История без прогресса: от социального нигилизма к историческому пессимизму

Сегодня подобные настроения можно встретить в выступлениях политических деятелей капиталистического мира, в высказываниях его духовных пастырей, кладутся в основу философских теорий.

Разумеется, буржуазные идеологи не отказались полностью и от апологетических, квазиоптимистических теорий, обосновывающих вечность капитализма, неисчерпаемость внутренних ресурсов его развития2. Их появление время от времени на Западе связано, как правило, с очередным этапом научно-технической революции, который выразители квазиоптимизма спешат выдать за обретение капитализмом «второго дыхания». Так, в последнее время дают о себе знать настроения осторожного, умеренного оптимизма, связанного с развитием «компьютерной», «информационной», «микропроцессорной» ит. д. революций в современной технологии. Сменяемость пессимистических и оптимистических волн при устойчивом в целом настроении декаданса и фатализма в отношении будущего объясняется, с одной стороны, стремлением мобилизовать силы капитализма на сохранение его как системы в революционно меняющемся мире, представить его жизнеспособным, а потому имеющим будущее обществом, с другой — вынужденным под давлением неумолимой логики исторического развития осознанием его исторической обреченности.

Сегодня трудно назвать какое-либо другое идейное направление на Западе, где социальный пессимизм настолько открыто прокламировался бы в качестве единственно возможного воззрения на мир и имел бы такие глобальные масштабы, как в «новой философии». Не будет преувеличением сказать, что ее сторонники углубили традиционную линию социального пессизма, придали ему дополнительные импульсы, сконцентрировав его вокруг проблем социального прогресса и революции.

То обстоятельство, что к проповеди пессимизма, традиционно элитарной, консервативной, декадентской, подключились новые социальные силы — представители мелкобуржуазного радикализма, проделавшие эволюцию вправо, говорит о дальнейшем углублении кризиса буржуазного мировоззреїція. Об этом же свидетельствует и появление «новой философии» как такого варианта пессимизма, который отразил тревоги и страхи буржуазного мира перед будущим, причем варианта, которому присущ мировоззренческий активизм самого реакционного толка, воинствующая буржуазная партийность. Если классические концепции пессимизма появлялись в связи с крупными историческими катаклизмами, переломными, критическими периодами в жизни общества, то сегодня Ъа Западе они превратились в повседневное явление. Это еще раз подтверждает безысходность капитализма, его историческую обреченность.

Одновременно «новая философия» представляет собой специфическую апологию современного буржуазного общества, имеющую целью социально и морально оправдать государственно-монополистический капитализм. Поскольку в нашу эпоху прямая идеализация существующего капиталистического строя практически малоэффективна, «новые философы» избрали менее избитый путь его нигилистической апологии, представляемый ими как «третий путь»: признавая негативные стороны капитализма, они утверждают его естественность и неизбежность, отрицают всякую его альтернативу.

Иначе и не может быть, убеждает Леви. Ведь реальность, в том числе и историческая, определяется через власть и порождается ею. Будучи «субстанцией мира», власть заполняет историческое пространство не связанными друг с другом (поскольку она иррациональна, бессистемна) историческими «модусами» — отдельными обществами и государствами, отличающимися друг от друга не по сущности власти (она неизменна), а лишь по форме ее проявления и степени выражения. Леви заключает: «Вначале было Государство. Оно как бог теологов— несозданный создатель, демиург, поддерживающий чистую случайность своего таинственного пришествия... Оно не имеет происхождения, даты возникновения, как и истории... Пока будут история и власть, до тех пор будет Государство»4. Согласно Леви, появление государства носит чисто произвольный, непредсказуемый характер и не может быть объяснено какими-либо закономерностями. Например, капитализм мог возникнуть в любом обществе, в любое время, так же как и социализм. Нетрудно видеть, что в основных вопросах о происхождении государства, его природе и социальной сущности «новые философы» выступают с самых что ни на есть ретроградных, антинаучных, антиисторических и идеалистических позиций.

97

7-778

Соответственно и исторический процесс в их понимании— это иррациональный поток событий, в котором бессмысленно искать какую-либо логику.

Исходя из идеалистических, агностических, а подчас и намеренно эпатирующих общественное мнение взглядов на историческое развитие, «новые философы» выступают с опровержениями не только исторического материализма, но и материалистической диалектики. Игнорируя ее научное содержание и систему доказательств, ведущих к основополагающим историко-социологическим выводам, они попросту объявляют марксистов носителями традиций гегельянства и эпигонами Гегеля, везде и во всем усматривающими «мистифицирующую игру» противоречий, триад, скачков и т. д. При этом воспроизводятся традиционные для противников марксизма утверждения о том, что гегелевская диалектика понадобилась К. Марксу для чисто дедуктивного построения теории революции, что превращает тем самым диалектику в орудие осуществления политических целей. Отождествляя марксистский диалектический метод с идеалистической диалектикой Гегеля, «новые философы» даже не делают обычных для большинства противников марксизма попыток подменить объективную диалектику субъективной. Нерасторжимая внутренняя связь между диалектическим методом и революцией заставляет их выступать против диалектики вообще как орудия познания мира. Как тут не вспомнить слова К. Маркса о том, что «в своем рациональном виде диалектика внушает буржуазии и ее доктринерам-идеологам лишь злобу и ужас, так как в позитивное понимание существующего она включает в то же время понимание его отрицания, его необходимой гибели, каждую осуществленную форму она рассматривает в движении, следовательно также и с ее преходящей стороны, она ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критична и революционна» 9.

Отождествляя марксистскую диалектику с гегелевской, «новые философы» проявляют явное невежество в отношении диалектического и исторического материализма, который они берутся опровергать, не хотят видеть их отличие от идеалистической философии и метафизического материализма, что свидетельствует о теоретической несостоятельности их нападок на марксизм.

Необходимо заметить, что во Франции вот уже многие годы марксистская диалектика является объектом ожесточенной критики буржуазными философами самых различных направлений: неотомизма, феноменологии, экзистенциализма и др.11 Что касается «новых философов», то они не только не обращаются к проблемам диалектики в своих теоретических построениях, но вообще не признают никакой диалектики — ни субъективной, ни объективной, используя либо нигилистическое бесплодное отрицание как таковое, либо бессодержательную негативную дихотомию «или—или».

Нападки на материалистическую диалектику преследуют цель опровергнуть один из наиболее опасных, по мнению «новых философов», «мифов» марксизма — его учение об общественном прогрессе и основывающийся на нем социальный оптимизм коммунистов. Общее отно» шение «новой философии» к идее прогресса лаконично сформулировал М. Клавель: «Сегодня нет больше ни прогрессизма, ни прогресса. Они мертвы» 12. «Идея прогресса является полностью реакционной идеей»,— утверждает Лардро. Это понятие он считает вообще непри- ложимым к истории человечества, в прошлом которого не было «никакого рационального ядра», ничего «прогрессивного», «универсального», что может быть продолжено и развито. Геометрия Евклида, атомизм Демокрита, «Божественная комедия» Данте, «Гамлет» Шекспира, «Фауст» Гёте, диалектика Гегеля и т. д.— это отнюдь не ступени человеческого духа, а всего лишь культура властителей, рассуждает Лардро. «Близки времена, вещает Леви,— когда в политике будут иные критерий, чем «прогресс» или «реакция». Во всяком случае порі уже видеть в первом модальность второго» 13.

В основе «прогрессистского» представления об истории, рассуждает Ж.-М. Бенуа, лежит концепция о ее од* нолинейной и однообразной направленности к высшей цели. Возникновение такого представления о ходе развития истории связывается им с XVIII в., когда субъект и человеческий разум были поставлены в центр универсума, была провозглашена вера в бесконечное соверсенст- вование человечества в ходе истории; затем человечество сделало ложный шаг, необдуманно и доверчиво вступив на путь социальных революций. Потом появились гегелевская философия прогресса и смысла истории и дарвиновская теория совершенствования видов.

Сегодня, по убеждению Бенуа, историки по-прежнему находятся под влиянием либо системы Гегеля, либо наивно оптимистических умонастроений Просвещения. Иными словами, «рамки понимания истории, выработанные вот уже два века назад, все еще служат универсальным объяснением для всех эпох, для всех обществ» 14. А между тем, утверждает Бенуа, уже тогда, в том же XVIII в., против концепции истории, трактуемой в духе телеологии, выступал Ж-Ж. Руссо, этот «великий отрицатель мифа истории, понимаемой как прогресс или движение к некоему смыслу» 15. В представлении Бенуа, Руссо отстаивал идею прерывности истории, дисконтинуум, энтропию социальных систем, являясь в некотором смысле предтечей современного структурализма. Общественный договор был для него лишь средством приостановить «распад и дегенерацию общества», так как история, согласно якобы Руссо, «функционирует как сила разрушения и беспорядка», как «шум», а не стройная мелодия. В описании Бенуа Руссо «восстает против мифов и клише, связанных с признанием смысла истории», против социального оптимизма Просвещения. В этом Бенуа видит «вклад» французского мыслителя «в критику фальшивой идеологии эволюционистов, верящих в смысл истории, и сторонников взгляда на нее как на континуум» 16.

Однако ссылка на авторитет Руссо и привлечение его в союзники не придают убедительности рассуждениям «новых философов». Они свидетельствуют лишь о произвольной интерпретации идей великого мыслителя, о непонимании сути его взглядов. Руссо действительно выступал с критикой цивилизации, науки и прогресса, но эта критика велась им не с позиций социального пессимизма, антисциентизма и иррационализма, как хотят убедить в этом «новые философы». В отличие от представителей буржуазного ядра просветителей, связывавших оптимистические и радужные надежды с будущим своего класса, олицетворявшего для них общество в целом, Руссо, будучи идеологом радикально-демократического крыла Просвещения, первым показал и заклеймил порочность буржуазных отношений. Он обратил внимание на противоречивость прогресса в условиях капитализма, о котором К. Маркс позднее скажет, что этот строй не мо- жет развиваться, не вынуждая «как отдельных людей, так и целые народы идти тяжким путем крови и грязи, нищеты и унижений...» ,7.

Аргументы для опровержения представления о поступательном объективном характере развития истории Бенуа заимствует из разных теоретических источников, в частности из идеалистических конструкций структурализма. Признавая факт изменения во времени различных явлений, включая социальные, структуралисты не рассматривают этот процесс как направленный в будущее; напротив, они видят в нем консервативное стремление к завершенности, а следовательно, к застою. В тех случаях, когда они признают изменения структур, то понимают их только как «взрыв». «Если история традиционного типа,— отмечает Л. Сэв,— выступая с позиций трансцендентального субъекта, исходила из презумпции непрерывности и занималась прослеживанием линий развития и преемственности традиций и влияний а веках, а в дискретности видела лишь досадное ограничение возможностей своего теоретического развертывания, то современная историческая практика, по мнению Фуко, свободно работает с разрывом, уровнями, пределами, границами, не только пользуясь ими как объектом и средством, но одновременно рассматривая их как цель и результат работы» ,8.

Таким образом, согласно структуралистам, история предстает в виде цепи случайных, не связанных между собой взрывов, разделяющих определенные стабильные эпохи и периоды. Абсолютизация разрыва, прерывности, а следовательно, единичного, особенного, отрицание преемственности, т. е. того общего, что делает человеческую историю всемирной,— вот что заимствуют прежде всего «новые философы» у структурализма и переносят на понимание истории. Вслед за структуралистами они видят в истории «разрушение порядка, установленного Логосом в городе; сменяемость политических режимов функционирует в виде циклов вырождения, как процесс деградации» І9. В истории нет никаких этапов, утверждает в свою очередь Леви, «диалектически вытекающих друг из друга». Нужно «покончить с диалектикой», «перестать рассуждать о понятиях отрицания», представлять историю в виде «чрева», внутри которого зарождается новое «ядро». Гегельянская «великомученица диалектика» и понятие противоречия использованы, по его убеждению, марксизмом для обоснования теории естественного зарождения социализма в недрах капиталистической фор- мации. Леви тоже предлагает порвать с «марксистско- гегельяискими схемами» и вернуться, например, к Платону, который также говорил о диалектике, но совсем в другом смысле. Под ней он понимал процесс, в котором «общества становятся без конца, но остаются при этом идентичными, что они производят новое, не порывая со своими принципами; порождают другое, оставаясь теми же самыми. И во всем этом Платон видит не противоречие, а знак декаданса, не прогресс, а упадок»20.

Грубо искажая марксистское учение о движущих силах развития общества и социальной революции, сводя его понимание истории до уровня вульгарного экономизма, Лардро следующим образом представляет исторический процесс, каким его якобы видит марксизм: «Вне людей и независимо от их воли история порождает из себя противоречия, которые без конца возрождаются из пепла, чтобы привести производительные силы в соответствие с производственными отношениями. Капитализм только и делает, что создает условия, для возникновения социализма. Экспроприация экспроприаторов — чисто гегельянский тезис отрицания отрицания»21. А вот что утверждает Бенуа: «Идея прогресса — это одна из наиболее огромных мистификаций нашей эпохи. Нас заставляют верить, что история ведет к будущему, в которое прибудешь автоматически, как если бы сел в поезд»22.

Совершенно очевидно, что толкование «новыми философами» марксистских представлений об историческом процессе не имеет ничего общего с марксизмом. Классики марксизма-ленинизма неоднократно указывали на то, что история развивается не по принципу однолинейной причинно-следственной зависимости, в ней всегда диалектически взаимодействует множество факторов; что социальная детерминация имеет исторический характер и реализуется не автоматически, а под влиянием различных обстоятельств, и прежде всего субъективного начала. Отвечая на обвинения марксизма в вульгарном экономическом детерминизме, Ф. Энгельс счел необходимым специально разъяснить взгляд К. Маркса и свой на материалистическое понимание истории, состоящий в том, что производство и воспроизводство материальной, экономической жизни являются определяющим моментом только в конечном счете. «Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. Экономическое по-

ЛоЖение — это базис, но на Ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты... правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм. Существует взаимодействие всех этих моментов, в котором экономическое движение как необходимое в конечном счете прокладывает себе дорогу сквозь бесконечное множество случайностей...»23

Раскрывая несостоятельность утверждений критиков марксизма, Ф. Энгельс писал: «Чего всем этим господам не хватает, так это диалектики. Они постоянно видят только здесь причину, там — следствие. Они не видят, что это пустая абстракция, что в действительном мире такие метафизические полярные противоположности существуют только во время кризисов, что весь великий ход развития происходит в форме взаимодействия... что здесь нет ничего абсолютного, а все относительно. Для них Гегеля не существовало»24.

К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин подчеркивали необходимость диалектического, конкретно-исторического подхода к объяснению социальных процессов, указывали на их неоднозначность, сложность, противоречивость, на сочетание в истории прогресса и регресса, революции и контрреволюции, резких скачков вперед и периодов эволюционного развития и даже отступления назад. «...Представлять себе всемирную историю идущей гладко и аккуратно вперед, без гигантских иногда скачков назад,— писал В. И. Ленин,— недиалектично, ненаучно, теоретически неверно»25. Отмечая сложность социального развития, основоположники марксизма-ленинизма постоянно указывали на диалектическое соотношение в нем общего и особенного, ясно различали основную линию поступательного движения общества, прокладывающего себе дорогу через многие случайности. Они рассматривали общественный прогресс как восходящее движение к высшим ступеням общественного развития, причем в отличие от идеологов Просвещения они видели в нем не автоматическое беспрепятственное восхождение к более совершенным формам социальной организации и развития производительных сил, а диалектически-неравномерный процесс, включающий в себя и временные отступления, и зигзаги.

Опираясь на материалистическое понимание истории, К. Маркс и Ф. Энгельс раскрыли всеобщие объективные закономерности развития общества и его внутренние источники, вскрыли диалектику способа производства, определили научные критерии прогресса, в которые наряду с высшим критерием — уровнем развития производительных сил — включается степень прогрессивности общественного строя и возрастания общественной свободы, а также уровень развития науки, культуры и самой личности. Эти положения были сконцентрированы в ключевом понятии исторического материализма — «общественно- экономическая формация», которое одновременно является и ключевым понятием при исследовании проблем социального прогресса.

Даже краткое изложение основных положений, касающихся общественного развития, показывает несостоятельность обвинений марксизма в религиозно-эсхатологи- ческих тенденциях и гегельянском провиденциализме. Диалектико-материалистическое понимание истории полностью исключает телеологию и фатализм, согласно которым направленность прогресса определяется некой сознательно заложенной целью. Оно опирается на познание объективных законов истории, позволяющее предвидеть тенденции развития.

Поскольку главным носителем и реальным воплощением идеи исторического прогресса является реальный социализм, ставящий целью достижение социального идеала, основанного на гуманизме и справедливости, то Леви буквально обрушивается на него, объявляя социализм «наиболее опасной версией оптимизма». Однако, пишет Леви, отрицание прогресса не означает, что история стоит на месте, что ей не свойственно движение. Оно есть, только не стоит называть его прогрессом. Капитализм действительно идет вперед. Но идти вперед, уточняет он,— значит клониться к закату. Это две стороны одного процесса. Поэтому современную эпоху, по его мнению, правильнее было бы назвать «однообразной линейной прогрессией ко злу», а единственно честной позицией для человека — открытое провозглашение себя антипрогрессистом 26.

Отвергая идею прогресса, Леви и другие «новые философы», как это нетрудно видеть, повторяют утверждения буржуазных историков о современной эпохе как окончательно опрокинувшей прогрессистские иллюзии Просвещения. К тому же некоторые из них предпочитают даже вывести за скобки исторической науки заодно с понятием «прогресс* и понятие «развитие», предлагая заменить его понятием «социальные изменения», которые могут происходить в разных направлениях и не обязательно от менее совершенного к более совершенному, от худшего к лучшему и т. д. Такой подход освобождает историка от выявления причинно-следственных связей между прошлым, настоящим и будущим, от исследования исторических закономерностей и открывает простор для субъективизма и волюнтаризма в истолковании общественного развития.

Идеологический смысл противопоставления развития и прогресса, на котором настаивает Леви, ясен. В современную эпоху исторический процесс все явственнее выступает как неодолимое движение к социализму, и буржуазным идеологам становится все труднее отрицать это. Отсюда их попытки доказать, что движение к социализму не означает прогрессивного развития. С философской точки зрения непонимание диалектической связи между движением, развитием и прогрессом представляет собой одну из двух наблюдавшихся в истории оснйв- ных концепций развития, а именно безжизненную, мертвую, о которой В. И. Ленин в известном фрагменте «О диалектике», заметил, что в ней «остается в тени с а м о движение, его двигательная сила, его источник, его мотив...»27.

Проблема смысла истории, социального развития и его перспектив в традиции прогрессивной европейской мысли всегда связывалась с концепцией общественного прогресса. Пока человечество будет проявлять заинтересованность в будущем и стремиться работать на него, влиять на ход исторических событий, оно так или иначе будет обращаться к идее исторического прогресса. Эта идея, будучи одновременно философской и мировоззренческой, коренится в самом историческом бытии человечества, которое, преодолевая ограниченность своего развития в рамках отдельных наций и регионов, сделало историю всемирной в самом широком смысле этого слова.

Пессимизм «новых философов» достигает кульминации в представлении о будущем как о «социальном варварстве», воплощающем полную монополию власти над жизнью общества и индивида, высшую степень развития социализации. Собственно говоря, утверждает Леви, устрашающие признаки этого варварства уже проступают в современной цивилизации в виде возрастания господства над человеком анонимной власти, государства, бюрократических систем, использующих достижения науки и техники, которые превратились в руках властителей в мощные орудия угнетения людей и манипуляции их сознанием. Здесь «новые философы» во многом воспроизводят основные мотивы критики современной цивилизации,— западной, с которой выступали «неомарксисты» и левые радикалы.

Такие философы, как Ницше, Хайдеггер, Адорно, Маркузе, каждый по-своему, разрабатывали тему «кризиса бытия человека», который-де порождается развитием науки и техники, и утверждали, что последние, способствуя прогрессу материальной стороны жизни людей, ведут одновременно к опустошению внутреннего мира человека. Их идея об антиномии науки и техники, с одной стороны, и гуманизма — с другой, была подхвачена и политизирована леворадикальной идеологией и использована для того, чтобы представить марксизм как вариант рационально-технического способа мышления. Между тем диаметральная противоположность взглядов марксистов и упомянутых философов выявляется уже на уровне исходных посылок. В противоположность марксизму, например, Хайдеггер и Адорно видят корень социальных конфликтов не в противоречии между производительными силами и производственными отношениями, а в противоречии между накопленными научными знаниями, техникой и «природой человека». Именно это противоречие и рассматривается ими как причина всестороннего отчуждения личности.

Вслед за Адорно, Хайдеггером и Маркузе «новые философы» критикуют «варварство техники», усматривая в ее современном развитии главную угрозу человеческо- му духу и свободе. Они утверждают, что западное общество заплатило непомерно высокую цену за относительное благосостояние: возникла глубокая пропасть между человеком и природой, появился человек-потребитель, одержимый эгоистическими желаниями, произошло разрушение личности. Современная западная цивилизация характеризуется ими как бездушная «промышленно-ур- банистическая пустыня», а вакханалия потребительства массового человека, променявшего духовность на материальные блага, есть пир если не во время, то накануне чумы.

Рассуждая о «варварстве», Леви называет его «капиталом, доведенным до крайней степени своих проявлений и наиболее безумных пульсаций»28. Казалось бы, отсюда логически напрашивается вывод: необходимо разоблачать капитализм как антигуманную социальную систему, порождающую социальное варварство, вскрыть, говоря словами К. Маркса, «глубокое лицемерие и присущее буржуазной цивилизации варварство», которое является другой стороной развития капитализма, обернувшейся бедствием как для «отдельных людей», так и для «целых народов»29. Но вопреки логике капиталом Леви называет не только современное буржуазное общество, но и некий прообраз будущего — общего для всего мира, который якобы уже сегодня, вступив на путь индустриализма и рациональности, пристраивается в фарватер Запада и повторяет его путь, только в еще более «варварской примитивной форме». Например, социализм— это грубая, варварская «разновидность капитализма»30.

Естественно поэтому по логике «наименьшего зла» капитализм, «прямой и откровенный» в своем уродстве, несомненно предпочтительнее социализма, внушающего- де коварно-обманчивые иллюзии о возможности всеобщего счастья. Ведь общество, находящееся, в плену собственных иллюзий, куда опаснее общества, не скрывающего своего цинизма и уродства. Именно таким и представляют социализм «новые философы». Навязывая выбор между двумя видами «зла», они отождествляют «большее зло» с социализмом, именно с ним они в первую очередь связывают все те характеристики власти, которую подвергают критике. Здесь наиболее наглядно обнажается апологетическая сущность и антикоммунистическая направленность их концепции власти.

«Новые философы» делают поистине акробатический трюк, превращая критику капитализма слева в его прямую апологетику, полностью раскрывая тем самым лицемерный, тенденциозный характер своего пессимизма. Ведь если капитализм — общая судьба человечества, что и пытаются внушить «новые философы», то на него следует смотреть иначе, а именно «нужно подняться выше марксистского критицизма, отступить к другим теоретическим горизонтам»31, т. е. признать, что это общество непреходяще, вечно и альтернативы ему быть не может. Поэтому остается мужественно принять капитализм, который является хотя и злом, но злом «вечным». Таково пессимистическое пораженческое заключение Леви.

Буржуазно-апологетический, охранительный смысл этих рассуждений и их несостоятельность убедительно вскрыты в выступлении Ж. Марше на XXV съезде ФКП. «В нашей стране,— отметил он,— делается все, чтобы поддерживать образ хаотичного, опасного мира, в кото- ром демократия якобы сокращается под натиском диктатур и фанатизма. Исходя из этого, французский безработный должен был бы чуть ли не радоваться своей судьбе и молча мириться с нею!

Действительность полностью опровергает такое видение положения вещей. Нет, современный мир не погрязает в варварстве! Нет, он не пятится к доисторическому периоду! Напротив, в целом, несмотря на трудности, поражения и драмы, которые переживает человечество, верх берет его продвижение вперед в направлении прогресса.

Сотни миллионов людей строят, со своими особенностями, социалистическое общество. История, конечно, не прямолинейна, но она имеет направление движения. Продвижение к освобождению народов, к социализму является реальностью»32.

Теория капитализма как «меньшего зла» есть в действительности не что иное, как прямая апологетика капитализма, его современной государственно-монополистической стадии. Рассматривая возможности саморазвития капитализма и в дальнейшем, «новые философы» занимаются в действительности фальсификацией исторической перспективы общественного развития. В свое время К. Маркс предупреждал, что «ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества»33. Хотя противоречия капитализма возрастают и все более проявляются черты упадка этой системы, он еще не исчерпал резервов своего развития и по-прежнему остается сильным и опасным противником прогресса и социализма.

Сегодня в экономически развитых странах капитализма наблюдаются признаки нового этапа научно-тех- нической революции, проявляющиеся в прогрессе микроэлектроники, биотехнологии, генной инженерии, во внедрении ресурсосберегающих технологий и т. д. Эти процессы способствуют появлению на Западе различных оптимистических прогнозов относительно будущего капитализма как социальной системы. Вместе с тем происходит замедление общих темпов роста экономики, углубление циклических кризисов, возрастание безработицы, огромных бюджетных дефицитов и т. д. Все это свидетельствует о том, что «никакие «модификации» и манев- ры современного капитализма не отменяют и не могут отменить законов его развития, не могут устранить острый антагонизм между трудом и капиталом, между монополиями и обществом, вывести исторически обреченную капиталистическую систему из состояния всеохватывающего кризиса. Диалектика развития такова, что те самые средства, которые капитализм пускает в ход с целью укрепления своих позиций, неминуемо ведут к обострению всех его глубинных противоречий. Империализм есть паразитический, загнивающий и умирающий капитализм, канун социалистической революции»34.

Если взять в качестве примера Францию, то можно увидеть, что под влиянием острой антимонополистической борьбы в стране правящие круги вынуждены были осуществить некоторую перестройку своей деятельности в сфере экономики и социальной политики. Будучи не в силах подавить недовольство масс, требующих перемен в условиях жизни и труда, руководители монополий приложили немало сил, чтобы, взяв под контроль эти настроения, смягчить их антимонополистическое развитие. Крупные монополии резко усилили концентрацию капитала, произвели ряд изменений в политической и государственной системе страны, расширив исполнительную власть и максимально ограничив возможности влияния снизу. Но эта перестройка, как было отмечено на XXV съезде ФКП, одновременно углубила кризис французского общества и даже поставила под угрозу политическое господство капитала, способствовав приходу к власти в 1981 г. правительства социалистов в результате победы на выборах блока левых сил.

Далее. Идеологическая война против социализма, ведущаяся с помощью буржуазных средств массовой информации, имеет бесспорные «успехи» в обработке общественного мнения в стране. Но пределы манипуляции им далеко не безграничны. Пропасть между реальностью социалистических стран и создаваемыми о ней представлениями, по мнению французских коммунистов, может оказаться своего рода бомбой замедленного действия, которая в дальнейшем может подорвать и уже отчасти подрывает доверие к навязываемому буржуазной пропагандой образу социалистического мира. Стремясь к политическому и идеологическому реваншу, правые силы во Франции предприняли накануне парламентских выборов, в марте 1986 г., беспрецедентное по масштабам и накалу антикоммунистических настроений наступление не только на находившееся у вла- сти правительство социалистов, но и на все левые, прогрессивные силы страны. Основной мишенью их нападок являлась Французская компартия. Ведь именно она последовательно выступает за демократическое развитие страны. Именно она предлагает конкретные реалистические меры выхода из глубокого кризиса, в котором очутилось французское общество в результате многолетнего пребывания у власти партий крупного капитала.

Развернутая в стране антикоммунистическая кампания, к которой подключились и ведущие органы буржуазной печати, национальное радио и телевидение, была резко осуждена французскими коммунистами. «Все, что мы говорим, все, что мы делаем,— отметил Ж. Марше,— подвергается фальсификации и клевете. Предпринимаются попытки постепенно вытравить из сознания людей все, чем была и чем является наша партия для Франции и ее народа. Делаются кощунственные попытки поставить знак равенства между компартией и крайне правыми силами. Эта затея не только оскорбительна для коммунистов, она губительна для демократии в нашей стране» 35.

Немалый «вклад» в эту кампанию внесла нашумевшая книга Б.-А. Леви «Французская идеология»36, в которой содержатся клеветнические утверждения о якобы «однозначности» понимания фашистской и социалистической идеологиями понятий патриотизма, родины, национальных интересов, национальной культуры и т. д. Полная злобных выпадов в адрес ФКП, прогрессивных и патриотических сил, она содержит грубые искажения политической, духовной, культурной истории Франции. Между тем известно, что более чем за шесть десятилетий своего существования Французская компартия всегда была во главе борцов за свободу и справедливость, национальную независимость и интернациональную солидарность. Жертвы, которые принесли несколько поколений французских коммунистов во имя свободы, независимости и славы своей родины, прежде всего в борьбе с гитлеризмом, не были напрасными. Память о них живет в национальном сознании, они стали частью истории, составляющей национальную гордость страны 9. «Новые философы» вносят свой «вклад» и в широко развернувшуюся в последнее время антикоммунистическую пропагандистскую кампанию, цель которой — представить Советский Союз и другие страны социализма «мировым злом», «угрозой свободному миру». Социализм, пугают западные пропагандисты,— это война. Поднимая шум по поводу «советской военной угрозы», они пытаются оправдать размещение в Западной Европе американских ядерных ракет первого удара, агрессивную политику США и НАТО. «Новые философы» поспешили «обосновать» опасный курс империализма на усиленную милитаризацию Западной Европы, наращивание там ядерного потенциала. Особый вклад в обработку общественного мнения в духе одобрения этих мер внес А. Глюксман, написавший книгу «Сила головокружения» (в некоторых переводах она называется «Философия устрашения»), вышедшую в 1983 г.10 Используя имеющую хождение на Западе концепцию «цены свободы», автор развивает в ней целую систему демагогических рассуждений в защиту лицемерной пропагандистской формулы антикоммунизма—«лучше быть мертвым, чем красным».

Главные положения концепции «цены свободы» были сформулированы еще в 60-х годах XX в. американскими экономистами и социологами М. Фридманом, Г. Уолли- чем и др., а во Франции — известным политологом и социальным философом Р. Ароном. В наши дни они воспроизводятся неоконсерваторами и «новыми правыми», кладутся в основу многих политических концепций и пропагандистских лозунгов, являются составной частью антикоммунистических мифов.

Согласно концепции «цены свободы», разумный подход требует сегодня пересмотра лозунгов раннебуржуаз- ной идеологии о том, что свобода и равенство в одинаковой степени являются основополагающими принципами демократии. В действительности, утверждают ее сторонники, соотношение этих принципов гораздо сложнее. Если понимать под свободой самореализацию личности (а способности, возможности каждого конкретного человека глубоко индивидуальны в силу его неповторимости), то все попытки со стороны государства и общества гарантировать всем равную меру свободы неизбежно будут означать снижение для некоторых этой меры. Таким об- разом, равенство и свобода вступают в противоречие друг с другом. Возникает проблема выбора: что предпочесть— свободу или равенство? Запад делает выбор в пользу свободы как источника всех остальных благ, социализм же — в пользу равенства всех в ущерб свободе.

Вот как, например, формулирует суть этой концепции М. Фридман: «Главная идея либеральной философии заключается в вере в достоинство человека, в то, "что он свободен проявить свои способности и использовать возможности в соответствии с правами... Это означает веру в то, что люди равны в одном смысле и неравны в другом. Каждый человек имеет равное право быть свободным. Это важное и основное право именно потому, что люди различны, потому что один человек хочет делать со своей свободой совсем иное, чем другой, и может внести больший вклад, чем другой человек, в культуру общества, состоящего из множества людей». Когда же сторонники равенства отстаивают принцип уравниловки всех на основе «справедливости», то равенство приходит в острое столкновение со свободой, и тут уже приходится выбирать. «В этой игре нельзя быть одновременно и сторонником равенства, и либералом»38.

Поскольку необходимым основанием, средством для достижения индивидуальной, политической и т. д. свободы является прежде всего свобода экономическая, т. е. свобода частного предпринимательства, постольку обществом подлинной свободы может быть только капитализм. Ликвидация частной собственности, социалистическая революция означают ликвидацию свободы личности как таковой. Именно это якобы и доказал социализм, где все равны, но несвободны, так как интересы отдельной личности подчинены здесь интересам общества, коллектива. На Западе существует неравенство, но зато все свободны. Такова цена свободы.

В последнее время концепция «цены свободы» активно используется для оправдания агрессивного курса империализма, в «психологической войне», которая ведется не только против СССР и стран социалистического содружества, но и против рабочего и антивоенного движений стран Запада. Об этом, в частности, и свидетельствует упомянутая книга Глюксмана «Сила головокружения». Рассуждая в духе этой концепции, он воспроизводит на свой лад печально известную формулу — «есть вещи поважнее, чем мир», и призывает «свободный мир» защищать себя любой ценой, даже ценой ядерной войны.

ИЗ

8-778 Мощное антивоенное движение, развернувшееся се- годня в Западной Европе, расценивается им как «капитуляция перед коммунистической угрозой», как «интел-' лектуальное самоубийство, предшествующее самоубийству политическому». В основе волны пацифистского «головокружения», а именно так пренебрежительно и однозначно судит Глюксман о массовом движении против ядерной угрозы, лежит «самоубийственное непонимание того факта, что папифизм всегда служил намерениям тоталитаризма и что его подлинной мишенью является не война, а свобода и демократическая цивилизация»39. Вставая в позу защитника последних, он обрушивается на европейцев с обвинениями в том, что они-де слишком спокойны перед лицом «тоталитарной угрозы», которую якобы несет социализм. Сегодняшний европеец, негодует Глюксман, слишком пропитан старыми идеями гуманизма, старается придерживаться благоразумия, что ведет к «предательству» принципа свободы ради выживания. «Но я,— шумно витийствует «новый философ»,— скорее предпочту погибнуть со своим ребенком в ходе обмена ударами «Першингов» и «СС-20», чем оказаться в «красном плену»»40.

Это — дешевая демагогия, явно рассчитанная на то, чтобы деморализовать миролюбивые силы, посеять страх перед якобы фатальной неизбежностью мировой катастрофы, заразить массы психозом и своего рода самогипнозом перед ядерным Армагеддоном. Это — своеобразная психологическая подготовка массового сознания к восприятию и рейгановского лозунга—«на защите свободы нельзя экономить»,— оправдывающего гонку вооружений и с его помощью прикрывающего деятельность военно-промышленного комплекса и его корыстные интересы. Ведь именно ради защиты свободы необходимо идти на жертвы; поэтому и происходит повышение расходов на военные нужды, с одной стороны, и снижение ассигнований на нужды социальные — с другой. Эти концепции и лозунги прямо направлены на поддержку политики той «военной партии» крупного капитала, которая, как писал В. И. Ленин, «говорит себе: силой надо пользоваться немедленно, не считаясь с дальнейшими последствиями»41. В ядерный век это чревато гибелью всей человеческой цивилизации.

Не случайно книга Глюксмана была отмечена на Международной книжной ярмарке во Франкфурте-на- Майне так называемой премией войны. Этой символической «премией» объединение прогрессивных работников издательств и книготорговли отмечает произведения, а точнее, Выражает отношение Прогрессивного общественного мнения к «произведениям, направленным против человечности, на разжигание вражды между народами, оправдывающее подготовку войн между ними». Данная книга была охарактеризована как «психологическое обоснование приготовления к ядерному уничтожению мира»42. Получив эту «премию», Глюксман оказался в одной компании с таким недавним ее «лауреатом», как некий X. Г. Конзалик, западногерманский поставщик серий низкопробных опусов, написанных главным образом «на русском материале». Невежественное и клеветническое описание жизни в СССР, состряпанное по убогим и лживым шаблонам антисоветской пропаганды, сочетается в них с порнографией и клеветой на советских людей, на их образ жизни43. Закономерная встреча политической порнографии и «новой философии»!

Пропагандистский лозунг «лучше быть мертвым, чем красным», находящийся в активном обращении на Западе еще со времен «холодной войны», представляет собой определенную опасность, которую нельзя недооценивать. Западной пропаганде в определенной мере удается внедрить в сознание части населения некоторые антикоммунистические стереотипы, создать образ «врага», угрожающего свободе, в лице Советского Союза и мирового социализма. Маскируя подлинных врагов свободы, идеологи реакции одновременно извращают и мистифицируют реальную опасность, стоящую перед народами и государствами в ядерный век, когда перед человечеством стоит дилемма — быть или не быть. Осознавая ее, люди руководствуются вполне понятным чувством самосохранения, которое, однако, используется манипуляторами «психологической войны» для нагнетания страха перед «красной опасностью» вплоть до насаждения массового психоза, подобно тому, как это делает Глюксман. Таким образом, под прикрытием борьбы за свободу личности человеку цинично предлагается стать добровольной жертвой корыстных классовых интересов империалистических политиканов, действующих под диктовку военно- промышленного комплекса.

Марксисты никогда не делали и не делают свободу и мир — эти завоевания человечества — объектом торгашеских сделок. Они рассматривают их как величайшие ценности, не связывают их фатально с какими-либо идеологическими, политическими, социальными и прочими жертвами со стороны народов. Более того, они считают аморальной и опасной саму постановку вопроса: что важ- нее — свобода для немногих оставшихся в живых, полученная ценой термоядерной войны и гибели миллионов, или мир, достигнутый ценой отказа от свободы?

В условиях когда человечество подошло к опасной черте, за которой само его существование становится проблематичным, на первый план выступает сама жизнь как ценность. Свобода предполагает жизнь, коллективное сохранение человечества, возможность его истории как источника и пространства для развития. Сохранение мира— вот предпосылка продолжения и развития человеческого рода и самой жизни на Земле. В интересах всего человечества сегодня «требуется стать выше национального эгоизма, тактических расчетов, споров и раздоров, значение которых ничтожно по сравнению с сохранением главной ценности — мира, надежного будущего» 44.

Однако сказанное вовсе не означает, что другие общечеловеческие ценности, в том числе свобода; не имеют значения. Коммунисты не стоят за мир любой ценой, например ценой отказа от собственных идеалов, им чужд абстрактный пацифизм. Демагогическим и умозрительным рассуждениям буржуазных идеологов о приоритете ценностей они противопоставляют неразрывность идеалов мира, свободы, равенства. Но за эти идеалы надо бороться. Бороться за справедливость, равенство, свободу от эксплуатации, против национального угнетения, унижения достоинства человека. Марксизм-ленинизм рассматривает эти проблемы в неразрывной связи с общественным прогрессом, с перспективами развития общества по пути возрастания свободы его членов, в духе справедливости и равенства. Исторический спор между капитализмом и социализмом должен решаться в ядерный век не путем военной конфронтации и накапливания смертоносного оружия, а в ходе мирного сосуществования, борьбы народов каждой страны за большее и лучшее осуществление принципов свободы и равенства. Это становится не только политическим, но и нравственным императивом нашего времени.

Пасквиль Леви в адрес французских коммунистов, всех прогрессивных, патриотических сил, ядерное кликушество Глюксмана, как и другие писания их единомышленников, свидетельствуют о том, что вчерашние «рыцари печального образа» (как их именовала западная печать и чем они кокетничали сами) сегодня облачились в доспехи крестоносцев антикоммунизма, о чем они поспешили громогласно объявить всему миру. Пытаясь, и не без успеха, пробиться в первые ряды антикоммунистического отряда, они и не замечают, что французская реакция, в том числе и они сами, играет роль всего лишь одного из многих звеньев общего глобального антикоммунистического механизма, линию действия которого разрабатывают центры, находящиеся в Вашингтоне.

«Новые философы» не замечают или, вернее, сознательно не хотят замечать, что их на первый взгляд абстрактные рассуждения о «власти», «властителях», «новой метафизике», «истории» и «историческом пессимизме» выполняют не столько теоретическую (убогость их собственно философского вклада в исследование этих тем не вызывает сомнения), сколько конкретную идеологическую задачу. Так, нарочитый «исторический пессимизм» «новых философов» играет определенную служебную роль: доказать, что любое настоящее лучше будущего; что гарантией от «социального варварства» (под которым они понимают прежде всего наступление социализма) может быть только отказ от всяких перемен; что, чем радикальнее перемены для капитализма, тем опаснее последствия; что ядерная война предпочтительнее, чем социализм. Однако «новые философы» занимаются идеологическими спекуляциями не на пустом месте. Они учитывают реальные, вполне конкретные тревоги, опасения и ожидания общественного сознания (на современном Западе), но предлагают ответы на беспокоящие людей вопросы в интересах тех самых «властителей», на критику которых (в действительности лицемерную) они не жалеют ни пафоса, ни сарказма.