Сто лет назад мы были счастливы. Мы знали, что существуют угнетатели и угнетенные, богатые и бедные, и знали лучшее средство исправления несправедливости: надо просто национализировать богатство и начать использовать его на общее благо. Мы экспроприировали собственников и создали одну из самых чудовищных в мировой истории общественных систем, основанную на насилии. Но мы продолжаем повторять, что «в принципе все было хорошо, и лишь по случайности произошли кое-какие ошибки, испортившие хорошую идею». Итак, давайте начнем с самого начала... Лешек Колаковский «Социалистическая идея»1 1. Что же было не так? Несколько лет тому назад в Англии собрались люди, на протяжении всей своей жизни бывшие убежденными социалистами, чтобы попытаться дать новое определение социалистической идеи. Исторические итоги реального социализма оказались совершенно не такими, о каких они мечтали в молодости. Они задались вопросом: что же не так в практике социализма и как это можно исправить? А может быть дело в самой идее? Выводы конференции можно подытожить следующим образом: социализм — не набор политических и экономических программ, а система политических и экономических идеалов. Раньше мы совершали ошибку, говорили они, отождествляя его с программами, которые не были осуществлены, — со слишком простым пониманием добра и зла и довольно небрежно сформулированными и недостаточно реалистичными идеалами. Мы должны начать все сначала2. Одного из двух редакторов итоговых документов этой конференции, Лешека Колаковского, мы только что цитировали, те- перь следует предоставить слово его коллеге, британскому философу Стюарту Гэмпширу: «Для меня социализм не столько теория, сколько система моральных заповедей, которая кажется мне совершенно правильной и справедливой: во-первых, после обороны страны искоренение бедности должно быть первейшей задачей правительства; во-вторых, поскольку большое неравенство различных общественных групп в материальном достатке ведет к их неравенству в политическом влиянии и свободе действий, следовательно, это неравенство в целом несправедливо и должно быть исправлено правительством; в-третьих, избранное демократическим путем правительство должно обещать, что насущные потребности людей будут иметь первостепенное значение для экономики, даже в том случае, если это приведет к некоторым потерям в общем объеме товаров и услуг, получение которого было бы возможно при иных обстоятельствах»3. Таким образом, современное социалистическое мышление отличает две, безусловно, замечательные особенности. Во-первых, социалисты, как видно, стараются избегать и теории, и программ. Их любимым выражением в настоящее время стали слова «вне доктрины». Это надо понимать как разочарование в доктрине. Во-вторых, социалисты стремятся спрятаться за общепризнанными моральными идеалами: они говорят о бедности, неравенстве и необходимости использования более демократичных методов удовлетворения человеческих потребностей. Можно подумать, что социалисты — замечательные люди, которые всего лишь провозглашают идеалы, не противоречащие демократическому капитализму. Почему бы ни доверить им представлять идеалы любого человеческого общества? Но не все так просто. Во время учебы в колледже меня увлекли социалистические идеи Шарля Пегу, французского поэта-католика, который видел в социализме не столько доктрину, сколько некий образ жизни4. Мои взгляды в то время можно выразить с помощью одного часто цитируемого отрывка: «То, что социалистическая партия не имеет цели важнее, чем победа одного класса над другим, не заслуживает мгновенной поддержки со стороны любого здравомыслящего человека. Разумеется, эта партия вряд ли может рассчитывать на приобретение заметного политического влияния и престижа. Но именно высокие моральные идеалы, пропагандируемые ей, привлекают в ряды социалистического движения многочисленных сторонников, даже из представителей капиталистического класса, которые испытывают в связи с этим энтузиазм, напоминающий времена раннего христианства»5. Принимая социализм за своего рода политическую религию, или, если быть совершенно точным, за выражение иудео-христианских идеалов в политической и экономической сферах, я был склонен доверять социалистам за их истинный идеализм. Капитализм можно было оправдать тем, что он достигает лучших результатов, но, как я склонен был тогда думать, он воплощает менее высокие идеалы. Но то, что идеал, приемлемый с моральной точки зрения, оказался нереален, беспокоило меня. Ведь если идеал нельзя осуществить, не является ли это доказательством того, что он вообще не имеет отношения к человеческой жизни? Разве это не знак того, что он ложный? С этой точки зрения социализм не похож на иудаизм или христианство. Иудеи и христиане исходят из того, что этот мир грешен. Если они думают о Царствии Небесном, то при этом никогда не забывают о том, что оно находится не в этом мире. Они знают о нем как о видении и не надеются, что какое-либо из земных установлений может стать его совершенным воплощением. Социализму нелегко принять такой реализм. В тот момент, когда социализм позволит оценить себя на основе реалистичных критериев, он утратит свою таинственность как особая разновидность идеализма. Он превратится в еще один вариант организации экономической жизни общества, который можно оценить эмпирически, основываясь на реальных результатах его деятельности. Значит, если социализм всего лишь одна из разновидностей политической или экономической теории, тогда он лишается особого положения своего рода светской религии. Но все же именно своего рода религия служит социалистам для подтверждения их взглядов. Они редко заявляют, что превосходство социализма заключено в его реальной деятельности, практичности, очевидных результатах. Доказывая верность социализма, они почти всегда ссылаются на свое мировоззрение. «Мы — за равенство, — пишет Колаковский, — за демократию в экономической сфере». «Для меня, — вторит ему Гэмпшир, — социализм не столько теория, сколько система моральных убеждений». Или еще: «Именно высокие моральные идеалы привлекают в его ряды сторонников»6. Повсеместно социалисты готовы признать, что демократический капитализм более производителен, эффективен и далеко не так порочен, как можно было ожидать, исходя из положений социалистической теории; одним словом, что он приводит к лучшим результатам. Они видят исторический шанс социализма в его мнимом духовном превосходстве над демократическим капитализмом. Практически каждый считает демократический капитализм изначально более низким по сравнению с социализмом, поэтому самые уважаемые люди озабочены очевидным «парадоксом». Демократический капитализм, по их мнению, не может способствовать достижению положительных результатов в моральной сфере, но это тем не менее происходит. На этот «парадокс» обратил внимание Жак Маритен: «Индустриальная цивилизация, хорошо знакомая мне по Европе, здесь показалась мне чрезвычайно развитой (как и многие другие вещи, занесенные сюда из Европы) и одновременно напомнила ритуал, посвященный какой-то чужеземной богине. Его скрытая логика, насколько я понимаю, первоначально основывалась на стремлении сделать производительными деньги и на абсолютном приоритете частной прибыли — на том, что повсюду считали антигуманным и материалистичным. Но странное дело, люди, живущие при этом общественном строе или, другими словами, выполняющие данный ритуал, сохранили в неприкосновенности свою душу. По крайней мере, принимая во внимание лишь существенное, их души и жизненную энергию, мечты, ежедневные усилия, идеализм и доброжелательность, ничто не свидетельствует о том, что они прониклись духом этой навязанной извне системы. Это люди, проникнутые любовью к свободе и человечеству, — люди, осознающие важность соблюдения моральных норм, обеспокоенные проблемой выживания мира, наиболее гуманные и наименее меркантильные из всех современных народов, вступивших в индустриальную эру»7. Подобные наблюдения можно найти и у Жана-Франсуа Ревеля8. Суть этого мнимого парадокса заключена в социалистическом понимании действительности. Принимая во внимание предпосылки демократического капитализма, счастливый итог, о котором свидетельствуют Маритен и Ревель, был предсказуем. В первую очередь такой результат предсказывали сами инициаторы эксперимента. И только для социалистов он оказался полной неожиданностью. Во времена, когда я думал о социализме как о некоем идеале, это не требовало от меня особого морального героизма. Я не стремился к активной деятельности в экономической сфере. У меня были большие планы, но они никак не были связаны с судьбой предпринимателя, менеджера, изобретателя или другого агента экономической системы. И хотя я приписывал социализму высокие моральные идеалы, те, кому приходилось платить за мои искания, были в первую очередь состоятельными людьми, трудившимися в поте лица. Социализм еще не давал мне права гордиться собой. Ведь если фактически он не сможет работать так, как было предсказано, тогда бедняки и рабочие должны будут заплатить за экономическую стагнацию общества более высокую цену, чем я должен тем, кто оплатил мое обучение. Данная моральная позиция была бесплодной. Помимо этого людям, занятым в области литературы, религии и журналистики, их социалистические убеждения гарантировали более высокий статус и широкую известность. Быть в оппозиции казалось чем-то героическим, фантастическим, истинным, —: в то время как приверженность американской системе ценностей воспринималась не иначе как «продаться», «пойти на компромисс», «пойти на мировую с заклятым врагом». Это особенно заметно на примере различий между литераторской средой и широкой общественностью. Американская общественность не слишком уважает социалистов и их теории. Но среди высокообразованных людей и в литературных кругах социалистов высоко ценят, даже те, кто достаточно реалистично подходит к жизни, чтобы полностью разделять их взгляды. Для социалистической системы ценностей враг очевиден: крупные корпорации, военно-промышленный комплекс (не Японии, Германии, СССР, Кубы или Никарагуа — а, разумеется, только Соединенных Штатов). Стоит лишь обратиться к рассмотрению фактов, имеющих отношение к этим вопросам, чтобы еще раз убедиться в том, что уже хорошо известно. Для того чтобы убедиться в этом, необходимо внимательно ознакомиться с самыми последними веяниями социалистической мысли, касающимися вопросов занятости, преступности, секса и любых других насущных проблем. Чтобы достичь некоторого согласия, нужно лишь сделать выводы из предпосылок социалистической теории, которые бы касались сегодняшних отношений в обществе. Если человек желает занять среди социалистов выдающееся положение, ему просто следует оставаться до конца последовательным. В стилистическом плане даже небольшой намек на симпатию автора к социализму повышает ценность художественного произведения или работы, посвященной критике общества. Поскольку будущее, как говорится, принадлежит социализму, постольку преимущество на стороне авангарда, — и не стоит делать социализм объектом критики. А так как реалисты погрязли в беспорядочных фактах, они не кажутся такими благонадежными с идеологической точки зрения и чистыми — с моральной, как идеалисты. Мир социализма — это прежде всего мир литературы. Значительно легче что-то написать, чем осуществить на практике. Поэтому в области, где проходит большая часть моей жизни, социализму приписывают множество достоинств. Когда я окончательно отдал предпочтение идеалам демократического капитализма, а не социал-демократии, в первую очередь я принял во внимание реальные результаты деятельности обеих систем. Во-вторых, я не был согласен с тем, что социализм якобы превосходит демократический капитализм с моральной точки зрения. И, наконец, я начал размышлять над его развитием не только на практике, но и в теории. Я был настроен против социализма еще до того, как впервые обратился к серьезному исследованию идеалов демократического капитализма. Вероятно, это течение мысли можно объяснить следующим. Ничто не мешает стороннику демократического капитализма повиноваться «моральным убеждениям», перечисленным Гэмпширом. При демократическом капитализме индивиды, общественные группы и институты могут эффективно облегчать страдания бедняков; пытаться сократить разрыв в богатстве и власти между отдельными группами граждан путем создания системы противовесов, системы перераспределения и реформы законодательства; и придать вопросу удовлетворения насущных человеческих потребностей первостепенное значение, превосходящее значение экономического роста и производства товаров. Сторонник демократического капитализма в рамках этой системы может трудиться ради достижения данных целей и даже достичь их. Разумеется, при этом другие люди, отдающие предпочтение иным целям, свободны выбирать то, к чему им следует стремиться. Демократический социализм, наоборот, с самого начала стремится навязать всем гражданам единую систему моральных императивов — в ущерб иным моральным убеждениям. Можно быть уверенным, что социалисты думают, будто их цели совпадают с универсальными желаниями всех людей, — и поэтому не рассматривают свои действия как насилие. Но они склонны называть своих оппонентов порочными и эгоистичными людьми — угнетателями, враждебными по отношению к беднякам9. Этот морализм приводит их к насилию и сектантству. Поскольку социалистический идеал претендует на то, чтобы быть идеалом всего человечества, постольку вместе с декларациями о том, что он выходит за рамки исторически сложившихся общественных институтов, в нем заметно стремление воспитать в людях отвращение к тому обществу, в котором они живут. Он воспитывает в людях дух противоречия и бунтарства, общим источником которого становится «альтернативная культура» литературы модернизма10. Она довольно часто враждебно настроена к западным институтам и симпатизирует социалистическим революциям, — где бы они ни происходили. Конечно, большинство западных социалистов, которые являются сторонниками социал-демократии, отрицают сталинизм и социализм советского образца; некоторые среди них проявили себя как весьма красноречивые и способные оппоненты. Но все же, как правило, социалисты оценивают демократический капитализм, исходя из слишком узких критериев, в то же время выражая свои симпатии даже к самым незначительным призывам к социалистической революции, где бы они ни раздавались. Когда Бернар-Анри Леви обвинил левых Франции в «пятидесяти годах лжи» о Гулаге, он хотел обратить внимание именно на этот двойной моральный стандарт социалистов11. 1.