Позитивизм и значение в общественных науках
Социология получила свое название в номенклатуре наук, созданной Огюстом Контом. Этим и объясняется тот факт, что позитивистская модель познания обладает чем-то вроде приоритета в политической социологии, тем более что ее собственному предмету часто грозит опасность заразиться ценностными суждениями.
Должен ли последовательный позитивизм соглашаться с включением дисциплин, посвященных изучению общества, в число наук? Где необходимые для этого законы? Где способы проверки их обоснованности? Одним словом, к политической социологии необходимо применять подход, близкий к тому, что был рекомендован Витгенштейном для философии: правильный метод состоял бы в том, чтобы каждый раз, когда кто-то высказывает мысли о политике, показывать ему, что некоторые из употребляемых им терминов лишены смысла. Метод не удовлетворит тех, кто хотел бы говорить о политике, но это единственно строгий метод: о том, что нельзя высказать, лучше промолчать1, то, что не имеет смысла, не должно высказываться. Форма, которую этот тип теории получил у Рудольфа Карнапа, приводит к следующему утверждению: «Если язык физики, вследствие его универсальности, сделать языком науки, то вся наука превратится в физику. А метафизика будет исключена из этой сферы как лишенная всякого значения. С этого момента различные науки будут составлять в дальнейшем лишь части объединенной науки». А поскольку политическая наука не является (или пока не является) «физикой социального», нам придется помолчать.Однако этот вид радикализма, от которого впоследствии отказались и сами Витгенштейн и Карнап, не является обязательным требованием позитивистской эпистемологии: можно допустить, что высказывания и теории, которые являются не научными, не «позитивными», а «теологическими» «или «метафизичес-
' Тезис из «Логико-философского трактата» Витгенштейна (1921). кими», не лишены смысла.
Именно таков тезис Карла Поппера, оспаривающей го утверждение Карнапа, согласно которому разграничительная линия между на укой и метафизикой якобы совпадает с границей, отделяющей смысл от бессмыс^ лицы: отбрасывание метафизики в мир бессмыслицы является само по себе щ ражением метафизической позиции. Не воспроизводя здесь все связанные с эти» технические споры, отметим лишь следующее: Поппер утверждает, что основа' телем теоретической физики можно считать греческого философа Пармен^ Это не означает, что можно приравнять Парменида к Эйнштейну, а лишь то, между двумя учеными нельзя провести разграничение типа метафизическая бес смыслица/научная истина. Если философа-досократика нельзя оттеснить в пй темки ненаучности и бессмыслицы по отношению к физике, являющейся о€ разцом для наук, то почему в политической социологии мы должны занять I лее радикальную позицию? Можно, например, утверждать, что платоновев теория трансформации политических режимов гораздо ближе к постановке пр|| блем в сегодняшней политической науке, нежели Парменид к Эйнштейну1 (в говоря уж о том, что нельзя понять логику политической социологии Маркс не выяснив, как она связана с логикой Гегеля).Связь между эпистемологией и политикой
Теории познания связаны с политическими теориями; примером этого мс жет служить связь между геометрической рациональностью и концепцией П) личного пространства как подчиняющегося изономии (равенству перед законом^ у греков, к которой мы еще не раз вернемся. Но отмеченная связь ничего не ! ворит нам о реальной обоснованности политической теории или теории науки Речь идет не о том, чтобы выяснить, является ли эпистемология следствием осс бых политических условий, что в определенном смысле всегда может считать верным, а скорее о том, как отнестись к тому, что то или иное направлением стемологии порождает ту или иную политическую ориентацию. Возьмем четыр примера: освобождение субъекта от груза авторитета у Декарта, связь между эс| сенциализмом, историцизмом и тоталитаризмом у Поппера, защита релятивизм ма Леви-Стросом, догадки разума у Мишеля Фуко.
Картезианский разрыв с авторитетом
Принимая во внимание сам предмет политической социологии, следует яЩ помнить, не вдаваясь в теорию, два обстоятельства: появление современной на уки стало возможным благодаря разрыву с авторитетом традиции ради автори тета разума.
«Великий картезианский разрыв» знаменует собой тот момент, коР-^ да возникла возможность' истинного знания, независимого от традиции (илй культуры, что в данном случае равнозначно). Время до и после Декарта отмече- но прерыванием связи между знанием и авторитетом: субъект науки, как его конструирует Декарт, требует права проверять ценность традиции и культуры2. Освободившись от «подчинения» своим наставникам, Декарт, из «разнообразия нравов», столь же обширного, сколь и разнообразие «мнений философов», делает вывод, что все, в чем нас «убедили посредством примера и обычаев», может быть подвергнуто сомнению. Можно сказать, что те, чья жизнь отличается от нашей, «не являются по этой причине ни варварами, ни дикарями, а многие из нИх обладают таким же или даже большим разумом», что изменение моды мо- жеТ сделать смешной и экстравагантной одежду, которой раньше все восхищались. Таким образом, мы должны отделять процесс познания истины от социального контекста, от давления властителей, от обычая и авторитета и пользоваться «свободой мыслить». Любое знание не сводится к культурным условиям его возникновения, а может от них освободиться. Можно также утверждать, что знание культуры не обязательно зависит от условий его формирования. Следует тем не менее отметить, что в области политической науки этот подход, который можно назвать позитивистским, существовал уже у греков и что картезианский разрыв проявляется в естественных науках с большей силой, нежели в других областях. В результате противоречия между мнением (доксой) и «наукой» у греков были поставлены под вопрос основания политических связей, произошло построение политическихмоделей, где стремление нравиться наиболыпемучислу лиц не мешало критической мысли и где, несмотря на казнь Сократа, традиции могли быть оспорены, а их соблюдение подвергнуто сомнению. Бесспорно также, что расцвет научного разума на основе утверждения субъекта науки, который ослаблял насколько возможно влияние его психологической и социальной субъективности на процесс познания, отразился и на социальных науках, предложив им образцы научности.Критика историцизма
Представляя платоновский полис как модель тоталитарного государства и «закрытого общества» (в противоположность «открытому обществу»), Карл Поппер устанавливает связь между онтологией и метафизикой Платона и его политической доктриной (см.
с. 159—160). Ставя перед собой трудный вопрос «что такое государство?», т. е. вопрос о сущности гражданской общины, Платон бе- Рется за построение утопии, во имя которой следует реконструировать реальный мир. Согласно Попперу, Платон и Маркс совершили логические ошибки одного и того же типа. Маркс развил нечто вроде диахронического платонизма. у Платона истинные идеи — это абстрактные и вечные сущности, в которыхлишь Участвуют чувственные вещи «посюстороннего» мира; философ должен стремить- Ся к миру идей, в котором находится, например, истина политики. У Маркса (вслед за Гегелем) законы истории реализуются в соответствии с необходимос- Тью, которая ведет к совпадению между реальным и рациональным. Однако, по мнению Поппера, можно доказать, что законов истории не суще- ствует. Доказательство представлено в форме силлогизма: какова бы ни была политическая или философская теория, которую исповедует тот или иной уче ный, нельзя не признать, что существует воздействие научного знания на ход истории (изобретение подзорной трубы или создание атомной бомбы внося существенные изменения в военное искусство).Но если наука способна предсказать отдельные результаты (изменение высс ты ртутного столбика в стеклянной трубке в зависимости от высоты ее располс жения в известном опыте Торричелли—Паскаля), она не может предсказать,; ковы же будут эти открытия (Торричелли и Паскаль не могут предсказать ПОЯЕ ление Ньютона, который способен предсказать положение луны на небе, но может предвидеть появление Эйнштейна, который может предсказать отклоне ние светового луча под воздействием определенной массы, но не может ПреДВИт деть появление квантовой физики). Таким образом, если можно прогнозировать будущее состояние научных теорий, то историю научно предвидеть нельзя, и ог не может мыслиться как закономерный процесс3.
Все попытки продвинуться в этом направлении (характерные для историцизма приводят к катастрофам, так как вера в существование объективных законої истории направлена на то, чтобы узаконить насилие, диктатуру во имя истины^ всеобъемлющие социальные преобразования (гл. VI, с. 159). Этот тип доктрині (изложенный, правда, другими словами), которая пытается уточнить возможности законного использования разума, почти не отличается от критической философии Канта, который стремится ограничить использование разума и счи® тает, что нарушение этих границ приводит в политике к «фанатизму».
Мы рассмотрим ниже (гл. II, с. 50) другую проблематику на основе Платонов™ ского текста «Менон». И действительно, наделяя безымянного молодого раба познавательными способностями, равными способностям Сократа, Платон обосновывает гипотезу о естественном праве, чем и подчеркивает, что утверждение абсолютных истин не ведет неизбежно к тоталитаризму.
Еще по теме Позитивизм и значение в общественных науках:
- 87.ПЕРВЫЙ ПОЗИТИВИЗМ КОНТА, МИЛЛЯ И СПЕНСЕРА
- Теория литературной эволюции
- Принципы исторической гносеологии
- I. ПОНЯТИЕ НАУКИ И КЛАССИФИКАЦИЯ НАУК
- II. ЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ВСЯКОЙ МЕТОДОЛОГИИ 54.
- III. ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ, ИХ КЛАССИФИКАЦИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ 152.
- Единство науки
- Триумф позитивизма и системного подхода
- Просчеты позитивизма
- § 16. Дошатиэмъ, сиептициэмъ, поэитивиэмъ и иритициэмъ.
- «НАУКА ЛОГИКИ» ГЕГЕЛЯ И МАРКСИСТСКАЯ НАУКА ЛОГИКИ
- 1.2. Прогноз как критерий истинности научной теории
- Позитивизм и значение в общественных науках
- 2.2. Русская цивилистическая наука и культурное наследие римского права