* Печатается по: Сорокин П. Система социологии. В 2 т. — М., Наука, 1993.
§ 1. Предмет социологии
Основные понятия социологии, ее строение и характер до сих пор понимаются различно социологами и «публикой»1. В силу этого первой задачей всякого теоретика социологии является задача определения предмета и границ этой дисциплины. Без решения ее теоретик социологии рискует заблудиться в сложном мире общественных явлений и вполне заслуженно получит упрек в неясности и неопределенности своего построения.
С решения этой задачи я и начну изложение своего социологического курса.
Положение социологии как самостоятельной дисциплины будет очерчено, во-первых, если будет выделена область явлений, изучаемых ею; во-вторых, если будет показано, что эта область достаточно важна для изучения и никакой другой наукой не изучается, и, в-третьих, если будет определено отношение социологии к другим наукам, и в частности к так называемым социальным дисциплинам.
Следовательно, задача характеристики социологии сводится к трем вопросам: 1) какие явления социология изучает, 2) почему эти явления для своего исследования требуют создания специальной дисциплины, 3) каково взаимоотношение социологии с другими существующими научными дисциплинами, в частности, с науками социальными.
Постараемся кратко решить эти вопросы.
Определить объект социологии, как и любой науки, — это значит выделить тот разряд фактов, который является предметом ее изучения, или, иными словами, установить особую точку зрения на изучаемый ряд явлений, отличную от точки зрения других наук2.
Предварительный и краткий ответ на вопрос об объекте социологии будет таков: социология изучает явления взаимодействия людей друг с другом, с одной стороны, и явления, возникающие из этого процесса взаимодействия, — с другой.
Этим определением очерчивается разряд явлений, изучаемых социологией. Из него следует, что все остальные формы и виды взаимодействия исключаются из сферы социологического изучения. Ни факты взаимодействия неорганических тел и их элементов, ни факты взаимодействия животных и растительных организмов в область социологии не входят*. Наша социология есть homo-социология. Она трактует только о человеческих взаимоотношениях.
* «Взаимодействия животных и растительных организмов» изучают соответственно зоо-социология и фито-социология, как их и именует в дальнейшем П. А. Сорокин — Прим. комментатора.
Поскольку одного указания на явления взаимодействия было бы недостаточно для того, чтобы определить мир, изучаемый социологией, постольку добавочный признак, что это взаимодействие должно быть межчеловеческим взаимодействием, эту неопределенность устраняет. Из бесконечного числа явлений, таким образом, выделяется определенный класс, или разряд, имеющий вполне ясные и точные внешние границы.
§ 2. Основания для существования социологии как автономной дисциплины
Не касаясь пока ряда добавочных условий, необходимых для того, чтобы приведенное определение объекта социологии приобрело полную точность, спросим себя теперь: имеется ли основание выделять явления межчеловеческого взаимодействия в особый класс и создавать для их изучения не только особую теорию, но и салюстоятель-ную научную дисциплину? Не впадаем ли мы в этом случае в ту ошибку, в которую впал бы тот, кто, по выражению Л. И. Петражицкого, стал бы создавать особую науку «о сигарах в десять лотов весом»3? Не будем ли мы здесь грешить против принципа адекватности теории и против принципа наименьшей траты умственных сил? Ведь выделению особых классов нет логического предела: один может выделять класс «сигар в 10 лотов весом», другой — «деревья в 5 вершков толщины», третий — «людей, бреющих усы и бороду», четвертый — «женщин, носящих корсеты» и т. д. Что было бы, если бы для каждого из подобных разрядов явлений стали бы создавать особую дисциплину! «Так как разнообразию комбинаций предела нет, силы же памяти ограничены, то в конце концов избыток (таких) знаний (и добавим: таких «наук») оказался бы для нас тяжелее, нежели их недостаток; перед необозримостью накопляющихся сведений опустились бы руки», — справедливо отмечает А. А. Чупров4.
В силу сказанного и встает вопрос: имеются ли достаточные основания для создания особой науки — социологии, ставящей своей задачей изучение явлений взаимодействия между людьми?
Ответ на этот вопрос зависит от решения трех предварительных вопросов: 1) достаточно ли важен сам класс явлений, которые социология изучает; 2) представляет ли он явление sui generis*, свойства которого не имеются в других классах явлений; 3) не изучается ли он другими науками, появившимися раньше социологии и потому делающими последнюю, как самостоятельную науку, излишней?
* В своем роде — Прим. ред.
Практическая и теоретическая важность социологии
Едва ли нужно доказывать положительное решение первого из поставленных вопросов. Важность явлений человеческого взаимодействия следует хотя бы из того, что мы в изучении их кровно и эгоистически заинтересованы. Знание этих явлений нам нужно прежде всего с точки зрения практической. Поскольку наука была и остается одним из орудий в борьбе за существование, постольку это значение она сохраняет и в области изучения человеческих взаимоотношений. Короче — практическая важность изучения явлений человеческого взаимодействия несомненна.
Что же касается теоретической важности и ценности специального изучения явлений данного разряда, то этот вопрос решается в зависимости от решения остальных двух указанных выше вопросов: если явления человеческого взаимодействия суть явления sui generis, обладающие свойствами, не имеющимися во всех остальных видах взаимодействия, то этот факт является достаточным основанием для выделения их в особый класс и для построения специальной научной теории относительно этого класса. В этом случае правильно построенная теория будет адекватной и не будет противоречить принципу экономии сил. Если при этом окажется, что этот класс явл^ий не изучается никакой другой наукой, то это условие будет достаточным логическим «оправданием» существованию особой науки, посвященной его изучению.
Социология и физико-химические науки
Можем ли мы сказать, что явления человеческого взаимодействия представляют явления sui generis, отличные от всех других видов взаимодействия — неорганического и органического? Очень может быть, и это весьма вероятно, что в их основе лежат процессы физико-химические и органические. Весьма возможно также, что в далеком будущем наука сведет их к последним и объяснит весь сложный мир межчеловеческих явлений законами физики и химии. Во всяком случае, к этому нужно стремиться и сейчас. Но значит ли это, что в данный момент любой добросовестный исследователь может объяснить мир человеческого взаимодействия теоремами физико-химических и биологических наук?
Будем искренни и правдивы: такая претензия была бы мало обоснованной и тенденциозной хлестаковщиной. Пока, увы! такая попытка никому не удавалась и вряд ли скоро удастся. Правда, такие попытки были, и они продолжают появляться, но печальный исход их служит лишним аргументом в пользу того, что пока класс явлений взаимодействия между людьми несводим к простым физико-химическим и биологическим процессам.
В качестве примера таких попыток в наше время укажу на попытки В. Оствальда, Solvay*, Воронова, Haret и Ant. Portuendo у Barcelo. В. Оствальд, Solvay и Воронов попытались выразить социальные явления в терминах энергетики и рассматривать их как явления физико-химические. Что же из этого получилось? Мы получили ряд формул вроде того, что «сознание есть течение нервно-энергетического процесса», что «война, преступление и наказание» суть явления «утечки энергии», что «продажа-покупка — это реакция обмена» (Оствальд5), что «сотрудничество есть сложение сил», «социальная борьба — вычитание сил», «социальная организация— равновесие сил», «вырождение — распадение сил», «право-соотношение сил» и т. д., и т. д.6 Все это, пожалуй, и верно.
* Мы сочли целесообразным оставить перечень этих авторов в том виде, как он приводится Сорокиным, чтобы сохранить своеобразие его стиля. — Прим. ред.
Но, спрашивается, много ли мы приобретаем от таких аналогий в деле познания социальных явлений или явлений межчеловеческого взаимодействия? Во всяком случае, не больше, чем от аналогий печальной памяти «органической школы» в социологии*. Все эти формулы и аналогии представляют в лучшем случае трюизмы, в худшем — неточные сравнения.
Тот же вывод придется сделать и по адресу попыток создания «социальной механики», пытающейся все поведение людей и взаимоотношения между ними подвести под законы обычной механики физических явлений. В качестве примеров таких попыток могут служить попытки Haret и Antonio Barcelo. Тот и другой пытаются приложить законы механики к социальным явлениям. Тот и другой исходят из положения: «Если принципы и законы механики приложимы ко всем видам силы, то, очевидно, они должны быть приложимы и к силам психическим, называемым социальными силами»7.
Вслед за этим они приступают к транспортировке понятий механики в область человеческих взаимоотношений. Индивид превращается в «материальную точку», окружающая его среда — сочелове-ки — в «поле сил» (champ deforce) и т. д. Вслед за этой установкой понятий идут теоремы вроде следующих: «Увеличение кинетической энергии индивида равно уменьшению энергии потенциальной» (L'energie total de I'individu dans son champ se consei~ve constante a travers toutes ses modifications»)**; «совокупная энергия социальной группы в отношении ее работы (quant a une action) в некий момент tj равна совокупной энергии, которую она имела в первоначальный момент t0, увеличенной совокупностью работы, которую в этот промежуток времени (t; - IQ) произвели все посторонние группе силы, действовавшие на индивидов или элементы этой группы»9 и т. п.
* Направление в социологии конца XIX — начала XX в., рассматривавшее общество как аналог природного организма и объясняющее социальную жизнь посредством прямой проекции на нее биологических закономерностей. Из цитируемых Сорокиным авторов представителями «органической школы» были Г. Спенсер и А. Эспинас, П. Ф. Лилиенфельд, Я. Новиков — Прим. комментатора.
** Совокупная энергия индивида внутри его поля сохраняется постоянной при всех ее превращениях (фр.) — Прим. комментатора.
Все это верно; но, спрашивается, что приобретаем мы нового от таких «законов социальной механики»? В лучшем случае трюизмы, в худшем случае теории и теоремы, похожие на «науки» «о сигарах весом в 10 лотов». Несомненно, глубокая правда звучит в словах A. Barcelo, что «тело индивида со всеми его органами и материальными элементами составляет систему, подчиненную законам физической механики», что «при всем желании нельзя себя вырвать (se soustraire) из-под действия закона тяготения, как и всякого другого закона физической механики». Но из этого-то именно и следует, что нецелесообразно и научно бесполезно строить особую дисциплину для приложения законов физической механики к людям, рассматриваемым в качестве простых комплексов материи. Как таковые они стоят наравне со всеми физическими телами и несомненно подчиняются законам физики. Но отсюда же следует, что в этом случае они перестают существовать как люди, отличные от неодушевленных предметов, и становятся простой материальной массой. Все специфически человеческое, все то, что мешает поставить знак равенства между человеком и неорганическим предметом, — в этом случае исчезает. Короче, такое познание ровно ничего не дает нам для познания социальных явлений как явлений sui generis. «Если право есть соотношение сил, то чем же оно отличается от соотношения сил между грузом А и грузом В, находящимися на концах рычага? Ведь и тут тоже соотношение сил; но следует ли из этого, что соотношение грузов или сил А и В есть правовое отношение? И рассеяние теплоты благодаря лучеиспусканию, и преступление, говорят нам энергетисты, есть утечка энергии. Но значит ли, что всякое рассеяние энергии есть в то же время и преступление?»
«Подобное изучение социальных явлений есть не изучение социального общения людей, а изучение людей как обычных физических тел»10. Но люди не только физические тела, а еще и живые существа; и не только живые существа, но еще существа, обладающие тем, что носит название мысли, психики, сознания. Если живой организм отличается от неорганической материи, если процессы жизни до сих пор не удалось свести к физико-химическим процессам, — что и дает основание для существования биологии, — то тем паче отличны от неорганических тел организмы, наделенные высшими формами психики, каковыми являются люди; тем труднее свести явления взаимодействия таких организмов к процессам взаимодействия мертвой материи; следовательно, тем больше основании для существования особой науки, изучающей людей и их взаимодействие как человеческое взаимодействие со всем своеобразным богатством его содержания, а не как простое взаимодействие материальных масс. Попытка же рассмотрения их только как физических тел — вполне законная с точки зрения физика — ведет не к познанию явлений человеческого взаимодействия, а просто к исключению их из поля зрения и изучения. Для физика нет людей, а есть только «материальные массы». Для него не существует ни актов подвига, ни преступления, ни добра, ни зла, ни любви, ни ненависти, ни слов проклятия, ни слов молитвы, для него даны только «массы» и «движение». Как бы ни были прекрасны его микроскопы, телескопы и спектроскопы, — он не найдет в актах людей и в них самих ни «истины», ни «добра», ни «красоты», ни «убийства», ни «спасения».
Поскольку же мы хотим познать все бесконечное разнообразие этих явлений, постольку категория межчеловеческих отношений уходит из поля зрения физико-химических наук и дает почву для существования особой науки, изучающей все эти явления во всем их своеобразии".
Больше того. Если бы даже явления человеческого взаимодействия удалось свести к физико-химическим процессам, то и тогда мир человеческого взаимодействия продолжал бы оставаться явлением sui generis, отличным от обычных процессов неорганического взаимодействия. Здесь, mutatis mutandis*, мы можем повторить слова Отто Глезера, высказанные им по поводу автономности биологии.
* С соответствующими изменениями (лот.) — Прим. комментатора.
«Не следует предполагать, — пишет он, — что доказательство чисто физико-химической природы жизненных процессов покажет, будто бы живые существа в каком бы то ни было отношении отличаются от того, что они в действительности представляют собой. Вопрос о том, может ли анализ отнять у предметов некоторые их свойства, является, конечно, вопросом праздным; и, однако, нам постоянно заявляют, что сведение жизненных явлений к физико-химической основе докажет, что живые существа, в конце концов, не живы! Анатомическое и гистологическое исследование лошади не может показать, что животное это есть корова. Если бы мы свели его ткани к их составным химическим элементам и, не довольствуясь этим, продолжали наш анализ до тех пор, пока не показали бы, что лошадь всецело состоит из электронов, то как могло бы это показать, что лошадь не есть лошадь? Если поэтому разложение ничего не может отнять у анализируемых предметов, то ясно, что, раз последние в каком бы то ни было отношении единичны и своеобразны, столь же единичными они будут и по окончании процесса разложения, как и до него. Единственный вопрос в итоге состоит в том, единичны, особенны ли живые существа или нет. На этот вопрос возможен лишь утвердительный ответ»12.
Перефразируя слова Глезера, мы можем сказать: «Если бы нам показали, что люди и их взаимоотношения всецело состоят из электронов и их деятельности, то как могло бы это показать, что люди не есть люди... Единственный вопрос в итоге состоит в том, единичны ли, особенны ли, отличны ли от неорганических тел люди или нет. На этот вопрос возможен лишь утвердительный ответ».
Все сказанное об отличии людей от неорганических тел с соответствующими изменениями применимо и к отличию их от остальных организмов — животных и растений. Конечно, представители homo sapiens — организмы, и к ним как к организмам применимы законы биологии. Но люди — не только организмы; они сверх того еще существа, одаренные психикой, сознанием, разумом, т. е. рядом свойств, которых у остальных организмов нет. В этом смысле они особенны и единичны13. В силу этого и явления их взаимодействия отличны от явлений взаимодействия остальных организмов. Первые до сих пор не удалось свести к последним. Но если бы даже социально-психологическое общение людей и было сведено целиком к процессам биологическим, то «анатомический и гистологический анализ людей и их общения не может показать, что люди суть амебы; он не может привести к выводу, что люди не есть люди». «Единственный вопрос состоит в том, единичны ли, особенны ли, отличны ли люди или нет. А на этот вопрос возможен лишь утвердительный ответ».
Перефразируя слова того же О. Глезера, мы можем сказать: «Удивительные процессы социально-психического взаимодействия и явлений сознания резко отделяют людей от мира явлений, изучаемых биологией, и образуют специфическую основу для автономности нашей науки. Автономность эта отнюдь не метафизическая или абсолютная, но чисто практическая, подобно автономности физики, химии, астрономии, геологии и биологии»14.
Социология и биология, в частности экология
Этого положения отнюдь не колеблют выросшие за последние годы отрасли биологических наук — зоологии и ботаники, изучающие явления взаимодействия между животными и растениями и носящие название экологии или зоо- и фито-социологии*.
* См. выше примечание на с. 524. — Прим. комментатора.
Не колеблют, во-первых, потому, что они и не претендуют на сведение явлений человеческого взаимодействия к чисто биологическому взаимодействию растений и животных организмов; во-вторых, потому, что процессы, с одной стороны, между животными организмами, с другой — между растениями оказываются столь различными, что заставляют строить отдельные дисциплины зоо-социологии и фито-социологии (тем больше оснований для самостоятельного существования homo-социологии); в-третьих, потому, что попытки «биологической школы» в социологии свести социальные явления к биологическим оказались безуспешными; в-четвертых, потому, что сами авторы, пытающиеся рассматривать homo-социологию как часть биологии, например Ваксвейлер, принуждены выделять явления человеческого взаимодействия в самостоятельный класс, отличный от других видов взаимодействия организмов, и создавать для его изучения особую науку — социологию15. Это только и важно. А там отнесут ли социологию к комиссариату биологии, как это делает Waxweiler, или будут называть ее автономным ведомством, — для сути дела безразлично... Вот почему зоо-и фито-социологи, с одной стороны, и homo-социолог — с другой, могут прекрасно кооперировать, не вступая в «ведомственные пререкания» и не соперничая из-за вопросов компетенции и правомочий16.
Сказайного, полагаю, достаточно, чтобы признать, что явления взаимодействия людей суть явления sui generis, отличные от других видов взаимодействия.
Если люди и их взаимоотношения, рассматриваемые с точки зрения физика как простые «центры сил» или «комплексы материи», подлежат изучению физико-химических наук, если они же, рассматриваемые как организмы, подлежат ведению биолога, то человеческие отношения как явления sui generis, несводимые пока к физико-химическим и биологическим взаимоотношениям и отличные от первых, дают основание для существования особой научной дисциплины, называемой нами социологией или homo-социологией.
Если теперь мы покажем, что этот своеобразный мир человеческих взаимоотношений не изучается никакой другой наукой, то этим самым существование социологии будет оправдано. Оставим пока в стороне так называемые социальные науки.
После сказанного выше едва ли нужно подробно доказывать, что явления человеческого взаимодействия, —поскольку они резко отличны от процессов взаимодействия неорганических тел, — не изучаются физико-химическими науками, в частности физической механикой.
Сложнее стоит вопрос в отношении биологии. Если само по себе очевидно, что мир человеческого взаимодействия не изучается такими биологическими дисциплинами, как морфология, анатомия и физиология, имеющими дело не с межчеловеческими процессами, а с явлениями, данными в пределах (или внутри) человеческого организма, то иначе обстоит дело с экологией как ветвью биологии. «Под экологией, — по определению Гёккеля, — разумеется наука, изучающая отношения организма к окружающей его внешней среде в смысле совокупности условий существования. Эти условия частью органические, частью неорганические». Сообразно с этим экология изучает: 1) отношения организма к среде космической (неорганической), 2) отношения первого к среде органической, т. е. явления взаимодействия между организмами19. В настоящее время, как выше было указано, часть экологии, изучающая взаимоотношения организмов друг с другом, распалась на две ветви: на зоо-социологию, имеющую своим предметом взаимоотношения животных друг с другом (животные сообщества), и на фито-социологию, исследующую взаимоотношения растений друг с другом (растительные сообщества)18.
Как видим, экология имеет объектом изучения класс явлений, аналогичный тому, какой является предметом социологии. И тут, и там изучаются факты взаимодействия. И тут, и там подвергаются исследованию процессы взаимодействия организмов (ибо и homo sapiens также есть организм).
Спрашивается поэтому, не поглощается ли социология экологией! Не претендует ли социология на место, раньше занятое последней? Короче, не изучаются ли явления человеческого взаимодействия, помимо социологии, экологией?
Ответ на эти вопросы должен быть таков. Если люди ничем не отличаются от амеб и других организмов, если они не обладают специфическими свойствами, главным образом, в виде ряда психических свойств, если поведение и психика их может быть сведена к тропизмам и таксисам*, к простой раздражимости протоплазмы и к рефлексам, если мир человеческого взаимодействия тождествен с миром взаимоотношений остальных организмов, короче — если можно поставить знак равенства между человеком и амебой или другим организмом, между человеком и растением, — тогда да, тогда никакой особой homo-социологии не нужно, тогда учение о взаимодействии людей целиком войдет в зоо- и фито-социологию...
Если же дело обстоит иначе, если нельзя поставить знак равенства между человеком, с одной стороны, парамецией**, муравьем, рыбой и орангутангом — с другой, если нельзя отождествить homo sapiens с растением, если, соответственно с этим, нельзя сказать, что колония полипов, муравьиная куча, рой пчел или лес по существу тождественны с человеческим «обществом», — тогда ответ будет иным, тогда мир человеческих взаимоотношений придется выделить в особый класс, тогда рядом с зоо- и фито-социологией придется создать homo-социологию. Тогда существование homo-социологии наряду с фито- и зоо-социологией будет необходимо.
* Тропизмы — определенные движения организмов, происходящие под влиянием различных раздражителей. Тропизмы называются положительными, если Движение направлено в сторону раздражителя, и отрицательными, если от раздражителя. В зависимости от раздражителя различают несколько родов тропизмов: хемотропизмы — под влиянием химических веществ, гелиотропизмы — под влиянием света, геотропизм — под влиянием силы тяжести, электротропизм и т. д. Таксисы — двигательные реакции свободно передвигающихся микроорганизмов и простейших растений. Различают фототаксисы, термотаксисы, гальва-нотаксисы, хемотаксисы и т. п. — Прим. комментатора.
** Инфузория-туфелька — простейший организм. — Прим. комментатора.
Дилемма ясна, и в выборе едва ли можно колебаться. Сами биологи, вплоть до Леба и других крайних механистов, уподобляющих человека машине, признают, что это машина sui generis; а отсюда следует, что явления человеческого взаимодействия образуют специальный разряд явлений, требующий для своего изучения особой дисциплины. Ваксвейлер, конструирующий социологию как часть биологии, целиком исходящий из принципов Леба и других крайних механистов в биологии, принужден выделить явления человеческого взаимодействия из других экологических явлений, конструировать их в особый класс (явления de I 'affinite social как вид явлений de 1 'affinite specifique)* и сообразно с этим строить социологию как особую ветвь экологии19.
* Явления «социального рода» как вид явлений «специфического рода» (фр.). -Прим, комментатора.
Для сути дела безразлично, назовут ли социологию особой ветвью экологии или признают ее самостоятельным министерством; важно то, что явления, изучаемые ею, суть особые явления, не похожие на другие экологические процессы. А этот факт, как видим, в весьма определенной форме признают и те, кто социологию рассматривает как ветвь экологии.
Если различие явлений взаимодействия в мире растений и в мире животных заставило отмежеваться зоо-социологию от фито-социологии, то тем больше оснований для выделения /zomo-социо-логии, изучающей факты, несравненно резче отличающиеся от зоологических и ботанических форм взаимодействия.
Вот почему и с точки зрения механистов, и с точки зрения виталистов со спокойной совестью можно сказать: зоо- и фито-социо-логия не только не делают излишней homo-социологию, но, напротив, они требуют ее существования.
Этого же требуют и методологические соображения: для науки важно не только сходство явлений, но и их различие. При наличности последнего — а оно здесь налицо, — было бы нецелесообразно классы явлений, отличные друг от друга, объединять в одну группу20.
Что касается, наконец, общей части биологии, то и она не является той дисциплиной, которая изучает явления человеческого общения и делает существование социологии излишним. Это имело бы место лишь в том случае, если бы оказалось верным положение «органической школы» в социологии, что «общество есть организм» и потому процессы человеческого общения тождественны с процессами организма. Но, как известно, «органическая школа» безвозвратно погибла: окончательным ее поражением был тот провал, который постиг ее на третьем Международном конгрессе социологии в 1897 г. Здесь выступали в ее защиту все крупные представители этой школы. И, однако, защита оказалась безуспешной: конгресс вынес абсолютно обвинительный приговор «органической школе» и всяким попыткам отождествления явлений человеческого общения с организмом и его процессами. «Пусть нам процитируют хоть один пример прогресса социальной науки, обязанный своим бытием аналогиям органической школы! Социология совершенствовалась и совершенствуется благодаря сравнениям различных человеческих обществ, а не благодаря бесплодному сравнению обществ вообще с живыми организмами», — говорил здесь Тард, подводя итоги критике «органической школы» 21.
Итог всего сказанного тот, что: 1) явления человеческого взаимодействия пока что несводимы к чисто биологическим процессам; 2) если даже они будут сведены, то от этого анализа они не перестанут быть процессами sui generis, ибо никакой анализ не может показать, что люди не есть люди и что человек есть амеба; 3) в силу этого изучение этих явлений требует особой дисциплины; 4) биология искомой дисциплиной не является; 5) таковой должна быть социология или homo-социология.
Социолог может и должен строить свою дисциплину на данных биологии, он обязан считаться с ними; больше того, там, где это возможно, он должен сводить изучаемые им процессы к их биологическим основам, но было бы ошибкой думать, что это сведение без остатка может быть выполнено теперь и что оно позволит поставить знак равенства homo-социальными явлениями, с одной стороны, фито- и зоо-социальными процессами — с другой.
Социология и индивидуальная психология
Теперь обратимся к социальным наукам и к наукам о духе и спросим себя: не изучают ли они процессы человеческого взаимодействия? Здесь в первую очередь встает вопрос об отношении социологии к психологии — индивидуальной и коллективной.
Исходя из того факта, что взаимодействие людей по своей природе есть прежде всего взаимодействие психическое — обмен чувствами, идеями, волевыми импульсами, — многие социологи, принадлежащие к так называемой «психологической школе»*, сделали два основных вывода: 1) социология должна опираться на психологию, 2) социология есть не что иное, как коллективная психология.
* «Психологическая школа» в социологии возникла в конце XIX — начале XX в. представители этой школы (Л. Ф. Уорд, Ф. Гиддингс, У. Мак-Даугалл, ™». Лацарус и др.) стремились объяснить все общественные явления и процессы Психическими процессами и явлениями, происходящими в сознании индивида Или общества. — Прим. комментатора.
Верны ли эти положения? Обратимся сначала к индивидуальной психологии. Спросим себя: изучает ли она явления человеческого взаимодействия? Ответ придется дать отрицательный. Объекты социологии и индивидуальной психологии различны. Последняя не изучает явления интерментальные, межчеловеческие, а представляет дисциплину, исследующую состав, строение и процессы индивидуальной психики или сознания. Я довольно точно выражу свою мысль, если скажу, что между психологией и социологией дано то же отношение, какое существует в биологии между анатомией, морфологией и физиологией организмов — с одной стороны, и экологией (фито- и зоо-социологией) — с другой. Как первые дисциплины изучают явления, данные в границах организма, а не межорганические отношения, так и психология имеет своим предметом явления, заключенные в пределах индивидуальной психики, а не межпсихические или интерментальные процессы. Подобно анатомии, психология «анатомирует» индивидуальную психику, разлагая ее на элементы — волю, интеллект, чувства-эмоции, подобно физиологии, она изучает процессы, данные в пределах индивидуальной души, наконец, подобно морфологии и систематике, она дает классификацию «психологических типов» (типы характеров, типы психологических темпераментов и т. д.), но ее компетенция не выходит за пределы индивидуальной души или сознания. Межпсихические процессы общения, взаимные акции и реакции людей ее не интересуют. Они стоят вне ее царства, как вне царства анатомии, физиологии, морфологии и систематики стоят экологические явления, изучаемые фито- и зоо-социологией.
Конкретный пример пояснит указанное различие. «Социальный факт, — говорит Dupreel, — нельзя свести к чисто психическому и нельзя объяснить его одной психологией. Покажем это на примерах: сумасшествие (lafolie) есть факт психологический и биологический; он интересует также и социальную жизнь. Психолог изучает состояние сознания сумасшедшего, он сравнивает его с состояниями сознания более нормальными. Он занимается также действиями сумасшедшего, но он интересуется ими лишь постольку, поскольку эти действия суть показатели психического состояния. Биолог также изучает состояние органов и интересуется актами сумасшедшего, но лишь постольку, поскольку они являются симптоматическими показателями.
Все меняется, как только сумасшествие начинает изучаться с точки зрения социологической. Что именно происходит в душе и в теле сумасшедшего, для социолога не важно: не в этом для него главный вопрос. То, что для него важно, это — с одной стороны, природа симптомов, согласно которым общество признаёт данного человека сумасшедшим, с другой — это следствия сумасшествия. Если сумасшедший в буйном помешательстве ломает мебель, психиатру не важны ни величина убытка, причиненного этими актами, ни чувства и действия, которые этот факт вызовет у собственника разбитой мебели. И обратно, умственное состояние сумасшедшего важно для общества, а следовательно, и для социолога лишь по причине следствий, которые с ним связаны. Сумасшествие с точки зрения социологической представляется определенным видом умственных состояний, неизбежно или потенциально связанных с определенными актами, чаще всего убыточными для общества или лиц, близких к сумасшедшему»22.
Таково основное различие между точками зрения или объектами психологии и социологии.
Это различие не могут не признать и виднейшие представители «психологической школы» в социологии. «Охотно соглашаюсь, — говорит Тард, — что обычная психология не способна распутать клубок социальных фактов»23.
Отсюда его стремление создать «интерментальную» или взаимную психологию, которая, по его мысли, и должна явиться основной частью социологии. «Я разумею, — говорит он, — не „обычную психологию", к которой можно относиться с заслуженным ею пренебрежением, но то, что я позволю себе назвать в дальнейшем изложении „взаимной психологией" (interpsychologie)... Междупсихология или между-логика являются, в сущности, элементарной социологией, которая одна только и может объяснить социологию сложную или социологию в тесном смысле слова»24. Под объектами последней — социологии в тесном смысле слова — он разумеет определенный вид межпсихических отношений. «Не все междупсихические отношения суть общественные явления, — говорит он. — Для того чтобы быть общественными явлениями, эти отношения должны заключаться в воздействии одного „я" на другое или на другие или предполагать такое воздействие»25.
Как видно отсюда, интерпсихология, или социология, Тарда — наука совершенно отличная от «обычной» или индивидуальной психологии. Объекты, задания, содержание и характер их совершенно различны26.
Сказанного достаточно, чтобы признать, что области явлений, изучаемых психологией и социологией (или интерпсихологией Тар-да), совершенно различны и не дают ни малейшего основания для их смешения или отождествления. «При наложении друг на друга» они не совпадают и не покрываются взаимно27.
Социология и коллективная психология
Что касается отношения социологии к коллективной или социальной психологии, или, как ее иначе называют, к «психологии народов» (Volkerpsychologie), то для решения вопроса надо условиться, что под ней понимается. Изучая то, что фактически дано под этими названиями, мы должны сказать что объекты их если не вполне, то частично совпадают. Так, с точки зрения Сигеле, коллективная психология изучает такие явления человеческого взаимодействия, единицами которого являются индивиды «неоднородные» и «имеющие слабую органическую связь» (толпа, театральная публика, съезды, случайные собрания и т. п.). В таких группах взаимодействие принимает иные формы, чем в агрегатах «однородных и органически соединенных». Это обстоятельство, по мнению Сигеле, служит основой для образования коллективной психологии, отличной от социологии, которая, по Сигеле, якобы изучает только взаимодействие «однородных» и «органически связанных» между собой единиц28.
Такова же точка зрения и де ля Грассери, по мнению которого объектом коллективной психологии служат агрегаты случайные, неорганизованные, не обнаруживающие ни дифференциации, ни координации, ни постоянства отношений. Агрегаты организованные — объект социальной психологии29.
По мнению Г. Лебона, коллективная психология есть наука, изучающая «души рас»30. Большинство итальянцев, помимо коллективной психологии и социологии, различают еще социальную психологию. Так, по Росси, коллективная психология изучает взаимодействие, данное в случайных агрегатах (в «толпе»), возникающее на почве синестезии* (sinestesia collettiva); социальная психология изучает «душу народа или расы», т. е. душу устойчивых агрегатов; социология же является венцом той и другой науки, имея своим объектом «социальное взаимодействие (in concorso sociale mutuamente consentito), сначала бессознательно-автоматическое, а потом все более и более сознательное»31.
* Синестезия — феномен восприятия, состоящий в том, что впечатление, соответствующее данному раздражителю и специфичное для данного органа чувств, сопровождается другим, дополнительным ощущением или образом. Например: «цветной слух».
Близко к этому смотрят на дело Ф. Сквиллаче, Кольмо, Гроппали и др. Тард, как мы видели, вместо коллективной психологии строит психологию интерментальную, отождествляя ее с социологией32.
Из этого краткого обзора понятий коллективной или социальной психологии следует: 1) если она ставит своей задачей изучение всех основных форм взаимодействия между людьми и явлений, возникающих в процессе этого взаимодействия, т. е. то же, что, согласно данному выше определению, изучает и социология, то, очевидно, она сольется с последней, и одно из этих двух названий будет излишним. Которое — совершенно безразлично, ибо суть дела не в названии, а в самом характере науки. В этом случае я предпочитаю название «социология»; 2) если под коллективной или социальной психологией понимают то, что понимают под этими терминами Сигеле, Грассери, Тард, Росси, Сквиллаче и др., то, очевидно, она будет просто-напросто главой социологии как науки, изучающей все основные формы взаимодействия между людьми.
Так разрешается вопрос о взаимоотношении социологии и коллективной, социальной или интерментальной психологии.
Социология и специальные дисциплины, изучающие взаимоотношения людей
Теперь остается рассмотреть взаимоотношение социологии и отдельных социальных наук, изучающих тот же разряд явлений, который изучается и социологией.
В данном случае имеется в виду явление «социальной синестезии», примером которой может быть явление, подмеченное Ф. Верфелем: «Первое, чем воздалось Османской империи за причиненное армянам зло (имеется в виду геноцид армян в 1915г. — В. С.), было внезапное обесценение турецких бумажных денег. .. .Мудре-Чы-экономисты в стамбульских университетах давали сбивчивые объяснения по Поводу этого загадочного и столь внезапного обесценения бумажных денег. Да ведь и поныне ни один премудрый экономист не постиг, что денежное обращение может зависеть от того, как котируются обществом моральные ценности» (Верфель Ф. Сорок дней Муса-дага. Ереван, 1988. С.135). —Прим. комментатора.
Возьмем ли мы политическую экономию, или науку права, или науку о религии, или дисциплину, изучающую искусство, — все они, как и другие «социальные» науки, изучают явления человеческого взаимодействия. Dupreel вполне правильно указывает на то, что «основные понятия права сводятся к понятию социального отношения» (или взаимодействия). Отношение вверителя к должнику, господина к рабу, супруга к супругу — все это частные виды межчеловеческих взаимоотношений или взаимодействий. «Явление собственности представляет не простое отношение хозяина к вещи, но отношение между собственником и другими членами общества». То же приложимо и к явлениям, изучаемым административным, государственным, уголовным правом и т. д. Короче — «всякое правовое отношение — это вид социального взаимоотношения, рассматриваемый со специальной точки зрения»33. Л. И. Петражиц-кий прекрасно показал, что сами объекты права суть человеческие акты (делания, неделания и терпения), взаимные акции и реакции людей между собою34. Короче, наука права изучает специальный вид явлений человеческого взаимодействия.
То же может быть сказано и о политической экономии. Объект последней — совместная хозяйственная деятельность людей35, т. е. определенный вид взаимодействия людей в сфере производства, обмена, распределения и потребления материальных благ. Такие явления, как взаимоотношения спроса и предложения, как отношения, возникающие на почве ценности, как само явление ценности и т. д., по справедливому указанию Дюпрееля, суть частные виды социальных отношений или взаимодействия людей36.
То же может быть сказано и о других социальных науках: о науке нравов, морали или этике, науке о религии, об искусстве и т. д. Наука нравов изучает коллективные способы мышления и действования людей. Мораль — определенный вид человеческого поведения и дает рецептуру должного взаимоповедения; эстетика изучает явления взаимодействия, складывающиеся на почве обмена эстетическими акциями и реакциями (между беллетристом и читателем, актерами и зрителями, художником и толпой, пианистом и слушателями и т. д.). Наука о религиозных явлениях имеет своим объектом процессы взаимодействия верующих, объединенных общностью верований, идей и чувств, превращающей верующих в коллективное целое, называемое церковью, и т. п.37
Короче, так называемые «социальные науки» изучают тот или иной вид взаимодействия людей.
Раз дело обстоит так, раз объекты социологии и социальных наук если не вполне, то частично между собой тождественны, спрашивается: в каком же отношении стоит к ним социология? Является ли она простым ярлыком, обозначающим совокупность всех социальных дисциплин, или же она имеет самостоятельное существование как независимая, не сливающаяся ни с одной из социальных наук отрасль знания?
Что касается основных взглядов, данных в социологической литературе по этому вопросу, то их можно разделить на две-три главные группы: 1) взгляд, считающий социологию лишь corpus всех социальных наук (социология представляет простой термин, означающий совокупность всех отдельных наук, изучающих мир социальных явлений); 2) взгляд, отводящий социологии в качестве ее объекта определенный вид социального бытия, не изучаемый другими науками, и 3) взгляд, признающий социологию самостоятельной наукой, которая изучает наиболее общие родовые свойства явлений человеческого взаимодействия.
Рассмотрим каждый из этих взглядов. Примером первой точки зрения могут служить первоначальные мнения Дюркгейма и его сотрудника Фоконне. «Социология, — говорят они, — есть и может быть лишь системой, corpus социальных наук»38.
Примерами второй точки зрения могут служить мнения Зиммеля, Бугле, Гумпловича и др.
Третья точка зрения, разделяемая едва ли не большинством социологов, представлена М. М. Ковалевским, де Роберти, де Грее-фом, Уордом, Морселли, Эллвудом, Кареевым, Дюркгеймом (в позднейшую стадию), Борисом и др.
Остановимся на этих взглядах. Мотивы первого мнения таковы. «Социальный мир, — пишут Дюркгейм и Фоконне, — есть мир бесконечный, о котором нельзя составить ясного, неискаженного представления, пытаясь охватить его разом и во всей полноте, ибо в таком случае надо заранее согласиться на ознакомление с ним лишь в главных, общих очертаниях, надо удовольствоваться самым смутным познанием его. А потому необходимо, чтобы каждая часть его изучалась отдельно; каждая из них достаточно обширна для того, чтобы быть предметом целой науки»39.
Эти мотивы правильны. Разделение труда между науками в целях более детального изучения явления — вещь необходимая и неизбежная. Но отсюда вовсе не следует то заключение, которое делают авторы цитаты. Специализация и дифференциация наук, как увидим ниже, не только не исключают, а, напротив, требуют синтетическую науку, обобщающую основные результаты анализа; во-вторых, если бы социология была только простым corpus социальных наук, то она превратилась бы в пустое слово, в этикетку, напрасно вводящую в заблуждение наивных людей. В качестве такой этикетки, лишенной собственного содержания, она была бы совершенно излишней. «В результате явилось бы только новое имя, между тем как все обозначаемое им уже установлено по своему содержанию и своим отношениям или же вырабатывается в границах старых областей исследования»40.
Как видим, первый взгляд приходится отвергнуть.
Обратимся ко второму. Этот взгляд сходен с третьим в том, что оба они признают социологию как самостоятельную дисциплину, не сливающуюся с другими специальными науками о социальных явлениях. Различие их между собою состоит в том, что второе из указанных выше решений обосновывает эту самостоятельность социологии на своеобразии ее объекта; этим объектом должны быть явления, не изучаемые другими социальными науками. Социология должна иметь «свой угол» для исследования. Это своеобразие объекта социологии дает ей автономность и превращает ее в специальную же дисциплину, отличную от всех остальных социальных наук. Третий взгляд, в отличие от второго, обосновывает самостоятельность социологии не на том, что она должна обрабатывать «свой клочок», не вспахиваемый и не разрабатываемый другими дисциплинами, но на том, что существование специальных наук, изучающих отдельные стороны мира человеческого взаимодействия, делает необходимой науку, которая изучала бы родовые свойства, общие всем явлениям или сторонам человеческого взаимодействия.
Ее объектом являются те же явления, части которых изучаются специальными науками, но под иной точкой зрения: социология берет их во всей их целокупности, глобально и фиксирует свое внимание лишь на том, что между ними есть общего, свойственного всем видам социальных явлений. Воспользуемся аналогией. На фабрике каждый рабочий имеет свое дело и выполняет ту или иную специальную функцию. Однако это разделение труда не только не делает ненужной работу директора или правления, которое ведает всем предприятием, устанавливает общий план работ и сметы, наблюдает и координирует работы всех специалистов и рабочих, короче, ведает фабрикой как целым единством, но, напротив, требует такой систематизирующей и синтезирующей деятельности. Без нее все дело пойдет вкривь и вкось и фабрика развалится. То же применимо и к области взаимоотношения социологии и частных социальных наук. Роль специалистов здесь играют последние, роль правления или директора — социология. Таково обоснование автономности социологии согласно третьему из указанных взглядов.
Рассмотрим каждый из них. В качестве наиболее типичного примера второго решения возьмем теорию Зиммеля. По его мнению, объектом социологии являются формы общения. Вся «материя» социальных явлений, говорит он, уже захвачена и изучается другими социальными науками. Здесь социологии нечего делать. Если, однако, она хочет жить самостоятельно, она должна иметь свой «клочок» для разработки. Единственным подобным «клочком», не разрабатываемым другими дисциплинами, являются сами «формы общения», которые до известной степени независимы от «материи» или «содержания» явлений взаимодействия. Подобно тому как одни и те же геометрические формы, например шар, могут быть наполнены разным содержанием, и обратно — одно и то же содержание (материя) может заключаться в различных геометрически пространственных формах, — так одни и те же формы общения или взаимодействия людей могут в одном случае выступать с одним содержанием, в других — с другим, и обратно. «В общественных группах, самых несходных по целям и по всему их значению, мы находим все же одинаковые формы отношения личностей друг к другу. Главенство и подчинение, конкуренция, подражание, разделение труда, образование партий, представительство, одновременное развитие сомкнутости внутри и замкнутости вовне и бессчетное множество других явлений встречаются в государственном общежитии и в религиозной общине, в шайке заговорщиков и в экономическом товариществе, в художественной школе и в семье. Как бы ни были многообразны интересы, которые вообще приводят к этим обобществлениям, — формы, в которых они совершаются, могут быть одинаковы. И с другой стороны: одинаковый по содержанию интерес может представиться в весьма разнообразно оформленных обобществления:, например, экономический интерес реализуется путем конкуренции и путем планомерной организации производителей; тождественные религиозные жизненные содержания требуют где свободной, где централистской формы общежития; интересы, заложенные в основе отношений полов, находят удовлетворение в необозримом многообразии семейных форм» и т. д.41
«Социология, — продолжает Зиммель, — как учение об общественном бытии человечества, которое и в бесконечно многих других отношениях может быть объектом науки, относится таким же образом к остальным специальным наукам, как к физико-химическим наукам о материи относится геометрия»42.
Такова сущность точки зрения Зиммеля. Сходна с ней позиция и Бугле43.
Другие социологи, в принципе стоя на той же позиции, в качестве особого объекта социологии выдвигают другие признаки. Так, Гумплович видит такой объект социологии «в движениях человеческих групп и в взаимном влиянии их друг на друга»44.
Приемлемо ли, спрашивается, такое решение вопроса о взаимоотношении социологии с остальными социальными науками?
И да, и нет. Поскольку явления, называемые Зиммелем «формой общения», охватывают совокупность свойств, принадлежащих всем различным «по содержанию» явлениям человеческого общения, постольку его позиция приемлема; но она в этом случае сводится к третьей точке зрения. Поскольку же под формами общения разумеется класс явлений sui generis, не изучаемый другими науками и делающий социологию специальной наукой, подобной другим социальным наукам, поскольку социология в этом случае является не наукой «генерализирующей» (по выражению Риккерта) или наукой «номотетической» (по терминологии Виндельбанда)*, а дисциплиной частной, обрабатывающей «частичный уголок» явлений взаимодействия людей, постольку точку зрения Зиммеля придется отвергнуть.
* Понятие «номотетического» и «генерализующего» метода введено в науку В. Виндельбандом и развито Г. Риккертом.
«.. .опытные науки, — по мнению Виндельбанда, — ищут в познании реального мира либо общее, в форме закона природы, либо единичное, в его исторически обусловленной форме; они исследуют, с одной стороны, неизменную форму реальных событий, с другой — их однократное, в себе самом определенное содержание. Одни из них суть науки о законах, другие — науки о событиях; первые учат тому, что всегда имеет место, последние — тому, что однажды было.
Допустим, что Зиммель прав, что «формы общения» действительно даны как нечто отличное от материи или содержания явлений общения. Допустим, далее, что для изучения первых будет создана особая наука. Что из этого следует? Только то, что к числу существовавших специальных наук прибавится еще одна специальная. Но отсюда вовсе не следует, что не нужно «генерализирующей» науки об общих свойствах социальных явлений; не следует и то, что эта добавочная специальная дисциплина может выполнять функции «генерализирующей» науки или встать на ее место. Появление такой добавочной ветви знания соответствовало бы увеличению рабочих специалистов фабрики добавочным рабочим специалистом, но оно отнюдь не покрывало бы собой потребности предприятия в директоре или в правлении. Без последних, выполняющих направляющие, «генерализирующие» функции, предприятие не может обойтись. Подобно этому (как сейчас я покажу) без «генерализирующей» дисциплины не может обойтись и совокупность частных наук о явлениях человеческого взаимодействия. Поэтому «социология» Зиммеля, поскольку она была бы специальной дисциплиной, не устраняла и не устраняет необходимость «генерализирующей» науки о родовых свойствах явлений человеческого общения.
Своей попыткой Зиммель в лучшем случае создал бы добавочную частную науку, названную им социологией, и только.
Научное мышление — если позволительно воспользоваться новыми словообразованиями — в первом случае есть номотетическое мышление, во втором — Мышление идиографическое (Винделъбанд В. Прелюдии. Философские статьи и Речи. СПб., 1904. С. 320).
«...Естествознание, — считает Г. Риккерт, — не сможет, во-первых, никогда изложить в своих понятиях все особенности исследуемых объектов, ибо количество их в каждой разнородной непрерывности неисчерпаемо, и, во-вторых, оно "УДет, даже и при самом подробном знании, основанном на каком угодно количестве образованных понятий, всегда видеть несущественное в том, что присуще одному только объекту... По всем основанием мы можем назвать поэтому, естественнонаучный метод генерализующим...» (Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. СПб, 1911. С. 80-81). — Прим. комментатора.
Но и этого фактически нельзя сказать о конструкции германского социолога. Мнимая убедительность зиммелевского построения всецело покоится на метафорических оборотах его терминологии, в частности на излюбленном немцами противопоставлении «формы» и «материи». Эти термины уместны в области художественных явлений, а не в области понятий, имеющих дело с явлениями общения. Стоит проанализировать эти «воззрительные» выражения, и вместо «подкрашенных незнакомок» под ними окажутся чрезвычайно старые знакомые вещи; «форма» превратится в более широкое, обусловливающее понятие (родовое), «материя» — в обусловленное первым видовое понятие. Так, понятие «человек» является формой для понятия «мужчина», а мужчина — материей по отношению к первому понятию. Отсюда вывод: едва ли правильно противопоставление «формы» и «материи» как чего-то совершенно разнородного. Штаммлер, весьма охотно кокетничающий с этими терминами, при попытке отдать себе отчет в них вынужден прийти к этому же выводу и таким образом лишить свои построения прелести «новизны»45.
То же приходится сказать и о зиммелевском противопоставлении материи и формы. Его построения в этом смысле или принципиально негодны, или же сведутся к тому, что «формы» Зиммеля представят обусловливающие понятия, «материя» — обусловленные. Принципиально негодны они в силу необоснованности аналогии с геометрическими формами. Геометрия может и должна говорить о формах, ибо она имеет дело с пространством. Ее объект по существу «воззрительный». В явлениях же общения людей положение вещей совершенно иное. Разве власть или подчинение, разделение труда или конкуренция имеют какую-нибудь воззрительно-про-странственную форму? Треугольны они или круглы? Широки или узки? Плоски или выпуклы? Эти категории совершенно неприложи-мы к этим понятиям, как неприложимы они и к дифференциации, к солидарности и т. д. А ведь, раз проводится аналогия, должны же они иметь какое-либо сходство! Здесь его нет, поэтому все аналогии с шаром и т. д. приходится признать простыми метафорами, лишь затемняющими, а не уясняющими суть дела.
Совершенно ошибочным, далее, является положение, будто бы могут быть одни и те же формы общения с совершенно различным содержанием, и обратно — одно и то же содержание общения в различных формах. Прекрасное подтверждение этой ошибочности дает не кто иной, как сам Зиммель на протяжении всего курса своей Социологии.
Перед нами «форма общения» в виде явлений властвования и подчинения. Спрашивается, тождественна ли она в деспотии и в современной республике при властвовании одного неограниченного монарха над группой и при властвовании двоих или народных представителей над гражданами? История нам ясно отвечает на этот вопрос, и отвечает отрицательно. Так же отвечает и сам Зим-мель. Властвование одного над группой имеет совершенно иную «форму», чем властвование двоих, взаимоотношение властителя к подчиненным, его природа, его функция — совершенно различны во всех этих случаях46.
От мнимой тождественности «форм общения» при различных содержаниях ничего не остается, кроме слова «властвование» да общих, родовых, признаков взаимоотношения власти к подвластным.
То же можно видеть и на анализе других «форм общения», исследуемых Зиммелем47.
Вот почему его тезис: одна и та же форма общения может наполняться различным содержанием, и обратно — либо абсолютно ложен, либо в лучшем случае этот тезис должен быть понимаем так: родовое явление (например, властвование) может распадаться на виды. Родовое явление (или соответственное родовое понятие) условно называется формой, видовое — материей. При таком понимании понятие социологии Зиммеля, как выше было указано, сводится к третьему из указанных взглядов: социология как наука о формах общения, под которыми разумеется совокупность отношений наиболее общих и родовых, свойственных каждому явлению взаимодействия людей, есть наука, изучающая эти родовые свойства процессов общения.
Так фактически дело и обстоит. Зиммель глубоко ошибается, когда думает, что «формы общения», изучаемые его социологией, не изучаются другими социальными науками и не являются «материей» последних. Разве то же явление властвования и подчинения не составляет предмет изучения науки государственного права? «Власть и государство», понятия «власти», «межвластных отношений», «форм и видов властвования» и т. п. — разве все это не главы этой науки, которые можно встретить в любом курсе государственного права?48
«Формы общения», называемые им Die Treue и Dankbarkeit*, точно так же изучаются в качестве «материи» в ряде социальных наук (например, явления обмена, спроса и предложения изучаются политической экономией); солидарность и разделение труда одинаково изучаются и этикой, и наукой о государстве, и политической экономией; влияние числа на организацию группы составляет предмет демографии и т. д.49
* «Верность» и «благодарность» (нем.). — Прим. комментатора.
Короче, социология Зиммеля имеет своим объектом явления, изучаемые рядом частных социальных наук; поэтому его положение, что социология должна обрабатывать «свое поле», не обрабатываемое другими отраслями знания, им не доказано. Отсюда вывод: поскольку он обосновывал автономность социологии на только что указанной предпосылке, ему этой автономности доказать не удалось.
Вывод из всего сказанного о конструкции Зиммеля таков:
1. Если бы ему удалось выделить для социологии вид взаимодействия, не изучаемый другими дисциплинами, то это означало бы лишь создание добавочной специальной отрасли знания, нисколько не делающей ненужной «генерализирующую» науку в смысле третьего, указанного выше взгляда.
2. Собственная концепция Зиммеля, построенная на противопоставлении «формы» и «материи», ошибочна: неверно его утверждение, что одна форма общения может иметь различное социальное содержание; неверно, что одна и та же «социальная материя» может проявляться в различных формах общения; неверно его положение, что явления, называемые им «формами общения», не изучаются другими социальными науками; наконец, лишена всякой основы аналогия «форм общения» с геометрически пространственными формами.
3. Какой-нибудь смысл и содержание операции Зиммеля с «формой» и «материей» могут иметь только в том случае, если эти термины понимать в смысле явлений и понятий обусловливающих, родовых (форма), и обусловливаемых, видовых (материя). А в этом случае концепция Зиммеля сводится к третьей из указанных выше точек зрения относительно взаимоотношения социологии и частных социальных наук.
Все сказанное о Зиммеле с соотвс!ствующими изменениями применимо и к другим авторам, примыкающим ко второму из указанных выше взглядов.
Обратимся к рассмотрению третьего решения. Оно гласит: социология есть наука, изучающая наиболее общие свойства явлений взаимодействия людей, отдельные виды или стороны которых изучаются специальными, так называемыми социальными науками.
Такой ответ сразу же вызывает ряд вопросов: нужна ли такая наука? Не будет ли она простым ярлыком для всего corpus социальных наук? Не обречена ли она, по сути дела, на дилетантство и поверхностность? Такие и подобные возражения раздавались и раздаются. Остановимся на них.
Я не раз выше указывал, что дифференциация наук не только не исключает, но, напротив, требует существования «генерализирующей» науки.
1. Это положение основывается прежде всего на том, что там, где дан ряд явлений, распадающихся на несколько видов, там должна быть дана и наука, изучающая общеродовые свойства данного разряда явлений. Здесь вполне применима теорема Л. И. Петражицкого, гласящая: «Если есть п видов сродных предметов, то теоретических наук, вообще теорий должно быть и 1; например, при наличности 2-х видов требуется 2 1=3 науки; при наличности 3-х видов — 4 науки и т. д.»50. Такое требование вытекает из принципа адекватности теории. Растения и животные — это два вида, принадлежащие к общему роду организмов; наряду с их специфическими свойствами они имеют и общие свойства. Поэтому наряду с ботаникой и зоологией дана третья наука — общая биология, имеющая своей задачей исследование этих общих, родовых свойств явлений жизни.
То же применимо и к социологии. В целях лучшего и детального изучения явлений социальной жизни здесь необходима специализация наук; каждая из специальных дисциплин будет изучать и изучает частный вид явлений человеческого взаимодействия (см. выше). Но все эти виды как частные случаи родового факта — человеческого взаимодействия — должны иметь и ряд общих свойств. Изучение их требует «генерализирующей» науки об этих родовых свойствах; такой дисциплиной является социология. К числу п частных социальных наук, изучающих п видов социального явления, должна присоединиться n l-я наука — социология.
2. Бытия такой «генерализирующей» науки требует и принцип экономии сил*. Вместо того чтобы каждая частная наука говорила о законах и отношениях, имеющих место не только в пределах изучаемых ею явлений, но и в ряде других видов данного рода, научно экономнее и правильнее будет, если такие законы и отношения будут сразу формулированы в применении ко всем видам явлений, где они имеют место. Ценность положения «сигары в 10 лотов весом притягиваются прямо пропорционально массе и обратно пропорционально квадрату расстояния» равна нулю, хотя это положение и правильно. Совсем иначе обстоит дело с положением «все тела притягиваются прямо пропорционально массе», и т. д. Это положение Ньютона поистине было великим открытием, и прежде всего с точки зрения экономии сил51.
* Имеется в виду «принцип экономии мышления», разработанный Р. Авенариусом, Э. Махом, В. Вундтом. — Прим. комментатора.
Множество частных случаев оно свело к общему явлению; частное проявление отношений тяготения, замечавшееся в отдельных случаях, оно сделало родовым свойством материи вообще. И в этом его громадное значение. С точки зрения экономии сил, всякое превращение частного случая в общий факт, видового явления или свойства в родовое — раз такое превращение соответствует действительности — будет научным выигрышем. В силу этого принципа не только возможна, но и методологически необходима социология, ставящая своей целью изучение родовых свойств явлений взаимодействия. Учение о таких свойствах было бы большим приобретением с точки зрения экономии сил.
3. Существования социологии в этом смысле требуют и сами интересы специальных наук. Нет сомнения, что социология как наука индуктивная неразрывна с частными науками, анализирующими мельчайшие факты социального взаимодействия, и только от них и через них она получает данные для формулировки своих обобщений. В этом смысле частные дисциплины могут быть названы видами специальной социологии. Поэтому ее прогресс зависит от прогресса первых.
Но если верно это, столь же верно и обратное положение, что прогресс специальных наук зависит от прогресса социологии. Duprat прав, говоря: «Социология столь же необходима для прогресса специальных наук, как эти последние для прогресса самой социологии»52. Различные разряды явлений взаимодействия, изучаемые отдельными науками, например явления экономические, религиозные, правовые, эстетические и т. д., в действительной жизни не отделены друг от друга, а неразрывно связаны и влияют одни на другие. «Заработная плата рабочих, например, зависит не только от отношений между спросом и предложением, но и от известных моральных идей. Она падает и подымается в зависимости от наших представлений о минимуме благополучия, которое может тревовать для себя человеческое существо, т. е. в конце концов от наших представлений о человеческой личности». (Связь идей и экономических фактов.) Формы политического устройства связаны и зависят от числа и плотности населения53. Разделение труда определенным образом связано с явлениями солидарности54. Экономическая организация общества зависит часто от форм религиозных верований55. Географические условия определенным образом влияют и на организацию производства, и на строй семьи, и на обычаи народа56, и т. д. Короче, в подлинной действительности все явления взаимодействия людей одни с другими связаны.
Поэтому если экономист ограничился бы только экономическими явлениями, игнорируя и не учитывая явления неэкономические и влияние последних, то вместо законов, формулирующих действительные отношения экономических явлений, он дал бы лишь воображаемые законы, не способные совершенно объяснить подлинные экономические процессы. А раз это так, то ему волей-неволей приходится быть уже не только специалистом-экономистом, но и социологом, координирующим отношения основных форм социальной жизни. То же mutatis mutandis применимо и ко всякой специальности. Так или иначе координирования и установления взаимоотношений между различными классами социальных явлений не избежать любому специалисту. Волей-неволей он здесь вынужден выступать как социолог и как «не специалист».
Мало того, уже само выделение определенной стороны социального бытия, например религиозной, в качестве особого объекта из общего комплекса социальных явлений предполагает наличность общего понятия социальных явлений, их основную классификацию, черты сходства и различия членов этой классификации с выделяемым членом и т. д., и т. д. Без этих предпосылок и без правильного разрешения этих задач немыслимо ни правильное определение изучаемого вида социальных явлений (напр., права, религии, хозяйства и т. д.), ни верное определение взаимоотношений между ним и другими видами явлений общения, ни правильная формулировка основных закономерностей, данных в правовой, экономической, религиозной и других областях исследования. Значит, каждый специалист есть всегда и социолог и не может не быть им. И если социологии бросают упрек в дилетантизме ввиду того, что невозможно-де охватить все стороны общественной жизни, то тот же упрек и с тем же правом можно бросить любому специалисту, ибо и специалист явно или тайно неизбежно должен быть социологом. Различие здесь будет лишь в том, что «специалисту» приходится разрешать все эти общие вопросы «по случаю»; ad hoc, «с кондачка»; социология же как наука, специально занимающаяся этими проблемами, будет разрешать и разрешает их планомерно, систематически. В первом случае при поспешном разрешении больше шансов впасть в ошибку, во втором — меньше.
Не этим ли объясняются «неудачи» специальных дисциплин, большинство которых до сих пор еще ищет определения своего объекта? Конечно, социолог не будет решать указанные вопросы одним приемом, независимо от данных специальных наук. Но если успех его работы обусловлен прогрессом последних, то, с другой стороны, как видно из сказанного, и прогресс последних зависит от совершенства социологии. В этом убеждают нас и история социологии, и история специальных наук. Совершенствование последних влекло за собой улучшение социологии, и обратно — сам факт обоснования и развития последней вызвал в итоге почти во всех частных науках настоящую революцию. Неоспоримым фактом развития их за последние десятилетия является тенденция «социологизирования» последних. И наука о праве, и наука о хозяйстве, и дисциплины, изучающие явления религиозные, эстетические, психологические, язык, нравы, обычаи, движение народонаселения и т. д., — все они за эти десятилетия в большей или меньшей мере «социологизировались», прониклись обще-социологическими принципами и понятиями, соответственным образом перекрасились, короче — не избегли влияния этой дисциплины. «Социологизм» специальных наук — знамение времени. Этот факт достаточно убедительно говорит о неразрывной связи между первыми и последней, о взаимной обусловленности их совершенствования и взаимной заинтересованности в существовании и развитии каждой.
Вот почему вполне правильно утверждение, что сами интересы специальных наук требуют существования генерализирующей науки в форме социологии. Вот почему Orgaz вполне прав, говоря, что если в наше время в самой социологии под влиянием школы Дюркгейма наблюдается тенденция разработки «специальных» социологии, то эта тенденция не только не исключает, а, напротив, требует развития генерализирующей или общей социологии, унифицирующей явления «философски» (Вормс), «методологически» (школа Дюркгейма), «субстанциально» (органико-реалистическая школа)57.
Вот почему прав и Maupas, настаивающий на методологической ценности социологии. «Исключая специфические области социальной реальности, социология может иметь лишь генеральный характер. Отныне она имеет своим объектом проблемы методологические, общие всем социальным наукам; ее миссия — систематизировать результаты, добытые последними. Позже она может ставить и новые проблемы, которые, выходя из пределов специальных наук, позволили бы ей, как физике, дать обобщения, дающие знания о субстанциальной реальности основного социального факта»58.
4. Вообще говоря, положение социологии по отношению к частным дисциплинам то же самое, что и положение общей биологии по отношению к анатомии, физиологии, морфологии, систематике и к другим специальным биологическим отраслям знания59, положение общей части физики — к акустике, электрологии, учению о свете и т. д.; положение химии — по отношению к химии органической, неорганической и т. п. Поэтому тот, кто вздумал бы говорить, что социологии как единой науки нет и не может быть, а есть только специальные науки, — тот должен был бы доказать, что нет физики как общей и единой науки, нет общей биологии, общей химии и т. д.60
Впрочем, такие голоса сейчас перестали звучать: социология уже вышла из того состояния, когда можно было оспаривать ее право на существование. Теперь это существование факт, и право на него у социологии несомненно.
Таково решение вопроса об отношении социологии к частным социальным наукам. Как я уже сказал, на этой позиции в данном вопросе стоит большинство социологов61.
На этом мы можем окончить предварительную характеристику социологии. Выше я кратко ответил на три основных вопроса: 1) какие явления социология изучает, 2) почему эти явления требуют для своего изучения создания специальной дисциплины, 3) каково взаимоотношение социологии и других научных дисциплин, как социальных, так и физико-химических, биологических и психологических.
Более детально и более определенно физиономия социологии выяснится в последующих главах данной работы. |