Всеобщность и проверяемость. Критика

Принцип силового баланса представляет собой центральный элемент политического реализма, представители которого в своих исследованиях в первую очередь сосредоточиваются на объяснении причин войны или условий мира.

Реализм оперирует весьма расплывчатым понятием силы. Например, наиболее часто повторяющаяся критика в адрес идеи силы, предложенной Моргентау, заключается в том, что она: а) служит целью, которая направляет политиков и мотивирует правителей; Ь) используется для описания взаимоотношений между игроками; с) рассматривается как средство. Кроме того, предложенное упомянутым исследователем понятие силы чаще всего увязывается скорее с возможностями, чем с результатами, что приводит к ряду весьма неожиданных моментов при его практическом применении. По своему содержанию анализируемое понятие рассматривается как дескриптивное, прескриптивное, объяснительное и предсказательное. Таким образом, наиболее фундаментальное понятие политического реализма характеризуется весьма высокой степенью неопределенности. Это затрудняет работу с принципом силового баланса и возможность его проверки.

Вдобавок само определение баланса сил имеет несколько потенциальных значений. Хаас в своем обзоре литературы перечислил восемь различных определений, связанных с этим понятием: а) баланс силы как описание существующего распределения силы между игроками; Ь) баланс силы как силовое равновесие или условие равенства сил; с) баланс силы как гегемония; d) баланс силы как стабильность и мир; е) баланс силы как нестабильность и война; f) баланс силы как основной аспект и эквивалент политики вообще; g) баланс силы как универсальный исторический закон; h) баланс силы как система и руководство для людей, принимающих решения [Haas 1953:442-477].

Как было отмечено выше, баланс часто рассматривается как взаимосвязь между различными полюсами, которые могут представлять собой отдельные государства или альянсы. По этой причине принцип баланса сил должен обеспечивать нас признаками, позволяющими определить эти полюса. При этом, однако, полярность едва ли помогает прояснить понятие баланса. Неопределенным в данном случае является и само понятие полярности, при помощи которого нельзя ни предсказывать характерные черты системы, ни осуществлять управление внутри нее [Nogee 1975: 1193-1224]. Отчасти это связано с трудностью вычленения «полярного игрока» из группы других и с недостатком ясности в отношении возникновения конкретной конфигурации: биполярной или мультиполярной, а также со сложностью точного определения прочности той или иной системы. Далее, не совсем понятно и то, является ли заданная система отчетливо биполярной или представляет собой просто переходное явление. Неопределенность столь важного понятия затрудняет выявление специфического воздействия государственной структуры на линию поведения отдельных государств. Данная проблема еще более обострилась в ядерный век, с появлением понятий смешанного характера, таких, как идея биполярной мультиполярности. Подобные представления совсем не обязательно должны быть проблематичными сами по себе, но в то же время они оказываются проблематичными при опоре на двусмысленные критерии.

Неоднозначный характер центрального понятия усложняет понимание и интерпретацию как стабильности, так и изменения. Как отличить изменение в системе и изменение мы? Как указывалось выше, Моргентау считает биполярный и мультиполярный балансы разными способами уравновешивания внутри одной и той же системы, в то время как Каплан относит их к совершенно разным типам систем.

Продвигаясь далее, следует задать вопрос о взаимосвязи между балансом и уравновешиванием сил. Возникает ли баланс как результат уравновешивающего поведения или в этот процесс вовлечены другие механизмы? Кроме того, как мы можем быть уверенными в том, что результатом тех или иных действий станет именно баланс? Джон Аркилла отмечает:

«...Возникающая теория о том, что балансы порождаются прямыми атаками на посторонних участников внешнеполитического процесса, весьма существенно отличается от идеи о том, что “растущая сила” агрессора или появляющиеся угрозы ведут к образованию оборонительных альянсов. Вместо традиционного представления о государствах как мощно реагирующих на приближение опасности в рассматриваемой теории можно увидеть объяснение выжидательного поведения.

Это открытие резко противоречит огромному количеству исторических и политических исследований, посвященных изучению баланса сил. Оно предполагает, что в системе международных отношений может таиться гораздо больше опасностей, чем считалось ранее, поскольку от появления доминирующего игрока ее спасает скорее не структурно санкционированное уравновешивание, а лишь нехватка ресурсов у агрессора» [Arquilla 1992: 1].

Это возвращает нас к главному вопросу, связанному с процессом возникновения баланса и с его общей стабильностью. По этому поводу в литературе существуют весьма противоречивые точки зрения. Неореалисты, как уже было отмечено, делают основной упор на структуре системы. Таким образом, предполагается, что условия для баланса существуют до тех пор, пока сохраняется система. Однако это представление также показывает, насколько консервативным и упрощенческим является подобный способ мышления, основанный на предположении, согласно которому государство является унитарным игроком, образующим основную единицу в международной политике. Как указывает Эшли:

«...Для неореалиста не существует правил, норм, взаимных ожиданий или практических принципов, стоящих над игроками или независимых от них, их жизненно важных целей и их возможностей...

С подобной точки зрения, понятия системы и порядка выступают как простые производные от расчета каждым отдельным государством личной выгоды.

Теория Уолтца основывается на бесспорном предположении о наличии определенной системы международных отношений [Ashley 1984: 245]. Этот исследователь стремится представить международную политику как автономную сферу, но останавливается на освобождении понятия политики от его самостоятельного содержания и затем сводит его к функции микроэкономической мысли. Следовательно, попытка Уолтца защитить биполярную систему конца XX столетия как наиболее стабильную является идеализацией настоящего (или того, что уже является прошлым). Это побудило Гриффитса охарактеризовать Уолтца не как реалиста, но как «благодушного идеалиста», хотя сам Уолтц весьма резко выступал против идеалистической традиции.

Впрочем, идеалистом можно назвать не одного только Уолтца. «Ностальгирующим идеалистом» тот же Гриффитс называет и Моргентау. Моргентау основывает свою теорию на понятии «политического человека», выступающего в роли максимизатора силы, которая в расширительном смысле характерна и для государств. На основании этой предпосылки возникновение и существование баланса сил понять довольно трудно. Моргентау, осознавая это, признает, что государства в классическую эпоху баланса сил (а именно в XVIII и XIX вв.) демонстрировали высокий уровень самоограничения, а также утверждает, что силовой баланс можно считать международным институтом или соглашением.

Соответственно теоретический статус баланса сил является весьма спорным. На самом деле можно задаться вопросом о том, а не лучше ли рассматривать понятие силы как метафору и как часть устаревшей или, может быть, даже совершенно изжившей себя механистической концепции мира, включенную в научную парадигму и исследовательскую программу реализма. То, что часто рекламируется как исторически обоснованная теория, таким образом, сужается до неисторической и механистической перспективы.

Центральное представление реализма об «уровнях анализа», представляющее собой продолжение идеи международной анархии, основывается на неправильном понимании политических институтов. Фундамент реализма возводится на суверенитете как важнейшей функции организации эгоистических интересов государства, определяемых как сила. Подобное допущение вызывает не только теоретические и методологические, но и нормативные возражения. При неспособности авторов подтвердить различия между эмпирической и нормативной теориями, которые они сами пытались установить, предлагаемые ими нормативные предпосылки следует проверить более тщательно. Фридрих Кра- тохвиль выражает это следующим образом:

«Проблема с подходами, определяющими “структуру” преимущественно в терминах возможностей, заключается не только в том, что они являются неисторическими и не позволяют нам понять фундаментальные изменения в мировой политике, как показал Рагги. Важнее, что в рамках этих подходов неправильно рассматривается проблема политики в целом. Когда конфликт уже не ограничен нормативно, первой и наиболее важной заботой становится не политический ultima ratio, а насилие, как полагал еще фон Клаузевиц» [Kratochwil 1991: 258-259].

Соответственно внимание к принципу баланса сил помогает нам не тратить время на подобные вопросы.