2. Блудные дети Мая: легенда и действительность

Критический анализ немарксистских идейных течений предполагает применение, как правило, следующих главных методов: историко-философской реконструкции исследуемого направления с выявлением его внутренних противоречий; диалектико-материалистического «снятия» немарксистской концепции путем рациональной постановки проблемы и ее решения с позиций диалектического материализма, анализа социально-классового содержания рассматриваемой концепции.

В произведениях основоположников марксизма-ленинизма содержатся классические примеры такого подхода, примененного, в частности, в том числе и к исследованию специфики мелкобуржуазного сознания, склонного к разного рода социальным иллюзиям и мифотворчеству, порождающего различные идейные поветрия и увлечения. При этом они указывали на необходимость учитывать два важных момента — классовую природу социальной группы общества, являющейся носителем того или иного социального мифа, ее объективное положение в структуре буржуазного общества и обусловленные им социально-психологические особенности и мировоззренческие ориентации.

Такой подход позволяет выявить несостоятельность настойчиво разрабатываемой «новыми философами» легенды об их так называемом марксистском прошлом.

Их ультралевацкие, анархистские взгляды выражали мелкобуржуазный протест, в котором участвовали в основном интеллигенция и студенческая молодежь. Усиление в условиях государственно-монополистического капитализма регламентации труда, традиционных привилегий, воспринимавшееся как разрушение творческих, спонтанных начал, издавна отличавших интеллектуальный труд, побуждало некоторые слои западной интеллигенции к выражению открытого неприятия условий жизни и деятельности в буржуазном обществе, неприятия, которое по своему классовому содержанию было несоциалистическим, непролетарским. Они нередко отмежевывались от рабочего движения, антимонополистической борьбы трудящихся, что проявлялось в их по большей части негативном отношении не только к компартии, но и к профсоюзам

Массовый социально-политический протест в мае — июне 1968 г. во Франции к тому же не сводился к «революции» студентов и интеллигенции. Он совпал с широким выступлением рабочего класса, всех трудящихся против государственно-монополистического капитализма. Ему предшествовала большая работа компартии и про- грессивных профсоюзов в массах. Это выступление отразило назревшую потребность французского общества в глубоких демократических преобразованиях как в социально-экономической, так и в политической области. Майско-июньское движение с небывалой силой поставило под вопрос политику и само существование власти монополий. Оно явилось крупным столкновением массы работников физического и умственного труда с властью монополий, охваченной противоречиями, которые она не в состоянии была разрешить.

Студенческие волнения, проходившие на общем фоне подъема борьбы трудящихся, лишь придали событиям дополнительный импульс и окраску.

Объявляя себя революционерами, «левые» нападали на рабочий класс за утрату им революционности, ставили в вину международному коммунистическому движению и реальному социализму их якобы измену революционным идеалам. Постоянным объектом их нападок являлась и Французская коммунистическая партия, особенно в период майско-июньских событий и непосредственно после них, которую они обвиняли в «предательстве революции».

Позиция Французской компартии в событиях 1968 г. вызвала раздражение и многочисленные выпады против нее также со стороны леворадикальных идеологов и буржуазных интеллектуалов, заигрывавших с массами. Они возлагали на коммунистов ответственность за поражение майского движения. «Если знамя социализма не развевается над Эйфелевой башней, то виновата в этом ком- партия, которая предала майскую революцию»,— утверждал, например, Сартр.

В противоположность левым радикалам, считавшим, что тогда «власть валялась на улице» и ее можно было взять, Французская компартия не выдвинула лозунга свержения власти буржуазии и осуществления социалистической революции. Основаннем для этого было отсутствие в тот период во Франции революционной ситуации.

В конце 60-х годов непролетарское движение протеста развивалось главным образом под лозунгами так называемого неомарксизма. Многие его участники считали себя марксистами, находясь в действительности, с одной стороны, под влиянием растущего авторитета марксизма во всем мире, с другой — под влиянием широко распространенной на Западе, особенно во Франции, буржуазной подделки под его идеологию и социальную философию. Считая себя марксистами на первом этапе своей духовной биографии, «новые философы» вслед за неомарксистами принимали в учении К. Маркса только критику капиталистической действительности и игнорировали огромное позитивное научное содержание. Но и то, что они воспринимали в марксизме, подвергалось искажению и фальсификации. Под его идеи подгонялись концепции, представления, выработанные вне и независимо от марксизма, а порой и прямо ему противореча- щие.

«Новые философы» были питомцами французской высшей школы — признанного средоточия левацких настроений. Недемократичность французских университетов, отставание от реальных проблем, ограниченность ассигнований на развитие высшего образования, перспектива для выпускников стать по окончании либо безработными, либо рядовыми рутинными чиновниками резко радикализировали настроения учащейся молоде- жи. По мере того как путем иекоТбрьіх весьма ограниченных реформ французские власти пытались приспособить высшую школу к современным требованиям, студенты все более рассматривали ее как институт, работающий вхолостую, не выполняющий своих задач по передаче знаний, формированию культуры и, более того, готовящий кадры охранителей буржуазного общества 24.

Курс академической классической философии, программа которого отличалась косностью и устарелостью, порождал у студентов нигилистическое отношение к философии in muros вообще, пробуждая у них интерес к более современным веяниям, прежде всего к неомарксистской и социально-критической литературе.

По мере развертывания «культурной революции» в Китае (представлявшейся тогда многим левым радикалам на Западе как невиданное по масштабам восстание масс против власти) и особенно в результате майского студенческого бунта во Франции Лардро и его единомышленники порывают с «альтюссерианским марксизмом», видя в нем отныне лишь «новый позитивизм», и обращаются к «марксизму в маоистском стиле». По их убеждению, «культурная революция», это «новое вторжение масс на сцену истории», и французский Май показали, что массы стихийно, сами по себе «могут мыслить без Маркса и Ленина», ведь в тот период они, по мнению, в частности, Лардро, «не только производили большое число новых идей, но и сами начинали их систематизировать», самостоятельно обобщая свой политический опыт. Разве это не доказывает, восклицает автор «Золотой обезьяны», что революционные движения вполне могут обходиться без внесения в них революционного сознания! Следовательно, марксизм уже не может быть единственным теоретическим знанием, которым к тому же обладают только избранные революционные интеллектуалы («соль земли»). А теоретики-интеллектуалы оказываются лишними, поскольку в периоды революций «вся интеллектуальность исходит от самих масс». Им (если они не хотят быть прислужниками властей, предателями свободы) остается следовать совету Горация sapere aude!27

Главный вывод Лардро таков: во время революционного подъема решающее значение имеет не степень освоения революционной теории и организованность масс, сбросивших путы социальных и политических ограничений, налагаемых на них системой власти, а стихия, раскованность подсознательного, спонтанное творчество.

Майско-июньские события 1968 г. во Франции не поставили и не могли поставить под сомнение эти важнейшие положения марксизма-ленинизма. Более того, они прямо подтвердили вредность курса на стихию, особенно в том случае, когда протест против господствующих социальных отношений охватывает широкие слои населения. Эти события, как уже было сказано, не были революцией, как бы ни хотелось этого «новым философам». Они не привлекли на свою сторону сколько-нибудь крупных (за исключением Ж -П. Сартра) французских интеллектуалов; сторонники мелкобуржуазного радикализма шли на поводу собственных теоретиков анархистско- маоистского, троцкистского толка, таких, как Д. Кон- Бендит, А. Жейсмар, А. Кривин и др.

Неубедительная ссылка на «революционный опыт» понадобилась Лардро для обоснования нигилистического отношения к любому знанию, и это характерно для всех «новых философов». «Мы утратили всякое уважение к науке», ибо она оказалась в 1968 г. «по ту сторону баррикад»,— пишет Лардро. Она была и осталась на стороне угнетателей, явилась послушным инструментом власти, опорой тоталитаризма. «Наука есть часть мира угнетения, о чем говорил еще Ницше. Всякая наука есть наука против народа... Мы должны ненавидеть ученых, изгнать их из своих голов и впредь стараться мыслить не только без науки, но и против науки», так как не «голова», а «сердце» руководит миром 28. Поскольку революция— это иррациональный бунт, восстание против угнетения, она не может рассматриваться в цепи причинно- следственных связей, а является выражением «акта свободы», несводимого к каким-либо предпосылкам, имеющим научное объяснение. Поэтому необходимо культивировать дух восстания против любого порядка, любой рационально организованной системы.

Смысл так называемого марксизма в маоистском стиле, которым были в свое время увлечены «новые философы», становится понятным, если расшифровать название первой книги Г. Лардро, написанной после 1968 г. Дело в том, что в разгар «культурной революции» в Китае программным лозунгом хунвейбинов стали строки из известного стихотворения Мао Цзэдуна о Золотой Обезьяне, которая «подняла тысячепудовую палицу, и яшмовый небосвод очистился — пыль на десять тысяч ли». Политический смысл этой туманной аллегории, связанной со старинной легендой, состоял в том, что в борьбе «с нечистью», т. е. с внутренними и внешними противниками маоизма, не надо бояться поднять «тысячепудовую палицу», даже если в результате тотального бунта будет развязана мировая война («пыль на десять тысяч ли»). Зато в результате произойдет «очищение яшмового небосвода», или воцарение лучшего будущего, и это оправдает любые жертвы, в том числе и гибель миллионов людей. Трудно представить что-либо более чуждое марксизму, его учению о социалистической революции, ее целях и средствах, о «цене» революции! И эту безответственную игру «в революцию», во всеобщий бунт и т. д., эту очередную «детскую болезнь» левизны «новые философы» пытаются ныне выдать за свое марксистское прошлое!

В проповеди такого же мелкобуржуазного авантюризма состоял смысл теоретической деятельности и

А. Глюксмана. В изданных им в 60-х годах книгах «Рассуждение о войне» (впоследствии дважды переизданной) и «Стратегия и революция во Франции» 29 он излагал теорию «партизанской войны в городах». В них во многом схоластично воспроизводятся анархистские, ле- вореволюционаристские концепции идеологов «третьего мира» Ф. Фанона и Р. Дебре, предлагается перенести на европейскую почву формы и методы борьбы, рожденные в специфических социально-политических условиях развивающихся стран, прежде всего латиноамериканских, безосновательно утверждается их эффективность применительно и к обществу государственно-монополистического капитализма. Ясно, что подобные теоретические установки не только не имеют ничего общего с марксистской теорией революции, но прямо ориентируют на подмену организованных революционных действий разрозненными, авантюрными выступлениями против капиталистической системы, не представляющими для нее серьезной угрозы.

За годы, прошедшие после майско-июньских событий 1968 г., идейно-политический профиль непролетарского протеста претерпел значительные изменения. В их основе лежит углубление общего кризиса капитализма. Эти годы стали для Запада периодом резкого обострения социальных противоречий, роста массовой безработицы, необычайной по масштабам инфляции. Трудности, испытываемые капитализмом, с новой силой стимулировали авантюризм его наиболее реакционных кругов в сфере внешней политики, угрожающих человечеству термоядерной войной, обострение глобальных проблем, связанных с жизненно важными для человечества экологическими и энергетическими вопросами, требующими немедленного решения в рамках международного сообщества, усилили настроения пессимизма, страха за будущее, ощущение зыбкости, ненадежности бытия. В правящих кругах на Западе произошел заметный сдвиг вправо, соскальзывание в сторону еще большей реакции, распространение консервативных настроений. Как отмечалось на XXVII съезде КПСС, для капиталистического мира характерен «нарастающий кризис политических институтов, духовной сферы. Гнетущее давление реакции по всем линиям — во внутренней и внешней политике, экономике и культуре, в использовании достижений человеческого гения. Традиционные формы консерватизма уступают место авторитарным тенденциям». Опасным проявлением кризиса капитализма является также антиком- мунизм и антисоветизм. И «это не только политика внешняя. В современной системе империализма это и важнейшее направление политики внутренней, средство давления на все передовое и прогрессивное, что живет и борется в странах капитала, в несоциалистической части мира» 30.

Кризис породил также существенные изменения в буржуазном сознании как на идеологическом, так и особенно на социально-психологическом уровне. Западные идеологи были вынуждены решительно перестроиться, в частности снять с вооружения господствовавшие долгое время апологетические концепции бескризисного развития капитализма. Произошел быстрый переход от оптимистических прожектов к мрачным пророчествам гибели цивилизации, неразрешимости глобальных проблем, засилья техники (так называемому экологическому и технологическому вариантам социального пессимизма).

В последние годы характер развития капиталистического мира оживил современную буржуазную философию кризиса, придал ей новые силы, поставил дополнительные «аргументы» тем, кто проповедовал бессмысленность сопротивления ходу событий и перестройки мира на разумных основаниях. Он углубил пессимистические представления о возможностях личности реализовать себя в рамках любого общественного устройства, способствовал возрастанию мистицизма, иррационализма, активизировал нападки на идеи марксизма-ленинизма. Одновременно он обострил интерес к проблемам власти, государства, гражданского общества и положению в нем личности.

Что касается Франции, то кризис, начавшийся в середине 70-х годов, со всей очевидностью выявил несостоятельность государственно-монополистического регулирования, породил разочарование в возможностях государственного вмешательства в социальную и экономическую жизнь общества. Он усилил критику традиционной иерархической и авторитарной модели управления. Неоконсервативные теоретики использовали эти настроения для пропаганды антиэтатистских идей, для нападок на левые силы и их программу выхода из кризиса (в области национализации, социального обеспечения, контроля над монополиями и т. д.).

Упомянутые процессы оказали непосредственное влияние на эволюцию сознания значительного числа бывших «новых левых». Прежде всего углубился кризис их иллюзий, оформленных в виде неомарксистских кон- цепций. Сегодня они уже не стремятся заявлять о своей принадлежности к марксизму или неомарксизму. Эволюция их вправо особенно наглядно прослеживается в их философии. Если прежде еще можно было проследить связь мелкобуржуазного радикализма с марксизмом хотя бы в использовании терминологии, отдельных положений в неомарксистской трактовке, в попытках «дополнить» марксизм, «осовременить» его, то мелкобуржуазный радикализм «новых философов» уже полностью порывает с марксизмом и переступает ту грань, которая в идеологии традиционно отделяет правых от левых.

Процесс переоценки ценностей был дополнительно обострен распространением на Западе, особенно во Франции, новой волны антикоммунизма, вызванной углублением общего экономического кризиса, курсом государственно-монополистического капитализма на социальный и идеологический реванш. Установка буржуазной пропаганды на отвлечение внимания населения с обостренных внутренних социальных проблем породила в 70-х годах ряд кампаний о «правах человека» в социалистических странах и так называемую проблему диссидентства, спекуляцию вокруг некоторых проблем международного коммунистического движения, «еврокоммунизма» и т. д. Главная цель этих кампаний — стремление опорочить социализм, изобразить капитализм не единственным и, более того, не главным злом в мире. Одновременно активно поддерживался мнимо критический мелкобуржуазный вариант конвергенции капитализма и социализма. Она толковалась в отрицательном смысле: ни та, ни другая система, являясь индустриальными и ориентирующимися исключительно на технический прогресс, не в состоянии ни в настоящем, ни в перспективе создать условия для гуманного существования личности в обществе. Все эти вопросы не только нашли отражение в трудах «новых философов», но и получили теоретическое обоснование. После 1968 г. эволюцию радикального сознания характеризует ослабление остроты протеста, которая так ярко проявлялась еще сравнительно недавно. Сегодняшнее неприятие капиталистического образа жизни выливается не в бунтарское стремление порвать с ним или изолироваться от него. Напротив, поборники мелкобуржуазного протеста уже не выступают против капитализма как системы, а проповедуют индивидуальные поиски «свободного пространства» в рамках капиталистической системы, где личность, не претендуя на ее перестройку, могла бы защитить свою автономность. Теперь для них характерна критика существующих порядков скорее с моральных, чем с политических, позиций. Это нашло выражение в заметно повышенном интересе к проблемам морали, нравственных ценностей по сравнению с проблемами политики 3 Эта тема, как считают исследователи, в последний раз звучала в среде французской интеллигенции с такой силой только у А. Камю

Отразив перемены, происшедшие в мелкобуржуазном радикальном сознании, «новые философы» обобщили появившиеся тенденции и разработали их философское, теоретическое обоснование. При этом антикоммунистические предрассудки, наблюдавшиеся прежде у ультралевого крыла движения мелкобуржуазного протеста, вылились в «новой философии» п целое антикоммунистическое, антимарксистское направление, в один из вариантов антикоммунизма. Она как бы взяла на себя задачу свести счеты с марксизмом от имени всех потерпевших идейное и политическое банкротство «революционеров» Мая 68-го года в их «борьбе с властью».

«Новая философия» отразила одновременно и кризис мелкобуржуазного интеллигентского сознания (преимущественно гуманитарно-интеллигентского), ощущающего в условиях государственно-монополистического капитализма все большее ущемление возможностей своей самореализации, быть рупором общественного сознания и носителем буржуазной гуманитарной культуры. Причем, как было сказано, она выразила кризисные настроения преимущественно тех слоев мелкобуржуазной интелли- генции, которые попытались реализовать свои чаяния, участвуя в ультрарадикальных группировках движения протеста, но потерпели закономерное идейное и политическое банкротство, противопоставив себя рабочему классу, широкому антимонополистическому движению трудящихся.

Отношения западной интеллигенции с государственно-монополистическим истеблишментом характеризуются определенной напряженностью. Это объясняется рядом обстоятельств, и прежде всего изменением объективного положения интеллигенции в условиях научно-техни- ческой революции. С превращением науки в непосредственную производительную силу интеллигенция все больше пополняет ряды работников наемного труда, а ее социальные интересы переплетаются с интересами рабочего класса, что сказывается и на ее социальной функции и роли в обществе. Прежде, не вовлеченная в таком объеме в процесс непосредственного производства прибавочной стоимости, она чувствовала себя относительно свободной, так как обладала определенными привилегиями в обществе и пополняла ряды господствующего класса или была близка к нему. Теперь ее представители все больше превращаются в наемных слуг капитала, пополняя ряды эксплуатируемых слоев.

Указывая на изменение социального статуса интеллигенции в условиях государственно-монополистического капитализма, В. И. Ленин отмечал, что она «занимает своеобразное положение среди других классов, примыкая отчасти к буржуазии по своим связям, воззрениям и проч., отчасти к наемным рабочим, по мере того, как капитализм все более и более отнимает самостоятельное положение у интеллигента, превращает его в зависимого наемника, грозит понизить его жизненный уровень»32. Этим объясняется двойственность, противоречивость самоощущения интеллигенции в буржуазном обществе, «расщепленность» ее сознания.

Недовольство растущим обесценением интеллектуального труда, частичная утрата интеллигенцией материальных, престижных и других преимуществ по сравнению с профессиями нетворческого труда усугубляется неспособностью и нежеланием правящих кругов проводить такую политику в сфере науки и культуры, которая отвечала бы потребностям общественного развития. К тому же в профессиональной деятельности многие слои западной интеллигенции сталкиваются со своеволием, бюрократизмом, некомпетентностью государства в сфере ду

зі

ховного творчества, часто ґіогіадают в унизительную зависимость от владельцев средств массовой информации и органов печати, администраторов, меценатов, антрепренеров и т. д., т. е. от «посредников», которые, особенно mass media, как замечает журнал «Эспри», «становятся экраном между общественностью и интеллектуалами». Последние, стремясь играть роль рупора масс и выступать выразителями социальных идей, превращаются теперь из пророков в простых критиков власть имущих. С вытеснением интеллектуалов — «творцов проектов будущего»— главенствующую роль в государстве захватила бюрократия, ориентированная исключительно на потребности момента 33.

Даже искренне осуждая буржуазные порядки, западная буржуазная интеллигенция ограничивается чаще всего критикой нравственной и духовной несостоятельности общества, не ставя под сомнение его эксплуататорскую сущность. Подавляющее большинство людей интеллектуального труда занято в сфере производства, хранения и распространения информации, духовных ценностей, в сфере культуры. Поэтому капитализм и рассматривается через призму культурной деятельности. Людям интеллектуального труда приходится иметь дело с управленческими, бюрократическими инстанциями, отношения с которыми нередко оборачиваются конфликтами.

Свое неприятие бюрократической официальной структуры они переносят на любое государство, воспринимаемое ими как сила, отчуждающая и подавляющая личность. При этом природа государственно-монополистического капитализма и механизмов его власти так и остается ими не понятой. Объектом критики становятся ущемление свободы личности и произвол власть имущих, творчество и принуждение, защита гуманистических ценностей, традиционными носителями которых в обществе считает себя интеллигенция.

При изучении социального поведения буржуазной интеллигенции, отмечал В. И. Ленин, необходимо принимать во внимание социально-психологические черты ее характера, то, что «интеллигенция, как особый слой современных капиталистических обществ, характеризуется, в общем и целом, именно индивидуализмом и неспособностью к дисциплине и организации... в этом заключается одно из объяснений интеллигентской дряблости и неустойчивости, так часто дающей себя чувствовать пролетариату; и это свойство интеллигенции стоит в неразрыв- ной связи с обычными условиями ее жизни, условиями ее заработка, приближающимися в очень и очень многом к условиям мелкобуржуазного существования...»34, порождающего соответственно и мелкобуржуазное сознание.

Это сознание существует и воспроизводится в формах, отличающихся большой подвижностью, изменчивостью, критицизмом, превращается при столкновении с действительностью в так называемое несчастное сознание. Оно реализуется также преимущественно в форме не предрассудков (в отличие от сознания других мелкобуржуазных слоев), а иллюзий35, восприятия, сильно окрашенного субъективизмом. Поскольку традиционной интеллигенции присущ, по словам А. Грамши, «корпоративный дух», ощущение своей непрерывной исторической преемственности и «особых качеств», то она считает себя как бы автономной и независимой от господствующего класса. «Эта позиция «самообособления» не остается без далеко идущих последствий в области идеологии и политики: вся идеалистическая философия может быть легко увязана с этой позицией, занятой социальным комплексом интеллигенции, и определена как выражение той социальной утопии, в соответствии с которой интеллигенты считают себя «независимыми», автономными, обладающими собственными чертами и т. д.»36.

В силу недовольства собственным положением в обществе представители буржуазной и мелкобуржуазной интеллигенции нередко втягиваются в массовые движения протеста против существующей действительности. Не являясь самостоятельным социальным классом, они не могут быть движущей силой революции, но тем не менее играли и играют важную роль в демократических и революционных движениях.

33

3-778

Вместе с тем, предостерегал В. И. Ленин, их революционность не следует переоценивать. Мелкая буржуазия легко поддается влиянию левой фразы, но при этом ей не хватает выдержки, способности трезво оценить обстановку. Протестуя против существующих порядков, мелкобуржуазный интеллигент боится и не хочет признавать организованных форм классовой борьбы, и его протест часто выражается в форме открытого нигилизма, анархизма — этого «вывороченного наизнанку буржуазного индивидуализма»37 Испытывая при капитализме невероятно быстрое и резкое ухудшение жизни, он легко переходит к крайней революционности, но не способен проявить выдержку, организованность, дисциплину, стой- кость. «Неустойчивость такой революционности, бесплодность ее, свойство быстро превращаться в покорность, апатию, фантастику, даже в «бешеное» увлечение тем или иным буржуазным «модным» течением,— все это общеизвестно» 38.

К исследованию такого идеологического явления, как «новая философия», полностью приложим ленинский анализ распада буржуазно-интеллигентского сознания после краха политических иллюзий, проявившегося, в частности, в России в виде сменовеховской идеологии. Это прежде всего «упадок, деморализация, расколы, разброд, ренегатство, порнография на место политики. Усиление тяги к философскому идеализму; мистицизм, как облачение контрреволюционных настроений»39, богоис- кательские тенденции, стремление к переоценке миросозерцания и исходных теоретических положений левого движения. Поверхностное усвоение марксистских лозунгов привело к тому, что некоторые революционные интеллигенты не смогли сориентироваться в новых условиях и кризис собственных иллюзий выразили в форме отрицания вообще возможности массовых движений, в неверии в народ, в переходе на сторону реакции, идеализма, в социальном пессимизме.

Эта логика интеллигентской взвинченности, истеричности, неспособности к выдержанной, упорной работе, неумение применить основные принципы теории и практики к изменившимся обстоятельствам привела к тому, что вместо борьбы «выкидывают за борт все, чему они учились», «деятельность их... есть проявление распада»40. Время же «общественной и политической реакции», отливов левых движений, отмечал В. И. Ленин,— это время ««перевариванья» богатых уроков революции», которое является «не случайно тем временем, когда основные теоретические, и в том числе философские, вопросы для всякого живого направления выдвигаются на одно из первых мест»41. Именно на эти вопросы и претендуют дать ответ «новые философы»,— ответ, который продемонстрировал полную нежизнеспособность мелкобуржуазного мышления, его несостоятельность в решении проблем, выдвигаемых современным общественным развитием.

Взгляды «новых философов», обобщивших свой ПОЛИ тический опыт с позиций пораженчества и пессимизма, отразили настроение не только изолированной группы интеллигентов. Они активно, если не сказать агрессивно, навязывают всему левому движению свои рекомендации, подкрепляя их философской аргументацией. При этом они умело спекулируют на раздвоенности сознания мелкобуржуазных слоев общества, обращаются к наиболее уязвимым его сторонам. К числу таких рекомендаций относится призыв покончить с верой в революцию, в необходимость политической борьбы, в социалистический идеал, а следовательно, порвать с любым учением, прежде всего марксизмом, проникнутым этой верой. Тем самым протест широких слоев интеллигенции оказывается в замкнутом порочном кругу политической пассивности и социального пессимизма, сориентированным на индивидуальную моральную позицию одиночки, не представляющую для капитализма сколько-нибудь серьезной угрозы.