Здание «новой метафизики» на старом фундаменте

науки. К концу 60-х годов начался новый этап — распространение леворадикальной идеологии, неомарксизма,— расцененный обеспокоенной буржуазной печатью как эпоха «тотальной марксизации» Франции, в первую очередь ее университетов.

Год 1968, ставший для Франции годом больших политических потрясений, выявил несостоятельность идеологических и философских установок всех трех направлений, в том числе леворадикальной идеологии и ее философских основ, породил после спада движения определенный интеллектуальный вакуум, который и заполнили «новые философы».

Начало их теоретической деятельности прошло под лозунгом «возрождения философии». Их призывы «вернуться на территорию мысли», выполнить «кантианскую» по масштабам задачу — «начать мыслить иначе», прежде всего не в духе позитивизма (достаточно дискредитированного структурализмом) и классических философских традиций, а в духе их отрицания, не могли не привлечь внимание. «Молодые люди, называющие себя «новыми философами», задели общественное мнение уже тем,— отмечал французский «Журнал философско-теологиче- ских наук»,— что представили себя философами и преуспели в какой-то мере, выводя общественность из состояния безразличия по отношению к философии после долгого засилья структурализма»4.

Анархистски-нигилистические настроения и прошлое увлечение маоистской «культурной революцией», свойственные «поколению Мая», заметно просматриваются в отношении «новых философов» к философским задачам, особенно в намерении «начать все с нуля». «Мы намереваемся быть открывателями целины»,— провозглашает Ж.-М. Бенуа; необходимо начать «мыслить голыми руками»,— призывает А. Глюксман; первоочередная задача, считает Ж.-П. Долле,— это «открытие мира дологики». В радикальных требованиях обновления философии явно слышался вызов распространенной на Западе и особенно активно поддерживаемой в период господства структурализма концепции «смерти филосо- фии». В этой концепции наглядно отразилось кризисное состояние буржуазной мысли и выработанных ею способов познания мира и человека, ее бессилие дать сколько-нибудь удовлетворительное решение сложных вопросов, выдвигаемых современным общественным развитием.

Основные идеи концепции «смерти философии» были сформулированы М. Хайдеггером, творчество которого оказало определенное влияние на «новых философов». Согласно Хайдеггеру, пессимистически смотревшему на исторические судьбы философии, высшие достижения этой науки остались далеко позади, а именно в древнегреческом мире, в метафизике, основные черты которой были разработаны еще Платоном. «На протяжении всей истории философии, — писал Хайдеггер, — мышление Платона остается в своих превращенных формах эталоном... После того как Карлом Марксом было осуществлено перевертывание метафизики, философия достигла предела своих возможностей. Она подходит к концу. И хотя философская мысль все еще не оставляет попыток теоретико-системного охвата действительности, их результат — всего лишь эпигонские ренессансы в их разновидностях»2. По Хайдеггеру, в XX в. прогресс науки и техники, создающий далекий от философского языка технический, «неестественный» язык, и отличные от прошлого условия жизни людей, делает философскую рефлексию излишней.

Распространение этой концепции во Франции имеет еще одно объяснение, лежащее за рамками академической науки. Так, о «смерти философии», считает известный французский философ-марксист Л. Сэв, говорят прежде всего те, кто ей способствует, поддерживая правительственную политику, направленную на уменьшение роли философии как в системе образования, так и в области научных исследований и культуры в целом. Но все это, по его мнению, лишний раз доказывает, что, напротив, именно теперь философия нужна более чем когда-либо. Другие исследователи (Б. Мишо, Ж.-И. Бурдэн, Г. Блардон) считают, что утрата философией своих позиций, чему в немалой степени способствовали официальные власти, объясняется также ее собственной слабостью, прежде всего неудовлетворительной подготовкой и слишком «книжным» образованием научных кадров, а также чрезмерной политизацией этой науки, все более сбивающейся на «идеологическое объяснение действительности», что влечет за собой такое отрицательное последствие, как подмена философской аргументации «политическим терроризмом» 3.

Обеспокоенность научной общественности Франции сложившейся кризисной ситуацией в философской мысли убедительно выразил в газете «Юманите» философ Ж. Бувресс. «Французская философская мысль сегодня,— пишет он,— имеет плохую репутацию. Профессионалы сами обеспокоены обесценением собственной дисциплины. Стало хорошим тоном говорить о том, что философия оплакивает обманутую надежду, афишировать разочарование в ней. Но больше всего меня беспокоит то, что во Франции подлинная критика перестала рассматриваться как нормальная вещь. Теперь она почти всегда отождествляется с личной агрессией... Философская жизнь стала почти такой же истеричной, как и политическая. Распространение психологизма овладело столкновением идей и исключает всякую возможность обращения к объективным доводам. Философы как бы играют сегодня всеми видами привлечения к себе внимания общественности, включая наиболее извращенные, чтобы добиться желаемого эффекта. Некоторые из них к тому же открыто объявляют апологию саморекламы «методом». Можно сожалеть, что большая часть политической жизни покоится на иррациональных мотивациях и механизмах. Но если то же самое делает философия, то появляется опасность утраты того, что составляет смысл ее существования»4.

Молодые теоретики «новой философии» поддержали идею о «смерти философии», но только той, которая была выработана в Европе в XVIII—XIX вв. и надолго стала эталоном академической философии с ее, считают они, гипертрофией разума, логоса, науки, с оптимистической верой в гуманизм, права человека и гражданское общество, в прогресс истории. На классическую философскую мысль «новые философы», следуя традиции «новых левых», возлагают ответственность за господство рациональности, лежащей, по их мнению, в основе подавления свобод и манипуляции сознанием людей. Классическая мысль, по их убеждению, омертвела в институтах современного общества, в системе знания, культуре, образовании. На ней лежит ответственность за теоретическое оправдание и апологетику существующих социальных порядков. Поэтому для построения здания «новой философии» они предлагают полностью разрушить старое здание изжившей себя за- падной культуры и ее способа мышления. «Новая философия», разъясняет Леви,— это прежде всего не новая школа со своими лидерами и принципами, а скорее «новая волна», смывающая старые традиции5.

Требование обновления буржуазной философии и признание ее глубокого концептуального и методологического кризиса сами по себе не новы.

В действительности громко заявленные ими претензии на построение «новой метафизики» сводятся к лозунгу «возвращения вспять» к вечным и единственно, по их мнению, плодотворным истокам, на которые указывал еще Хайдеггер. Поиск должен начаться с подъема «вверх по течению», восстановления в правах способов философствования, «предшествующих Логосу» (т. е., в их понимании, любому системно-логически оформленному знанию), с возвращения к «философской окраине» прошлого (куда они эклектически зачисляют одновременно и Гераклита, и элеатов, и Сократа) к Паскалю, логике Пор-Рояля, а не к Декарту. ««Новая философия»...— разъясняет Ж.-М. Бенуа,— кончает с претенциозной необходимостью жертвовать альтернативой между гегельянской философией судьбы и работой по преобразованию мира. Отказываясь действовать только между этими двумя полюсами, из которых в последние десятилетия мы сделали нечто вроде догмы, она намерена искать новые тропинки, те, на которых можно смеяться над различением между практикой и теорией, желанием и представлением, научным и ненаучным. Она реабилитирует прекрасный термин «знание» как смесь поэтических рассуждений и зыбких приобретений. Между знанием и наслаждением в этой философии нет антагонизма»6.

Призывы к разрыву буржуазной философии с культурной и духовной традицией давно уже превратились в своего рода традицию, утверждению которой в немалой степени способствовали еще С. Кьеркегор и Ф. Ницше, а позднее X. Ортега-и-Гассет; так что здесь «новые философы» идут уже по проторенному пути. Они лишь в силу своего социального и политического опыта выразили эту тенденцию с гораздо большей остротой и радикальностью, превратив ее разрыв с прошлым в отказ с большой буквы. За этим по существу скрывается нежелание и неумение разобраться в проблемах с научных позиций, что приводит к различным теоретическим спекуляциям.

Одновременно в пресловутых претензиях буржуазных философов на новаторство, в непрерывной полемике и взаимной критике парадоксальным образом проявляется, как отмечает Т. И. Ойзерман, идеологическое единство буржуазной философии: «Каждый современный идеалист мнит себя создателем новой философской школы, громогласно заявляя о беспрецедентном перевороте, якобы совершенном им в философии. Капиталистический закон конкуренции и неразрывно связанная с ним беспардонная реклама и самореклама, несомненно, действуют и в сфере общественного сознания. Конкурентная борьба в философии обычно изображается как свободное сосуществование независимых друг от друга учений, школ, направлений, как идейный и, более того, идеологический плюрализм, многообразие интеллектуального самовыражения творческих индивидуальностей.

В действительности, если оценивать эти полемические потасовки и междоусобицы по большому счету, то окажется, что современные философы-идеалисты отстаивают (сознательно или бессознательно) коренную основу, жизненные устои последней эксплуататорской формации»7.

Называя себя «новыми философами», эти теоретики тем самым стремятся, во-первых, к отказу от свойственного академическим буржуазным школам спекулятивного метода построения теоретических систем. Во- вторых, в отличие от марксизма, рассматривающего диалектико-материалистическую философию как учение о революционном преобразовании мира, а также от таких течений, как экзистенциализм, Франкфуртская школа, проповедующих ангажированность философа в происходящее в мире, «новая философия» намеревается олицетворять собой новое социальное призвание фило- софии. Став в позу разочарованных, «новые философы» предпочитают выступать в роли «гуру», оракула, некоего идейного судьи в последней инстанции, который обладает моральным правом на беспристрастный суд над миром хотя бы потому, что не желает иметь ничего с ним общего, не принимает его законов, не участвует в его неправедной жизни. Поэтому философ не должен брать на себя какую-либо социальную, политическую или моральную ответственность за происходящее в реальной действительности.

Что же тогда остается философии? Быть extra mu- ros. Философ же должен стать свободным «кочевником мысли», без «логики и территории», не связанным ни с какими официальными, культурными и политическими институциями, выходящим, подобно Сократу, на улицу, чтобы учить толпу, но не на профессиональном языке философии, а на языке самой толпы. При внешней радикальности подхода к стилю философствования в действительности позицию их по отношению к публике, отмечает Ю. Каграманов, «можно охарактеризовать как антипросветительскую в том смысле, что она представляет собой нарочитое «нисхождение» к распространенным предрассудкам, модным клише, вообще к образу мыслей, поощряемому практикой media»8.

Буржуазная социальная философия сегодня, особенно в ее мелкобуржуазном варианте, все чаще выходит за академические рамки, напрямую обращается к массовому сознанию, резко политизируется; ее концепции тиражируются средствами массовой информации, что оказывает влияние на саму форму их теоретического выражения. Как пишет Р. А. Гальцева, «если под философией понимать только систематико-методологическую дисциплину о принципах мироустройства и об устройстве нашего познания, а под философом — созидателя всеобъемлющих систем, ведущего свое происхождение от древнего любомудра, зачарованного тайнами мироздания, завороженного гармонией сфер, отрешенного в акте умозрения от самого себя и рода человеческого и работающего под девизом «поп ridere, поп lugere, sed intelligere», или, по-современному, трезвого, беспристрастного строителя философии «как строгой науки»,— словом, если признавать только спекулятивно-системо- созидающую академическую традицию, то для «новых философов» здесь места нет. (Тем более, что их группа как раз и сосредоточилась на ниспровержении традиции.) Правда, вместе с ними не должно найтись места ни для Кьеркегора, ий для Ницше, нй даже для Сократа, ни для всей вообще нетрадиционной традиции. Но с точки зрения тех, для кого построение систем и невозмутимые поиски строго научных оснований не являются непременным атрибутом философствования, «новые философы» не должны быть вычеркнуты из списков»9. Новизна «новых философов» в форме философствования не должна выводить их идеи за рамки научной критики уже потому, что по своему содержанию эти идеи — антимарксистский ответ на многие важные теоретические вопросы современного общественного развития.