Исторические науки

Все эти мировоззренческие новшества с необычной остротой проявились в Восточной Европе, выдвинув в авангард политических изменений в этой части Земного шара особую социальную группу, которая специализировалась на обосновании и распространении идей и мобилизации масс на службу той или иной идеологии. Таких людей, отдаленно напоминающих западных интеллектуалов, в Восточной Европе называют интеллигенцией.

Национальная идея и стала одной из тех, при помощи которых интеллигенции удалось наиболее эффективно овладеть массами. Как мы дальше увидим, концепция нации дала совершенно неожиданный ключ не только к познанию общ ест ва, но и к руководству его поведением.

283

Концепция нации

Сегодня понятие нации является настолько распространенным, что нам трудно себе представить, насколько туманными были представления о нациях в начале XIX в., в пору их медленного, постепенного формирования в Восточной Европе да и во многих других регионах Земного шара. Сказанное вовсе не означает, что до той поры народы не замечали между собой никаких различий. Люди всегда были душевно привязаны к родной земле, ее языку, обычаям и традициям. Но до определенного времени все эти этнические особенности не становились главным критерием, при помощи которого человек отождествлял себя с той или иной группой себе подобных. Правовые и социально-экономические отличия — отличия между сословиями феодального общества, т. е. внутри народа — считались более важными, чем отличия между народами. Иными словами, украинский, русский, польский дворянин чувствовал общность с дворянами в других странах в гораздо большей степени, чем с крестьянами или мещанами в своей собственной. И лишь в XIX в. возникает новое чувство, основанное на общности языка и культуры. В Украине, как и повсюду в мире, возникновение и постепенное распространение идеи нации, основанной на этническом родстве, становится одной из главных тем Новой истории.

Подспудно вызревая в недрах европейского общества XVIII в., идея нации впервые обнаружила себя во время событий Великой французской революции, ознаменовавшей распад феодальной и рождение новой политической и социально-экономической системы, в которой массы начинают играть более активную роль. Под влиянием этой идеи все больше европейцев начинают воспринимать мысль о правах личности и постепенно приходят к убеждению, что носителем суверенитета является народ, а не его правители. И народ, простой народ наконец-то занимает подобающее ему место в умах: его речь, его обычаи, его традиции начинают цениться превыше всего, и из соединения этих ключевых элементов со временем возникает чувство национальной общности, национальное самосознание.

Убедительные обоснования важности местных языков и фольклора приводил в своих трудах немецкий философ Иоганн Гердер.

гласил, что человеческая цивилизация существует не в универсальных и общих для всех, а в национально-своеобразных проявлениях; каждое проявление должно быть неповторимым, а его оригинальность состоит в духе и языке нации. Человек по своей природе и истории — прежде всего член некоей национальной общности и лишь как таковой действительно может быть творцом».

Среди интеллигенции Восточной Европы, пребывающей под прессом империй, взгляды Гердера нашли особенно горячий отклик. И именно интеллигенция, развивая и распространяя идею нации, сделала ее достоянием восточноевропейских народов.

Впрочем, каждый из этих народов прошел свой путь становления национального сознания, часто во многом отличный от других. И все же современные ученые говорят о существовании трех основных этапов развития национальных движений в Восточной Европе, в каждом из которых обнаруживают ряд сходных черт.

На первом, так сказать, «ностальгическом» этапе небольшая группа ученых собирает исторические документы, фольклор и предметы старины, чтобы сохранить хотя бы память о своем народе, который, как они полагают, вскоре должен вовсе исчезнуть с лица земли, поглощенный имперской культурой.

Второй — «культурнический» этап, или этап «возрождения»,— обычно сопровождается неожиданным и бурным интересом к местным языкам, все более широком использовании их в литературе и образовании.

Наконец, третий этап — политический: появляются национальные политические организации и выдвигаются национально ориентированные требования, в той или иной степени включающие требование политического самоопределения. Как мы убедимся, в эту общую модель хорошо вписывается эволюция украинского национального самосознания.

И нтеллигенция

Невозможно вполне понять, как шло развитие и распространение новых идей, что все глубже проникали в сознание украинцев, без осознания той роли, которую сыграли в этом процессе «новые люди», или интеллигенция (как уже было сказано, этот термин лишь очень приблизительно соответствует западному понятию «интеллектуал»).

285

тельно немногих людей, которым удавалось получить высшее образование. В более узком, но исторически более весомом смысле интеллигенцией называли тех, кто по идейным соображениям посвятил себя улучшению доли народа, т. е. крестьянства — его культурного, социального и политического положения.

«Новизна» интеллигенции проявилась сразу в нескольких аспектах. В отличие от всех современных и предшествовавших ей социальных групп интеллигенция рассматривала общественную жизнь не с точки зрения конкретных прав, привилегий и обязанностей, а в терминах той или иной идеологии. Не глазами дворянина, мещанина или крестьянина смотрел интеллигент на современное ему общество — нет, он был убежден, что кругозор его гораздо шире, что он видит общество в целом и понимает интересы всех его членов. Со временем чуть ли не обязательной приметой интеллигента стала критика существующего строя, так что многие из них целиком посвятили себя борьбе за его изменение — причем любой ценой и не считаясь ни с какими средствами.

В Российской империи, как и во всей Восточной Европе, появление интеллигенции было событием, значение которого трудно переоценить. Особенно это касалось таких обществ, как украинское, которые утратили свою дворянскую элиту, ставшую жертвой ассимиляции имперской культурой и добровольно перешедшую на службу империи. Отныне именно интеллигенция будет обеспечивать украинцев культурным, а со временем и политическим, руководством на протяжении всего нового и новейшего периодов их истории.

Как и следовало ожидать, интеллигенция появилась прежде всего в городах, и особенно университетских. Так, первым центром украинской интеллигенции стал Харьков — первый украинский университетский город в Российской империи.

Харьковский университет был основан в 1805 г., и история его создания весьма примечательна, ибо резко отличается от истории возникновения университетов в других украинских городах — обыкновенно по инициативе имперских правительств и для подготовки высококвалифицированных «слуг империи».

Социальной средой, из которой происходило первое поколение украинских интеллигентов, было прежде всего дворян-

286

ство, которое в свою очередь вело происхождение от казацкой старшины. Впрочем, среди первых украинских интеллигентов не было богатых и влиятельных аристократов, которые имели связи в Петербурге и легко могли занимать высокие посты в имперской бюрократии. Наоборот, это были, как правило, обедневшие дворяне, чьи приходящие в упадок имения не давали средств к существованию, заставляя добывать их интеллектуальным трудом. Кроме того, небольшая часть первого поколения интеллигентов состояла из сыновей священников, мещан и казаков. Выходцы из крестьянства до 1861 г. попадались среди интеллигентов лишь как исключение. Общая численность интеллигенции в Украине, как и повсюду в Восточной Европе, была довольно небольшой. Харьковский университет со времени его основания и до 1861 г. закончили 2800 человек, а количество выпускников нового, более крупного университета в Киеве к этому времени достигло 1,5 тыс. Но и в этой узкой высокообразованной среде весьма немногие проявляли интерес к сугубо украинским делам. Таким образом, те, кто пробудил в украинцах чувство национального самосознания, едва ли составляли и тысячную долю населения Украины.

Интеллигенция объединялась в так называемые кружки — маленькие постоянные группы, члены которых время от времени обсуждали различные философские и идеологические темы. Часто кружки собирались вокруг журналов, дававших трибуну своим единомышленникам. Надо сказать, что связи и общение интеллигентов за пределами их кружков и вообще за пределами образованного общества были весьма ограниченными — в особенности им недоставало знания того самого народа, т.

287

«Строительные блоки» национальной идентичности

Хотя сами «новые люди» происходили из среды образованных дворян и чиновников, они не чувствовали себя своими среди имперской элиты, мало интересовавшейся вольнодумными суждениями. Чувствуя все большее отчуждение от «верхов», интеллигенты с тем большей ностальгией обращали свои взоры ко столь долго презираемым «низам», припадали к забытым истокам своего народа.

В этом предпочтении их еще более укрепляло влияние западных идей. В теориях Гердера восточноевропейские интеллигенты с готовностью усматривали самый живой, практический смысл. Увлеченность немецкого философа крестьянской культурой совпала с модным тогда духом романтизма, который во многих отношениях явился интеллектуальным бунтом против просветительства XVIII в. Последнее, с его культом рациональности, универсальности и единообразия, было прямым идейным вдохновителем создателей как габсбургской, так и Российской империй. Романтизм же, захвативший воображение восточноевропейской интеллигенции, всему этому противопоставил культ страсти и непосредственности, исконности и самобытности.

Привлекая внимание к неповторимым чертам различных народов мира «в их естественном состоянии и среде обитания», идеи Гердера и романтиков положили начало концепции национальной самобытности и тем самым обеспечили средства, при помощи которых представители каждой нации стали уже на свой страх и риск определять ее характерные особенности.

В этом своем поиске украинская, как и всякая другая восточноевропейская интеллигенция, сосредоточила главное внимание на таких неповторимых чертах своего этноса, как история, фольклор, язык и литература. Разумеется, приступая к изучению этих предметов, украинские интеллигенты не имели еще сколько-нибудь разработанного, заранее обдуманного плана создания концепции украинской национальной идентичности. Если бы их спросили, зачем они собирают старинные манускрипты, записывают полузабытые народные песни, подражают крестьянской речи и предаются прочим «чудачествам», то многие из них, по-видимому, добродушно признали бы свои занятия чем-то вроде хобби — не только безобидного, но и весьма достойного и романтичного, обусловленного местным патриотизмом, ностальгическим пристрастием к неповторимому исчезающему миру. И тем не менее результат этих любительских упражнений превзошел все ожидания: во всяком случае образовалась некая избранная

288

ЇЙІ^та «посвященных», отныне, как им казалось, твердо ЗМцощих в чем именно состоит «особый дух» украинской Х—вгуры'.

•создания подобных книг интеллигенция развивает и оттачивает и сам украинский язык — важнейшее средство объединения всех украинцев и создания чувства духовного братства. Отсюда и та исключительная роль, которую на раннем этапе строительства украинской нации играет литература.

Воссоздание национальной истории. Цругим занятием, которое внесло столь же огромный, если не больший, вклад в становление национального сознания во всем мире, явилось изучение национальной истории. Чтобы испытывать чувство духовной общности, люди в то время непременно хотели быть уверены, что у них была и общая историческая судьба. Более того, судьба эта обязательно должна была быть славной и необычайной, дабы вселять чувство гордости. Человеку свойственно чем-то гордиться — и он охотно идентифицирует себя с нацией, которая тем лучше, чем древнее: приобщение ко многовековой истории вселяет чувство непрерывности и веру в то, что печальное настоящее нации (и причисляющего себя к ней индивида) — не более чем преходящий эпизод. Славное и древнее прошлое полезно также в качестве аргумента в споре со многочисленными скептиками, которые, предположим, заявляют, что та или иная нация никогда не существовала, что это новое и искусственное образование — в то время как националистически настроенные авторы предпочитают говорить о воссоздании, возрождении. Собственно, последним и занимались первые Историки наций. Потому не удивительно, что именно они оказались в авангарде процесса национального строительства — как в Украине, так и в других странах.

Уже в конце XVIII в. среди дворянской интеллигенции Левобережья появляются первые признаки усилившегося

•интереса к истории, и особенно истории казачества. Результатом стало появление исторических трудов нескольких ' яотомков давних старшинских фамилий. Выйдя в отставку

•<У царской службы, эти люди всецело посвятили себя собира-ІЮ и публикации исторических материалов. Многие из этих )астных антикваров и местных патриотов были бы крайне «влены, если бы узнали, сколь пышную поросль дадут взлетные ими саженцы.

28»

Среда таких историков-любиггелей (все от писали по-русски) наибольшего внимания заслуживают Василь Рубан («Короткая летопись малороссийская», 1777 г.), Опанас Шафонский («Черниговского наместничества топографическое описание», 1786 г.), а также молодой и весьма патриотически настроенный Якив Маркович («Записки о Малороссии», 1798 г.). Украинское дворянство встретило появление их трудов с чрезвычайным одобрением.

Впрочем, не все любители руководствовались исключительно бескорыстными мотивами. Имперская геральдическая канцелярия примерно с 1800 г. начинает с сомнением посматривать на дворянские права наследников старшины. По словам высокопоставленного имперского чиновника, «в Малороссии никогда не было истинного дворянства». В ответ на это среди украинской элиты прокатилась волна возмущения и протеста, а некоторые ее представители, такие как Роман Маркович, Тимофей Калинский, Василь Черныш, Андриан Чела, Василь Полетика и Федор Тумаиский, стали собирать исторические документы н с 1801 по 1808 г. скомпоновали ряд очерков, в которых обосновывали высоки^ статус своих предков и живописали их славные деяния. После того как спор о дворянстве в 1830-е годы был улажен в пользу большинства претендовавших на него украинцев, часть из них не потеряла интереса к своей истории и способствовала ее более тщательному изучению.

Поскольку первые историки были дилетантами без специального образования, по мере накопления ими материалов все более очевидной становилась потребность в обобщающем ученом труде. На эту потребность откликнулся Дмитрий Бан-тыш-Каменский, сын историка Николая Бантыш-Каменского.

Д. Н. Бантыш-Каменский родился в Москве, где и получил блестящее образование от лучших преподавателей (А. Мерз-лякова и др.) в доме друга своего отца — сенатора Теплова. В 1816 г., отказавшись от дипломатической карьеры, Бантыш-Каменский, в то время уже автор нескольких исторических и биографических сочинений, уезжает в Полтаву, где состоит при малороссийском генерал-губернаторе князе Репнине:

официально — в должности правителя канцелярии, фактически же занимаясь в основном своей четырехтомной «Историей Малой России», которая была закончена и напечатана в 1822 г. Тщательно документированный труд Бантыша-Каменского сразу завоевал исключительную популярность. Украинскую элиту он привлекал не только своим безусловным профессионализмом, но и тем истолкованием, которое получило в устах историка прошлое края. Будучи лояльным царским чиновником, Бантыш-Каменский утверждал, что

290

невзирая на свою самобытную и геротескую историю украинцы, конечно же, являются ветвью русского народа, и потому кульминацией «Истории Малой России» стал акт воссоединения ее с «Великой». Такой подход был вдвойне удобен украинским дворянам: можно было сколько угодно гордиться я своей украинской («малороссийской») самобытностью, и своей причастностью к могучему Российскому государству и великому русскому народу, не забывая при этом лишний раз подчеркнуть и личную преданность государю-императору.

Полную противоположность четырехтомнику Бантыша-Каменского составляла получившая известность примерно в -то же время так называемая «История русов». Этот сказавший влияние на многие умы трактат окутан ореолом тайны. Неизвестны время и место его написания. Историки могут лишь предполагать, что появился он примерно в первом десятилетии XIX в. на Левобережье, скорее всего близ Новгорода-Сиверского. В течение нескольких десятилетий «История русов» широко, однако же под большим секретом, распространялась в списках среди левобережного дворянства и лишь в 1846 г. была опубликована. Самые дотошные,- почти детективные расследования так до сих пор и не смогли с точностью установить имя автора «Истории русов». Тем не менее на сегодняшний день круг «подозреваемых» представителей дворянской интеллигенции сузился до нескольких лиц, среди которых Григорий Полетика и его сын Василь, а также Опанас Лобосевич и Олександр Безбородько.

Почему же автор столь тщательно законспирировался? Очевидно, это связано с опасно возбужденным тоном его произведения, которое скорее можно назвать политическим трактатом, чем историческим исследованием. «История русов» — прежде всего безоговорочная апология и романтизация казацкого прошлого. И хотя автор не выступает за полную независимость Украины, он безусловно рассматривает украинский народ как отдельный от русского, требуя для украинцев определенной степени самоуправления. Среди любимых героев автора — не только Хмельницкий, но и мятежный Полуботок, не боявшийся спорить с Петром I. Автор доказывает, что именно Украина, а не Россия, является прямой наследницей Киевской Руси. Заклятыми врагами Украины автор изображает поляков, но иногда у него как бы невольно проскальзывают и антирусские нотки. В одном месте он даже прямо противопоставляет вольнолюбивому народу украинскому народ «московский» с его «врожденным» рабством.

Впрочем, все это не означает, что «История русов», проникнутая чувством национальной гордости, проповедовала узкий этноцентризм. Автор утверждает, что правда и справея-

10*

291

ливость — краеугольные камни любой политической системы, а защита жизни, свободы и собственности — неотъемлемое право всех людей. Он даже допускает столь радикальную для своего времени мысль о том, что ни одно правительство не может долго удержаться на тирании и рабстве. Таким образом, влияние «Истории русов» в основном сводилось к двум аспектам: с одной стороны, эта яркая (хоть и не во всем верная) история казачества усилила интерес к прошлому Украины, а с другой стороны — поставила вопрос о ее месте в современной политической системе. С появлением этоко произведения изучение украинской истории начинает приобретать идеологическое и политическое значение. ;

Увлечение фольклором. В описываемую эпоху это занятие также становится почти повальным среди украинской дворянской интеллигенции. Интерес к крестьянским обычаям, традициям, песням приобретает поистине небывалые формы:

ведь в прошлом образованная элита всегда настаивала на том, что между ее собственной и, так сказать, массовой культурой — дистанция огромного размера. В этом опять-таки нельзя не усмотреть влияния гердеровских идей: постепенно просачиваясь в Украину, они возбуждают в интеллигенции интерес к ее собственному народу.

По Гердеру, естественность является основной предпосылкой всякой живой, творческой культуры — в то время как д Европе конца XVIII в. повсюду господствует дух космополитического подражательства. Им насквозь пропиталась придворная знать, с готовностью усвоившая чужие языки, ценности и манеры. В этой удушливой атмосфере губится всякое проявление народной самобытности. Выход виделся Гердеру в том, чтобы отбросить искусственную «высшую культуру» и в поисках чистых истоков вдохновения и средств самовыражения обратиться к неиспорченной, органичной культуре простого народа. И вскоре вся восточноевропейская интеллигенция наперебой рассуждала о том, насколько народные песни красивее самой изысканной барочной музыки, патриархальные крестьянские нравы — очаровательнее придворных манер, а старинные поговорки — мудрее увесистых иностранных томов.

В первые десятилетия XIX в. многие молодые интеллигенты ходили по селам, разыскивали, собирали и затем публиковали жемчужины народного творчества. Вот как, например, повествует о годах своего студенчества (1830-х) известный украинский историк Костомаров: «Скоро я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, айв живом народе... С этой целью я начал

292

делать этнографические экскурсии из Харькова по соседним селам, по шинкам, которые в то время были настоящими народными клубами. Я слушал речь и разговоры, записывал слова и выражения, вмешивался в беседы, расспрашивал о народном житье-бытье, записывал сообщаемые мне известия и заставлял себе петь песни. На все это я не жалел денег, и если не давал их прямо в руки, то кормил и поил своих собеседников».

Поскольку украинцы были в основном крестьянским народом, богатый и живой фольклор составлял одну из наиболее привлекательных их черт. Сам Гердер был настолько очарован его красотой, что заявил: «Украина станет второй Грецией. Придет день, и пред очами изумленного мира предстанут ее прекрасное небо, жизнерадостный дух ее народа, ее естественная музыкальность, ее благодатная земля!» Величайший польский поэт Адам Мицкевич признавал, что украинцы — «самый поэтичный и музыкальный народ среди славян». Поэтому неудивительно, что едва ли не вся интеллигенция украинского Левобережья пустилась в «этнографические экскурсии».

Среди первых энтузиастов украинского фольклора был и князь Николай Цертелев. Грузин по происхождению, русский по культуре, Цертелев вырос в Украине и влюбился в ее народ. В 1819 г. в Петербурге увидела свет его -«Попытка собрания старых малороссийских песен». В предисловии Цертелев говорил о ценности песен как источника, по которому можно судить о «гении и духе народа», о нравах прошедших времен, особо отмечая, что «малороссов» всегда отличала чистота морали. Гораздо более полное и систематическое исследование по украинской этнографии — «Малороссийские народные песни» — опубликовал в 1827 г. Михайло Максимович. Он происходил из украинской казацкой семьи, был профессором Московского университета, а в 1834 г. стал первым ректором университета Св. Владимира в Киеве. Другой украинский профессор Московского университета. Осип Бодян-ский, в 1837 г. защитил магистерскую диссертацию «О народной поэзии славянских племен», основанную на сравнительном изучении русских и украинских народных песен. С типичными для романтика преувеличениями он противопоставлял песни русского «севера», казавшиеся ему сплошь унылыми и смиренными, народной поэзии украинского «юга» с ее жизнерадостными мелодиями и насыщенными драматизмом интонациями. Бодянский полагал (и это также характерно для романтизма), что как природа юга отличается от северной природы, точно так же должны отличаться и живущие в этих. краях народы.

При том, что, казалось бы, невинное увлечение фолькло-

293

ром позволяло размышлять об отличиях украинцев от их соседей, оно оказало и еще одно важное воздействие на украинскую интеллигенцию. Наблюдая повседневную жизнь села, интеллигенты начинают, кроме живописных «нравов», видеть кое-что еще. Они лицом к лицу сталкиваются с беспощадной эксплуатацией крестьянства. Правда, поначалу они были слишком увлечены мечтательными исканиями всеобщих истин и самобытных примет украинской народности, чтобы делать какие-то обобщения еще и о реальной доле крестьянства. Но чем глубже они ее познавали, тем больше укреплялись в мысли о том, что не должны лишь пассивно наблюдать несчастья крестьянина, но обязаны чем-то помочь ему.

Язык: связующее звено. Согласно учению Гердера, язык является важнейшим компонентом нации: «Есть ли у нации что-нибудь дороже родного языка? В языке воплощены вое сокровища ее мысли, ее традиции, ее история, религия, основы ее жизни, все ее сердце и душа. Лишить народ языка— значит лишить его единственного вечного блага».

Впрочем, функции языка в развитии национального самосознания оказались более широкими, нежели их очертил немецкий философ. Ведь язык наиболее четко устанавливает «естественные» границы нации, а также отличает «коренного» жителя от «пришельца» и связывает между собой представителей различных сословий и геоірафических регионов— если при всех отличиях в их речи они все же воспринимают свой язык как общий и единый. Современные социологи доказывают, что язык — не только средство общения, но и неповторимая система восприятия и выражения особого взгляда каждого народа на мир. Вот почему часто носители одного и того же языка способны понимать друг друга и на более глубоком, «невыразимом», подсознательном уровне.

Учитывая столь важную, центральную роль языка в процессе создания нации, легко догадаться, что и для украинской интеллигенции было лишь делом времени преобразовать местное «наречие» (разговорный язык простого народа) в основное средство самовыражения всех украинцев. Ведь только таким способом можно было установить прочные связи между элитой и массами и заложить основы общей национальной идентичности.

Однако поначалу такая цель казалась недосягаемой. Украинские дворяне говорили на таких престижных и высокоразвитых языках, как французский и немецкий. В ряд этих языков по мере своего развития быстро становился русский, которым они также прекрасно владели. По сравнению с этими языками разговорная речь необразованных украинских

294

крестьян казалась грубой, пригодной разве что для обсуждения со своими же крестьянами столь же грубых и простых дел (дом, имение, хозяйство). И потому среди образованных людей стало устанавливаться такое мнение: поскольку крестьяне не могут сказать чего-то важного, а если бы и могли, то грубый их язык не позволил бы им высказаться до конца,— то, стало быть, нет никакого смысла пытаться поднять крестьянскую речь до уровня литературного языка. Более того, близкое родство этой речи с русским языком давало повод многим украинским интеллигентам считать ее просто одним из русских диалектов и на этом основании не ставить вопрос об отдельном от русского украинском литературном языке.

Но несмотря на все эти смущающие обстоятельства, некоторые представители украинской интеллигенции все же не оставляли попыток усовершенствовать «наречие» и поднять его статус до языкового. Сперва, правда, даже эти первопроходцы сомневались в перспективности своих начинаний и рассматривали их лишь в качестве экспериментов и курьезов. Это, например, относится к «Енеїді» Ивана Котляревского — первому литературному произведению на языке украинских крестьян и мещан. Кстати, именно это произведение, увидевшее свет в 1798 г., положило начало и украинскому литературному языку, и новой украинской литературе.

Достаточно характерным является то, что «Енеїда» написана в жанре травестии, бурлескной поэмы. В основе ее лежит знаменитая «Энеида» римского поэта Вергилия, героев которой Котляревский «переодевает» в казацкие костюмы. Так античные боги и герои предстают в украинской поэме в виде бесшабашных казаков и ядреных сельских девок, изъясняющихся между собой на крестьянском наречии, причем в весьма энергичных и сочных выражениях. Сам Котляревский, царский чиновник и сын мелкого казацкого старшины, любил поговорить с крестьянами, записывал их суждения и обычаи, вслушивался в их песни и речь. Поначалу он вообще не предназначал свой эксперимент для публикации, и лишь уступая настояниям друзей, напечатал «Енеїду», которая, к его удивлению, имела бурный успех среди левобережного дворянства. Но и после этого сам автор не отдавал себе отчета в том, что в языковом и литературном отношении его произведение явилось поворотным пунктом. Ему по-прежнему казалось, что украинский язык (который он очень любил и на котором продолжал писать) годится лишь для комических эффектов. В пригодности этого языка для «серьезной» литературы Котляревский так и не переставал сомневаться до конца своих дней.

Автор «Грамматики малороссийского наречия» (1818) Олексий Павловский хотя и пытался усовершенствовать и

295

систематизировать украинский язык, но все же, по-видимому, разделял и общие сомнения Котляревского, и его убеждение в экспериментальном характере подобных попыток, ибо по-прежнему рассматривал этот язык в качестве всего лишь одного из диалектов русского. Однако сами по себе труды Павловского, как и Ивана Войцеховича, который в 1823 ;г. издал небольшой украинский словарик, объективно способствовали самостоятельному развитию украинского языка.

Литература: обогащение украинской национальной культуры. Решающим показателем жизнеспособности украинского языка стало качество и разнообразие создаваемой на нем литературы. Котляревский заслужил эпитет «отца новой украинской литературы» не только потому, что он первым использовал в литературе украинское «наречие», но и потому, что его «Енеїда» безусловно обладает непреходящими художественными достоинствами. Правда, ее успех вызвал появление множества бездарных подражаний самому этому поистине классическому «подражанию», которые мешали развитию иных жанров. Какое-то время даже казалось, что письменная украинская литература навсегда обречена поставлять лишь шуточные псевдонародные пародии на местные нравы.

Большая заслуга в расширении диапазона литературного самовыражения украинцев принадлежала так называемым харьковским романтикам. Большинство этих писателей жили в Слободской Украине и были связаны с новообразованным Харьковским университетом. В 20—30-е годы XIX в. именно эта, самая восточная из этнических украинских земель, приняла эстафету развития украинской культуры.

Согласно легенде, украинская проза возникла в результате пари, которое потомок знатного казацкого рода Григорий Квитка-Ос новьяненко заключил с сыном священника, ректором Харьковского университета Петром Гулаком-Артемов-ским. Последний, чувствуя сильное тяготение к украинскому языку и экспериментируя с ним в литературе, все же был убежден, что будущее его безрадостно. Поскольку украинские дворяне предпочитали украинскому языку русский, а по-украински говорили только крестьяне, Гулак-Артемовский полагал, что ничего серьезного на этом языке написать нельзя. Но Квитка-Основьяненко не согласился с ним и решил доказать обратное. В результате в 1834 г. появились на свет «Мало-російські оповідання Грицька Основ'яненка». Эти грустные, сентиментальные рассказы были хорошо встречены читающей публикой, а проницательный Осип Бодянский объявил их началом украинской прозы.

Еще один харьковский романтик, Левко Боровиковский,

296

положил начало украинской балладе, чем также расширил жанровое пространство литературы на украинском языке. Казацкая Украина была излюбленной темой всех харьковских писателей. Они изображали ее в обычной для романтизма манере, пытаясь, как говаривали в те времена, «уловить печальное эхо славного прошлого». Ярким примером было в этом смысле творчество Амвросия Метлинского, который в предисловии к своему сборнику украинских стихотворений и переводов сравнивал себя с «последним бандуристом», который тихо напевает «песнь прошлого» на «умирающем языке».

Многие другие, менее выдающиеся харьковские писатели также внесли свой вклад в развитие украинской поэзии и прозы. Душою всей их литературной деятельности был, как ни странно, русский филолог Измаил Срезневский. Впрочем, вклад этого «новообращенного рыцаря» украинства был скорее организационным, чем литературным. Его многотомные собрания произведений и памятников украинской истории и словесности — «Запорожская старина» и «Украинская антология» — были попыткой решить серьезную проблему отсутствия постоянной трибуны для украинских писателей. Правда, одно время в Харькове выходили такие издания, как «Украинский вестник» и «Украинский журнал», но большая часть помещаемых там материалов была на русском языке. Материалы эти в основном состояли из местных новостей, путевых записок, этнографических заметок и отдельных литературных произведений. Читателей у этих журналов было мало, всего несколько сотен.

В поисках более широкой аудитории украинские писатели часто помешали свои произведения в петербургских и московских изданиях. Многие журналы, причем особенно те, которые придерживались консервативного направления, охотно публиковали украинские стихи и рассказы, даже написанные на украинском языке. Дело в том, что среди русских писателей-романтиков 20—30-х годов XIX в. существовало нечто вроде моды на все украинское. Бурная история и богатый фольклор украинцев вдохновляли их на создание экзотических образов «дикого пограничья». Признавая самобытность Украины, они тем не менее рассматривали ее как неотъемлемую часть России и, содействуя развитию «областной» литературы, надеялись тем самым обогатить и расширить «общерусскую». Интересно, что совершенно подобное увлечение Украиной испытали в то время и многие польские писатели, такие как Антоний Мальчевский, Богдан Залеский, Северин Гощинский, составлявшие так называемую украинскую школу в польской романтической литературе. Со своей стороны и они считали

297

Украину частью исторического и культурного наследия — яо, естественно, Польши.

Таким образом, несмотря на определенный прогресс в развитии украинской литературы, исследовании украинской истории, языка и фольклора, интеллигенция начала XIX в. Продолжала говорить об Украине в терминах «областничества». Она еще не верила в то, что украинская культура может когда-либо развиться до такой степени, чтобы полностью заменить русскую культуру во всех сферах жизни украинцев. Украинские литераторы не менее, чем их петербургские и московские коллеги, были убеждены в том, что, культивируя вей украинское, они лишь обогащают культурное наследие России в целом. И ни те, ни другие не могли предвидеть каких-либо четких результатов. Об этом хорошо сказал современный литературовед Юрий Луцкий: «Если все эти ранние исследования украинской истории и фольклора признать первыми проблесками украинского национального сознания, то следует заключить, что именно они подвели под него крепкий фундамент. Ибо какая же потребность более настоятельна для возникающей нации, нежели потребность в исторических корнях и культурной самобытности? В поисках своей национальной Идентичности украинцы и занимались какое-то время подобными материями».

Тарас Шевченко

В начале XIX в. в среде украинской интеллигенции возникла своеобразная ситуация. Как мы убедились, интеллектуальные течения, многое предопределившие в судьбах России и всей Восточной Европы, не миновали и Украину. Радикальные республиканские идеи французской революции были представлены здесь декабристами и украинскими членами Общества соединенных славян. Философская концепция Гер-дера, отводившая важнейшую творческую роль национальной культуре, вдохновила харьковских романтиков. Своеобразие же состояло в том, что в Украине указанные течения, как правило, не смешивались и не пересекались. Политические радикалы оставались безнациональными и в своих политических замыслах не отводили Украине никакого места. А пропагандисты украинской национальной культуры были аполитичными, преданными «царю и отечеству» консерваторами, не стремившимися к изменению статус-кво. Такое раздвоение затрудняло развитие обеих идеологических тенденций и со временем стало хронической болезнью украинской интеллигенции. Поколение 1820-х годов все это, однако, не слишком

298

волновало. Но вот для следующего поколения, сформировавшегося в 1840-е годы, соединение национальной культуры с политической идеологией станет первоочередной задачей.

«Поколение 40-х», включающее таких видных деятелей, как историк Микола Костомаров, писатель Пантелеймон Кулиш и поэт Тарас Шевченко, было связано в основном уже не с Харьковом, а с Киевом, где в 1834 г. был основан новый университет. Представители этого поколения были родом как с Левобережной, так и с Правобережной Украины, да и их социальное происхождение было более пестрым, чем у их дворянских предшественников. Наконец, у этого поколения был явный и яркий лидер — Тарас Шевченко.

Фигура Шевченко возвышается не только среди «юношей 40-х». Можно даже сказать, что вся новая и новейшая история Украины не знает другого такого человека, который оказал бы столь мощное влияние на своих соотечественников, какое оказал поэт Тарас Шевченко. Подобное колоссальное воздействие поэтов на развитие наций в Восточной Европе XIX в. не было чем-то необычным. Культура являлась той единственной ареной, на которой лишенные государственности славяне могли проявить свои выдающиеся способности м таланты: вот почему в «пробуждении нации» часто главную роль играли литераторы и ученые. Тем не менее и среда славян трудно подобрать другой пример личности, чья поэзия и жизнь так полно воплотили бы в себе национальный дух.

Сама биография Шевченко стала для его соотечественников символом трагической национальной судьбы. Он родился в 1814 г. в деревне Моринцы на Правобережье в крепостной крестьянской семье. Рос сиротой, был взят слугой к хозяину-помещику, который и привез его в Петербург. Здесь талантливый юноша-художник привлек внимание нескольких представителей столичного артистического круга, которые в 1838 г. помогли ему выкупиться на волю. Став свободным, Шевченко поступил в Императорскую Академию художеств, где и получил первоклассное образование. Общение со многими украинскими и русскими художниками и писателями расширило кругозор гениального юноши, и вскоре он ощутил потребность поэтического самовыражения.

В 1840 г. вышел в свет первый сборник украинских стихотворений Шевченко — «Кобзар». Уже эта книга обнаружила интерес молодого поэта к исторической проблематике, а своей искренностью, музыкальностью, бьющей через край силой поэтического дарования она завоевала многочисленных поклонников и единодушное признание украинской и русской критики.

Объясняя, почему появление «Кобзаря» сыграло столь

299

уникальную роль в развитии украинской литературы, Юрий Луцкий указывает, что «в этом произведении украинский язык впервые достигает литературного совершенства». Шевченко преодолел одномерность, ограниченность той роли, которую до него играла украинская литература. Он опроверг взгляды таких критиков, как Виссарион Белинский, который считал, что язык украинского мужика неспособен выражать сложные мысли и чувства. На подобные унизительные для украинского языка высказывания Шевченко отвечал:

Теплий кожух, тілько шкода — Не на мене шитий, А розумне ваше слово Брехнею підбите.

Художественные достижения Шевченко поставили также под сомнение пример Гоголя и других подобных литераторов — украинцев по происхождению, которые полагали, что талантливый украинец, если он хочет завоевать литературную славу и успех, непременно должен стать русским писателем.

Язык Шевченко — это смелый синтез речевого потенциала нескольких украинских диалектов, сельского и городского просторечия, словаря и форм церковнославянского языка. Вот почему слово великого Кобзаря обнаруживает удивительную гибкость, широкий спектр смысловых возможностей и значений. Шевченко гениально продемонстрировал своим землякам, что их язык обладает всей полнотой эмоционального и интеллектуального выражения — да к тому же экспрессивные средства этого языка отличаются простотой, изяществом и благородством. Стало быть, незачем украинцам зависеть от великолепного в литературном отношении, но чужого русского языка — у них, украинцев, есть все возможности по-своему осмыслить важнейшие проблемы бытия. Так поэзия Шевченко по сути стала первой декларацией о независимости Украины — независимости литературной и интеллектуальной.

Однако и круг интересов Шевченко, и влияние его поэзии, разумеется, далеко выходили за пределы сугубо литературные. Бывший крепостной никогда не забывал своих «знедолених братів». Громоподобным тоном библейского пророка он обличал крепостников-эксплуататоров. В отличие от большинства интеллигентов своего временіг Шевченко не верил в либеральные проекты постепенных реформ и в своих стихотворениях: открыто призывал к радикальному, революционному решению вопросов социальной справедливости. Таково, например, его известное поэтическое завещание («Заповіт»):

Поховайте, та вставайте, Кайдани порвіте

300

І вражою злою кров'ю Вблю окропіте! І мене в сім'ї великій, В сім'ї вольній, новій Не забудьте пом'янути Незлим тихим словом.

Возмущение поэта угнетением народа нераздельно переплетается в его произведениях с горечью и печалью о национальном унижении Украины — «нашій несвоїй землі», как он однажды сказал о ней. Непримиримый враг царского самодержавия, он призывал к политическому самоопределению Украины задолго до того как эту идею поддержали другие, более умеренные украинские интеллигенты. Во всяком случае именно такова направленность шевченковского истолкования его излюбленной темы — украинской истории. Двойственно его отношение к Хмельницкому. Для Шевченко этот гетман — и «геніальний бунтар», и виновник рокового для Украины союза с Россией, стоившего ей утраты независимости. Да и все казацкие вожди, сотрудничавшие с Москвой, получили суровую отповедь Кобзаря. Один лишь Полуботок заслужил его похвалу за то, что осмелился поспорить с самим Петром I, своих антипатий к которому Шевченко никогда не скрывал, называя его «тираном» и «катом» и не лучше того относясь к продолжательнице «славных дел Петра» — Екатерине II. Прямо полемизируя с Пушкиным, воспевшим этих монархов, лирический герой Шевченко так рассуждает перед знаменитым «Медным всадником» — памятником Петру с латинской надписью «Петру Первому Екатерина Вторая»:

Тепер же я знаю:

Це той Первин, що розпинав

Нашу Україну,

А Вторая доконала

Вдову-сиротину.

Кати! кати! Людоїди!

Тем не менее национализм Шевченко вряд ли можно отнести к той его узкой, оіраниченной разновидности, которую называют шовинизмом. Стремление Украины к свободе он рассматривал как часть всеобщей борьбы за справедливость. Сочувствие Шевченко вызывали угнетенные народы во всем мире, о чем превосходно свидетельствуют поэмы «Кавказ» и «Єретик» (последняя посвящена знаменитому чешскому мученику Яну Гусу).

Бунтарские идеи и мотивы поэзии Шевченко служили препятствием для публикации многих его произведений в Российской империи вплоть до 1905 г. Его поэзия служила для современников не только эстетическим, но и этическим

301

образцом. «Муза Шевченко...— писал Костомаров,— всегда оставалась чистою, благородною, любила народ, скорбела вместе с ивм о его страданиях и никогда не грешила неправдою и безнравственности»».

Кирилло-Мефодиевское общество

3 марта 1847 г. студент Киевского университета Алексей Петров донес царским властям о тайном обществе, существование которого он якобы случайно обнаружил. Тут же все лица, на которых поступил донос, были схвачены полицией и отправлены в Петербург. Там их усиленно допрашивали и выяснили, что общество св. Кирилла и Мефодия действительно в течение какого-то времени существовало в Киеве. Это была первая в Новой истории Украины сугубо украинская идеологическая организация.

Впрочем, как вскоре обнаружилось, опасения властей по поводу возникновения большого и опасного заговора были сильно преувеличены. Речь шла всего лишь о каком-то десятке постоянных членов общества и паре дюжин сочувствующих. Все это были молодые украинские интеллигенты, 30-летний историк Микола Костомаров незадолго до своего ареста получил кафедру в Киевском университете, 22-летний приятель его Василь Билозерский в дни возникновения общества, по воспоминанию Костомарова, жил в Киеве «по окончании курса в университете... в надежде найти себе служебное место», каковое и нашел в Полтаве, где до ареста преподавал в кадетском корпусе. Прекрасно образованный Микола Гулак (в 1843 г. он окончил Дерптский университет) служил в канцелярии киевского генерал-губернатора в должности переводчика Археографической комиссии. Эти трое входили, так сказать, в «ядро заговорщиков». Два других видных деятеля и уже известных писателя — Пантелеймон Кулиш и Тарас Шевченко — лишь косвенно были связаны с кирилло-мефо-

302

диевцами, но эта связь была использована как повод для их ареста. Оказалось, что общество было не только не очень большим, но в не слишком активным: за 14 месяцев своего существования оно лишь несколько раз собиралось на многочасовые философе ко-политичес кие диспуты (на одном из них как раз и присутствовал доносчик Петров) да подготовило несколько программных документов.

Среди этих последних особого внимания заслуживает написанная Костомаровым «Книга бытия украинского народа». Это типично романтическое произведение родилось под знаком польской литературы в насквозь проникнуто панславянским идеализмом и христианской риторикой. Автор «Книги бытия...» призывает перестроить все общество сообразно принципам справедливости, равенства, свободы и братства. В частности, он предлагает ликвидировать крепостное право и межсословные отличия, дать народу доступ к просвещению и т. о. Национальный вопрос, явно стоявший в центре внимания кирклло-мвфодиевцев, решался в широком контексте панславизма. Документ содержал требование свободного развития культур «всех славянских народов». Более того, предлагалось сформировать славянскую федерацию наподобие Соединенных Штатов Америки, со всеми подобающими демократическими институтами и со столицей в Киеве.

По мнению Костомарова и его единомышленников, современное им украинское общество, самое униженное и угнетенное из всех славянских обществ, одновременно является и «самым равноправным», поскольку не имеет своей собственной знати. Вот почему Украине в программе кирилло-мефо-диевцев отводилась решающая роль: именно она должна была возглавить движение всех славянских народов к будущей равноправной федерации. Автор «Книги бытия...» в псевдобиблейском стиле описывает грядущее «воскресение» своей страны: восстав из могилы, она призовет братьев-славян, и поднимутся славяне, и станет Украина свободной республикой в нерушимом славянском союзе... И тогда все народы укажут то место на карте, іде обозначена Украина, и рекут:

«Камень, который отвергли строители, соделался главою угла»...

Между прочим, это мессианское видение будущего Украины в составе федерации хотя и опиралось на чрезмерную идеализацию ее истории, но в то же время исключало идею ее полной независимости. По-видимому, большинство членов Кирилло-Мефодиевского общества (кроме Шевченко и некоторых других) сомневались в способности своих «мечтательных и нежных» земляков совершенно самостоятельно управлять своей судьбой.

303

При относительном единстве в понимании того, что следует делать, кирилло-мефодиевцы расходились в вопросе о том, что важнее и с чего начать. Костомаров полагал, что важнее всего братство и грядущий союз всех славян. Шевченко страстно призывал к социальному и национальному освобождению украинцев. Кулиш подчеркивал необходимость первоочередного развития украинской культуры. При этом большинство членов общества придерживались эволюционных взглядов, считая лучшими средствами достижения целей образование народа, пропаганду и «моральный пример» властям. Шевченко и Гулак, доказывавшие, что только революция способна принести чаемые перемены, остались в меньшинстве. Впрочем, эти расхождения между кирилло-мефодиев-цами не следует преувеличивать, ибо, вне всякого сомнения, всех их объединяли общие ценности и идеалы, а более всего — страстное желание изменить к лучшему социально-экономическую, культурную и политическую судьбу Украины.

Несмотря на относительно невинный характер Кирилло-Мефодиевского общества, царское правительство решило все же примерно наказать его организаторов. Однако при определлавш степени наказания был проявлен «индивидуальный подход». Костомаров, Кулиш и другие умеренные члены общества отделались сравнительно легко — кратковременной ссылкой, как правило, в губернские города России, после чего им было разрешено вернуться к преподаванию, Литературным и научным занятиям. Гулаку пришлось три года отсидеть в Шлиссельбургской крепости (Костомаров, правда, тоже около года провел в «Петропавловке»). Суровее всего обошлись с Шевченко, которого царь и правительство сочли самым опасным заговорщиком. «Поэта Шевченко послали рядовым в Оренбург, а потом в Новопетровское укрепление,— писал журнал «Колокол» в 1860 г.— Николай I стро-жайше приказал, чтобы ему не позволяли ни писать, ни рисовать... Шевченко пробыл более десяти лет в такой нравственной пытке». Прямым результатом всего этого стала безвременная смерть поэта в 1861 г.

Значение Кирилло-Мефодиевского общества представляется весьма важным для всей последующей украинской истории. Во-первых, это была первая попытка интеллигенции, пусть и неосуществленная, продвинуть национальное развитие от «культурнического» этапа к политическому. Во-вторых, эта попытка привлекла внимание царского правительства (которое до сях пор пыталось разыграть «украинскую карту» против «хольского засилия в западных губерниях») к потен»-циальиои опасности «украинофильства». Расправа с кирилло-мефодиевцами явилась первым сигналом к антиукраинскому

304

повороту в политике официальных кругов и ознаменовала начало долгой и непрестанной борьбы, развернувшейся между украинской интеллигенцией и имперской администрацией.

Рост национального самосознания западных украинцев

В описываемый период средоточием культурной деятельности интеллигентов Украины были главным образом Левобережье (территория бывшей Гетманщины) и Слобожанщина. Увлечение «местной» культурой мало обнаруживало себя как в западных, так и в юго-западных губерниях Российской империи. Правда, на Правобережье некоторые потомки польской шляхты (такие как Тимко Падура, Михаль Чайковский, Зориян Доленга-Ходаковский) лелеяли романтический образ «казаччины» и мечтали о том времени, когда украинские крестьяне, простив шляхтичам все обиды, помогут включить Правобережную Украину в возрожденную Речь Посполиту. Впрочем, такое романтическое видение Украины вполне уживалось с польской культурной гегемонией в этих исторических украинских областях. Что до новоосвоенного Причерноморья, то там вообще не отмечалось каких-либо признаков украинофильства.

В Западной Украине, входящей в состав Австрийской империи, украинское культурное движение являло собою не более чем ряд разрозненных эпизодов, а в таких отсталых регионах, как Буковина (где господствующей культурой была румынская) и Закарпатье (где преобладал венгерский языковой и культурный элемент), его почти и вовсе" не было. И. лишь в Восточной Галичино украинофильство постепенно становилось на твердую (хотя и более узкую, чем на Левобережье) национальную почву.

Западноукраинская интеллигенция. Говорить о западно-украинской интеллигенции начала XIX в.—значит говорить о духовенстве. Ввиду того что духовенство было единственным сословием западноукраинского общества, которое могло пользоваться преимуществами высшего образования, само высшее образование для западных украинцев в это время практически становится синонимом обучения богословию. Так, в начале 1840-х годов из почти 400 студентов-украинцев Львовского университета 295 изучали богословие, а почти все оставшиеся — философию, которая также входила в курс богословия. Авторами 40 из 43 книг на украинском языке, увидевших

ЗД5

свет между 1837 и 1850 годами в Восточной Галичине, были священники.

Светская интеллигенция — учителя, юристы, ученые, писатели и чиновники — начинает играть более или менее заметную роль в западноукраинском обществе лишь во второй половине XIX в. Что же касается священников, то далеко не каждого из них можно было в полном смысле слова назвать интеллигентом. Большинство из них жили в глуши и бедности и по своему образовательному уровню и умственному кругозору едва превосходили крестьян. И лишь небольшая часть духовенства, сосредоточенная в таких городах, как Львов и Перемишль — центрах церковной администрации, со своими библиотеками, типографиями и высшими учебными заведениями,— имела возможность принимать участие в культурной жизни.

' Но даже там, где существовали более или менее благоприятные возможности умственного развития, •рожденный консерватизм западноукраинского духовенства, его рабская преданность Габсбургам не способствовали его интеллекту-альному росту. Представители этой тонкой прослойки образованных украинцев были по большей васти ограниченные провинциалы, которые с крайней подозрительностью относились не только к новым идеям, во и к новым темам, обсуждаемым европейским обществом того времени, предпочитая дебатировать «проверенные» вопросы об алфавите (кириллица или латиница?), календаре (юлианский или григорианский?) и церковных обрядах. Вот тут они и давали выход своей умственной энергии, беспощадно обличая друг друга. А для тех немногих интеллигентов, кто жаждал приобщиться к западным веяниям — ознакомиться с новомодными радикальными идеями, а то и заняться революционной деятельностью,— единственную такую возможность предоставляла польская культура. Вот почему, например, в 1830-е годы определенное число украинских юношей-семинаристов участвовало в польских революционных кружках, которые боролись за возрождение Речи Посполитой, а украинцев рассматривали в качестве не более чем забитой и отсталой ветви польской нации.

Обаяние престижной польской культуры было велико и среди вполне консервативной части церковной интеллигенции. Лишь только правовой, образовательный и материальный уровень западноукраинской элиты немного повышался, как сразу начиналась ее полонизация. И чем выше каждый украинец поднимался по социальной лестнице, тем больше он стеснялся своего родного «селянского» языка. Так постепенно все духовенство и вся интеллигенция в своей среде переходили

306

на польский, оставляя украинский для общения с крестьянами. Собственно говору то «язычие», которое в начале XIX в. пытались использовать в Западной Украине в качестве украинского литературного языка (искусственная и неуклюжая смесь местного диалекта с церковнославянским языком, перенасыщенная латинскими, польскими и немецкими выражениями), изначально было обречено на вымирание, и уже в 1809 г. во Львовском университете был ликвидирован «Студи-ум рутенум», т. е. тот факультет, где пытались на нем преподавать. Характерно, что «виноваты» в его закрытии были не поляки и не австрийцы, а сами украинцы <— студенты этого злополучного факультета, которые посчитали дискриминацией то обстоятельство, что их не учили немецкому и по-немецки, в то время как все престижные курсы в университете читались именно на этом языке.

Впрочем, если стремление украинцев пройти всю эту престижную «немецкую науку» отвращало их от родного языка, явно не приспособленного для столь высокоумных «штудий», то по мере углубления в эти «штудии» они вновь возвращались к родной культуре, становясь убежденными и пылкими ее защитниками. От немецких профессоров во Львове или Вене украинские студенты не могли не узнать, например, о том же Гердере и его идеях относительно важности для человека-творца его родной почвы и родного языка. Кроме того, в университетских городах империи у украинцев, жаждавших приобщения к европейскому образованию и культуре, завязывались связи с передовыми представителями той же польской или чешской интеллигенции — тоже славянами, которые, однако, не раболепствовали перед господствующей культурой и смело развивали свои национальные языки, далеко обгоняя все остальные славянские народы габсбургской империи по уровню национального самосознания. Успехи соседей внушали надежду маленькой, но быстро растущей западноукраинской интеллигенции. Преодолевая сопротивление местной консервативной среды, они постепенно осваивали новые веяния и развивали идею нации вообще и идею украинской нации в частности.

Пробуждение национального сознания. Первые признаки растущего интереса к культурным аспектам национальной проблемы появляются в начале XIX в. в древнем городе Перемышле — центре греко-католической епархии, где была семинария и богатые библиотеки. Перемышльское духовенство славилось своей образованностью. В течение нескольких десятилетий эта самая западная точка исторической территории Украины играла для австрийских украинцев почти

307

•такую же роль в развитии их национального самосознания, какую для российских украинцев примерно в то же время выполняла ее самая восточная часть — Харьковщина. При этом, извинившись за каламбур, следует особо подчеркнуть, что именно харьковские лирики дали творческий стимул пере-мышльским клирикам, не обладавшим большими литературными талантами.

Самым выдающимся представителем перемышльского кружка был Иван Могильницкий — высокопоставленный церковный иерарх, который ведал в епархии делами начального образования. В 1816 г. при поддержке епископа Михаила Левицкого Могильницкий организовал так называемое «Клерикальное общество», первоначальная цель которого состояла в популяризации Священного писания для украинских крестьян на их родном языке. Это было событие, идущее вразрез с тогдашними полонофильскими настроениями западноукра-инской элиты. Кроме влияния Гердера и харьковских романтиков, Могильницкий и его единомышленники, по-видимому, руководствовались и более «земными» соображениями:

ведь не имея украинских церковных текстов и вынужденно пользуясь польскими, западноукраинские крестьяне постепенно легко могли бы перейти из греко- в римо-католиче-ство.

Практические результаты деятельности общества Мо-гильницкого были достаточно скромны и свелись к изданию нескольких молитвенников и букварей, а само оно вскоре распалось. И все же среди первых опытов самоорганизации украинской интеллигенции на востоке и на западе этот, весьма скромный, не должен был остаться незамеченным, ибо привлек внимание к языковому вопросу, остававшемуся главным для западноукраинской интеллигенции на протяжении следующих десятилетий. Впрочем, попытка Могильницкого усовершен'-ствовать местный диалект, густо сдабривая его церковнославянизмами, привела к созданию искусственного гибрида, мало способствовавшего опровержению суждений о непригодности украинского языка для литературного употребления.

Кроме перемышльского кружка, в 1820-е годы еще несколько антикваров-одиночек в Восточной Галичино собирали исторические и фольклорные материалы. Среди них назовем историков Михаила Гарасевича и Дениса Зубрицкого, а также лингвистов и этнографов Иосифа Левицкого и Иосифа Лозинского. Однако влияние их работ на развитие национального самосознания в Западной Украине было ограниченным, ибо все они были написаны на латыни, немецком или now-ском.

308

«Руська трійця». В 1830-е годы центр деятельности, направленной на подъем национального самосознания, переместился во Львов. Здесь выходят на авансцену молодые идеалистически настроенные семинаристы, увлеченные гер-деровскими идеями.

Лидером их кружка был 21-летний Маркиян Шашкевич. Юноша имел несомненные поэтические дарования, а его увлеченность и страсть передавались всем окружающим. Вместе со своими близкими единомышленниками — высокообразованным Иваном Вагилевичем и энергичным Яковом Головацким — Шашкевич создал творческое трио, ставшее известным под названием «Руська трійця». В 1832 г. вокруг них сплотилась группа студентов, задавшаяся сложной целью: поднять местный диалект до уровня литературного языка, не прибегая при этом к церковнославянским и иностранным заимствованиям. Решение этой задачи они считали единственным условием, при котором крестьяне получат доступ к образованию и будут лучше жить, а веками подавляемая самобытность украинской культуры найдет наконец свое выражение.

Греко-католическим иерархам сама идея литературы на простом, необработанном крестьянском наречии, с использованием упрощенного кириллического письма, представлялась достаточно смелой, если не безумной. Шашкевичу и его друзьям было ясно дано понять, что на поддержку церкви они могут не рассчитывать. Зато их горячо поддержали единомышленники в Российской империи. «Руська трійця» быстро нашла общий язык с такими украинофилами, как Измаил Срезневский, Михайло Максимович и Осип Бодянский. Вдохновлял «Руську трійцю» и пример друзей на Западе — деятелей чешского национального движения, вступившего в стадию расцвета. С помощью чеха Карела Запа, служившего в галиц-кой администрации, молодые львовяне вступили в оживленную переписку с такими опытными «национальными будителя-ми» и пылкими славянофилами, как словаки Ян Колар и Павел Шафарик, словенец Бартоломей Копитар и чех Карел Гавличек.

Ближайшим практическим результатом деятельности «Руської трійці» явилось издание альманаха «Русалка Дністровая». Здесь были собраны народные песни, а также стихи и статьи на исторические темы, написанные на местном диалекте. Греко-католическая церковь осудила это издание как «непристойное, если не подрывное», а немец — начальник львовской полиции оставил о нем такой отзыв: «Мы здесь имеем уже достаточно хлопот с одним народом (поляками.— Лет.), а эти сумасшедшие хотят воскресить другой— давным-

309

давно умерший и погребенный русинский народ». Местный цензор — греко-католический священник Венедикт Левицкий — запретил публикацию альманаха во Львове, и Шашке-вич с товарищами лишь в 1837 г. смогли выпустить его в далеком Будапеште, причем почти все 900 экземпляров, отправленных во Львов, были конфискованы полицией. Лишь считанные экземпляры попали в руки читающей публики, настроенной весьма скептически. Потрясенный такой реакцией аудитории и затравленный церковной властью Маркиян Шашкевич умер молодым, а Вагилевич вскоре перешел в лагерь польской интеллигенции. Один Головацкий последовательно и неотступно продолжал работать над осуществлением первоначальных целей «Руської трійці».

Хотя «Русалка Дністровая», задуманная в качестве периодического издания, с самого начала потерпела крах, пример ее все же показывал, что и язык западноукраинского крестьянина мог стать основой литературного языка. Авторы и составители альманаха привлекли внимание к простому народу и его «неиспорченной» культуре. Под влиянием «Русалки Дністрової» начинался медленный, но неуклонный процесс переориентации западноукраинской интеллигенции на свой собственный народ. И уже недалек был тот час, когда из самого этого народа начнет выходить большая часть интеллигенции.

Именно так, медленно и трудно, пробивала себе дорогу национальная идея в Украине. К середине XIX в. идея эта еще не вышла за рамки достаточно узкого круга интеллигентов, на свой страх и риск решавших вопрос о том, в чем же, наконец, состоит сущность украинской нации. На пути от этого раннего, так называемого «культурнического», этапа национального самосознания к этапу политического самоопределения предстояло преодолеть многочисленные и сложные препятствия.

ГВ украинском обществе — преимущественно крестьянском, провинциальном и традиционалистском,— кроме интеллигенции, не. было никакой иной социальной группы, способной к восприятию новой идеи национального самосознания. Более того, утверждая, что украинцы — особая, отдельная нация, а украинский язык может стать самостоятельным литературным языком, интеллигенты наталкивались на скепсис и злословие своих же образованных земляков, для которых притяжение престижных и более развитых культур, в особенности польской и русской, оказалось поистине непреодолимым.

310

Однако «национальные будители» не сдавались, ибо, с одной стороны, видели успешные примеры решения всех этих вопросов западнославянской интеллигенцией, с другой же стороны, они считали, что их деятельность нужна ими же идеализированному «простому народу».

К сказанному следует добавить, что процесс распространения национального самосознания с самого начала неодинаково протекал в Восточной Украине и в Западной. На Левр-бережье в то время казацкие традиции и память о вековом самоуправлении были еще крепки, да и сама интеллигенция была более многочисленной и образованной, чем на Правобережье,— потому и начало национального самоосмысления выглядело достаточно многообещающим. Но как только это самоосмысление перешагнуло определенные, «дозволенные» рамки, оно встретило в лице царского правительства безжалостного и непобедимого врага — что и показала расправа с кирилло-мефодиевцами.

В Восточной Галичино успехи национального движения были более скромными, а главным его противником оказалась консервативная греко-католическая элита. Драмы здесь разыгрывались более тихие, и «национальные будители» медленно, но верно продолжали делать свое дело. И вот что еще было важно: несмотря на существенные различия трудностей и задач, западные и восточные украинцы начинают проявлять друг к другу взаимный интерес — и это после целых столетий, в течение которых между ними не было практически никаких связей. Так постепенно начинался процесс национальной интеграции. '