт.

Социально-системная теория и взаимодействие СМИ и политики. Возможно, отсутствие в медиаисследованиях аналогов истоновского подхода объясняется не только молодостью медианауки, но и тем, что в медиасфере выделить характерный системный признак, аналогичный таковому в политической системе (дихотомия «ядро - периферия» и итерационный процесс между ними), для медиасистем пока не удалось. Если сравнивать политическую сферу и медиасферу по данному признаку, то очевидно, что медиасистема в свободной экономике обладает, в противоположность политике, децентрированностью (отсутствием институционального «ядра») и автономном принятием решений на уровне отдельного структурного элемента (медиапредприятия). А в последние десятилетия с развитием сетевой коммуникации и форм коммуникативной деятельности, формально не являющихся журналистскими, но напоминающих их (блоггинг, ведение персональных порталов и страниц в социальных сетях), начали размываться и границы медиасистемы. Возможно, индустриальным «ядром» медиасистемы можно было бы признать журналистику (в ее формально-юридических или функциональных границах), но этот вопрос требует обсуждения в научном сообществе и также не является предметом нашего исследования. Другими вопросами, которые можно было бы поставить, являются следующие: 1) при каких условиях медиасфера, чьи границы сегодня размыты и всё больше размываются, может (и на практике, и как теоретическая модель) «кристаллизоваться» в медиасистему и приобрести для исследователя ряд системных свойств, позволяющих называть ее именно медиасистемой; 2) какие свойства являются системообразующими для медиасистем; 3) как верифицированная системная перспектива, в которой доказан системный характер медиасферы, может расширить сравнительный потенциал медиаисследований, в том числе исследований демократичности медиасистем и взаимодействия СМИ и политики.

Сегодня, в противоположность политологии, в медиаисследованиях остается наиболее разработанным лумановский подход; особенно важен он (что неудивительно) для немецкоязычных медиаисследований. Это объясняется, вероятно, тем, что именно дискурсивная природа объединяет медиа в медиасферу, а законодательно ограниченную медиасферу - в индустрию. Поэтому лумановская идея дискурса как основы отграничения медиасистемы от внешней среды позволяет описать ее как целое. Как и в случае политических систем, возможно, медиасистема может называться (и уже была названа Р. Мюнхом) «крупной социальной подсистемой» (Teilsystem) - хотя бы в силу признаваемой большинством ученых медиатизации социальности (Mazzoleni 2008b; Hjarvard 2013), то есть растущей роли медиа в жизни практически всех других крупных социальных подсистем, по Луману; если мы примем это во внимание, то медиасфера становится не просто Funktionssystem (функицональной социальной подсистемой, подобной медицине или инженерии). Но сам Луман обходит этот вопрос в своих работах. Следует указать на работы Мюнха, остававшиеся, однако, почти без ответа в науке до недавнего времени; в них он пытается показать, что медиасистема может быть сравнима по значению с другими крупными социальными подсистемами. Это положение остается недоказанным, но спустя полтора десятилетия после публикации в некоторых работах (в частности, в статьях Ф. Марцинковского из Университета Мюнстера - см. подробнее в п. 1.2) идеи Мюнха, показывающие, как преодолеть лумановский парадокс «закрытия» социальных подсистем от исследователя, подвергаются конструктивной критике и развитию.

Эта теоретико-методологическая дискуссия, как нам кажется, уже позволяет сделать то допущение, что рассмотрение медиа в системной перспективе возможно. Если к медиасистеме могут быть применены те же системные критерии, что к политической системе, то, очень вероятно, зона медиа в будущем сможет быть описана как крупная (Teilsystem, по Луману и Мюнху) и сложная (по А. Уёмову) динамическая функциональная социальная подсистема.

Для нас это допущение является ключевым для построения дальнейших рассуждений, и вот почему. Даже если социально-системная теория в ее лумановском варианте пока не преодолела ограничения, позволяющие изучать природу политической и медийной систем, то, что два эти объекта могут быть рассмотрены в системном ракурсе, предполагает, что явления на границе их соприкосновения также могут быть рассмотрены в рамках социально­системной теории и выступить единым объектом исследования, а через них могут быть, как предполагает теория, описаны и оценены некоторые свойства и самих социальных подсистем - политической и медийной. А сочетание социально-системного подхода и компаративной методологии может дать исследователю оптику, позволяющую оценивать взаимодействие СМИ и политики в сравнительной перспективе.