I. НРАВСТВЕННОСТЬ КАК СИСТЕМА В СОСТОЯНИИ ПОКОЯ

Понятие нравственности полагалось в ее объективность, в снятие единичности. Эта уничтоженность субъективного в объективном, абсолютная включенность особенного во всеобщее, есть:

а) созерцание, всеобщее не есть нечто формальное, противоположное сознанию и субъективности, или индивидуальной жизненности, а просто едино с ней в созерца- пии.

б) эта нравственность как живой, самостоятельный дух, который, подобно Бриарею *, кажется состоящим из

* Бриарей — прозвище Эгеопа, одного из гекатонхейров, сторуких и пятидесятиглавых великанов, олицетворявших в греческой мифологии подземные силы и помогавших богам Олимпа в их борь* бе с титанами.— Upим. перев.

мириадов глаз, рук и других членов, каждый из которых является абсолютным индивидуумом, есть абсолютно всеобщее, и в соотношении с индивидуумом каждая часть этой всеобщности, все, что ей принадлежит, является в виде объекта, в виде цели. Налицо нечто идеальное для индивидуума как такового или то, как оно входит в его сознание; но то, что входит в его сознание, есть не что иное, как оно полагается в качестве индивидуума. Но оно есть и нечто другое, поскольку индивидуум подводит под себя абсолютную нравственность и являет ее в себе как свою индивидуальность. Здесь, как и вообще, нас мало интересует то обстоятельство, что воля, произвол, определенности, которые полагаются индивидуумом, могут субсумировать нравственность, так что будут господствовать над ней, полагать ее отрицательно как врага и рок; наоборот, субсумирование есть только лишь внешняя форма субъективности, в какой является нравственность, не аффицируя этим свое существо.

Ведь нравственность существует:

а) как абсолютная нравственность: не совокупность, а безразличие всех добродетелей. Она проявляется не как любовь к отечеству, народу, к законам, а как абсолютная жизнь в отечестве и для народа. Она есть абсолютная истина, ибо неистина состоит лишь в фиксировании определенности, в «вечном» же народа снимается всякая единичность. Нравственность есть абсолютное образование, ибо в вечном наличествует реальное эмпирическое уничтожение всех определенностей и изменение всех. Она есть абсолютное бескорыстие, ибо в вечном нет ничего собственного. Она, и каждое из ее движений, есть высшая свобода и красота, ибо реальное бытие и оформление вечного есть красота. Ей чуждо страдание, она блаженна; ибо в ней снято всякое различие и всякая боль. Она есть божественное, абсолютное, реальное, существующее, сущее, ничем не прикрытое и не такое, что его можно было бы выделить лишь в идеальность божественности и извлечь лишь из явления и эмпирического созерцания, напротив, она непосредственно является абсолютным созерцанием.

Движение же этой абсолютной нравственности, как она наличествует в абсолютном понятии, пронизывает все добродетели, но не фиксируется ни в одной. В движении нравственное действует в различии и снимает его; явление есть переход от субъективного к объективному и снятие этой противоположности.

Эта производительная деятельность не направлена на продукт, но непосредственно уничтожает его и приводит к пустоте определенностей. Упомянутое различие в его явлении есть определенность, и она полагается как крайне отрицающее.

Но помимо этой отрицательной выявляется также положительная сторона различия одновременно и как нравственность или же как нравственность в единичном, или добродетели. Храбрость есть безразличие добродетелей, как отрицательность, или добродетель в определенности, но в абсолютности определенного бытия. Следовательно, она есть добродетель в себе, но формальная; так как всякая другая есть лишь одна добродетель. Посколь- ку же в различии наличествует определенность как многообразие, то в ней выявляется также и целый букет из добродетелей. В войне как исполнении отрицательного и многообразного и его уничтожении выступает, таким образом, многообразие определенных отношений в них — добродетели. Последние являются в качестве того, что они представляют собой, полагаемые эмпирической необходимостью; и так же быстро они исчезают снова, и с ними — наличное бытие добродетелей, которые, поскольку они обладают этой стремительной поспешностью, существуют точно так же вне всякого отношения к определенной целокупности (положению гражданина в целом), и, следовательно, суть также и пороки.

Военная нужда полагает наивысшую умеренность и равным образом наибольшую скудость и явление скупости, а также наслаждения, которое также и сибаритство, поскольку не может иметь в виду завтрашний день или целую жизнь и достаток.

Подобно нравственному в добродетелях обстоит дело и с трудом. Военная нужда требует наивысшего напряжения тела и совершенно формального понятийного единства духа в механическом труде, так же как и наивысшего рабства, характерного для совершенно внешнего послушания. Подобно тому как добродетели исключают внешнее и внутреннее лицемерие (если бы они были связаны с внешним лицемерием), их проявление и внешнее выражение было бы положено произволом субъекта; чей внутренний мир, чьи намерения были бы совсем иными,— а такое не может произойти, поскольку нравственное есть сущность, внутреннее; так же обстоит дело и с внутренним лицемерием, которое при помощи сознания создает для себя свою нравственность, утверждает благодаря этому сознанию свою субъективность и является моральностью 60, так и труд как таковой есть труд без цели, без потребности, вне отношения к практическому чувству, без субъективности, а также и без отношения к владению и промыслу — вместе с самим собой он снимает свою цель и свой продукт.

Эта война является войной не семей против семей, а народов против народов, и поэтому сама ненависть становится безразличной, свободной от всякой личности. Смерть входит во всеобщее, так же как и выходит из всеобщего, ей не присущ гнев, который то рождается, то снимается. Огнестрельное оружие есть изобретение всеобщей, безразличной, безличной смерти, и побуждающим мотивом является национальная честь, а не оскорбленное бытие единичного; оскорбление же, которое является поводом к войне, находится в полном безразличии к чести каждого индивидуума.

Р) Относительная нравственность — это нравственность, которая связана с отношениями и не организуется, не движется в них свободно, а сохраняет определенность, которая есть в них; но эта определенность приводит их к равенству с противоположными оп- ределенностями, а именно — к поверхностному, частичному равенству, которое только и имеется в понятии.

Добропорядочность в отношении семьи означает заботу о состоянии, в котором та находится; что же касается сограждан, то она устраняет кое-какую нужду, возмущается плохими поступками. Всеобщее, абсолютное в нравственности, и то, каким оно должно быть в реальности и как должно подчинить реальность, образуют для добропорядочности некую мысль (Gedanke). Вообще говоря, высший взлет добропорядочности состоит в том, чтобы иметь по этому поводу самые разные идеи, но в то же время разум ее требует, чтобы она осознавала, как должно изменить эмпирическое состояние,— это волнует ее прежде всего, и она не может допустить, чтобы что-то изменялось само по себе. Таким образом, ее разум осужден осознавать абсолютную нравственность в качестве всего лишь идеи.

Соотносясь с отрицательным и пожертвованием, опа жертвует из своих приобретений как народу на всеобщие, определяемые понятием [цели] в виде налогов, взимаемых согласно равенству справедливости, так и, в частности, бедным и страждущим. Но она не должна жертвовать ни всем владением, ни жизнью, ибо в добропорядочности фиксируется единичность, а лицо, жизнь, есть не только бесконечное, но и абсолютное. Таким образом, она не может быть смелой, так же как она пе может осуществить целый ряд добродетелей или организоваться в качестве добродетели хотя бы на данный момент; ибо добродетель в данный момент сама лишена цели и не соотнесена с целокупностью, иной, чем та, какую она имеет в себе самой.

f) Доверие существует в тождестве первого и различии второго так, что тождество абсолютной нравственности является скрытым и в то же время не включенным в понятие и развитым созерцанием, и поэтому последнее в форме своей интеллектуальности лежит вне его. Для простого, добротного, что есть в созерцании, лишенного познания и формы, следовательно, нуждающего- ся также и в действии рассудка, именно это самое созерцание развило власть, по отношению к которой доверие является различным, но к которой в то же время нет твердого доверия, потому что, как может показаться, единичность, в которой власть доходит до него, лишает его всего, и тождество абсолютного содержания и формы как единственное средство не может стать для него очевидным. Полагать его в движении нужно не посредством рассудка,— ибо благодаря последнему оно, как и следует, испытывает страх быть обманутым,— а посредством цельности доверия и необходимости, благодаря внешнему, направленному точно так же на целое побуждению.

Поскольку его нравственное созерцание элементарно, то такова же и соответствующая ему работа. Она идет не от рассудка и не существует в разделении добропорядочности, а является целой и грубой; она не направлена на уничтожение и смерть объекта, а позволяет с помощью природы делать и производить полезное.

Точно так же и его собственность принадлежит ему в неведении права, и решение спора предоставляется страсти и умению убеждать. Это доверие, поскольку оно полагается на вечное, способно также и на отвагу.

В реальной абсолютной целокупности нравственности эти три ее формы должны быть также реальны3. Каждая должна организовать себя для себя самой, быть индивидуумом и обрести форму, а смешение их есть бесформенность, присущая естественно нравственному и лишенному мудрости. Это значит, что каждая форма организует себя, существует именно благодаря целокупности и содержит в себе другие потенции формы сообразно себе и неорганизованными, какими они выявляются в каждой форме уже в соответствии с ее понятиями.

Индивидуализация, живая жизнь, не возможна без сосредоточения в единичном. Каждый принцип и потенция должны соответствовать этому понятию, ибо только сосредоточенное в единичном является реальным, должны стремиться к самоудовлетворению и быть для себя. В своем понятии, или в своем собственном безразличии, сосредоточенное в единичном полностью приняло в себя относительное тождество с другим и, таким образом, оформлено, и все, что является потенцией, должно достичь этого собственного оформления; бесконечность, правда, совпадает с реальностью, но в бесконечности содержится различие потенций.

То, что физическая природа по-своему выявляет потенции совершенно оформленными и каждую полагает для себя живой, кажется более приемлемым лишь потому, что, согласно принципу множества природы, всякое единичное должно быть несовершенным; в нравственном же каждое должно быть абсолютно совершенным и, вполне понятно, претендует на абсолютную реальную целокупность, поскольку единичность каждого является абсолютной единичностью, или чистым понятием, следовательно, отрицанием всех определенностей. Именпо это абсолютное понятие и отрицание есть высшая абстракция и непосредственно отрицательное. Положительным является единство этой формы с сущностью; таково и развертывание нравственности (а также природы) в систему потенций; нравственная потенция, которая организуется, может организоваться лишь в индивидуумах, в качестве их материи, и истинным является не индивидуум как таковой, а лишь формально абсолютное; истинное есть система нравственности.

Поэтому данная система может мыслиться также и иначе, чем такая, которая наличествует в индивидууме как таковом в качестве чистой системы, а именно — в качестве развитой, полностью размещающейся в его потенции; ибо ее сущность есть эфирность, элементарное, чистое, которое подчинило себе единства, освободила их от их хрупкости и поместила в абсолютную мягкость. Не единичность индивидуума является главным, а жизненность нравственной природы, божественность; единичный индивидуум слишком беден для ее существа, чтобы воспринять ее природу во всей ее реальности. В качестве формального безразличия в данный момент он способен представить все моменты, но как формальное безразличие он есть отрицательное, время, и вновь уничтожает их — нравственное же должно восприниматься в качестве существования всех потенций, а каждая из них — в ее живой форме, нравственное должно быть едино с необходимостью и существовать как относительное тождество, но эта необходимость не имеет реальности по- мимо того, что каждая потенция обладает реальностью, т. е. является целокупностью.

Потенции нравственности, представляющие себя в этой реальности внутри совершенной целокупности, суть с 0- с л о в и я, и принципом каждого из них является определенная форхма нравственности, каковой мы ее охарактеризовали. Следовательно, это сословие абсолютно свободной нравственности, сословие добропорядочности, и сословие несвободной, или природной, нравственности.

Согласно истинному понятию сословия, оно не есть всеобщность, которая лежит вне его и является чем-то только мыслимым, но есть всеобщность, наличная в нем реально. Оно познается в своем равенстве себе самому и конституируется в качестве всеобщего по отношению к всеобщему; отношение различных сословий не есть отношение единичного к единичному, но каждый единичный благодаря тому, что он принадлежит какому-то сословию, есть всеобщее и, следовательно, истинный индивидуум и лицо.

Именно поэтому сословие рабов не есть сословие; ибо оно является лишь формально всеобщим. Раб относится к господину как единичное.

а) Абсолютное сословие имеет своим принципом абсолютную чистую нравственность, и в приведенном выше ее описании дается и оно само; его реальное бытие и его идея попросту едины, поскольку идея является абсолютной идеей.

В реальном бытии абсолютной нравственности надлежит рассмотреть лишь то, как это сословие соотносится с существованием различия и как можно различить в нем практическое бытие. В самой идее, как изложено выше, оно является просто лишь отрицательным, а в его реальности отношения и соотносящиеся с ней добродетели являются отдающими себя, предоставляющими себя эмпирической случайности. Однако для реальности нравственности, или для сословия, потребности и потребление вещи есть абсолютная необходимость, которая преследует его, но не должна преследовать, если выступает в форме, описанной выше, в своей отличенности (Auseinandergehalten- sein) от него; ибо труд сословия должен быть обязательно всеобщим, труд же ради потребности был бы еди- ничным. Само удовлетворение потребности, вполне понятно, уже является особенностью, но здесь как раз не должно иметь места ничего, что выступало бы в качестве удовлетворения потребности, или чисто практической особенности; ибо как таковое оно есть чистое уничтожение объекта, абсолютное отрицание, но никак не соединение с ним идеального удовлетворения и дальнейшее развертывание этого соединения, никак не частичное полагание интеллигенции в объект,— ничего практического, т. е. такого образования нежизненного, результатом которого оказывалось бы уничтожение; однако труд не может быть никаким иным, кроме такого, каким он выступает в период войны, или организацией для этого труда, ибо непосредственная деятельность в народе есть не труд, а органическая и абсолютная деятельность сама по себе.

Если же он не может быть соотнесен с потребностью, а последняя все-таки не может быть удовлетворена без труда, то необходимо, чтобы труд совершался благодаря другим сословиям, и указанному сословию для удовлетворения потребности поставлялось бы уже готовое и содеянное, а ему оставалось бы лишь непосредственное уничтожение в наслаждении. Но это отношение данного сословия к двум другим должно само включить в безразличие отношение существующей реальности в соответствии с возможной формой. Ею здесь является равенство; и так как по своему содержанию это отношение есть польза других сословий для первого, то для того, чтобы те доставляли ему что-либо, что ему необходимо, и оно могло присваивать чужое добро и чужую добычу, оно, согласно равенству, должно быть в свою очередь полезно другим. Но оно таковым и является и по самому высокому счету, и по их собственному.

Отношение пользы по своему содержанию является отчасти отношением различия первого и двух других сословий, согласно которому данное сословие является для них абсолютной властью, а отчасти отношением равенства, по которому это сословие существует для двух других в отрицательном, т. е. имманентным для них способом.

Первая польза состоит в том, что абсолютное сословие является абсолютной реальной нравственной формой и, следовательно, является для нее образом движущегося и сущего абсолютного, высшим реальным созерцанием, которого требует нравственная природа. Эти сословия в соответствии со своей природой остаются при этом созерцании. Их нет в бесконечном понятии, через которое созерцание является чем-то положенным для их сознания в качестве внешнего, их абсолютным, собственным, движущим их духом, который преодолевает все пх различия и определенности. Тому, что их нравственная природа вообще достигает этого созерцания, этой пользы, они обязаны первому сословию. Поскольку созерцание является абсолютным внутренним существом, представляющимся им в форме чего-то объективного, оно остается для них скрытым и не соединяется с их индивидуальностью и их сознанием.

Другая польза состоит в соответствии с их модусом в негативном; на стороне первого сословия также полагается труд, но труд абсолютно безразличный, труд управления и отваги. Соотносясь с другими сословиями, или наличествуя в них, этот труд есть гарантия их собственности и владения — абсолютная же гарантия состоит в том, что сам труд, по крайней мере, второе сословие, свободен от отваги.

Ь) Сословие добропорядочности существует в труде во имя потребности, во владении, произведенных продуктах и собственности. Так как единство, которое наличествует в этих отношениях, есть нечто совершенно идеальное, мысленное, направленное на сохранение различия, то реальность оно обретает только в народе. Оно есть абстрактная бессодержательная сила вообще, лишенная мудрости; его содержание становится через случайность реальных вещей и произвол, каковой полагается в них — в добыче, приобретении, в договорах и т. д.

Всеобщее правовое начало этих отношений выступает в качестве реального физического насилия, направленного против особенности, которая хотела бы негативным образом существовать вопреки ему. Эта погруженность во владение и особенность перестают здесь быть рабством по отношению к абсолютному безразличию; она лишь в известной мере лишена различий; безразличие, иными словами, является формальным, личное бытие рефлекти- ровано в народе, и владеющий благодаря этому своему своеобразию не поражается в своем существе, следовательно, не впадает в личную зависимость; наоборот, его отрицательное безразличие полагается как нечто реальное,— таким образом, он является гражданином, bourgeois, и признается в качестве всеобщего. В первом сословии уничтожается вся особенность индивидуальности; по отношению ко второму сословию оно также выступает в качестве всеобщего, или по крайней мере само себя так определяет, но во имя прочности своего владения остается лишь формально всеобщим, абсолютно единичным.

Поскольку труд точно так же становится всеобщим, то в силу того, что он направлен на целокупность потребности лишь согласно понятию, а не по своей материи, всеобщая зависимость полагается в результате удовлетворения физической потребности. Стоимость и цена труда и продукта определяются в соответствии со всеобщей системой всех потребностей, и произвол в установлении стоимости, который основывается на особой нужде другого, а также неизвестность относительно того, необходим ли избыток другому, снимаются полностью. Всеобщность труда, или безразличие всех видов труда, полагается в качестве его среднего термина, с которым он сравнивается и в который может непосредственно превращаться всякое единичное в качестве реального, д е- н е г; подобно этому активный всеобщий обмен, действие, которое опосредует особенную потребность и особенный избыток, представляет собой торговое сословие, высший момент всеобщности в обмене произведенного и добытого. То, что оно производит с целью включить это в особенный наличный избыток и сделать его благодаря этому всеобщим, а также то, что оно меняет, также есть деньги, или всеобщее.

Там, где обмен, или вообще передача собственности другому, становится идеальным — отчасти благодаря всеобще известному владению чем-либо, всеобщая известность чего препятствует передаче, поскольку на этой известности частично покоится собственность и ее гарантия, отчасти же благодаря эмпирическому расхождению актов обмена во времени,— эта идеальность, благодаря тому что от этого зависит вся мощь государства, полагается реально, как если бы то, что должно произойти, происходило действительно, и эмпирическое явление обмена становится безразличным. Столь же безразличным становится и эмпирическое владение или невладение, когда от более или менее тесного соотношения индивидуума с вещью зависит, является она его собственностью или нет. И то, и другое вместе конституируют справедливость в отношении вещной собственности.

Напесение личного ущерба, которое, будучи бесконечным по природным возможностям, оказывалось делом чести, полностью делом всего лица, становится в реальной системе определенной абстракцией нанесения ущерба, ибо, так как безразличие индивидуума является здесь абсолютным безразличием, народом, а последний не может стать понесшим ущерб, то не остается ровно ничего, кроме определенности и особенности ущерба. Таким образом, в лице какого-либо гражданина всеобщее несет лишь весьма незначительный ущерб и мстить оно должно весьма незначительно; иными словами, оно рискует вообще оставить особенность в стороне, снять ее, а именно — поместить наносящего ущерб среди точно таких же. Таким образом, месть превращается в наказание, тогда как прежде она была неопределенной и принадлежащей сфере чести и целостности. Теперь она исходит от народа, ибо место оскорбленного лица (особенного) занимает абстракция, но вместе с тем реальная всеобщность, а не его живая всеобщность, всеобщность индивидуума.

Но живой целокупностыо добропорядочности является семья, или природная целокупность, а также наличие собственности и средств пропитания, которое, насколько возможно, гарантирует эмпирическую целокупность жизни и воспитание детей.

Это сословие не способно ни на добродетель, ни па отвагу, которые свойственны лишь свободной индивидуальности. Добропорядочность же во всеобщности ее сословия существует без индивидуальности, и в своеобразии ее отношепий — без свободы.

Высшее, чего добивается это сословие посредством своей производительной деятельности, это отчасти вклад, идущий на потребности первого сословия, а отчасти помощь нуждающимся. И то и другое в какой-то мере являются отрицанием его принципа: первое — по отноше- нию ко всеобщему, находящемуся в соответствии с понятием, второе — по отношению к особенному, находящемуся в соответствии с нуждой. Первое, всеобщее пожертвование, лишено жизненности, тогда как второе, более жизненное пожертвование, лишено всеобщности.

Внутреннее отношение семьи определяется точно так же согласно понятию. Всякая личность, будучи абсолютным лицом, связывается с главой дома через нужду в качестве слуги только с помощью контракта и на определенное время; ибо, как абсолютное лицо, каждый в состоянии достигнуть живой целокупности и стать главой дома. Именно это отношение имеет место, когда налицо связь менее личная, соответствующая определенным видам службы и труда.

с) Сословие грубой, необработанной нравственности,— это крестьянское сословие. Форма потенций для него такова, что хотя оно и наличествует также в соотношении с физической потребностью в системе всеобщей зависимости, но является более патриархальным, его труд и промысел образуют целокупность, которая охватывает наибольшую массу населения.

Труд этот по характеру своему не является ни всецело разумным, ни имеющим в виду изготовление вещи непосредственно для потребности, напротив, он более опосредован и связан с землей или с животным, с чем-то живым, потенцией чего завладевает труд и таким образом определяет живое, которое производится, однако, для себя самого.

Нравственность этого сословия состоит в доверии к абсолютному сословию в соответствии с целокупностью первого сословия; этим доверием должно обладать всякое отношение и всякое воздействие, ибо грубая нравственность крестьянского сословия может наличествовать лишь в доверии или, будучи принужденной, быть открытой для разделения поведения на единичные поступки. Во имя своей целокупности сословие способно даже на отвагу, и в этом труде, и в случае смертельной опасности может присоединиться к первому сословию.