2. Эклектика в методе — нигилизм и волюнтаризм в теории

Сами «новые философы» крайне запутали вопрос о теоретических посылках, которые они взяли за отправные. Если довериться их высказываниям, то получается, что из всего многовекового теоретического наследия ими выбрано только то, что остается за вычетом философской мысли, связанной с линией рационализма в истории науки. Таким образом, в качестве исходного момента становится обращение, как уже было сказано, к глубокому прошлому человечества, к дорациональному, созерцательному состоянию мысли. Из более позднего наследия они предпочитают опираться на концепции представителей иррационалистического направления, содержащие начала философствования, альтернативного рациональному как в теории познания, так и в понимании истории. Особенно часто в качестве теоретического предтечи они называют Платона, ценя его взгляды на государство, власть, политику (многократно цити- руется его работа «Республика»), а также учение О морали и задачах философии, изложенное им в диалогах «Парменид», «Горгий», «Пир» и др.

В отношении «новых философов» к Платону заметно проявляется определенная двойственность. Глюксман, например, считает, что размежеванием в платонизме мира на сверхчувственный мир идей и косный мир чувственных явлений и вещей было положено начало дуалистическому пониманию мира и превращению человеческого существования в ничтожную абстракцию, а подлинной реальностью объявлялся мир идей.

В упомянутом «Досье» «новых философов», опубликованном в журнале «Нувель литтерер», Б.-А. Леви, характеризуя теоретические источники «нового» течения, называет такие имена, как Руссо, Ницше, Фрейд, Хайдеггер, Лакан, Фуко, Барт. Так, экзистенциалист Хайдеггер, пишет Леви, помог понять смысл современной западной цивилизации и «условия, которые делают возможным ее существование». Он же обратил внимание «новых философов» на идею «мысли без науки», оказав сильное влияние в этом отношении на Лардро и Долле, который, например, не сделал ничего иного, по утверждению Леви, как воспроизвел в своих работах идеи «Бытия и времени». Фрейд, по утверждению Леви, особенно в последних трудах, таких, как «Болезнь цивилизации», «Будущее иллюзии», научил «новых филосо- фов», в частности Немо и Бенуа, тому, что роль желания так же велика в жизни человека, как и роль экономики, и что история пишется -не экономикой, а страданиями.

Учение о власти и инструментах ее господства над личностью антропологического структуралиста и психоаналитика Ж.

Уже это краткое перечисление представителей как прошлой, так и современной мысли, повлиявших, по собственным признаниям «новых философов», на формирование их взглядов, говорит о крайней эклектичности и тенденциозности материала, составившего теоретический фундамент их концепций. В «новой философии» наглядно воплотились такие черты кризиса буржуазного мышления, как эклектика и непоследовательность. Следствием такого подхода является, по выражению В. Е. Козловского, «лоскутность» воззрений представителей буржуазной философии, когда «ни одна из современных буржуазных философских школ, течений, концепций не дает и не пытается дать какую-то целостную систему. Буржуазные идеологи бесплодно пытаются ответить на многие важные вопросы нашей эпохи (человек и природа, человек и общество, проблема отчуждения и др.), часто не пытаясь поставить эти ответы в связь с их общей философской платформой» ,2. Причем эклектичность, свойственная мелкобуржуазному философствованию вообще, доведена в «новой философии» до крайности и выступает как беспринципность, позволяющая сочетать несочетаемое с точки зрения любого добросовестного исследователя. Гак, в ней вполне уживаются последовательный антирационализм и рациональный в своей основе структурализм, спиритуализм и ницшеанский атеизм.

Для «новой философии» характерен такой прием: выдавать заимствованные тезисы за аксиоматические положения, не требующие доказательств. На них, как на абсолютно достоверных основаниях, строится здание собственно «новофилософских» конструкций.

Еще одна черта характеризует отношение «новых философов» к теоретическому наследию — политизация проблем, которые прежде не считались политическими, и вульгаризация идей, которые ими заимствуются. Из последних выбирается только то, что может • служить идейной подпоркой их собственных теоретических конструкций. Отдельные положения, идеи, вырванные из общего философского контекста, нередко перетолковываются в нигилистическом духе, а подчас и фальсифицируются, как, например, высказывания Руссо, Гегеля, Маркса. На эту манеру обращения с источниками, на «систематическое извращение текстов» неоднократно указывали многие критики «новой философии»13. Ж. Рансьер, отмечая «неправомерный характер приемов, используемых «новыми философами» в их полемике с марксизмом, и полное пренебрежение к тексту», приходит к выводу, что «в искусстве заставить Маркса говорить то, что он не говорил, сегодняшние антимарксисты не уступают своим предшественникам» м. Имея в виду, в частности, Глюксмана, журнал «Неф» пишет, что он делает с текстами великих мыслителей все, что угодно. Он изымает их из контекста, дописывает при цитировании, накладывает одно положение на другое, перемещает, разрывает и т. д. «Техника известна — подуть на пепел и собрать все, что останется. Читатель думает, что имеет дело с текстом великих мыслителей, тогда как на самом деле он имеет дело с текстом А.

Рассматривая вопрос о теоретических посылках «новой философии», некоторые исследователи обоснованно указывают на Франкфуртскую школу как на прямой источник, отмечают влияние Маркузе, которое прослежи- вается в формировании понятийного аппарата «новой философии* ,6, называют определяющим влияние на нее французского структурализма ,7, обращают внимание на развитие «новыми философами» многих экзистенциалистских посылок 18 либо ищут их в «философии жизни» Ф. Ницше ,9, другие видят в ней смесь ницшеанства, троцкизма, фрейдизма и диссидентского антикоммунизма20.

И все же при рассмотрении теоретических истоков «новой философии» необходимо, на наш взгляд, принимать во внимание прежде всего то, что в отличие от других буржуазных течений она не вышла из какой-либо одной определенной теоретической школы, что предполагало бы не только преемственность идей, но, как правило, и дальнейшее их развитие.

Более того, в своих теоретических заимствованиях (а именно об этом правильнее вести речь) «новые философы» во многом делают шаг назад. Поскольку их объединило прежде всего желание свести счеты с марксизмом, они, стремясь придать этому неблаговидному и заранее обреченному на неудачу занятию теоретическую форму, мобилизовали те философские концепции и идеологические установки прошлой и современной буржуазной мысли, авторы которых ставили цель «доказать» несостоятельность марксизма в объяснении общественного развития. Именно философские и идеологические доктрины, наиболее расхожие антимарксистские и антикоммунистические мифы, воспринятые «новыми философами», являются прежде всего исходными теоретическими посылками их воззрений. Только этим и можно объяснить крайнюю эклектичность и теоретическую беспринципность течения, в котором оказались вместе хайдег- герианец и фрейдист Долле, социальный пессимист, последователь Ницше, Шопенгауэра и Шпенглера Леви, структуралист Бенуа, христо-гошист и спиритуалист Клавель, ницшеанец Немо, теоретик диссидентства Глюксман, манихейцы и метафизики Жамбе и Лардро.

Таким образом, нет необходимости искать общую основу этих посылок слишком далеко, в глубине истории мысли.

Рассмотрим в общих чертах, как отразились в «новофилософских» концепциях вышеназванные течения и идеи отдельных их представителей.

Леворадикальная идеология, концептуально оформившая умонастроения мелкобуржуазных непролетарских масс и средних слоев на Западе, представляет собой весьма противоречивый комплекс идей. Достаточно сказать, что в теоретическом обосновании мелкобуржуазного радикального образа мышления и действия сыграли роль такие отнюдь не похожие друг на друга фигуры, как экзистенциалисты Ж.-П. Сартр и М. Хайдеггер, «франкфуртцы» Г. Маркузе, Э. Фромм и Т. Адорно, идеологи «третьего мира» Ф. Фанон и Р. Дебре, вышедшие из среды самого ультрарадикального движения его идеологи маоистско-троцкистско-анархистского толка Р. Дучке, Д. Кон-Бендит, А. Жейсмар, Ж. Соважо и др.

При этом следует иметь в виду, что идеи перечисленных представителей буржуазной и мелкобуржуазной мысли оказали на левых в значительной степени опосредованное воздействие. Они подверглись отбору и переработке в духе настроений и потребностей леворадикального движения и его целей. Не случайно, например, некоторые представители экзистенциализма резко отмежевывались от его «левых» интерпретаций. Такой же переработке подверглись и концепции Франкфуртской школы, глубоко проникшие в структуру мышления леворадикальных слоев не столько путем их тщательного изучения участниками движения протеста, сколько во многом за счет создания западной прессой шума вокруг отдельных фигур (в частности, Маркузе) и через леворадикальную интеллектуальную элиту, на которую Маркузе, Адорно и другие идеологи Франкфуртской школы оказали сильное влияние. К тому же в годы ученичества «новых философов» в университетах и начала их деятельности в качестве гошистов произошло как бы встречное движение «критической теории общества» с движением протеста, нуждавшимся в теоретических стимулах и моральных обоснованиях своих устремлений. Представители университетских кругов, интеллигенции и студенчества, не готовые в силу специфических исторических условий к переходу на позиции марксизма и организованного рабочего движения, нашли в «критической теории» «франкфурт- цев» теоретические и идеологические обоснования своего мелкобуржуазного, анархистского бунта против современного западного общества.

В свою очередь теоретики Франкфуртской школы увидели в движении протеста социальную базу для поддержки и распространения своих идей, не связанную к тому же с такими уже «неперспективными», по их мнению, историческими силами, как рабочий класс, его партии и организации, и выступили с претензией на роль «интеллектуальной совести» «левых». «Поскольку в удушающей атмосфере государственно-монополистического капитализма они все же выражали критическое отношение к капиталистическому обществу, их концепции и взгляды, фактически основанные на ложных теоретических посылках, смогли выступить в качестве теоретического рупора демократической, антимонополистической борьбы и даже сыграть роль катализатора движения протеста»21. Это способствовало закреплению идеологического влияния Франкфуртской школы на леворадикальное движение и легло в основу теоретической связи между ними.

Хотя в настояц^ее время это социально-философское направление на Западе отошло как бы на задний план, оно тем не менее продолжает оказывать значительное воздействие на современную буржуазную и мелкобуржуазную социальную мысль. Его категориальный аппарат, разработанные в его рамках основные положения продолжают действовать в буржуазном мышлении, хотя и в несколько видоизмененном виде. Они стали составной частью идеологической реальности современного капитализма.

40

4 778

Рассмотрим некоторые социально-философские установки леворадикальной идеологии, наиболее повлиявшие на формирование концепций «новой философии». Это прежде всего идея однозначно-репрессивного, тота- литарно-отчужденного характера современной цивилизации. Она стала отправным пунктом «новой философии», теоретическим обоснованием ориентации на политический и культурный нигилизм. Согласно этой идее, любая социальная действительность выступает как «негативная тотальность». Ее институты изначально враждебны человеку и направлены на постоянное воспроизводство отношений господства и подчинения. Бюрократические, антидемократические и тоталитарные тенденции, свойственные государственно-политической системе капитализма, рассматриваются леворадикальными теоретика- ми, прежде всего «франкфуртцами», как всеобщие признаки, присущие любому современному «индустриальному обществу» независимо от его экономической и социально-классовой природы, т. е. с позиций «негативной конвергенции». Такому обществу, выступающему как «чистая форма господства», где никто не является господином, но все в равной степени являются рабами «системы», можно противостоять только с позиции индивидуального «великого отказа» от его устоев, моральных норм и ценностей путем «чистой формы отрицания» существующей социальной действительности22.

Негативно-критическое отношение к буржуазной действительности как иррациональной, враждебной человеку силы, свойственное леворадикальной идеологии, дополняется в «новой философии» экзистенциалистской концепцией абсурдности человеческого существования, разработанной в свое время Сартром и Камю, но уже как реакция на новый социальный опыт последней четверти XX в.: рост тоталитаризма, оживление профашистских тенденций, репрессии, террор диктаторских режимов и т. д. Эта концепция одновременно явилась предпосылкой социального пессимизма «новой философии», поскольку абсурдность человеческого существования логически связывается в ней с абсурдностью протеста. Экзистенциалистский бунтарь, перевоплощаясь в «новой философии» в «мятежного Ангела», также оказывается трагической фигурой. Осознавая бесплодность борьбы, он, как и его экзистенциалистский прототип, в силу морального императива все же вынужден стоически продолжать ее, хотя и без надежды на успех.

Заметно влияние на «новых философов» и такого философского компонента леворадикальной идеологии, как левофрейдистская концепция личности. Ее исходное положение — идущая от Фрейда идея конфликта человеческой природы и цивилизации, заимствованная «левыми» у Фромма и Маркузе и развитая во Франции психоаналитиками левацкого толка Ж. Делезом и Ф. Гаттари. Социум по отношению к человеку рассматривается этими психоаналитиками только как подавление и репрессия. По мнению психоаналитиков, с развитием цивилизации природные, изначальные потребности человека все более заменяются «культурными», т. е. ууждыми, навязываемыми ему извне. Тем самым разум, способность к суждениям, оценкам превращаются из свободного проявления самосознания в репрессивное орудие подавления в индивиде «великого инстинкта жиз- ни и наслаждений», как гойорил Маркузе23. На протяжении веков цивилизация вырабатывала и совершенствовала механизм этого подавления, переводя его вовне, в сферу труда, в то время как задача, согласно Маркузе, заключается в том, чтобы высвободить естественное для человека стремление к реализации «принципа удовольствия», утвердить богемно-люмпенский тип поведения как условие «революционного раскрепощения» личности.

Этим объясняется выдвижение леворадикальными идеологами и левыми психоаналитиками идеи соединения политической революции с «революцией инстинкта», «революцией сознания» и вытекающей из нее ориентации на стихийные, спонтанные действия, опирающиеся на высвобожденные силы подсознания. Поэтому же ставится задача воспитания «новой чувственности», осуществления «революции человека», которая должна предшествовать революции социальной. Поскольку сила абсолютного господства «одномерного общества» заключается в научных, рациональных, технических способах формирования в массовых масштабах «одномерного человека», то бросить вызов репрессивной реальности способны не рабочий класс, «интегрированный в систему», а «критически мыслящие личности», «аутсайдеры», «маргинальные слои», чьи связи с общественной системой носят главным образом негативный характер. Эти темы, проанализированные на основе новой социальной и политической реальности 70—80-х годов, получили развитие во взглядах «новых философов» на проблемы личности в современном мире.

Основополагающей в «новой философии» стала заимствованная у Хайдеггера, Адорно и Маркузе идея социального варварства как перспективы «индустриальной цивилизации». Смысл ее заключается в том, что, призванные быть средством освобождения людей, наука, техника, разум несут людям не блага, а страдания. Человечество, вместо того чтобы достичь процветания, погрязает в новом виде варварства. Буржуазная наука в сочетании с развитием технологии и индустрии привела к созданию общества, где господствует «позитивистская концепция реальности». Однако разум, окруженный ореолом почитания со времен Просвещения, вопреки логике развития рациональности несет скорее беды, чем блага. Вместо того чтобы быть средством освобождения людей, он давно стал инструментом их угнетения. Рациональность превратилась в свою проти- воположность — в иррациональность. Институты индустриального общества перестали служить гуманистическим идеалам, растет манипуляция огромными массами населения, происходит масштабное внушение «веры в авторитет» власти или сильной личности как основы сохранения и стабильности системы, государства, социальной группы. Либерализм все более уступает дорогу варварству, приобретающему облик фашизма. Отсюда выдвинутый «франкфуртцами» тезис о глобальной экспансии зла в мире, о тоталитаристском характере современной западной цивилизации.

Эти сюжеты, в заостренной и гипертрофированной форме, легли в основу работ Б.-А. Леви «Варварство с человеческим лицом» и «Французская идеология», а также книг А. Глюксмана «Кухарка и людоед» и «Вла- стители-мыслители».

В идеологическом плане, как покажет последующий анализ, «новая философия» вобрала в себя следующие социологические и политические установки леворадикальной идеологии, развив их в сторону еще большей умозрительности, игнорирования классового подхода к анализу рассматриваемых социальных явлений, антимарксизма и антикоммунизма. —

ПротивопостаiNCHHe социалистической идеологии и научной марксистской критике капитализма псевдокритики капиталистического общества, осуществляемой в рамках все той же буржуазной идеологии в ее мелкобуржуазном варианте. Истолкование господства капиталистических отношений не как исторически преходящих, а как специфически выражающих общую природу современной цивилизации. —

Неверие в революционные возможности рабочего класса, отрицание его роли как движущей силы исторического процесса. Стремление распылить, атомизиро- вать революционные силы, противопоставить рабочему классу «революционный резерв» в виде «маргинальных слоев», «аутсайдеров» или одиночек. —

Отрицание любых форм организованного протеста, упор на стихийное, спонтанное действие, опирающееся на силы подсознания. Пренебрежение законами классовой борьбы, ориентация на сектантство, сопровождаемая критикой марксистско-ленинских положений о формах и методах классовой политической борьбы, опыта социалистических революций. —

Нападки на идеологию, апологетика приоритета «прямых» действий и связанный с этим отказ от резо- люционной теории, отрицание марксистско-ленинского учения о необходимости внесения революционной идеологии в сознание рабочего класса. —

Установка на извращение реальной взаимосвязи идеологии, политики и экономики и вытекающий из нее крайний субъективизм и волюнтаризм в оценке социальных явлений. —

Поиск «третьего пути» с целью выработки идеологической альтернативы марксизму.

Эти идеологические установки сказались на субъективизме и тенденциозности характера отношений «новых философов» к философским направлениям. Так, они открыто признают влияние структурализма на свои теоретические построения. Некоторые из них называют себя продолжателями «структурной революции» (например, Ж.-М. Бенуа), считая «ценным оставшийся от нее метод мышления». Но, осуществляя широкие заимствования из структурализма, «новые философы» остаются при этом верными себе. Их не интересует позитивный итог структуралистских исследований. Игнорируя ряд плодотворных научных моментов объективного знания, содержащихся в структурализме, они спекулируют на его мировоззренческих, идеологических посылках. «Там, где структуралисты высказывают лишь предположения или выдвигают рабочие гипотезы, «новые философы» делают широкие обобщения, не подлежащие пересмотру выводы, переносят заключения, сформулированные структуралистами для ограниченных сфер исследований, на всю сферу социальной жизни.

В наибольшей степени «новыми философами» заимствованы и соответствующим образом приспособлены к их теоретическим конструкциям следующие положения структурализма. Прежде всего резко критическая, антиантропологическая концепция человека, сложившаяся в полемике с экзистенциализмом, персонализмом и феноменологией и во многом направленная против марксизма, оформленная в значительной степени с помощью эпигонов структурализма как идея «теоретической смерти человека». Смысл ее заключается в призыве покончить с «утопией классического рационализма», сводящего историю к процессу совершенствования человеческого разума, индивидуального или коллективного. Следуя этой теории, структуралисты предлагают трактовать субъект, его мотивы и действия, сознание и самосознание как результат взаимодействия структур — экономических, социальных, культурных, психологиче- ских, языковых и т. д., сложно переплетенных между собой, нз которых нельзя вычленить одно какое-либо звено без ущерба для целого.

Данный подход, имеющий определенные рациональные моменты, получает, однако, у французских структуралистов резко полемическое и нигилистическое завершение. У Фуко, например, это выразилось в мысли о «стирании облика человека» в современной культуре. Человек — это фикция, миф, продукт идеологий; единицей научного анализа должен быть не он, а структурные элементы в их соотношении, в систему которых включается и он. К тому же, считает Фуко, проблема человека — изобретение недавнего времени: объектом изучения он стал только на рубеже XVIII и XIX вв. и может исчезнуть из философии так же, как разрушена была на исходе XVIII в. почва для классического мышления: «Человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке»24.

От структурализма «новые философы» заимствовали также гиперболизацию языка и лингвистических структур, которые рассматривались структуралистами в качестве определяющих по отношению к другим социальным явлениям, абсолютизацию роли знаково-символи- ческих посредников в функционировании общественного механизма и структурного анализа в лингвистике, представляемого моделью исследования для остальных гуманитарных наук.

Роль языка в функционировании культуры и фиксации ее достижений действительно велика, но структуралисты выделяют его в надындивидуальную, априорную реальность, в некий «код», «Закон» (Лакан), диктующий правила индивидуальному сознанию и олицетворяющий давление «культурного» на «природное». Таким образом объективированные языковые структуры превращаются в структурализме в онтологическую основу существования человека, определяющую его поведение. «Причем на действительно важном вкладе лингвистических наук в изучение культурных факторов (в узком смысле этого слова, соответствующем духовной деятельности),— замечает Л. Сэв,— термину «культурный» незаконным путем придается более широкое значение, и им обозначают все социальное в противоположность природному; тем самым из лингвистических наук делают то, чем они не могут быть: из них делают дисциплину- лоцмана для всех наук о человеке, и, выдавая старую философскую идею за последнее слово современной антропологии, язык называют сущностью всего человеческого»25. Закрепленные в языке достижения и нормы культуры выступают по отношению к индивидуальному сознанию в качестве инструмента давления и подчинения.

Леворадикальная установка на маргинальную личность соединяется в «новой философии» со структуралистской идеей социальной, культурной и психологической «окраины» цивилизации, изучению которой посвятили свои исследования К. Леви-Строс (экзотические этнографические культуры, незакомплексованные цивилизацией племена и т. д.), Ж. Лакан и М. Фуко (психология бессознательного, безумие, имеющее право на существование как обратная сторона разума и рассматриваемое в качестве полноправной духовной реальности; изучение психически распадающейся личности, ведущей себя вопреки нормам разума), Д. Деррида (изучение экзотической языковой практики) и т. д. В цивилизованном обществе каждый из объектов этих исследований противостоит культуре, цивилизации, но в то же время сохраняет с ними незримую связь и определяется как их антипод.

То же самое относится и к такой особенности структурно-функционального подхода, как распространение понятия власти на все без исключения социальные связи. Влияние этой установки ощущается практически у всех «новых философов», особенно у Леви в книге «Варварство с человеческим лицом», а также в работах Жамбе и Лардро. Утверждение о пронизанности всего властью, о невозможности человека вырваться из системы структур — таков, по утверждению Фуко, вывод, сделанный структуралистами после Мая 68-го года и последовавших за ним отдельных выступлений, поражение которых отчетливо обнажило бессилие анархистских попыток сломить структуры капитализма, бесполезность мелкобуржуазного радикалистского бунта. Любое знание, закрепленное в тексте, есть власть, и любая структура есть господство. К их представлению о власти Лакан добавил идею о ее слитности с самим фактом человеческого существования. Вопрос о социальном, классовом характере власти в структурализме снимается полностью, поскольку ей придается универсальное субстанциональное значение.

Большое влияние на теоретические конструкции Г. Лардро, А. Глюксмана и Ж.-М. Бенуа оказали антиисторизм структурализма и отрицание идеи прогресса как «предрассудка» и «мифологии», порожденных классической буржуазной мыслью. История, согласно идеалистическим представлениям структуралистов, должна изучаться не как процесс развития, движения человечества ко все более совершенным формам социального бытия и познания, закономерной смены одних общественно-экономических формаций другими, более развитыми, а как чередование «эпистем», скрытых структур сознания, обусловливающих существование устойчивого комплекса культуры и идей. В противоположность историческому методу структурализм выдвигает метод «археологический» для исследования истории в ее произвольных «эпистемологических срезах». «Новыми философами» также разделяется свойственный методологии структурализма приоритет в историческом исследовании синхронности над диахронностью, прерывности над поступательностью (поскольку всякая наука есть наука о чем-то прерывном), отрицание диалектического единства эволюционного и революционного моментов развития в истории и исторического детерминизма в целом.

Рассматривая истоки формирования теоретических концепций «новой философии», следует упомянуть и философию жизни Ф. Ницше или, точнее, влияние ТОГО комплекса идей и умонастроений, который, имея своим источником взгляды Ницше, позднее оброс дополнительными наслоениями и получил на Западе наименование ницшеанства. Будучи непременным элементом декадентских, ущербных тенденций западной культуры, неизменным питательным источником буржуазной философской мысли, идеи Ницше, постоянно подспудно присутствующие в буржуазном мироощущении, время от времени вновь выдвигаются на передний план. «Очевидно, есть в культуре буржуазного Запада, конституировавшегося в форме государственно-монополистического капитализма, нечто такое,— отмечает Ю. Н. Давыдов,— что вновь и вновь воспроизводит в ней «влечение» к ницшеанскому аморализму и нигилизму. Мода на него если и оттесняется время от времени с авансцены западноевропейского сознания, то только для того, чтобы десять — пятнадцать лет спустя прорваться туда вновь, причем в еще более крикливо-вульгарном виде»26.

Давно замечено, что буржуазная мысль прибегает к ницшеанству всякий раз, когда кризисные явления капитализма проступают особенно резко, в форме экономических, социально-политических или духовных потрясений буржуазного мира, приобретающих черты катастрофы, и прежде всего в периоды очередных обострений общего кризиса капитализма. Это явление имеет объяснение, ведь именно Ницше удалось в свое время уловить, описать и предвидеть в основных чертах на много десятилетий вперед суть духовного состояния буржуазии в эпоху перехода от капитализма к социализму, чреватого историческими катаклизмами и потрясениями, и очертить те формы, в которых отольется осознание* этого кризиса в мировосприятии гибнущего строя. Одновременно ницшеанство как реакционное философское, этическое, нравственно-психологическое течение не только легко пересекает границы реакционных философских школ в виде различных пессимистических и нигилистических учений, но и проникает из сферы абстракции в область обыденного сознания. Идеи, подобные ницшеанским, получают «широкое распространение в периоды идеологической подготовки и разворота реакционных исторических движений — тогда они лихорадят значительные массы людей, попавших в их идеологический плен. Они могут циркулировать и подспудно, не выставляя себя напоказ перед общественным мнением, разрушая духовно-нравственное здоровье лишь отдельных лиц, а не масс и сохраняясь в общественном сознании как притаившиеся внутри вирусы опасной болезни»27.

Долгое время апологетами ницшеанства в западной культуре выступали в основном идеологи правой ориентации, но с некоторых пор все заметнее становилось возрастание интереса к Ницше и со стороны «левых»: экзистенциалистов А. Камю и Ж.-П. Сартра, «франк- фуртцев» Т. Адорно и Г. Маркузе, структуралиста М. Фуко и др. На первый взгляд «новые философы» относятся к идеям Ницше по-разному. Так, если Немо и Герэн причисляют себя к последователям Ницше, называя его «самым великим философом в борьбе с Властителем», то Жамбе и Лардро заявляют о своем активном неприятии его, хотя их «метафизика Ангела» по существу есть не что иное, как развернутый процесс выявления всех последовательных этапов становления нигилистической личности, изложенный Ницше в одном из фрагментов к работе «Воля к власти». Глюксман критикует Ницше наряду с Гегелем, Фихте, Марксом как одного из «властителей-мыслителей», чьи идеи якобы уже содержали в зародыше практику идеологического подавления масс, культ авторитета, разума, сильной личности, которые в XX в. легли в основу рационализма, тоталитаризма и фашизма.

Что касается Леви, то он признает определенное влияние Ницше, особенно его политических взглядов,' прежде всего его неприятие социалистической идеи, которое, «как кажется, от начала и до конца одновременно последовательно, актуально и плодотворно»28. Вместе с тем его наиболее нашумевшая книга «Варварство с человеческим лицом» буквально пропитана духом ницшеанства. «Новые философы», за небольшим исключением (например, Ж.-М. Бенуа), постоянно ссылаются на Ницше, цитируют его афоризмы, возрождают отдельные моменты его философии, являясь во многом его эпигонами. Это обстоятельство позволило некоторым исследователям даже сделать вывод о том, что «новую философию» правильнее было бы вообще охарактеризовать как неоницшеанство29.

От ницшеанства «новые философы» заимствуют установку на разложение традиционно сложившихся форм философствования. Они противопоставляют строгой научности и логической выстроенности аналитического мышления субъективизм и релятивизм. Как и работам Ницше, их книгам свойственна мифологизация, символика, афористический способ изложения, превращающие идеи философа в вещание, профетизм, пророческие построения. Философской традиции с ее доказательной формой рассуждения противопоставляется язык эмоций, символов, аллегорий, что характерно почти для всех «новых философов». Отсюда утрата интереса к основополагающим онтологическим, логическим и гносеологическим проблемам, без выяснения своего отношения к которым философ не может претендовать на роль создателя новой системы. И как итог подобной установки — требование слияния художественного и философского способов мышления в пользу художественного, задача обуздать науку посредством искусства30, ибо последнее-де более полно и свободно выражает многомерность бытия. Такая установка приводила и приводит эпигонов Ницше, как правило, к тому, что их общая философская культура мышления оказывается на значительно более низком уровне, чем философская культура представителей классического идеализма, а также к очевидному измельчанию философского содержания и проблематики, усилению релятивизма и иррационализма.

Для «новых философов» характерна «переоценка ценностей», включающая дискредитацию прогрессивных идеалов, воплощенных в гуманизме, Просвещении, марксизме с их верой в разум человека. «Нигилизм...— отме- чает С. Ф. Одуев,— означает, что ценности, котбрые дб сих пор почитались высшими, теряют свою значимость; он есть убеждение в абсолютной несостоятельности мира по отношению к этим ценностям. Нет цели, нет никакой веры, никакой истины. За ценностью... не стоит никакой реальности; всякое верование, всякое признание чего- либо за истинное, за реальное неизбежно оказывается ложным, иллюзорным. Нигилизм — переходное состояние; в своей крайней форме он выражает переход к распаду, к ничто. Именно такое состояние переживает сейчас Европа: люди живут лишь для завтрашнего дня, так как послезавтра сомнительно, не имеется ничего, что бы прочно, с «суровой верой в себя» стояло на ногах»31.

От Ницше воспринята и идея исторического катастро- физма, всеобщего нигилизма, корень которого в современном человеке, в ослаблении в нем вследствие развития цивилизации внутреннего инстинкта жизни, в разрушении его как личности. Эта идея разделяется всеми «новыми философами», она легла в основу их широких социально-пессимистических обобщений. Всеобщий нигилизм, по мнению Ницше, является расплатой за те иллюзии, которые внушала человеку рационалистическая философия, а также следствием влияния гуманистических представлений о человеке как созидателе мира, мере всех вещей, средоточии исторического прогресса. Это следствие гипертрофии представлений о разуме человека, его познавательных возможностях. Нигилистическое отношение к бытию оборачивается тотальным пессимизмом, разочарованием в смысле жизни, неприятием как существующей капиталистической действительности, так и идеи о возможности ее альтернативы. В результате происходит сознательное разрушение границы между добром и злом, появляются такие характерные черты нигилистического мировоззрения, как гипертрофия сомнения и отрицания, абсолютизация субъективного начала, оценка действительности с позиции атомизированного индивида, отвергающего объективную закономерность исторического развития, коллективные интересы людей, социальных общностей; анархистский индивидуализм и своеволие; слабость и аморфность позитивной программы, занимающей в нигилистическом сознании незначительное место32. И как следствие всех этих идей, складывается реакционно- элитарное отношение к демократии, этому «торжеству стадного начала», и особенно к социализму, а также убеждение в том, что эксплуатация соответствует природе человека и что господство «лучших» над массами является вечным и непреходящим моментом социальных отношений, а воля к власти — основой всего мироустройства.

Итак, эклектическая смесь философских, социологических и политических концепций леворадикальной идеологии, отдельных, вырванных из контекста положений французского экзистенциализма и структурализма, комплекс установок ницшеанского нигилизма — вот главным образом то теоретическое основание, на котором «новые философы» строят здание «новой метафизики», и разоблачают «несостоятельность» философской традиции прогресса и гуманизма. Эта «несостоятельность», по их мнению, получила концентрированное выражение в приверженности сторонников данной традиции, и прежде всего марксистов, трем «мифам» — «мифу» о могуществе человеческого разума, «мифу» о социальном прогрессе и «мифу» о человеке как субъекте истории. Рассмотрим критику «новыми философами» этих «мифов», которая, как мы увидим, представляет собой сгусток наиболее типичных нападок на марксизм со стороны его идеологических противников.