2. С «левого» фланга к идейной контрреволюции

Всем им без исключения присущ крайний антиэтатизм (тут сказалось влияние не только прошлого политического опыта, но и сильных неоконсервативных настроений, распространенных сегодня во Франции), убеждение в том, что любая форма рациональной организации общества ведет к политическому отчуждению власти от гражданина. При этом классовые функции буржуазного государства распространяются на все типы государств независимо от характера их социально-экономических систем и классовой структуры общества.

Взгляд «новых философов» на государство как орган тотального насилия над человеком содержится в наиболее развернутом виде в упоминавшихся книгах А.

Представление о государстве как о высшем хранителе знания и олицетворении власти, считает автор, существует в западной традиции общественной мысли со времен Платона. Именно этот древнегреческий мыслитель, рассуждает он, выдвинул идею о политической науке, оспа нованной на разуме и организации экспертов, изыскивающих способы сделать граждан счастливыми в рамках полиса, не спрашивая у них согласия на это. Отнюдь не случайно, что с тех пор не одно поколение мыслителей черпало и черпает вдохновение в идее рационального государства. При этом Глюксман ссылается на английского философа Б. Рассела, заметившего некогда, что Советская Россия, которую он посетил в 1920 г., стремится к организации типа... платоновского государства.

Это суждение было высказано Расселом под влиянием личных впечатлений от первых шагов молодого социалистического государства, сам факт появления которого вызвал среди интеллигенции Запада огромный интерес и разноречивые суждения в силу необычности и смелости решаемых новым обществом задач. Этого оказалось достаточно, чтобы Глюксман сделал категорический вывод о том, что «Советская Россия — не какая-то изобретенная Марксом диктатура пролетариата», а реализация платоновских идей, пример государства, созданного по рациональному проекту, о чем на Западе всегда мечтали, но так и не могли полностью осуществить. В этом смысле якобы история России XX в. выглядит как «колоссальный плагиат европейского Просвещения».

Отождествляя социалистическую государственность с буржуазной и характеризуя их как тоталитарные, Глюксман вовсе не намерен осуждать Запад за «дурной пример» для других стран.

Извращая сущность и функции диктатуры пролетариата, они намеренно сводят ее к одной функции — насилию по отношению к классовому противнику, подавлению сопротивления буржуазии и ее попыток реставрировать старые порядки. При этом они замалчивают то главное, что составляет основное содержание диктатуры пролетариата, а именно ее гуманистическую, созидательную функцию. Суть диктатуры пролетариата, как отмечал В. И. Ленин, «не есть только насилие над эксплуататорами и даже не главным образом насилие»49. Ее цель—«создать социализм, уничтожить деление общества на классы, сделать всех членов общества трудящимися, отнять почву у всякой эксплуатации человека человеком»50.

С первых дней своего существования государство диктатуры пролетариата стало не только орудием защиты революционных завоеваний трудовых масс, но и организатором строительства нового, социалистического общества.

С построением основ социализма задачи диктатуры пролетариата как классовой формы союза между пролетариатом и всеми трудящимися для борьбы с буржуазией были выполнены. Государство диктатуры пролетариата переросло в общенародное социалистическое государство, всеобъемлющую организацию народа, выражающую и воплощающую волю и интересы всех трудящихся. Выступая преемником и наследником диктатуры проле- тариата, ее завоеваний и традиций, приобщая широкие массы к работе органов власти, к управлению производством через производственные коллективы и контроль за распределением общественного блага, к реализации социальной и культурной политики и т. д., общенародное государство одновременно устремлено в будущее. Совершенствуя социалистическое самоуправление народа, Коммунистическая партия видит и поддерживает в нем ростки будущей коммунистической организации общества, которая станет воплощением идей К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина о создании общественного строя, где участие в делах общества станет органической потребностью каждого трудящегося человека.

Фальсифицируя роль социалистического государства, Глюксман не гнушается пользоваться таким приемом антикоммунистической пропаганды, как кощунственное сопоставление социалистической государственной системы с фашистской диктатурой. Он сознательно пытается навести читателей своих книг на мысль о том, что социалистическое государство якобы повторяет «классическую модель» тоталитаризма, уже имевшую место в недавней истории. При этом, утверждает он, Запад в основном с этим явлением покончил, в то время как Восток продолжает воскрешать тоталитаристскую модель.

Глюксман не утруждает себя анализом причин возникновения фашизма, который явился детищем капитализма на его империалистической стадии, его истоков, заключенных в самой природе капиталистического строя. Реакционные, экстремистские силы империализма яростно сопротивляются общественному прогрессу, попирают права человека и целых народов, ведут широкую антикоммунистическую пропаганду, питают неофашизм, который все чаще начинает заявлять о себе. На его опасную связь с упадком западной цивилизации указывают наиболее проницательные мыслители и деятели буржуазной культуры, в частности теоретики Франкфуртской школы, многие из которых, как известно, подвергались нацистским гонениям и преследованиям 11.

Глюксман отмечает реальные тенденции империалистических сил прибегать в условиях острых социально- политических кризисов к реакционно-экстремистским, фашистским формам власти. Но, фиксируя данный факт, он затем грубо фальсифицирует суть проблемы, утверждая, что фашизм в Германии явился следствием не конкретной исторической ситуации, сложившейся тогда в этой стране и в Европе, а следствием слепой веры масс в «текст», нацистскую идеологию, которую сумели внушить им фашистские лидеры. Национал-социалистический «текст» имеет, по мнению Глюксмана, много общего с социалистическим, поэтому он кощунственно заявляет, что фашизм как крайняя форма насилия может возникнуть в любом государстве. Таким образом, с капитализма снимается вина за порождение фашизма и его преступления перед человечеством, извращается классовая природа его зла, маскируется связь с кровными интересами монополистического капитала.

Так Глюксман завершает «критику» капитализма и его тоталитарных тенденций, которая по существу оказывается демагогией, изощренной апологетикой и прямым оправданием этого строя, а гневные филиппики против государства как такового обрушиваются прежде всего на социалистические государства.

Разделяя взгляды Глюксмана, Леви заявляет, что сегодня вообще «речь идет лишь о выборе той или иной формы тоталитаризма — восточной или западной.

Рассуждая о тоталитаризме, «новые философы» в сущности воспроизводят приемы и аргументацию буржуазной пропаганды, используемые ею для критики коммунизма и реального социализма. Они подменяют противоположность общественных систем — капитализма и социализма — абстрактными рассуждениями о существо- вании тоталитарных и демократических режимов, отождествляя первые с социализмом, а последние—с капитализмом. Причем концепция «тоталитаризма» играет двоякую роль. С одной стороны, она рассчитана на отвлечение внимания трудящихся от негативных реальностей современного капиталистического общества. Реальности же эти заключаются в усилении власти буржуазного государства и его репрессивного механизма, явления, получившего в западной социологии название «авторитарного этатизма». Сегодня традиционные методы подавления и контроля над массами дополняют новые их виды: дальнейшее ограничение свобод, запреты на профессии, составление тотальных по охвату населения картотек с применением электронных устройств, черных списков неблагонадежных и т. д. С другой стороны, концепция «тоталитаризма» переносит характеристики власти, свойственные капитализму, на социалистические государства, обрушиваясь затем с критикой на социализм за «недемократичность» его социальной системы, за якобы ущемление прав и свобод личности.

Немалый «вклад» в попытки представить социалистическое государство «тоталитарным» вносят левацкие теоретики анархо-антиэтатизма, усматривающие в любом государстве только машину подавления личности. Они разглагольствуют о росте в мире тоталитаризма вообще, не делая различий между буржуазным государством, его антидемократической практикой и экономическими, организационными и воспитательными функциями социалистического государства. Относясь к такому разряду критиков, «новые философы» рассматривают тоталитаризм главным образом как общество, осуществляющее «террор посредством идеологии и пропаганды».

«Новые философы» спекулируют на вполне реальной проблеме нашего времени. Дело в том, что обострение общего кризиса капитализма-вызывает серьезные изменения в политическом сознании населения, которые выходят из-под контроля правящих кругов. Растет недоверие значительной части масс к буржуазным политическим институтам, вызывают опасение их действительные тоталитарные тенденции. Кризисная ситуация 70-х — начала 80-х годов, усугубившая нестабильность капитализма, резко обострила интерес теоретиков к вопросам власти, государства. Усилилось стремление буржуазных идеологов к поискам средств для повышения лояльности трудящихся и эффективности механизма формирования ЛИЧНОСТИ В; системе буржуазных отношений.

Давая ложное объяснение сущности государства, «новые философы» принимают в расчет разочарование широких слоев населения капиталистических стран в существующем строе и усиление настроений социального критицизма. Их объяснение основывается на волюнтаристском толковании истории, причем в такой форме, которая была разоблачена марксизмом еще более столетия назад. Засилье бюрократии в современном буржуазном обществе выдается теоретиками «новой философии» за неотъемлемую характеристику любого государства. Поскольку государство в их понимании — это внеисториче- ская, абстрактная категория, то любые формы социальной организации, управление оказываются не связанными с общественно-экономическими отношениями, преподносятся как вечные, вневременные символы угнетения.

Отождествляя капиталистическую бюрократию с социальным управлением, организационным началом, «новые философы» в традициях мелкобуржуазного радикализма выступают против любой государственности как таковой, видя в ней только репрессивный институт. Не усматривая принципиальных различий между буржуазной, капиталистической и пролетарской, социалистической государственностью, они выступают по существу с анархистской реакционной мелкобуржуазной утопией автономии индивида от социальных структур и отношений как условия его полной свободы. Осуществление же на практике этой анархистской утопии означало бы не только конец всякой существующей политической системы, но и разрушение устоев самого человеческого общежития, а вместе с ними и разрушение производительных сил, т. е. конец и государства, и человеческой цивилизации вообще.

Памятуя о прошлом участии в «студенческой революции» Мая 1968 г., «новые философы» уже не призывают к «партизанской войне» против истеблишмента, а пессимистически рассуждают о бессмысленности реальных атак на государство, ибо оно вечно и неуничтожимо, как и власть. Смена одной формы государства другой, рассуждают они, будет лишь сменой одной власти другой 13. В философском плане идеалистический характер таких рассуждений очевиден: социальные организации, институты и т. д. отчуждены от деятельности людей и выступают как самостоятельные сущности. Марксизм-лени- низм, как известно, стоит в вопросе о государстве на принципиально иных позициях. Для него ломка старой государственной машины (в ее конкретно-исторической — капиталистической, а не в абстрактной форме) не означает реализацию анархистского идеала конца всякой организации. Так, свержение в Октябре 1917 г. буржуаз- но-помещичьего аппарата насилия вовсе не означало отказа от государства, к чему призывали анархисты. Осуществление контроля над производством, учет общественного труда и продукции, соблюдение социалистической законности, защита социалистического отечества от внутренней контрреволюции и внешних врагов и т. д. требовали создания после слома эксплуататорской государственной машины нового типа государства, которое в руках рабочего класса превратилось бы в эффективное орудие построения социализма. При этом, свергнув власть буржуазии, молодой советский строй реорганизовал сложившийся механизм управления, преобразовал и демократизировал его в целях социалистического строительства. Создание материально-технической базы социализма невозможно без четкой организации производства, научного управления им, централизации, которые становятся важнейшими функциями социалистического государства.

Отрицая возможность завершения революции победой справедливого государственного строя, «новые философы» вместе с тем пытаются так или иначе определить свое отношение к конкретным историческим попыткам сделать это, т. е. к революциям, имевшим место в истории, а также к майско-июньскому протесту 1968 г., который они еще вчера называли «революцией». Искажая содержание этого протеста, чтобы похоронить идею революции, доказать ее ошибочность и анахронизм, Лардро называет его «революцией осуществившейся, но тем самым непоправимо дискредитировавшей себя» и «крахом самой идеи революции»14. Революции возможны только в одном смысле, считает он, как игра властителя-демиурга с подданными, как ловушка, которую он использует для того, чтобы обеспечить свое возвращение в новой форме. Социалистические же революции, согласно «новым философам», осуществляемые «по схеме марксистско-ленинского идеологического текста», не имеют объективных оснований. Они являются результатом рационалистической конструкции, на основе которой путем дедукции сначала создается совершенная модель возможного мира, а затем к ней стремятся приспособить реальность. Но и социалистические революции завершаются воцарением новой власти, обладающей всеми характеристиками обычных репрессивных систем.

Для обоснования несостоятельности идеи революции «новые философы» опираются на положения французской буржуазной историографии, в частности известной школы «Анналов», разрабатывающей «социологию революции», теоретики которой, прежде всего Ф. Фюре и Д. Рише, вот уже в течение ряда лет занимаются ревизией истории Великой французской буржуазной революции. Их основной вывод: революция 1789 г.— это миф, лишенный всякого содержания, ибо и без нее Франция развивалась бы в том же направлении, но избегнув насилия и жертв. Революции не являются исторической закономерностью, все в истории иррационально и случайно. Утверждение же об ее исторической необходимости является следствием «финалистской философии», «религии прогресса».

Это была «революция элиты». Ее начало положили просветители. Далее, под давлением народа, она отклонилась от своего пути и превратилась в случайный хаотический ход событий, где каждый слой (чернь, крестьянство, якобинцы и т. д.) внес свой вклад. Это было не революционное творчество масс, а проявление анархистских иллюзий невежественных масс. Отстранив либеральную и просвещенную буржуазию, революция под влиянием якобинцев устремилась к слепому насилию. Таким образом теоретики школы «Анналов» стремятся дать ей объяснение, опровергающее марксистскую теорию о классах и классовой борьбе, о социальной революции и ее движущих силах. Они преподносят действия народных масс только как разнузданный террор толпы, пытаются доказать случайный характер любой революции и ее бессмысленность, считают, что «демон революции» должен быть изгнан из сознания людей54.

Исходя из идей Фюре и Рише, Глюксман старается обосновать безысходность революции в принципе. Уже с 1789 г. правительства якобы научились управляться с ней, используя ее в собственных интересах: террор со стороны государства революционизирует общество, а общество революционизирует само себя, что и составляет «вечный момент революции». Независимо от того, какая политическая группа возглавляет общество, приходит к власти, ей противостоит другая часть общества — плебс. Но в этом противостоянии победа всегда оказывается на стороне власти, превращая революцию в безнадежное, бессмысленное дело. Все прошедшие революции, независимо от их социального характера, приводили к краху надежд и социальных иллюзий.

Глюксман пытается доказать, что ни на одном этапе революции массы не имеют возможности прямого волеизъявления. За коротким периодом террора одних масс над другими начинается новый порядок, являющийся наследником старого государства. «Для власти нет отпуска... в период террора не массы овладевают властью, а новая власть овладевает массами. Противоречия, существующие в недрах народа, в систематическом и рациональном порядке привлекаются на службу нового государства»55.

Такой произвольно истолкованный опыт и оценку Великой французской буржуазной революции Глюксман и другие «новые философы», например Лардро и Леви, стремятся распространить и на социалистические революции, прежде всего на Великую Октябрьскую революцию. Для этого ими мобилизуются все «аргументы» и характеристики из арсенала антикоммунизма и советологии. Тут и утверждение о «случайности» победы большевиков, об Октябре как специфически русском явлении, злобные нападки на большевизм и ленинизм, на ленинскую теорию социалистической революции и ленинскую теорию и практику социалистического строительства. Попытка доказать невозможность революции как средства освобождения человека связывается «новыми философами» с отрицанием марксистско-ленинского учения об исторической миссии пролетариата. Отрицание исторической роли рабочего класса свойственно всей современной буржуазной идеологии. Достаточно вспомнить, что еще в нашумевшей книге Р. Арона «Опиум интеллигенции», в разделе, озаглавленном «Миф о пролетариате», изложена целая система аргументов для опровержения этого положения марксизма-ленинизма. Суть его возражений сводилась главным образом к тому, что положения марксизма об истории и ее движущих силах неоригинальны. В нем-де воспроизводится схема иудейско- христианской мысли и хилиазма. Для марксизма, соглас- но Арону, свойственно следующее представление об истории: сначала критическая оценка существующего, затем перелом, связанный с появлением избранной личности или группы, далее наступление тысячелетнего царства прекрасного будущего. В роли божьих избранников в марксизме выступает пролетариат как несущий избавление избранный класс, перелом — социалистическая революция, а царство божье на Земле — бесклассовое коммунистическое будущее. Отсюда Арон делает вывод: «Марксизм — это миф XX века»56.

Помимо реакционных буржуазных теоретиков типа Арона «могильщиками» пролетариата выступают в современной французской идеологии и «левые» критики марксизма, такие, как А. Турен, и ревизионисты, например Р. Гароди, выдвинувший в противовес марксистскому учению о пролетариате пресловутую концепцию «нового исторического блока». «Мифологическим понятием» называл пролетариат и Г. Маркузе, тенденциозно интерпретировавший в своих рассуждениях реальность развитых «индустриальных обществ». В современных условиях, утверждал он, рабочий класс утратил свои революционные потенции и не способен играть ту роль, которую ему отводил К. Маркс. Коммунистические и рабочие партии также перестали быть революционными. На этот процесс, по его мнению, повлияли следующие причины: растущее экономическое благосостояние рабочего класса (эти взгляды Маркузе высказывал в условиях некоторого оживления экономики на Западе в 60-х годах.— Авт.), представляющее собой не кратковременное явление, а устойчивую тенденцию; рабочий оказывается в плену тех же потребностей, что и буржуазия; его подверженность, как и других слоев буржуазного общества, тотальному манипулированию; утрата им специфически пролетарских характеристик сознания и т. д. Рабочий класс развращен экономическими подачками со стороны властей (так Маркузе называл некоторые экономические и социальные завоевания пролетариата, вырванные им у буржуазии в ходе упорных классовых боев), прикован к капиталу «золотыми цепями» и тем самым «включен в систему» капитализма. В своей более поздней книге «Контрреволюция и бунт», уже явно проникнутой духом пессимизма, Маркузе предупреждал радикалов о том, чтобы они не ждали немедленных результатов своей программы, поскольку революция будет делом не одного поколения, и конечный кризис капитализма может затянуться на столетие57.

Нападки «левых» противников марксизма-ленинизма на теорию исторической роли рабочего класса не прекращаются. Об этом свидетельствует книга французского неомарксиста А. Горца «Прощание с пролетариатом», концептуально перекликающаяся с теорией Глюксмана о плебсе. Повторяя в основном доводы Маркузе, Горц видит силу, способную осуществить переворот в капиталистическом обществе, не в пролетариате, а в открытом им новом виде маргинальных слоев, в так называемом неклассе нерабочих. Согласно Горцу, перешагнуть через капитализм, отречься от него во имя рациональности иного рода могут лишь такие слои, которые олицетворяют собой «освобожденную субъективность». Горц называет их «неклассом нерабочих»58.

«Некласс» включает в себя всю совокупность вытесненных из производства людей в результате процесса ликвидации отдельных видов труда или лиц, не могущих применить свои способности вследствие индустриализации интеллектуальной деятельности. Он охватывает всех лишних людей в общественном производстве: полностью и частично безработных, представляющих продукт распада старого общества, основанного на труде, убеждениях в его пользе и ценности. Преимущество «некласса нерабочих» Горц усматривает в том, что в противоположность рабочему классу он не несет на себе «печать капиталистических производственных отношений» и находится как бы уже «вне капитализма».

Отрицание «новыми философами» марксистского учения о пролетариате, его освободительной миссии в сконцентрированном виде содержится в концепции Леви. Он эклектически объединяет вышеупомянутые крайние позиции: буржуазно-консервативную и леворадикальную. Подобно Арону, он также считает марксистскую теорию пролетариата ненаучной, «религиозной», поскольку пролетариат предстает в ней в виде некоего мессии, на которого история возложила особую функцию. Леви именует пролетариат «несостоявшимся классом», «мифом» (одна из глав книги «Варварство с человеческим лицом» так и называется «Пролетариат — несостоявшийся класс»),существующим не более чем абсолютный дух Гегеля.

129

9-778

В рассуждениях о классе-мессии, утверждает Леви, марксизм неоригинален. О «поднимающемся классе», «моторе истории» твердили до него все, кто исповедовал идею прогресса. Уже в XVIII в. считалось, что история развивается к лучшему и что это лучшее воплощается в определенном классе. Так, Рикардо, например, возлагал надежды на людей, занятых в фабричном производстве, Кенэ — на фермеров, Гизо — на «новые силы» и т. д. Те-" перь на историческую сцену вышел пролетариат. Однако Леви видит разницу между социалистическим и предшествующим ему оптимизмом. Когда, например, Кенэ писал о фермерах, то речь шла о чем-то конкретно существующем, а пролетариат в действительности «не существует». На эту мысль якобы наталкивают высказывания «самого Маркса», когда он выдвигает задачу создать рабочий класс, способный осуществить революцию. Тем самым Маркс-де требует искусственного создания класса, еще не существовавшего в природе.

Для подтверждения своих рассуждений, а заодно и для демонстрации знакомства с трудами классиков марксизма Леви ссылается на «самого Маркса», на его работу «К еврейскому вопросу». Он даже приводит для доказательства правильности своих выводов несколько цитат, которых в этой работе вообще нет59. Это еще раз доказывает, что в искусстве приписывать К. Марксу, как, впрочем, и многим другим классикам общественной мысли, то, что они никогда не говорили, «новые философы» не имеют себе равных. К тому же для них явно не существуют ни «Манифест Коммунистической партии», ни «Капитал», ни «Положение рабочего класса в Англии», ни другие произведения К. Маркса и Ф. Энгельса, где содержится глубокий научный анализ процесса формирования пролетариата как реально существующего исторического класса, возникшего с появлением капитализма и с неизбежностью выступающего его могильщиком в исторической перспективе.

Пренебрежение научной щепетильностью можно было бы оставить на совести «новых философов», если бы не их претензии опровергнуть важнейшие положения марксизма, в том числе учение об исторической освободительной миссии пролетариата, доказать неактуальность этого вопроса в нашу эпоху. Правда, Леви, чтобы совсем не лишить свои рассуждения реального содержания, готов отчасти признать, что пролетариат не всегда был абстракцией. В начале века он, может быть, и занимал особое место в экономике капитализма, но потом (далее следуют уже ставшие тривиальными утверждения в духе Маркузе) рабочий класс «обуржуазился», превратился в «некласс», поскольку утратил всеобщие интересы и заменил их интересами партикулярными, а массовые рабочие партии изжили себя.

Утверждения об «устарелости» марксистско-ленин- ских положений по вопросу б месте рабочего класса в капиталистическом обществе, об «утрате» им своих корней, т. е. позиций как основного противника капиталистической системы и решающей силы общественного прогресса, опровергаются фактами реальной жизни. Главное, что определяет место пролетариата в капиталистической системе,— его отношение к средствам производства. Рабочий класс в капиталистических странах, как и прежде, лишен собственности на средства производства и является подчиненным элементом процесса производства, объектом капиталистической эксплуатации. В этом смысле его положение как класса буржуазного общества вопреки утверждениям Леви отнюдь не претерпело принципиальных изменений.

Сегодня, более чем когда-либо, очевидно, что рабочий класс оказывает всевозрастающее воздействие на ход общественно-политического развития, что он был и остается основным революционным классом нашей эпохи, главной силой, борющейся за свержение эксплуататорского строя и за построение нового общества. «Жизнь подтверждает марксистско-ленинское положение о повышении роли рабочего класса в обществе,— говорится в новой редакции Программы КПСС.— Растущее применение науки в производстве пополняет его ряды работниками высококвалифицированного труда. В ходе классовых битв рабочий класс сплачивается, создает свои политические партии, профсоюзные и другие организации, ведет экономическую, политическую и идеологическую борьбу против капитализма. Расширяются масштабы, становятся разнообразнее формы и обогащается содержание этой борьбы»60. Развитие и углубление борьбы рабочего класса в условиях государственно-монополистического капитализма выражается в неуклонном росте его политической активности (в 70-х годах только в семи наиболее развитых странах капитализма — США, Англии, Франции, ФРГ, Италии, Японии и Канаде — участвовал в экономических и политических забастовках каждый десятый), классовой направленности его выступлений против эксплуатации.

9*

19!

Свидетельством растущей роли и революционизирующего влияния рабочего класса являются также крупные политические победы в ряде стран Западной Европы над реакционными и фашистскими режимами — в Португалии, Греции, Испании. Во многих других капиталистических странах рабочий класс не раз заставлял отступить силы реакции. Влияние международного рабочего клас- са становится все более действенным в области международной политики, в борьбе за мир, его участие во всех значительных социальных движениях, происходящих сегодня в капиталистическом мире,— все более активным. Таким образом сама действительность разоблачает утверждения «ниспровергателей» марксистско-ленинского учения о классах буржуазного общества, роли рабочего класса, его великой исторической миссии.

Называя пролетариат «понятием-фикцией», Леви явно чувствует неубедительность своей критики. Поэтому, отвергая в теории существование рабочего класса как реальной политической силы, он вынужден признавать его фактическое влияние в обществе. Правда, он тут же спешит усмотреть в этом влиянии угрозу западной цивилизации, в которой, как он повторяет неоднократно, уже сегодня просматриваются черты «варварства коллективизма массового общества и индустрии, где трудящийся является ключевой фигурой». Ссылаясь на Хайдеггера, пророчествовавшего грядущий упадок западной цивилизации и обезличивание человека под влиянием «варварства техники», Леви пессимистически заключает: «В надвигающемся варварстве будет в действительности только один класс. И это, без сомнения и вопреки ожиданиям, будет рабочий класс или, если угодно, пролетариат»61.

Итак, исторический пессимизм «новых философов» имеет следующую логику. Отрицая общественный прогресс, они пытаются обосновать идею объективной невозможности освободительной революции. Если пролетариат, будучи «несуществующим классом», не может быть революционной силой, то и марксизм утрачивает свою актуальность и не может претендовать на звание революционной теории.

Оптимистическая убежденность марксизма в возможности сознательного переустройства мира на принципах справедливости и равенства объявляется «новыми философами» «мифом», «иллюзиями». «Марксизм — опиум для народов, религия нашего времени»,— заявляет Леви. И все же, противореча самому себе, он признает: «Против всякого ожидания, вопреки нашим желаниям и нашему упорному отрицанию марксизм чувствует себя хорошо, он никогда так хорошо себя не чувствовал. Кризис марксизма имеется лишь в наших головах и в наших книгах... Марксизм, более чем когда-либо, на повестке дня»62.

Яростные нападки на марксизм, которые содержатся в концепции социального пессимизма Леви (а он обобщает в данном случае настроения всего направления), и одновременно вынужденное признание его влияния и жизнеспособности не могут не привести к следующему выводу: «новые философы» являются пессимистами не потому, что убедились в невозможности общественного прогресса и освободительной революции и выразили это убеждение в теоретических схемах, напротив, их вынуждают ополчаться на общественный прогресс, идею революции и социализм реальные успехи стран социализма и революционных сил современности. Именно поэтому они вынуждены конструировать свои теоретические схемы даже ценой отречения от традиций буржуазной мысли.