внешнее давление

Усложнение техник господства

После Второй мировой войны благодаря США либеральная демократия стала одновременно и средством против

возвращения фашистских режимов, и оплотом, препятствующим распространению советского коммунизма.

Дело в том, что даже институционализованные демократические системы остаются уязвимыми перед лицом внешних (идеологические конфликты вплоть до вооруженного противостояния между государствами) и внутренних (принятие политико-государственной системы обществом)[4] причин. История XX века как нельзя лучше иллюстрирует важность внешних причин. Но внутренние проблемы политических режимов, при которых решающая роль отводится выборным представителям, также вынуждают политичес

кое руководство всякий раз обосновывать заново собственное господство. в самом деле, власть выборных представителей основывается на вере в законность и рациональность существующих порядков и на признании за выборной властью права принуждать. таким образом, важно, чтобы у граждан создавалось впечатление, что регулярные выборы легитимируют власть; важно также, чтобы интересы разных частей электората не слишком противоречили друг другу.

воплощение власти в символах, а также наличие институтов, способных создавать для нее обряды и ритуалы, ведут к идеализации государственной власти. Эта идеализация может быть усилена умением представителей власти объединять в одно целое веру и аналитические способности для того, чтобы их выступления принимались за абсолютную истину. в основе этой особой социальной магии, производящей поистине волшебные превращения, лежит сокрытие господства (которое политические партии и в особенности их лидеры прямо или косвенно осуществляют в отношении социальных агентов), а также наличие агентов, которые способствуют этому сокрытию и усиливают его эффект. Важную роль в этом процессе играют политики, историки, юристы, философы, социологи, писатели и в целом интеллектуалы в силу того, что разделение труда пре

допределило для них большую степень участия в символическом производстве. Они создают категории и термины, которые, обозначая такую практику, как политика, позволяют ее идеализировать. В этих условиях в целях борьбы против иных политических форм или внутренней критики, ставящих под вопрос легитимность существующей власти, необходимо заручиться поддержкой социальных наук.

Примером сказанному выше является эмпирическая социология, получившая развитие в пятидесятые годы во Франции, в условиях инициированной США политики «сдерживания» СССР. В основе продвижения этой разновидности социологии, «интересующейся всем», лежала вера в то, что научный рационализм внесет свой вклад в развитие более продуктивного и справедливого общества, чем фашистские режимы и демократии, которые перед ними капитулировали.

численных конфликтов). в прямой связи с развитием этой прикладной социологии находились экономическое развитие (восстановление разрушенной войной инфраструктуры), пересмотр идеологических позиций, которые с ним коррелируют (холодная война и борьба против коммунистических партий), расширение американской модели (в результате плана Маршалла). Она дала надежду на появление общества, в котором могла бы зародиться некая рациональность, способная на основе усредненного мнения большого числа людей привести к восстановлению порядка и согласия между социальными группами.

Схожим образом развитию неорационалистической социологии, фокусирующей внимание на стратегиях акторов и нарушениях функционирования организаций, сопутствовала озабоченность высших должностных лиц (членов клуба Жана Мулена, к примеру), возникшая во время интенсивной идеологической перестройки пятой республики (борьба против «блокированного общества»). Анализ политических дебатов позволяет понять мотивы заказных исследований, направленных на обнаружение симптомов «кризиса» и зарождающихся общественных движений. В период, последовавший за Маем 1968 года, социологам было предложено внести свой вклад в обоснование идео- лого-политических позиций, предоставив ключевые понятия для описания реальности (к примеру, «мобильность»).

контроля социологических исследований со стороны заказчиков, конечно, не было, речь скорее шла о побуждении к разработке определенных представлений, которые позволяли бы оправдывать практики социального контроля, более адаптированные к современным формам разделения труда.

Роль социологов в создании эффекта легитимации, производимого социальными науками, может быть хорошо показана на примере использования работ Токвиля[6]. Так, продвигая его учение, Раймон Арон сыграл большую роль в распространении либеральных идей. Его интерпретация Токвиля пришлась как нельзя лучше для оправдания борьбы против «тоталитаризма», которую вел Congress for Cultural Freedom (Конгресс за культурную свободу). В поле, где доминировали интеллектуалы левого толка, он стал «представителем либерального неоконсерватизма». Своеобразная трактовка Токвиля также позволила Арону отстоять собственную теорию, противопоставленную как марксизму, так и дюркгеймизму. Но история либеральной канонизации Токвиля на этом не заканчивается. Его произведения переживают «новую волну переосмысления». И вот уже к ним обращается Мишель Крозье, который, ссылаясь на «американца Токвиля», критикует «французскую бюрократию» и продвигает свое видение демократии в «клубе Жана Мулена». В свою очередь, Раймон Будон использует наследие Арона, соединив его с эмпиризмом Лазарсфель- да, для продвижения методологического индивидуализма как антитезы «социологизму структурализма». Постепенно во Франции образуется настоящий «кружок Токвиля», в который вовлечены политики (Валери Жискар д’Эстэн, Раймон Барр), журналисты, эссеисты и интеллектуалы.

ученого»: упоминания Токвиля как аналитика «либеральной современности» встречаются все чаще по мере того, как в контексте капиталистических преобразований 1980-х - 2000-х годов авторы начинают воспринимать либеральные идеи естественными и современными. Исключение социального вопроса и понятия «классовой борьбы» из политического лексикона и лексикона средств массовой информации, совпавшее с неудачами «рабочего движения» и усилением неравенства, служит подтверждением того, что социальные науки могут использоваться для легитимации либерализма.

Одновременно с политическим успехом либеральной мысли и соответствующими капиталистическими преобразованиями в наши дни сложилась новая форма социологии, которая уделяет больше внимания описанию и интерпретации, чем анализу социальных структур. Эта новая социология придает большое значение множественности социальных форм, ритуалам и церемониям, более расположена к критике институтов. Более того, она готова поставить под сомнение науку, которая очернила себя тем, что сыграла большую роль в развитии «тоталитарных режимов». Критика тоталитаризма, которую новая социология заимствует у «новой философии», основывается на переоценке наследия рационализма[7]. Такого рода критика может служить поддержкой распространенным в сфере менеджмента идеям, в соответствии с которыми количественные социоэкономи- ческие параметры должны уступить место качественным характеристикам. Наконец, внимание, которое эта новая антропология уделяет ритуалам, различиям в поведении, «полиморфии социального», используется как научное подтверждение новой стратегии управления кадрами, которая стремится теперь не к полной интеграции, а к частным, вре

менным и изменчивым соглашениям. Такая новая стратегия лучше согласуется с индивидуализмом, поскольку он не мешает экономической прибыли. В результате «социология» сталкивается с новыми идеолого-политическими определениями господствующих классов, склонных более к игре на финансовых рынках, чем к вложениям в промышленность.

Между тем, как показывают приведенные примеры, прямого вмешательства в науку не происходило, что отличает эту ситуацию от гитлеровской Германии, где политическая власть создавала специализированные институты и набирала социологов в зависимости от степени приверженности идеологии нацистской партии[8].

плохо скрываемой злобы со стороны агентов политико-государственного поля.

Сбор информации

Второй тип воздействия политического мира на социологию связан со стремлением властей собирать информацию обо всех агентах в сфере их влияния. Источники этого стремления кроются в структурной необходимости, которая подталкивает политико-государственное поле к доминированию над другими областями социальной деятельности. Но государственная власть может владеть ситуацией лишь настолько, насколько она обеспечена информационным капиталом (понятие введено П. Бурдьё), который может приобретать вид традиционных отчетов полиции или более современный вид результатов исследований, в том числе социологических и статистических. Как отмечает Пьер Бурдьё, «государство накапливает информацию, обрабатывает ее и перераспределяет. А самое главное - совершает теоретическое объединение. Ставя себя на точку зрения Целого, общества в целом, оно несет ответственность за все действия по тотализации lt;...gt; и объективации lt;...gt;), а также кодификации как когнитивной унификации»[9]. Важное место в этом процессе отводится экономическим и социологическим исследованиям. С конца XVIII века все чаще в статистических целях используются наблюдение, опросы и переписи. Весомый вклад в развитие статистики внес аббат Грегуар со своими исследованиями местных наречий и говоривших на них жителей, также значительна роль Кон- дорсе и Лапласа. Постепенно социальные науки становятся главным инструментом по сбору информации: во Франции

работают Национальный институт статистики и экономических исследований (INSEE), Национальный институт демографических исследований (INED), Исследовательский центр изучения и наблюдения за условиями жизни (CREDOC), Центр исследования занятости и квалификации (CEREQ)[10]. Многочисленные социологические, экономические и юридические исследования, которые заказывали министерства (исследовательские центры социального страхования, Министерство правосудия, Министерства занятости и т. д.), могут свидетельствовать об интересе государственного аппарата к сбору информации, причем не только количественной[11]. Позже создание ANR (Национального агентства по исследованиям), которому была поставлена задача по сбору конкурсных заявок от исследователей по темам, обозначенным правительством, лишь усилило это политико-государственное доминирование.

Со временем административные заказы на социологические исследования стали важной статьей финансирования социальных наук. Как показал Микаэль Поллак[12], под влиянием американской модели во Франции социальные науки вошли в сферу правительственных интересов с принятием пятого плана (1966-1970 годы - прим. пер.). Переход на договорные отношения приобрел с тех пор существенные масштабы. Кроме того, конкурсная тематика исследований, чрезвычайно чувствительная к политичес

кой конъюнктуре, в период с 1970 по 2001 год сузилась до экономической проблематики. Анализ, основанный на более чем 30 текстах конкурсов, показал, что в период с 1975 по 1981 год (когда Раймон Барр был премьер-министром при президенте Жискаре д’Эстене) преобладала тема пороговых эффектов в социальной политике. В период после избрания Франсуа Миттерана (характеризовавшийся коммунистическими, социалистическими и экологическими альянсами) появились конкурсы на проведение исследований, сформулированных в терминах солидарности. После 1985 года преобладают организационные проблемы («культура предприятия»), а начиная с 1993 года (период глубоких либеральных реформ) в заказы на социологические исследования проникает экономическая логика[13].

Логика, основанная на подсчете прибыли и издержек, достаточно быстро распространяется и на другие виды конкурсного финансирования. Многие примеры указывают на то, что несмотря на известную степень свободы исследователей в «научном» переопределении проблематики исследований, именно политико-идеологические категории определяют темы исследований и все более активно навязывают нормативные точки зрения. Причем исследовательские центры подвергаются этому влиянию, даже если не подают заявок на получение государственных грантов. В действительности, в условиях всеобщего перехода университетов на контрактные отношения они могут получить финансирование только в том случае, если предлагаемые ими темы «входят» в сферу интересов изучающих досье «экспертов», для которых количество заявок и особенно побед в конкурсах является одним из критериев оценки этих научных центров. В свою очередь, агенты политического господства только выигрывают, если социологи «передерутся» за захват рынка (борьба за конкурсное и грантовое финансирование), возможность укрепить свои теоретические позиции (борьба школ) или просто за то, чтобы поднять свой престиж (борьба за накопление специфического капитала), поскольку в этих условиях «победители» конкурсов максимально будут соответствовать требованиям политико-государственного аппарата.

Структура зависимости

В последние годы в европейских странах при поддержке Европейской комиссии были проведены реформы систем исследований, за которыми стоит желание подчинить университеты и исследовательские лаборатории менеджерскому контролю (преобразовать способы «управления» и «оптимизировать» руководство путем повышения рентабельности

материального и нематериального имущества), перестроить системы преподавания («профессионализация») и научных исследований («управление проектами» и организация процедур оценки научной деятельности). Эти изменения только способствуют институционализации описанной выше дина- мики[14]. В итоге, в целях учета требований экономического мира на первый план выходят такие понятия, как «менед- жеризация», «маркетизация» и «профессионализация». Это не только нарушает баланс между внутренними и внешними функциями, выполняемыми университетами, но также подчиняет социальные науки экономическому империализму в тот момент, когда государство, которое должно было защищать этот мир, от него отвернулось.

Инструментализация науки на деле означает, что инвестиции должны максимально быстро трансформироваться в научные открытия, которые будут полезны предприятиям и позволят поднять их прибыли, или в научные работы, которые будут служить интересам агентов, доминирующих в политико-государственном поле, способствуя росту их популярности. Очевидно, что в этих условиях требуется контролировать направления исследований, заранее определяя их тематику (во Франции это входит в обязанности ANR). В так называемых «точных» науках существуют более развитые механизмы учета экономических интересов: так, некоторые университеты уже преобразовали свои исследовательские центры в частные акционерные общества, создали «бизнес-инкубаторы», ввели должность «менеджеров исследований», активно участвуют в развитии «центров конкурентоспособности»[15]. В социальных науках сопротив

ление такой инструментализации традиционно сильно, но есть свидетельства тому, что интеграция социальных наук в правительственные программы уже началась (например, увеличение количества досье, подаваемых в ANR). Такое подчинение исследовательских проектов требованиям потребителей научных знаний, будь то предприятия, учреждения или министерства, оказывает существенное влияние на свободу выбора тем и методик исследований, а также на публикацию результатов[16]. Введение новых экономических (число кредитов на исследование, число контрактов с частными партнерами) и количественных (количество ссылок в научных журналах) критериев оценки по образцу целевых показателей, распространенных в управлении частными предприятиями, также влияет на условия производства знаний. То, что поиск контрактов, экономическая ценность результатов, их политическая польза занимают важное место в деятельности ученых, не проходит без последствий, влияя на «беспристрастную преданность развитию знаний»[17]. Введение количественной оценки превращает производство и распространение знания в «товар, имеющий определенную стоимость на академическом рынке»[18]. Институционализация и сближение университетов с коммерческими интересами частного сектора или со специфическими интересами доминирующих в политическом поле не означает автоматического увеличения количества открытий. Напротив, вовлечение исследователей в предпринимательскую деятельность существенно сокращает коли

чество их научных публикаций (удаление от пространства открытых и публичных исследований, уход от научного коллективизма, развитие некого подобия безразличия по отношению к научным целям) и ведет к перестройке их модели деятельности: «Они становятся более меркантильными, добровольно отказываясь от своей автономности. Они все больше напоминают зависимого в своих решениях предпринимателя»[19].

Понятно, что подобная инструментализация науки с целью накопления информационного капитала не только упрощает внедрение в процесс производства знаний норм и моделей, обеспечивающих подчинение науки частным интересам и уход от целей «всеобщего блага», но и подрывает тем самым доверие к научному знанию.