<<
>>

ЧТО ТАКОЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ КАПИТАЛИЗМ?

Во всем мире капитализм вызывает ненависть. Его отождествляют с эгоизмом, эксплуатацией, неравенством, империализмом и войной. Даже на его родине — в Соединенных Штатах — для проницательного наблюдателя не сможет остаться незамеченным не очень-то высокий уровень морали среди бизнесменов, рабочих и публицистов.
Может даже показаться, что демократический капитализм утратил свой дух. Призывы относиться к нему более лояльно, ведь именно он способствует материальному благосостоянию, могут показаться чересчур материалистичными. Ахиллесова пята демократического капитализма — то, что на протяжении двух столетий своего существования он чрезвычайно редко апеллировал к человеческому духу. Этот недостаток, однако, не предопределен расположением звезд на небе: он не столько проявление некой железной необходимости, сколько интеллектуальное заблуждение. Хотя система, в которой мы живем, лучше какой-либо иной, однако, как отметил Рейнгольд Нибур, хранители ее духа — поэты, философы и священники — не достигли ее тайных истоков. Они не приоткрыли тайну ее духовной мудрости, поскольку не питали симпатии к культуре, в традициях которой были воспитаны. Очевидно, это несовершенство свидетельствует о том, что не все в порядке в самом демократическом капитализме. Не так давно Даниел Бэлл в работе «Культурные противоречия капитализма» попытался перечислить эти изъяны. Ранее направление его развития, пожалуй чересчур детально, пытался предсказать Йозеф Шумпетер. Эти писатели отмечали, что парадокс демократического капитализма состоит в следующем: его успехи в политической и экономической областях подрывают его собственные ценностно-культурные основы. Чем успешнее он развивается, тем более ослабевает. В связи с этим против него выдвигают следующие обвинения. 1) Развращение изобилием. Моральная дисциплина способствует успеху и материальному благосостоянию, но их достижение в свою очередь разрушает моральную дисциплину.
Таким образом, парадокс системы ведет к гедонизму, декадансу и форме «самолюбования», напоминающей нам историю Нарцисса, любующегося своим отражением в воде. Вместо соблюдения дисциплины люди начинают стремиться к «освобождению» от нее. Вместо того чтобы экономить, они тратят и залезают в долги. Они более не посвящают свою жизнь упорному труду, а живут в ожидании «уик-энда». Здоровье демократического государства зиждется на дисциплинированности его граждан — несоблюдение ее приводит его к упадку. Экономическая же система зависит от осознания обязанностей, постоянных нововведений и сбережений; но и здесь уже слышна призывная песнь сирен, сулящая удовольствие. Производительность падает, долги растут, свирепствует инфляция — система начинает стагнировать. С этой точки зрения новый феномен, названный экономистами «стагфляцией», — это дно той болезни духа, которая распространяет незаметно гниение даже тогда, когда ее нельзя обнаружить, следя за экономическими показателями. Люди хотят получить все, не жертвуя ничем, — и они это получают. Инфляция и упадок продолжаются. 2) Реклама и человеческие слабости. Ведущие корпорации своей рекламой пробуждают в людях их худшие качества. Они поощряют жизнь в долг, рекламируя кредитные карточки; готовность тратить деньги, расхваливая свои товары; потерю контроля над собой. Их работники, их покупатели и они сами, сея ветер, пожнут бурю. 3) Всеобщая безответственность. Ведущие политики своей деятельностью еще более усугубляют слабость всех демократичных обществ. Не желая зависеть от сильных политических партий, они встречаются с народом один на один и ведут с ним разговор на языке лозунгов и желаний. Их обещания предоставить людям всевозможные пособия стали своеобразной эпидемией подкупа в демократичных обществах. Поскольку каждый политик выступает сам по себе, в результате не остается человека, который бы по долгу службы беспокоился о том, кто же в итоге будет платить по счетам. Карьера политика значительно короче, чем последствия его деяний.
Хотя государство взваливает на себя с каждым годом все более тяжкое бремя, публика все время требует: еще! Политики тратят и тратят; недостойную деятельность мистера Дули можно открыто назвать подкупом, ведь на выборах редко выигрывают, обещая уменьшить размер пособий. Так как все группы общества хотят большего, политики все больше и обещают. Они тратят не собственные деньги — они тратят деньги, которые общест во не заработало. Изъяном всех без исключения богатых демократичных обществ является желание людей жить не по средствам. Пороки человеческой натуры — как в общественной, так и в частной жизни — побеждают здравый смысл. 4) Честолюбие альтернативного класса. Возрастает число людей, которые в постоянном расширении компетенции государства видят гарантию личной безопасности, богатства и увеличения собственной власти. Более того: эти люди чрезвычайно быстро образуют вполне интеллектуальную, способную, устойчивую и честолюбивую элиту — достаточно сильную, чтобы тягаться с элитой бизнеса в интеллекте, достижении целей и власти. Теперь в богатых демократичных обществах существуют два способа достижения богатства и власти, в то время как еще недавно был всего один. Прямой путь ведет через сферу частного предпринимательства. Однако в настоящее время открыт еще один — более легкий — путь через общественную деятельность. Ограниченное в своей компетенции государство, подобно Эвересту, гордо и молчаливо ожидало своих покорителей. Но число людей, совершивших восхождение, постоянно увеличивалось — и государство стало напоминать встревоженный муравейник. Люди, получившие над ним власть, стали контролировать и частную сферу. В то время как частная сфера подчинена закону, число устанавливающих его людей росло, и они наделялись правом применять насилие. Жажда власти — superbia — оказалась более глубокой и более распространенной, чем жажда богатства — cupiditas. 5) Потеря аристократией своего высокого положения в обществе. Выдающиеся деятели культуры в условиях рыночной системы экономики, свойственной демократическому капитализму, страдают от существенного снижения своего статуса в обществе (которым они еще недавно обладали благодаря контролю над средствами массовой информации).
В современном обществе архиепископ утратил высокий авторитет, которым он располагал в обществе традиционном; теперь он не имеет возможности влиять на жизнь весьма дифференцированного общества, которое к тому же отделено от церкви. В традиционном обществе ученые и художники имели меценатов, получая от них и положение, и жалованье, о чем сегодня, в условиях рынка, им остается только мечтать. Действительный шедевр гения могут оценить немногие, рынок не проявляет к нему особого интереса. Когда-то художники и ученые надеялись принести своему благодетелю (и себе) бессмертную славу, они принадлежали к аристократам духа, жившим в условиях господства аристократической культуры. Аристократия холила и лелеяла художественную элиту, — так что блестящий интел лект и аристократичный, утонченный вкус всегда шли рука об руку. В Великобритании художник мог быть возведен в «рыцари» и записан таким образом в аристократическое сословие. В условиях же демократического капитализма господствующим классом становится класс коммерсантов. Ценности рынка весьма редко совпадают с ценностями художественного и интеллектуального таланта. Массовый рынок может признать большие таланты, как, например, Диккенса, но значительно чаще он отдает предпочтение талантам, восхваляющим здравый смысл. На рыночной площади не услышишь похвалы высокому интеллекту. Социалистическое государство предоставляет своим художникам более высокое положение в обществе. Авторитарный стиль жизни благоприятствует респектабельности продажных интеллектуалов, дает им достоинства и привилегии. Буржуазная культура предоставляет интеллектуалу свободу, однако не может дать ему то положение в обществе, которое может себе позволить общество традиционного или социалистического типа. 6) Зависть. При демократическом капитализме интеллектуалы, как группа, переживают упадок. Хотя, подчиняясь капризам рынка, материальное вознаграждение за высокий интеллект и артистический талант время от времени бывает достаточно высоким, обычно оно намного уступает вознаграждению лучших менеджеров, спортсменов и антрепренеров.
Поэтому любимцы публики имеют в своем распоряжении так много денег, что ученому остается только взывать к небесам о справедливости. Люди, проявившие свой талант в управлении предприятием, получают жалованье, которое, как и гонорары кинозвезд, вызывает жгучую зависть у людей, одаренных недюжинным интеллектом или артистическим талантом. Менее одаренный брат выдающегося социолога идет работать в корпорацию, где получает жалованье, превышающее жалованье брата. Разве это справедливо и заслуженно? Недаром Яхве, зная силу человеческой зависти, дважды упомянул ее в Десяти заповедях. 7) Вкусы. Культура, господствующая во времена демократического капитализма, вызывает отвращение, причем глубочайшее, из-за якобы свойственных ей «буржуазных» и «мещанских» вкусов, хотя некоторые высшие менеджеры компаний имеют вкус не менее утонченный, чем профессора социологии. Поэтому неприятие большей частью направлено против самого рыночного механизма, в отношении которого, как отмечал югославский социалист Богдан Денич: «...теоретики социализма, за редким исключением», имеют «весьма догматичную, почти пуританскую установку», — их глубоко оскор бляет предпочтение, которое молодежь Восточной Европы отдает джинсам. Рынок способствует «власти потребителя над производителем. Эту власть интеллектуалы-социалисты довольно часто считали злом для простых смертных». Денич продолжает: «У этой антипатии есть две стороны. Одна — это предпочтение, которое интеллектуалы-социалисты отдают кратким, систематичным планам, составленным экспертами, не очень-то отличающимися от них самих; вторая — мнение, что, если потребителям, относящимся к низшим слоям, будет предоставлена свобода, они окажутся не в состоянии выбрать хороший для них товар» *. Получив свободу выбора, обычные люди, как правило, проявляют свою вульгарность и отсутствие вкуса. Они предпочитают искусственные розы живым. Интеллектуалы испытывают отвращение к той невоспитанности и вульгарности, которые проявляют обычные люди во время своих «походов по магазинам».
Предпочтения горожан Гам- трамка, Ньюарка или Саут-Бостона претят рафинированным вкусам богемы, вызывая у нее ощущение, близкое тому, когда слышишь, как водят металлом по стеклу. Беспокойство вызывает то, что и рынок, и демократические процедуры способствуют ослаблению влияния элиты на низшие слои. Большинство покупателей, точно так же как и политическое большинство, часто выбирают не то, что кто-то считает для них лучшим. Будучи сторонниками демократизации в сфере экономики, социалисты в то же время хотят, чтобы сохранилась и экономическая элита, и рассудительность покупателей на свободном рынке. Они полагают, что социализм — лучший способ разрешения этой дилеммы. Он обеспечивает новой элите положение, позволяющее ей навязывать остальным гражданам то, что ей самой кажется лучшим. Поэтому их нападки на эстетику, характерную для демократического капитализма, становятся важным шагом на пути к «воссоединению политики и экономики»2. Это «воссоединение» воплощает определенную ценностную установку, которая должна стать обязательной для всех. В целом же демократический капитализм изображают каким - то водоворотом культурных противоречий. Созерцая его, не многие из поэтов, философов, художников или теологов испытывают к нему теплые чувства — скорее, он вызывает у них отвращение. Подобные упреки можно было бы перечислять без конца. Так, демократическому капитализму ставят в вину, что он отравляет саму жизнь на земле, точно так же как химические выбросы «отравляют» население. Новую цивилизацию называют не иначе как «раковой опухолью». Богатые богатеют, держа бедных в узде при помощи уголов ного права. Крупные корпорации считают антидемократичными образованиями, чем-то совершенно несовместимым с демократией. «Финансовый империализм», по мнению многих* поддерживает «зависимость» Третьего мира, а успехи развитых стран они «выводят» из бедности стран менее развитых. Нет ничего удивительного, что люди, верящие в эти обвинения, утверждают, что капитализм — система, порождающая зло. Долго ли сможет просуществовать политическая или экономическая система, если хранители ее ценностей испытывают к ней столь сильное отвращение? Тем из нас, кто получил образование в области гуманитарных и социальных наук, редко приходилось слышать похвалы в адрес того общественного устройства, в котором мы выросли. В 1937 г. в Оксфорде собралась достаточно пестрая группа протестантских теологов, чтобы после долгих дискуссий вынести свой приговор современному обществу: «Когда повседневная жизнь общества организована так, что богатство становится важнейшим критерием успеха, она вызывает лихорадочную погоню за деньгами и ложное уважение к победителям в этой гонке. Если оценивать ее моральные последствия, то они столь же фатальны, как и последствия любой другой формы идолопоклонства»3. В своей книге «Религия и возникновение капитализма» Р.Тони в качестве лейтмотива духовной жизни людей при демократическом капитализме указывал обыкновенную жажду наживы. Макс Вебер описывал капитализм в его более поздней форме как «железную клетку», в бюрократических прутьях которой бьется человеческий дух4. Теолог-отшельник Пауль Тиллих считал демократический капитализм «дьявольским изобретением»5. Кто бы пожелал по собственной воле после всего перечисленного посвятить свою жизнь защите демократического капитализма, стать его проповедником? Но даже тот, кто мог бы так поступить, сталкивался с отсутствием интеллектуальной традиции, на которую он мог бы опереться, с недостатком удовлетворительной теории, с отсутствием достоверного, с его точки зрения, описания реальной жизни. Очень многие, не принимая аргументов противников демократического капитализма, все же оставались не удовлетворены теориями последнего, предложенными Адамом Смитом, Иеремией Бентамом, Людвигом фон Мизесом, Фридрихом фон Хайеком, Мильтоном Фридманом и другими. Обычной ошибкой классиков было то, что они слишком мало внимания уделяли основам, на которых покоится реальный мир демократического капитализма. Они рассматривали экономическую систему чересчур целомудренно — в отрыве от реальности, где поли тическая система и система ценностей оказывают не менее значительное влияние на повседневную жизнь людей. В действительности эти несколько первопроходцев оказались в полном одиночестве. Они получили образование, изучая произведения классических авторов и традицию демократического социализма. Когда эти учителя перестали их удовлетворять, они вынуждены были выбрать себе в проводники кого-то другого. Каков же дух демократического капитализма? Позвольте представить вам Макса Вебера (1864-1920) — первого выдающегося социолога, изучавшего всемирную историю с целью объяснить причины уникальности современного Запада. Даже самые начитанные особы используют в своих теориях такие общие фразы, как «трудовая этика», ими мы обязаны именно этому автору. Его небольшая работа «Протестантская этика и дух капитализма», ставшая классикой, изучается уже третьим поколением студентов колледжей6. Он первым стремился ответить на до сих пор волнующие нас вопросы. Макс Вебер был агностиком, но исследования мировой цивилизации пробудили в нем необычайный интерес к религиозным проблемам различных общественных систем. Его интересовал особый дух, придающий одной и той же деятельности в контексте разных культур совершенно отличное значение. Например, такие виды человеческой деятельности, как покупка и продажа, существуют с незапамятных времен: без них не обходилась ни одно общество, ни один исторический период. Великие торговые цивилизации — вроде финикийской, располагавшейся на территории современного Ливана, — возникали, переживали расцвет, упадок и исчезали, оставляя после себя лишь памятники. Но дух, вдохновлявший людей на эту деятельность, был в этих культурах различен. Особенно интересовало Вебера противоречие между традиционной и современной культурой. В наши дни даже тот, кто редко смотрит телевизионные новости, в состоянии заметить, что Иран, во главе с Аятоллой Хомейни, представляет собой образец того самого противоречия между традицией и современностью, которое интересовало Вебера. В чем состоит новизна современного капитализма? Таит ли он угрозу всем формам традиционной культуры? Вебер полагал, что коммерческая деятельность, характерная для современного общества, отличается от аналогичной деятельности в предшествовавших ему исторически обществах. В прошлом также существовали торговля, банки, промышленность, например, фабрики по производству шелка и других товаров. В чем же тогда кроется это отличие? Вебер заметил, что в капиталистическом обществе торговля приобрела новое значе ние. Она стала частью нового миропорядка, нового взгляда на человеческую историю. Она преисполнена новым духом. Определить дух цивилизации — нелегкая задача, но Вебер проявил весь свой интеллект, чтобы как-то его описать. Макс Вебер знал то, о чем писал, из собственного опыта. Будучи семьей протестантов-евангелистов, Веберы оказались среди тех, кто в 1731 г. бежал из Зальцбурга от преследований печально известного архиепископа Леопольда Фермианского. Поселившись в Белефельде, дед Вебера основал небольшое собственное предприятие по торговле льном, ведя его как в старину неспешно. Хотя он постоянно заключал сделки, его внук все же смог заметить, что деду не хватает того самого «капиталистического духа». Он не пытался развивать свой бизнес, а заботился о том, чтобы сделать его необременительным. Дядя Макса, Карл (старший сын, который унаследовал дело отца), к ужасу семьи, каким-то образом «заразился» этим «капиталистическим духом». Его не удовлетворяло поддержание status quo\ он любил перемены, а потому работал усердно, чтобы сделать бизнес более рациональным, современным и масштабным. Он целенаправленно составлял списки покупателей и поставщиков, нанимал дизайнеров и постоянно изучал спрос. Отец Макса, Макс Вебер-старший, питал отвращение к дисциплине серьезного бизнеса и потому предпочел ей покой и свободу карьеры политика. Что же касается честолюбия, то ему легко удавалось его сдерживать. Этот весьма влиятельный политик был в семье настоящим тираном. Макс Вебер-младший, будучи по натуре человеком весьма чувствительным и совестливым, глубоко переживал свои ссоры с отцом в ранние годы своей юности. Мать Макса, хотя и принесла в семью большое приданое, пребывала полностью под властью мужа, который по отношению к ней не выказывал особой благодарности. Жена искала утешения в религии (она была преданной кальвинисткой), тогда как ее муж потворствовал собственным слабостям. Часто из сострадания она помогала бедным, а также принимала участие в спорах на религиозные темы, что становилось поводом для непрекращающихся семейных конфликтов. Макс Вебер-младший писал о себе как о не особенно религиозном человеке: в этом он был скорее похож на отца. Зато своим огромным трудолюбием он был обязан именно матери, которая была совестью их семьи и настоящим источником энергии; отец же, если не считать его крутого обхождения с домашними, был довольно безволен. В 1898 г., в возрасте 34 лет (через два года после ужасного пожара, во время которого он выгнал отца из своего дома, а через семь недель тот умер) Макс Вебер пережил серьезный нервный срыв, после кото рого в течение четырех лет он оставался абсолютно беспомощным. На протяжении последующих пятнадцати лет он не решался вернуться к преподавательской работе или хотя бы возобновить встречи со студентами. Выздоравливая, Вебер время от времени мог продолжать свои исследования; и первое произведение, которое он закончил, когда достаточно окреп, состояло из двух больших статей, опубликованных в 1904-1905 гг., — позднее они были изданы как единая работа под названием «Протестантская этика и дух капитализма». До конца своей жизни (1920 г.) Вебер имел возможность переработать эти очерки (в большей степени это затронуло примечания, а не основной текст), которые уже тогда были признаны классикой и вызывали бушующие страсти. Эти споры не утихают уже на протяжении шестидесяти лет, а количество работ, посвященных этому исследованию, необозримо. Что имел в виду Вебер, употребляя термин «дух капитализма»? Я хочу особо отметить тот момент, которому сам Вебер не придал большого значения, хотя он присутствует в его тексте. Поэтому следует обратиться к тому, как Вебер изложил суть проблемы. Для него важнейшей особенностью капиталистического духа представлялась его направленность на поддержание экономического роста. В прибыли как таковой не содержится ничего нового; она столь же стара, как и торговые караваны. Уже древние имели представление о цикличности благосостояния, различая богатые и бедные годы. Но понимание того, что именно систематическое применение практического ума в экономической деятельности открывает перед человеком новые, ранее неизвестные ему в этой области, возможности, привнес только дух капитализма. Вебер различал установку на получение постоянной, но невысокой, прибыли и надежду на риск и удачу. Расширение «горизонтов» экономической деятельности совпало с открытием Нового Света. Но существовала серьезная разница между надеждой на открытие новых запасов пряностей, золота и пушнины на новых континентах и убеждением, что экономическая деятельность у себя дома может быть организована иным способом. Уже после открытия Америки и морского пути на Дальний Восток в экономической теории и практике еще долгое время господствовал меркантилизм — система экономики, полностью контролируемая государством. Могли появляться новые товары, но методы их купли-продажи оставались прежними. Если не принимать во внимание существование «вольных городов», то государство, как и прежде, стремилось к сохранению своего полного контроля над экономикой. Первым, кто заговорил о возможности иной системы организации экономической деятельности, был Джон Локк (1632-1704). Локк пи сал, что дикая земляничная поляна щедро одарена природой и без специального ухода может дать много ягод, но если за ней ухаживать, то с этой поляны можно собрать урожай, который не то что в два — в десять раз превысит обычный8. Иными словами, делал заключение Локк, природа потенциально может дать намного больше, чем то, что от нее сейчас получают люди. Позвольте мне перевести мысли, высказанные Локком, на язык теологии. Творение, оставленное на произвол судьбы, несовершенно, потому люди призваны быть соучастниками Божественного творения: они призваны выявить скрытые возможности созданного Творцом. Сотворенное полно тайн, ожидающих своего открытия; загадок, которые Творец оставил людям, чтобы они их разгадали. Мир не зависит более от Творца так, как зависит от людей производимое ими богатство; ибо после грехопадения безразличие и беспорядок стали обычным делом. Так, благодаря Локку, зародилось новое вдохновляющее человека истолкование его призвания в этом мире — историю перестали считать неизменным повторением прошлого. После Локка осмысление путей Господних в этом мире — теодицея — претерпело изменение. Существовало представление, что Божья воля в этом мире проявляется посредством человеческой свободы и трудолюбия. Теперь предназначением человека стало облагораживание этого мира. Более не было человека, полагавшего, что его судьба от него не зависит, а предлагает ему лишь долгие страдания и смирение. Он был призван стать изобретательным, рассудительным, дальновидным, трудолюбивым, чтобы исполнить свое обязательство перед Богом, — построить и украсить Царствие Божие на земле. Как отмечал Вебер, Реформация, выйдя из монастырей и захлопнув за собой их двери, придала ценность определенным человеческим добродетелям, которые человек может проявить, лишь выполняя свое призвание в нашем преходящем мире. Прогресс и экономический рост — не только отдельного человека, но и целого мира — стали казаться проявлением Божьей воли. Прогресс требовал от человека определенной дисциплины, своеобразного «немирского аскетизма». Эта земля, казалось, многое могла предложить науке, искусству, религии — и даже отдельному человеку обещала скромные утешения. Трудясь ради человеческого прогресса, каждый мог стать и образцом гражданской добродетели, и добрым христианином. Многие сторонники идеи прогресса в континентальной Европе не только подчеркивали свою непричастность к религии, но часто были настроены весьма антирелигиозно. Религию, особенно католицизм (хотя в не меньшей степени и кальвинистскую Женеву), они считали бастионами, сопротивлявшимися прогрессу. Как сказал бы Вольтер: Ecrasez Vinfame! В англосаксонских странах светские мыслители относились к религии намного терпимее. Даже если их концепциям не хватало благочестия, по крайней мере они считали, что в целом религия играет весьма полезную и, по-видимому, необходимую роль в обществе. Вебер любил цитировать слова Монтескье о том, что англичане прославились во всей Европе тремя вещами — набожностью, успехами в торговле и свободой9. Моменты, которые мы здесь описали, были хорошо известны Максу Веберу по собственной семье. Его дед был коммерсантом старой закалки. Дядя Карл вдохнул новый «капиталистический дух» в предприятие отца, что многим членам семейства пришлось не по нраву. В «трудовой этике», характерной для его матери и дяди, Вебер увидел синтез религии и экономической мотивации, обладающий огромным потенциалом. Из истории своей семьи он хорошо знал, что многие из предпринимателей, одержимых новым «капиталистическим духом», были мало религиозны, — и наоборот, многих глубоко верующих людей, какой была его мать, мало интересовала экономическая деятельность. Но, как он обнаружил — или, по крайней мере, думал, что обнаружил, — достаточно часто истинная набожность (свойственная, например, его матери) и новый экономический дух, привнесенный в их семью дядей, удивительным образом сочетаются в личности. Поэтому, когда впоследствии Вебер обратился к своему ставшему классическим тезису о новом «капиталистическом духе», он, нисколько не смущаясь, избрал в качестве глашатая этой точки зрения (наряду с религиозными проповедниками Бакстером и Уэсли) человека, которого с большой натяжкой можно считать религиозным, — Бенджамена Франклина, бывшего скорее умеренным деистом, далеко отошедшим от строгого пуританизма. Особенно часто Вебер цитировал его «Наставления молодому торговцу» (1748) и «Советы тем, кто хочет разбогатеть» (1736). Особенно поразило Вебера откровенное неприятие Франклином традиционного христианского предубеждения против богатых. Франклин открыто проповедовал строгий аскетизм и чрезвычайную пунктуальность в каждой детали одежды и в поведении. Однако не вызывает сомнений, что проповедуемый им аскетизм имел совершенно мирской характер. Особенно обращает на себя внимание то обстоятельство, что Франклин одобрял богатство и богатых. Он считал богатство конечной целью моральной дисциплины. Его советы предполагают такое отношение к миру, которое могло шокировать своей новизной. Франклину казалось, что сам миропорядок, исторический прогресс и заветы Творца побуждают молодого человека стремиться к богатству. Но Франклин не думал, что этот призыв хоть в какой-либо степени ведет к греху, разврату или не согласуется с отцами церкви и мудрецами прошлого. Совсем наоборот. Отказавшись от традиционного презрения к миру и богатству и сконцентрировавшись на мирской аскезе, Франклин представлял себя пророком, вещающим от имени всей предшествующей религиозной и гуманистической традиции. Приведем здесь лишь один из отрывков его «Автобиографии»: «Это было время, когда я задумал смелый и тяжелый план достижения морального совершенства. Я хотел жить, избегая греха, в какой бы то ни было момент времени; я желал победить все, что могло подтолкнуть меня к совершению греха, будь то естественная склонность, обычай или компания»1^. Это, как считал Вебер, было настоящей революцией в области духа как в истории Запада, так и во всей истории человечества. На протяжении предыдущих столетий и христианские святые, и философы осуждали излишнюю мирскую аскезу, честолюбие и богатство, — а Франклин превратил то, что считалось грехом, в добродетель. Это совсем не означало, что современные коммерсанты более искусны в этой деятельности, чем их предшественники. Скорее это означало, что они должны заниматься ею совершенно иначе. Они должны поступать как гуманисты, действовать с «религиозной убежденностью». Как видно из того, что Вебер выбрал именно Франклина — абсолютно мирского человека, эта «новая религия» удивляла его своей совершенно светской формой. Однако она выполняла ту же функцию, что и традиционная религия. Она придала Вселенной и Истории новый смысл. Каждому из своих адептов она предложила новое понимание его индивидуального и общественного существования, т.е. сотрудничество с другими такими же «прогрессивными», как и он сам, личностями. В дальнейшем она установила скрижали, на которых были перечислены добродетели и пороки, служившие человеку ориентиром в его повседневных поступках. Она поощряла целеустремленность и объясняла, как человеку действовать в случае неудачи, разочарования и возникших трудностей. Эта светская религия сформировала новый в истории человечества этос, породила новый дух — «дух капитализма». Можно быть уверенным, что этот дух не имел бы такого значения в истории без одновременного развития определенных общественных институтов. Если рассматривать каждый из этих институтов в отдельности, то ни один из них не был совершенно новым, ранее неизвестным. Если бы их не наполнял этот новый дух, в целом они могли бы сформировать культуру и экономику, весьма отличную от тех, которые свойственны демократическому капитализму. Вебер, однако, не утверждал, будто только определенный дух стал причиной становления системы этих институтов или, наоборот, что их становление стало причиной формирования человеческого духа, овладевшего однажды большинством людей. Он не был ни материалистом, ни идеалистом11. Единственное, чего он хотел — подчеркнуть, что адекватное историческое объяснение невозможно без учета обоих факторов. По мнению Вебера, фактором, который — под влиянием Маркса — игнорировали ученые его времени, был как раз духовный фактор. Но не меньшее значение имела и грешная земля. Поэтому Вебер, стремясь определить круг институтов, проникнутых «капиталистическим духом», описал только те из них, без которых капитализм был бы просто невозможен. Он предложил следующее предварительное определение капитализма: «Капитализм, безусловно, тождествен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли, к рентабельности... Капиталистическим мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, которое основано на ожидании прибыли посредством использования возможностей обмена, то есть мирного (формально) приобретения».12 Но это определение не удовлетворяло даже его; поэтому он продолжил свое исследование, которое в результате вышло далеко за рамки, заданные предварительным определением13. В этом определении каждый из элементов крайне важен. 1) Свободный труд — важнейшее условие существования капитализма, ибо он несовместим ни с рабовладением, ни с крепостным правом, ни с какой-либо иной системой принудительного труда. Та особенность свободного труда, которую Маркс оценивал как нечеловечную — то, что труд при капитализме становится товаром, — Вебер трактовал как главное условие его свободы. Чтобы люди могли выбирать себе работу, система социальной мобильности должна предоставлять им разнообразные возможности найма и вознаграждения за труд. Не всякое общество может состоять из самодостаточных индивидов, и именно поэтому требуется система разделения труда. В связи с этим свободные индивиды торгуют собственным трудом ради удовлетворения своих потребностей. В определенном смысле время каждого человека, его энергия и трудолюбие — это его капитал. Вебер отмечал, что при свободном обмене каждый — и наниматель, и наемный работник — может подсчитать прибыль и убытки от каждой своей сделки. Каждый может спросить себя: стоит ли? Такой са моконтроль, в условиях свободы, позволяет капитализму пустить глубокие корни в обществе. Отсутствие свободы превращает наемный труд в труд крепостных. По сравнению с аристократом или владельцем средств производства наемный рабочий обладает меньшей свободой — но она не идет ни в какое сравнение со свободой, которой располагает крепостной. В связи с этим эпоха господства капитализма становится эпохой интенсивной миграции людей. 2) Разум необходим при капитализме уже хотя бы потому, что само слово «капитал» в переводе с латинского означает «голова». Практический разум упорядочивает всю систему. Он способствует нововведениям, улучшению организации экономической деятельности, повышению эффективности производства и более полному удовлетворению потребностей. Он помогает планировать не только на дальнюю, но и на ближайшую перспективу. Практический разум позволяет скоординировать взаимодействие всех элементов системы: материалов, оборудования, производителей, посредников и потребителей. С его помощью человек может определять цели и средства их достижения и тем самым постоянно совершенствоваться в его применении. Разум подчинен целям предприятия, жизнь которого длиннее жизни человека. Удивительное дело, но вместо того чтобы быть лишь средством в достижении человеком его цели, рациональная система экономики сама становится целью, которая поощряет людей к реализации их намерений. Однако экономика не подчиняет себе человека целиком, ведь она сама подчинена жизненным потребностям. Нельзя сказать, что она представляет собой только средство. Следует еще раз напомнить высказывание Монтескье о том, что англичане преуспели в трех вещах: набожности, торговле и свободе. Каждая из них является в некотором смысле средством, в некотором — целью. Если призвание человека заключается в мирской деятельности, то его жизнь не исчерпывается только набожностью. То же справедливо и в отношении коммерции, ведь тогда набожность и свобода будут иметь подчиненный характер. Этого не может произойти и со свободой: поскольку она всегда существует как во имя чего-то, так и благодаря чему-то. Все это и отличает «дух демократического капитализма» от «духа капитализма», по Веберу. Демократический капитализм — тройственная система, включающая экономику, политику и мораль. Вебер в своем исследовании не пошел так далеко. 3) Этот новый капитализм не надеялся на удачу в рискованных авантюрах, а предполагал долговременное существование предприятия, деятельность которого необходимо планировать и организовывать, рассчитывая возможную прибыль и убытки от этой деятельности. Без ведения двойной бухгалтерии, без математического расчета, без экономического анализа, ставшего возможным благодаря достижениям современной науки, постоянный учет результатов хозяйствования был бы невозможен. 4) Отделение места работы от места жительства, произошедшее до возникновения современного капитализма, подняло его на такую высоту, достижение которой было невозможно в условиях аграрного или феодального общества, где огромную роль играли кровнородственные связи. При капитализме общественное положение человека перестало определяться его происхождением, оно совершенно утратило свое прежнее значение. Впрочем, жизнь человека не исчерпывалась только экономической деятельностью: культурная сфера сохранила независимость от экономики. Эта двойственность породила психологическую пустоту в жизни индивида; раздельное существование экономики и культуры изменило смысл самой жизни. Этот дуализм разрушил прежние связи и способствовал возникновению новых возможностей. В эмоциональном плане он означал для индивида как приобретения, так и потери. Поскольку обмен на рынке стал безличным, религиозная, расовая и национальная принадлежность индивида утратили свое прежнее значение. Покупатель часто просто не знал продавца товара или его производителя. (Так, после Второй мировой войны, когда на юге США развилась капиталистическая экономика, расовая принадлежность человека перестала играть здесь сколько- нибудь значимую роль). Отделение места жительства от места работы сделало массовое производство таким же обычным делом, как и производство для немногих. Это разделение жилья и работы можно понимать и как отчуждение, и как освобождение — как две стороны одного процесса. 5) Расчет, организация производства, инвестиции и обмен на протяжении долгого времени были невозможны, ибо отсутствовали необходимые правовые условия. Особое значение имело постепенное развитие той области права, которая регулирует деятельность юридических лиц. Различение в системе права корпорации и семьи сделало возможными учет результатов экономической деятельности и новые формы ее организации. Корпоративное право дало жизнь и бесприбыльным организациям, и предприятиям, организованным ради получения прибыли. Оно породило практически бесконечное разнообразие форм свободного объединения людей. Корпорация во всем ее многообразии — главное действующее лицо демократического капитализма. Возможности корпорации намного превосходят возможности отдельной личности, ведь как «юридическое лицо» она существует по закону. Торговля требует стабильности и мирного разрешения конфликтов; поэтому, хотя закон и ограничивает права юридического лица, корпорация кровно заинтересована в совершенствовании законодательства. 6) Этот новый капитализм быстрее и успешнее развивался в городах. Город научил людей новым формам сотрудничества, он стимулировал работу разума и поощрял нововведения, сделал возможным отказ от занятий сельским хозяйством. Различные аспекты жизни горожан все больше регламентировались законом, постоянно испытывались новые формы социальной организации, вводились новые свободы. Сельские районы сохраняли верность традициям: они были скорее аграрными, чем капиталистическими. Несмотря на то что крестьяне уже были знакомы с рынком и риском, прибылью и убытками, независимостью и надеждой лишь на собственные силы, капитализм не сводится только к ним (хотя в Советском Союзе крестьянство и сейчас считают последним бастионом капитализма). Капитализм возник благодаря городу и сам создавал совершенно особую, новую, городскую культуру. Отличающие ее привычки и законы, представления и намерения, ритм жизни и манеры, наемные работники и рынки были характерны именно для города. (Даже в XX веке сельская Америка сохранила неприятие в отношении Уолл-Стрит и других городских центров капитализма). Определение капитализма, данное Вебером, страдает несколькими недостатками. Поэтому в следующих главах я попытаюсь выйти за очерченные им пределы. Здесь будет достаточно отметить, что Вебер все свое внимание сконцентрировал на духе, или этосе, который, во-первых, определяют все шесть вышеперечисленных черт; во-вто- рых, сам этот дух придает им определенный символический смысл и значение с точки зрения ценностей. В то же время Вебер практически не уделил внимания таким мыслителям, как Монтескье, Адам Смит, Джеймс Мэдисон, Томас Джефферсон, — людям, полагавшим, что они творят «новые времена». Они думали, что разгадали тайну Божественного творения, оставленную Творцом для реализации людям. Они представляли себя глашатаями прогресса, приближающими мир к осуществлению Божественного замысла, или, по крайней мере, борцами за прогресс, страстным противником которого была традиционная религия. В любом случае для этих людей деятельность в области науки, усовершенствования технологии и практического развития экономики были ничем иным как религиозной миссией, или хотя бы высшим императивом для человека. Определение «духа капитализма», данное Вебером, не соответствует исторической действительности в двух аспектах. Вебер не отметил той обязательной связи, которая существует между экономической и политической свободой. Обязательность такой связи не столько логическая, сколько фактическая. Хотя на концептуальном уровне эти понятия различны, в реальности одна свобода без другой невозможна; поэтому концепция Вебера была бы ближе к истине, если бы он писал о духе демократического капитализма. Он открыл, что капитализм — экономическая система, основанная на определенном моральном духе, но это только две из трех обязательных составляющих демократического капитализма. Политическая система представляет собой значительную силу, создавая ряд конкурирующих между собой институтов и сил. Вебер не мог не видеть борьбы, происходившей между политической и экономической системами и при его жизни. Если капитализм оказывался под государственным контролем (как это происходило в странах, где установился фашистский или коммунистический режим), то он не мог оставаться самим собой и вновь превращался в экономическую систему, основанную на личной зависимости. Граница между политической и экономической системами стиралась, и они вновь сливались в первородном единстве14. Во всех сферах начинало господствовать государство. Вот почему Роберт Гейлброунер — пожалуй, самый благородный из современных социалистов — вопреки своим убеждениям, предупреждал о надвигающейся угрозе авторитаризма. Он давал понять тем, кто еще не избавился от иллюзий, что «буржуазные права» не могут существовать при системе государственного планирования и контроля15. К тому же Макс Вебер заблуждался, охарактеризовав практический разум в условиях демократического капитализма как «рацио- нально-легальный». На самом деле он несет в себе нечто большее, чем просто «рациональность» в том смысле, в каком это понятие употреблял Вебер, и — нечто большее, чем просто «легальность», или законность. Когда Вебер доказывал, что демократический капитализм постепенно превращается в «железную клетку», он видел в умеренности прусского бюргера стремление к точности, законности и дисциплине. Но он не писал о гедонизме, декадансе, кризисе ценностей, аморальности и дикости, которые во времена Веймарской республики мог наблюдать в Берлине Бертольд Брехт. Он не стал свидетелем той агрессии и гордыни, которые очень скоро захлестнули Мюнхен. В Германии после подписания Версальского договора, приведшего к губительным последствиям, произошло многое, чего не мог ожидать Вебер. Однако много чего произошло и при совершенно иных обстоятельствах, в других центрах демократического капитализма, жизнен ная сила которых была значительно больше жизнестойкости «рацио- нально-легальной» формы. По-видимому, Вебер понимал под «рациональным» рациональность инженеров, измеряющих по часам производительность. Но применение научной рациональности в промышленности совсем не ограничивается демократическим капитализмом — оно также характерно и для научного социализма. Рациональность такого рода не может быть точной характеристикой демократического капитализма. В своем стремлении отличить капитализм от социальной организации традиционного или харизматического типа Вебер не учел его некоторые существенные черты. Например, Вебер не обратил внимания на то, какую важную роль играет смекалка и жизненный опыт в предпринимательстве и квалифицированном управлении предприятием. Успешное управление большой фирмой зависит от способности менеджера понимать коллег, вдохновлять их и опираться на них. Смекалке трудно научиться, и некоторые люди обладают ей в большей степени, чем другие. Человек с талантом менеджера — редкое явление. Также огромную роль в предпринимательстве играют нововведения. Современная коммерческая деятельность в огромной степени зависит от постоянных новаций на каждой стадии экономичного процесса: от замысла до производства, от каналов продвижения товаров на рынок до анализа самого рынка. Фирма, цепляющаяся за рационально-легальные традиции прошлого, почти обязательно потерпит фиаско. Короче говоря, Вебер не учел многочисленные типы рациональности, внутренне присущие демократическому капитализму. Он определял рациональность слишком узко, не заметив ее способности к революционным изменениям. Вместо того чтобы, в соответствии с заключительными параграфами «Протестантской этики», уподобиться «железной клетке», реальный демократический капитализм сохранил свою открытость. Он претерпевал и продолжает претерпевать все новые и новые «революции». В Соединенных Штатах по закону Вагнера, принятому в 1935 г., было признано право на создание профсоюзов, запрещен детский труд, создана система социального обеспечения. Развитие политической системы оказало огромное влияние на экономический порядок. Более того, ранее неизвестные изобретения (от пишущей машинки и автомобиля до персонального компьютера) все больше изменяли индустрию, рабочее место, повседневную жизнь. Было ли это проявлением рационально-легального типа организации? Новый экономический по рядок казался скорее чудом, чем результатом деятельности бюрократического разума, и потому вызывал восторг и искреннее удивление. Помимо этого новая общественная система ускорила темпы изменений, происходящих в мире, — промышленная революция открыла путь в «постиндустриальную эпоху». Стиль управления изменяется от поколения к поколению. Вместе с развитием экономической системы, разрушающей ее прежние парадигмы, изменялась и система моральных ценностей. С каждым новым десятилетием менялся стиль жизни — а вместе с его изменением возникали и исчезали новые системы морали. В наши дни некоторые страшатся чрезмерной стабильности, чрезмерного однообразия; другие же предупреждают о «шоке будущего». Жизненная сила форм практического разума, воплощенных в демократическом капитализме, лишила прочности описанную Вебером железную клетку «легально-рационального». Дух демократического капитализма — это дух развития, эксперимента, рискованного предприятия. Он пренебрегает сегодняшним спокойствием ради лучшего будущего. Он отделяет экономическую систему от государства, делает основой общества новый плюрализм. Отныне все общества этого типа должны быть внутренне дифференцированы и революционны.
<< | >>
Источник: Майкл Новак. ДУХ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО КАПИТАЛИЗМА. 1997

Еще по теме ЧТО ТАКОЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ КАПИТАЛИЗМ?:

  1. ГЛАВА XI РЕВОЛЮЦИОННО- ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ И МАРКСИСТСКАЯ МЫСЛЬ В КАЗАХСТАНЕ В НАЧАЛЕ XX В.
  2. 98. Что такое социальное государство?
  3. ЧТО ТАКОЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ КАПИТАЛИЗМ?
  4. Предубеждение в отношении демократического капитализма
  5. «Капиталистическо-демократическая культура»
  6. ГЛАВА I: ЧТО ТАКОЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ КАПИТАЛИЗМ ?
  7. ГЛАВА XIX. ОТ МАРКСИЗМА К ДЕМОКРАТИЧЕСКОМУ КАПИТАЛИЗМУ
  8. В ПОИСКАХ НОВЫХ НАЗВАНИЙ ДЛЯ КАПИТАЛИЗМА
  9. Почему все не так и кто виноват?
  10. Становление олигархического капитализма
  11. О              социал-демократической формации
  12. 3. РОССИЯ В ЭПОХУ КАПИТАЛИЗМА
  13. Часть IV Так все-таки что же такое капитализм?
  14. Финансовое содержание демократической формы
  15. Проблема государственного капитализма
  16. Политические формы государственного капитализма
  17. Специфическая демократическая форма государственного капитализма