Философия

Бывало, на этой скамье лежало сочи-нение того или иного великого мыслителя, которого пытался разга-дать неловкий юный ум. Когда загадки теснили друг друга и не было выхода из тупика, тогда на подмогу приходил идущий полем просе-лок. Ибо он безмолвно направляет стопы идущего извилистой тропой через всю ширь небогатого края.

И до сих пор мысль, обращаясь к прежним сочинениям или предаваясь собственным опытам, случает-ся, вернется на те пути, которые проселок пролагает через луга и по-ля. Проселок столь же близок шагам мыслящего, что и шагам посе-лянина, ранним утром идущего на покос.

С годами дуб, стоящий у дороги, все чаще уводит к воспоминаниям детских игр и первых по-пыток выбора. Порой в глубине леса под ударами топора падал дуб, и тогда отец, не мешкая, пускался в путь напрямик через чащобу и че-рез залитые солнцем поляны, чтобы заполучить для своей мастер-ской причитающийся ему штер древесины.

Мы же, мальчишки, мастерили из дубовой коры ко-раблики и, снабдив гребными банками и рулем, пускали их в ручье Меттенбахе, или в бассейне у школы.

Меж тем твердость и запах дуба начинали внятнее твердить о медлительности и постепенности, с которой растет дерево. Сам же дуб говорил о том, что единственно на таком росте зиждется все долговечное и плодо-творное, о том, что расти означает – раскрываться навстречу широте небес, а вместе корениться в непроглядной темени земли; он говорил о том, что самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково и по настоящему готов исполнять веления превышних небес, и хоронится под защитой несущей его на себе земли.

И дуб продолжает по-прежнему говорить это проселку, который, не ведая сомнений в своем пути, проходит мимо него. Все, что обитает вокруг проселка, он собирает в свои закрома, уделяя всякому идущему по-ложенное ему. Те же пахотные поля и луга по пологим скатам холмов во всякое время года сопровождают проселок на его пути, приближа-ясь и удаляясь. Все одно: погружаются ли в сумерки вечера альпий-ские вершины высоко над лесами, поднимается ли в небеса, навстре-чу летнему утру, жаворонок там, где проселок пролег грядою холмов, дует ли со стороны родной деревни матери порывистый восточный ветер, тащит ли на плечах дровосек, возвращаясь к ночи домой, вя-занку хвороста для домашнего очага, медленно ли бредет, перевали-ваясь, подвода, груженная снопами, собирают ли дети первые коло-кольчики на меже луга или же туманы целые дни тяжкими клубами перекатываются под нивами – всегда, везде, и отовсюду в воздухе над дорогой слышится зов – утешение и увещание, в котором звучит все то же самое.

Простота несложного сберегает внутри себя в ее исти-не загадку всего великого и непреходящего.

Однако зов проселка, утешающий и увещевающий, слышится лишь до тех пор, пока живы люди, которые родились и дышали его воздухом, которые могут слышать его. Эти люди покорны своему истоку, но они не рабы махинаций. Если чело-век не подчинился ладу зова, исходящего от дороги, он напрасно тщится наладить порядок на земном шаре, планомерно рассчитывая его. Велика опасность, что в наши дни люди глухи к речам проселка. Шум и грохот аппаратов полонили их слух, и они едва ли не призна-ют его гласом божиим. Так человек рассеивается и лишается путей. Когда человек рассеивается, односложность простоты начинает ка-заться ему однообразной. Однообразие утомляет. Недовольным всюду мерещится отсутствие разнообразия.

Вероятно, быстро уменьшается число тех, кому еще доступна простота – благоприобретенное достояние. Однако те немногие – они останутся; и так везде. Питаясь кроткой мощью проселочной дороги, они будут долговечнее, чем гигантские силы атомной энергии, искусно рассчитанные человеком и обратившиеся в узы, что сковали его же собственную деятель-ность.

Настоятельный зов проселка пробуждает в людях вольно-любие – оно чтит просторы и от печали в удобном месте не преминет перешагнуть к светлой радости, что превышает все. Она же отвра-тит их от той неладности, когда работают, лишь бы работать, по-творствуя ненужному и ничтожному.

Светлая радость ведения цветет в воздухе проселка, меняющемся вместе с временами года, ра-дость ведения, на первый взгляд нередко кажущаяся мрачноватой.

Радость ведения – врата, ведущие к вечному. Их створ укреплен на петлях, некогда выкованных из загадок здешнего бытия кузнецом-ведуном.

Дойдя до Энрида, проселок поворачива-ет назад к воротам дворцового сада. Узенькая лента пути, одолев по-следний холм, полого спускается к самой городской стене. Едва беле-ет полоска дороги в свете мерцающих звезд. Над дворцом высится башня церкви Св. Мартина. В ночной тьме медленно, как бы запаз-дывая, раздаются одиннадцать ударов. Старинный колокол, от вере-вок которого горели когда-то ладони мальчика, вздрагивает под уда-рами молота, лик которого, угрюмый и потешный, не забудет ни-кто.

С последним ударом колокола еще тише тишина. Она дости-гает до тех, кто безвременно принесен в жертву в двух мировых вой-нах. Простое теперь еще проще прежнего. Извечно то же самое на-стораживает и погружает в покой. Утешительный зов проселочной дороги отчетливо внятен. Говорит ли то душа? Или мир? Или Бог?

И все говорит об отказе, что вводит в одно и то же. Отказ не отнимает. Отказ одаривает. Одаривает неисчерпаемой силой просто-ты. Проникновенный зов поселяет в длинной цепи исто-ка.

Перевод А.Михайлов

Хайдеггер М. Проселок // Работы и размышления разных лет. – М.: Гнозис, 1993. – С. 238–241.