Г л а в а 6 ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ «ПРАВОСЛАВНОЙ ПАРТИИ» в 1816-1825 годах

В начале XIX в. положение православной церкви было незавидным. Несмотря на то, что она считалась государственной, ее влияние на образованное общество и простонародье существенно снизилось в сравнении с допетровской эпохой.

«В великосветском кругу в отношении к ней присутствовал заметный пренебрежительный оттенок как к «простонародной» церкви (следствием чего стали частые переходы в более «утонченное» католичество). Либералы бранили православную церковь за подчиненность и подконтрольность государству. Для многих в их духовных исканиях была неприемлема вообще всякая церковность»922. Царствование Александра I стало «золотым веком» русского масонства. Архимандрит Фотий (Спасский), один из наиболее радикально настроенных ревнителей православия того времени, в автобиографических записках следующим образом обрисовывал ситуацию в религиозной сфере: «Во время оно великую силу восприяли в столице Царской в Санкт-Петербурге, в Москве, по главным городам, местам разные зловредные общества, тайные и явные. Русское царство наводняемо было весьма от потоков нечестия и злове- рия. Было в разных местах до тридцати главных лож масонских под разными именами, но все оные общества и скопища бесовские анти-Христовы были прямо или косвенно, тайно или явно противу веры Христовой, Св. Церкви, противу благочес тия христианского, против всякого правительства и порядка гражданского. Сверх масонских лож и обществ, были разные секты, расколы и скопища многие гнусные и нечестивые»923. Консерваторы были встревожены перспективой наступления на православие и православную церковь масонов, мистиков и иезуитов. Так, А. С. Стурдза писал: «Масонские ложи, мартинисты и лжемистики времен Екатерины тесно смыкали свои ряды и тайно готовились к более открытому нападению на церковь. Она стояла одиноко, лишенная надежных вождей, в плачевном разъединении с царем и обществом и в тем большей опасности, что, кроме недругов ее — мистиков, подрывали ее с противоположной стороны иезуиты, недавно вкравшиеся в сто- лицу»924.

По отношению к враждебным церкви течениям ее верхушка (члены Синода и преподаватели духовных академий и семинарий) первоначально занимала пассивную позицию, а зачастую увлекалась модными религиозными исканиями. Тот же Фотий писал: «Синод никогда гласа своего не возвышал противу вопля нечестивых. Пастыри церковные, протопресвитеры и пресвитеры и прочие все своему чреву внимающие помышляли чад своих более учить модам, по обычаю мира воспитывать, деньги собирать и в сохранную казну полагать, дабы себе и наследникам чем было весело жить и за известных людей хотя мало в свете слыть; а о славе и деле Божием вовсе небрегли, якобы то не их было звания потреба. Ректоры академий, семинарий, инспекторы, профессоры, архимандриты и прочие были только школьные любомудры, во всей силе были именем таковы, а не делом; сами заблуждали, страха ради молчали и других тому учили, дабы обратить милость на себя еретиков, безбожников, врагов веры и церкви, за счастие считали, когда на них кто-либо из известных таковых посмотрит и поласкает»925. Распространение неправославного мистицизма в александровское царствование было чрезвычайно активным, поскольку, с одной стороны, отвечало определенным общественным по требностям, а с другой — мистики имели высокопоставленных покровителей, т.е. это явление не только инициировалось сверху, но и находило спрос снизу. Если говорить об общественных потребностях, то следует пояснить, что в русском обществе послевоенной поры «совершилась необыкновенно сильная реакция против поверхностного материализма XVIII века и религиозного индифферентизма, коим ознаменованы первые годы нового столетия»926. Реакция духовенства на антицерковные и антиправославные элементы мистицизма поначалу была сравнительно слабой, оно на первых порах отнеслось к новомодным увлечениям терпимо, поскольку одна из их основных тенденций — неприятие «внешней церкви» с ее иерархией, таинствами и догматикой — проявилась далеко не в полной мере. Поэтому некоторые православные пастыри «читали книги новопечатные, скверные, выписывали в свои книгохранилища, старались от них чему-нибудь научиться»927.

Е. Р. Карнович писал: «Многие из высокостоявших духовных лиц православной церкви радовались тому, что прежнее безбожие в образованных классах русского общества стало заменяться хоть каким-нибудь религиозным чувством, рассчитывая на то, что впоследствии чувство это можно будет направить на учение православной церкви»928. Протестантско-мистическое течение александровского царствования имело западноевропейское происхождение и предполагало достижение индивидом «высшей религиозности» на основе некой «внутренней» церкви и «непосредственного слияния с божественным духом»929. Мистика, вообще говоря, коренится в природе любой развитой религии: «У истоков самых разных религий имело место событие, которое называют «просветление», «озарение», «прозрение», «открывшаяся истина» и т.д. Мистика осознается как единение с Богом на основе личного сверхчувственного и сверхлогического познания, путем экстатического прорыва к Абсолюту, без видимого посредства церкви или религиозной общины. Вместе с тем, мистические откровения — это зона вольномыслия, религиозных поисков и возможных открытий. Они чреваты ересью, и потому официальными церквями не поощряются. Мистические сочинения принадлежат полуортодоксальной периферии христианского учения»930. Мистицизм, «искавший «внутренней» церкви, нередко нападал на то, что он называл внешней или наружной церковью, осуждал ее недостатки и т.п., и эти осуждения можно было истолковать как осуждение церкви православной»931. Сама идея о возможности непосредственного общения индивидуальной человеческой души с Богом потенциально содержит в себе тенденцию признать излишними или даже вредными всякие опосредующие связи: через церковную организацию, литургию и т.д. Поэтому мистицизм, как правило, приводит к антицерковной позиции, противостоящей принципу органи- зации932. Не случайно А. С. Стурдза для обозначения антицер- ковной позиции мистиков использовал термин «религиозные анархисты»933. Наиболее авторитетными для русских мистиков богословами и писателями являлись Я.

Бёме, И. Г. Юнг-Штиллинг, Ф. С. Фенелон, Ж. М. Гюйон, К. фон Эккартсгаузен. По словам А. Эткинда, «те, кого расплывчато называли в то время «мистиками», чаще всего были протестантами или находились под их влиянием»934. В то же время протестантско-мистическое течение было тесно связано с масонством. «Внутреннее различие между масонством и мистицизмом не велико, иногда доходя до полного слияния в произведениях тех или иных представителей учения», — утверждал М. В. Довнар-Запольский935. Стремительный рост мистических умонастроений был вызван событиями всемирно-исторического значения. «1812 год, трагическая судьба Наполеона, ожидание новых бед и общее потрясение Европы сильно подействовали на умы, подорвали веру в прочность земного величия и обратили мысли к религии», — писал М. И. Сухомлинов936. Одним из «пионеров религиозно-мистического направле- ния»937, ярким последователем и пропагандистом мистицизма был А. Ф. Лабзин, ученик известного масона-просветите - ля Н. И. Новикова, невероятно работоспособный эпилептик938. Любопытна автохарактеристика Лабзина: «если бы не вера и не благодать Господа, то я был бы подобен сатане»939. В 1806 г. он создал журнал «Сионский вестник», «первое периодическое издание духовного содержания»940 для распространения мистических идей, с согласия князя А. Н. Голицына941. В том же году журнал был запрещен, поскольку в нем были напечатаны статьи, содержавшие «предсказания» о Наполеоне. Статьи были признаны «несообразными с духом правительства»942. Как вспоминал А. С. Стурдза, «кто-то настращал доброго князя (А. Н. Голицына. — А. М.), и он тотчас запретил дальнейшее издание журнала, по меньшей мере двусмысленного»943. После закрытия журнала Лабзин продолжил издательскую и переводческую деятельность, став «главным поставщиком» мистической литературы944. Благодаря покровительству придворных кругов, правительство «провозгласило Лабзина первым духовным писателем в России, пожаловав ему орден Владимира второй степени»945. В отзыве на «Сионский вестник» Евгений (Болховитинов), бывший в то время епископом Старорусским, о деятельности Лабзина писал поначалу вполне доброжелательно: «Он многих обратил если не от развращения жизни, то, по крайней мере, от развращения мыслей, бунтующих против религии, а и это уже великое благодеяние человечеству!».

В то же время Болховитинов отмечал, что «большая часть сего журнала переводная с немецкого, из Штиллинговых сочинений, а нечто еще из мартинистских». В связи с этим он выражал сожаление, что «в чистую воду примешивается и отрава секты», и писал, что мнение «будто во всех религиях, под разными только симболами была истинная религия, ведет к индифферентизму в религиях и противно духу истинного христианства». Для Болховитинова было очевидно, что подобная «метода умствования мистико-масонская»946. В 1812 г. князь А. Н. Голицын и Р. А. Кошелев способствовали увлечению Александра I чтением Библии, а затем и мистической литературы, значительно повлияв тем самым на формирование религиозных взглядов императора, совершившего «скачок» от деизма к «универсальному христианству», предполагавшему равноценность всех исповеданий. В России произошедшие изменения в духовной сфере оформились в новый политический курс. По мнению специалиста по истории религиозной политики в царствование Александра I Е. А. Вишленковой, «теория христианского экуменизма, которая в европейской мысли была социальной утопией, в России стала официальной идеологией. Более десяти лет (1812—1824 гг. ) мистико-экумени- ческие идеи определяли характер и направления внутренней и внешней политики российского правительства»947. 6 декабря 1812 г. Александр I утвердил всеподданнейший доклад А. Н. Голицына об учреждении в Петербурге Библейского общества, в котором принимали участие представители всех основных конфессий, действующих в России. Посредством «библейских обществ» английские протестанты распространяли близкую им версию христианства по всему миру. Одним из главных средств достижения этой цели был перевод книг Священного Писания на национальные языки и последующее их широкое распространение. В России Библии на современном русском литературном языке не было. Не было Библии и на языках национальных окраин. Книги Священного Писания на церковнославянском языке, как правило, отсутствовали у частных лиц и имелись только в церквах948.

Библейское общество ставило своею целью облегчение доступа к получению Библии на церковно-славянском языке без каких-либо богословских комментариев, издание и распространение Библии на различных языках среди христиан неправославного исповедания, а также мусульман и язычников. 11 января 1813 г. в доме Голицына состоялось первое собрание, на котором произошло открытие Библейского общества и избрание комитета. Президентом общества был избран Голицын, а секретарями — его ближайшие сотрудники А. И. Тургенев и В. М. Попов. В конце 1813 г. Александр I сам стал членом общества. Демонстративная поддержка Библейского общества со стороны монарха привела к тому, что членство в нем «стало не просто модным, но и почти обязательным, как своеобразное доказательство лояльности, и это, между прочим, привело к тому, что оно превратилось в первую в России общественную организацию с единой идеологией, созданную государством и подконтрольную ему949. Библейское общество «должно было стать организацией единомышленников, объединением политической элиты, на которую мог опереться император в проведении политического курса. В начале царствования Александр I жаловался «молодым друзьям» на недостаток кадров, способных разделить и провести в жизнь его замыслы. Создание Библейского общества должно было расширить круг вовлеченных в политику людей, стать своего рода проверкой и одновременно школой кадров для правительства. В этом качестве оно реализовало идею, выдвинутую еще М. М. Сперанским при создании масонской ложи. Это был отход от Табели о рангах с ее чиновной иерархией; отход от патерналистской системы, в которой решающим для карьеры чиновника являлась близость к императору. Здесь работал новый принцип вербовки кадров — принцип идейного единства. Он должен был обеспечить реализацию идеологии «общехристианского государства» в политическую практику»950. В Библейском обществе количественно преобладали мистики западноевропейского толка и масоны. Однако в него входили (с 1814 г. ) и православные архиереи — митрополит Михаил (Десницкий), ректор Духовной академии Иннокентий (Смирнов), архимандрит Филарет Дроздов; в правление Общества вошли католический архиепископ С. Сестренцевич-Богуш, лютеранские и англиканские пасторы, представители различных сект. Подобный состав общества не мог в принципе не порождать противоречий: «смешение вер произвело немалый скандал: с одной стороны, православное духовенство открыто роптало и начало организовываться во враждебную партию с другой стороны, римский двор негодовал при виде, как его уполномоченный духовный сановник братается и восседает рядом с еретическими священнослужителями»951. В сентябре 1814 г. вышел императорский указ, согласно которому Петербургское Библейское общество приобрело статус общероссийского. Началось создание отделений общества в губернских городах. В 1814 г. Общество приступило к печатанию Библии на церковнославянском языке. С 1816 г. Общество приступило к переводу Священного Писания на литературный русский язык. В Отчете Библейского общества за 1815 г. Голицын писал, что император «сам снимает печать невразумительного наречия, заграждавшую доныне от многих из россиян евангелие Иисусово, и открывает сию книгу от самых младенцев народа, от которых не ее назначение, но единственно мрак времен закрыл оную»952. «Печатью маловразумительного наречия» император и Голицын именовали церковнославянский язык. После создания Священного союза деятельность общества по переводу Библии на русский язык приобрела отчетли во выраженное политическое звучание: Александр I заявлял: «К чему послужит священный союз, если начала его останутся одинокими и не проникнут в сердце народа? Это может совершиться вполне и искренно только посредством Св. писания на языке каждого народа. Надо распространять святые книги в том виде, как они нам даны: комментарии подкладыва- ют обыкновенно свой смысл сообразно с своею системою. Надо предоставить каждому христианину, какого бы исповедания он ни был, воспринять благодатное действие Св. писания: оно из каждого сделает то, чем он может быть по своей природе»953. В отечественной литературе деятельность Библейского общества традиционно изображалась как явление консервативного и даже обскурантистского толка. Одним из первых подобную трактовку деятельности Библейского общества дал А. Н. Пыпин. Его аргументация была следующей. Мистики считают себя единственными и особо уполномоченными хранителями высшей истины и оттого отличаются крайней нетерпимостью. Светское, скептическое знание составляет для них предмет крайнего отвращения и ненависти. Поэтому библейские мистики, создавая свою «новую церковь», «свирепствовали» против образования, в котором видели главное препятствие к достижению своих целей, преследовали литературу, поскольку цензурная власть была в их руках. Соответственно, Библейское общество не могло не прийти в столкновение с «крайними консерваторами», защищавшими православие, и с «мнениями образованных людей, которым его тенденции справедливо представлялись распространением грубейшего и фанатического изуверства»954. С подачи Пыпина некорректный термин «изуверный мистицизм» прочно прижился в дореволюционной литературе955. После создания Библейского общества наиболее масштабной внутриполитической акцией, несущей отпечаток влияния мистических умонастроений, стало создание Министерства духовных дел и народного просвещения. В манифесте от 24 октяб ря 1817 г. заявлялось: «Желая, дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения, признали мы полезным соединить дела по Министерству народного просвещения с делами всех вероисповеданий в составе одного управления под названием Министерства духовных дел и народного просвещения»956. К министерству относились и дела Св. правительствующего Синода, причем таким образом, «чтобы министр духовных дел и народного просвещения находился по делам сим в таком точно к Синоду отношении, в каковом состоит министр юстиции к Правительствующему Сенату, кроме однако же дел судных». Поэтому преобразование 24 октября сопровождалось назначением нового обер-прокурора Святейшего Синода, который был полностью подчинен А. Н. Голицыну — князя П. С. Мещерского, чиновника с неяркой служебной биографией. Пётр Сергеевич Мещерский на службу вступил в 1796 г. в лейб-гвардии в Семёновский полк унтер-офицером, был произведен в прапорщики в 1797 г. Пожалован в камер-юнкеры 5-го класса и определен членом конторы опекунского Новороссийских иностранных поселенцев в 1805 г. В 1808 г. Мещерский был назначен Херсонским губернатором, в 1809 г. «определен» по исправлению должности обер-прокурора во 2-е Отделение 5-го департамента Правительствующего Сената. 1 января 1810 г. был произведен в действительные статские советники. По именному высочайшему повелению Мещерский был назначен членом Главного правления училищ в октябре 1817 г. 957 В министерстве внедрялся принцип «самой широкой веротерпимости и полной равноправности всех исповеданий». Однако, как отмечал Н. К. Шильдер, «господствующая вера была сравнена не только с другими христианскими исповеданиями, но даже с нехристианскими; этот смелый шаг должен был неизбежно возбудить негодование и ропот среди православного духовенства и сделать существование министерства недолго- вечным»958. А. С. Стурдза следующим образом объяснял причи ны помянутой «недолговечности»: была сделана «самая грубая ошибка, — впрочем, умышленная», которая «состояла в том, что дела синода и дела терпимых религий, даже мусульманства и язычества, уставили в ряд и распределили по отделениям и столам в одном и том же департаменте. Наконец, для довершения всех промахов, бывший синодальный обер-прокурор, став министром уступил место свое при синоде другому лицу ниже себя, князю П. С. Мещерскому; следствием такого необдуманного распоряжения было унижение синода, ибо обер-прокурор представлял в нем уже лицо министра, а не царя и помазанника Божия, как то установлено было духовным регламентом»959. С мнением Стурдзы солидарен историк русской науки С. В. Рождественский: «Несообразность, объясняемая общим характером мистицизма той эпохи — вероисповедным индифферентизмом и полным равнодушием к интересам господствующей церкви, восстановила, наконец, против министерства православное духовенство и была причиной его падения»960. Все основные посты в министерстве князя Голицына были заняты «библейскими» деятелями. И. А. Чистович довольно точно описал точку зрения православных иерархов на происшедшие перемены в статусе православной церкви: «Истина существует только в одной истинной церкви, которая потому и называется православною и составляет правило (критерий) истины для всех христианских исповеданий. И потому приравнивать православную церковь к различным исповеданиям и обществам — значит унижать и оскорблять ее в противность истории и самого существа веры. Князь Голицын не действовал намеренно против православной церкви: но, ставя ее в один ряд со всеми другими исповеданиями, он унижал ее достоинство. Как министр духовных дел, он не понимал своего положения, превращая веротерпимость в признание равного внутреннего достоинства всех исповеданий; не более понимал он свое положение и как сын православной церкви, являясь принадлежащим ко всем исповеданиям»961. Императорский указ о переводе Библии на русский язык появился 28 февраля 1816 г. Это решение, как утверждает М. Майофис, «было поистине революционным и сразу же породило огромное недовольство среди сторонников церковной и лингвистической архаики»962. Наиболее непримиримую позицию по отношению к переводу Библии на современные языки занимал Ж. де Местр, причем позиция его в отношении перевода принципиально не отличалась от позиции ревнителей православия: «Что будет, когда простой и прямолинейный народ получит Библию на вульгарном языке во всех библейских изданиях? Никто ничего не знает; но несомненно, что за этим последует всеобщий пожар в России, и правительство пожнет то, что посеяло»963. Недовольные протестовали против отсутствия в тексте перевода каких-либо комментариев, которые бы имели конфессиональный характер. Тот же де Местр заявлял: «Отнюдь не простое чтение, но лишь преподавание Священного Писания приносит пользу. Читаемое же без толкований и объяснений, Священное Писание обращается в яд»964. По утверждению современного историка А. Н. Боханова, «произвольное толкование Священного Писания на Руси всегда и осуждалось, и запрещалось, рассматриваясь как недопустимое своеволие. Ортодоксальный подход распространялся и на намерения по поводу перевода священных текстов на современный русский язык»965. При этом надо отметить, что фактически отсутствовали именно православные комментарии, и, наоборот, «уже с 1815 г. в свете появилась масса мистических сочинений, предлагавших эти комментарии, составленные в чуждом православию духе»966. Для религиозных людей перевод, который с их точки зрения делали «случайные» переводчики, зачастую далекие от практики крайней аскезы и лишенные необходимой религиозной харизмы, был неприемлем. Их точку зрения недвусмысленно выразил Фотий (Спасский): «Что могло быть доброго от такого перевода детского (с участием студентов Духовной академии. — А. М. ), от людей, не имеющих божественной благодати в себе? Имеяй в себе Дух Божий, явно возгнушается перевода русского и проклянет начало злое оного и всех в нем трудящихся. Явно богопротивен он есть»967. Еще одну причину неприятия перевода Библии приводит современный филолог Б. М. Гаспаров: «С точки зрения традиционного религиозного сознания русский текст Священного Писания, лишенный условности и сакральной коннотации, которую традиция закрепила за славянским текстом, имел характер кощунства. Сама близость двух языков делала перевод особенно болезненным, поскольку русская версия ощущалась при этом не как текст на другом языке, а скорее как кощунственная «подмена» сакрального текста»968. Подобное восприятие переводной Библии четко фиксируется в источниках. А. С. Шишков писал А. А. Аракчееву: «Если церковные книги для того, чтоб уронить важность их, будут с высокого языка, сделавшегося для нас священным, переводиться неведомо кем и как на простонародный язык, каким говорим мы между собою и на театре, если при распространении таковых переводов (разве для того токмо нужных, чтоб со временем не разуметь церковной службы или чтоб и обедни служить на том языке, на каком пишутся комедии), еще сверх того и иностранных языков, вместо наших молитв и Евангельских нравоучений переводиться будут так называемые духовно-философические, а по настоящему смыслу карбонарские и революционные книги, если, говорю, все это продолжаться будет по-прежнему, то я министром просвещения быть не гожусь, ибо, по моему образу мыслей, просвещение, не основанное на вере и верности к государю и отечеству, есть мрак и вредное заблуждение»969. Но нельзя утверждать, что подобная позиция Шишкова была характерна только для консерваторов. Отказ от церковнославянского языка Священного Писания мог быть неприемлем и по эстетическим соображениям. К примеру, М. М. Сперанский, отнюдь не консерватор, писал своей дочери: «Сегодня, во время обыкновенного моего чтения, вместо греческого моего завета, мне вздумалось читать Евангелие в новом русском переводе. Какая разность, какая слабость в сравнении со славянским! Может быть, и тут действует привычка, но мне кажется — все не так и не на своем месте: хотя внутренне я убежден, что это все одно и то же, но нет ни той силы, ни того услаждения. Вообще, я никогда не смел бы одобрить сего уновления. Знаю, что оно сделано с лучшими намерениями; может быть, для тех, кои не привыкли к славянскому языку, это услуга. Но для чего бы кажется, не оставить их привыкнуть? Это стоит труда»970. Сам факт, что Библия переводилась и издавалась неправославным Библейским обществом, смущал ревнителей православия. Шишков заявлял: «Никакой не было нужды Библейское общество вводить для печатания Библий, ибо оные издавна печатались, смотря по нужде и требованию при синодальных ти- пографиях»971. Для православных максималистов также немаловажное значение имел тот факт, что предлагаемый перевод Библии должен был осуществляться в данном конкретном случае по инициативе близких к масонству кругов («первый захотел издать русскую Библию розенкрейцер Н. И. Новиков»972). Позиция ревнителей православия в отношении к переводу Библии сводилась, таким образом, к следующему. Перевод для них был «безблагодатным», «кощунственным», подготовленным «случайными людьми», неприемлемым не только по религиозным, но и по политическим, эстетическим и иным соображениям. Они считали, что перевод такого рода приведет к подрыву православной традиции, росту протестантских настроений, религиозному субъективизму и в конечном счете к появлению новых сект и расколов и революционным потрясениям. Такая оценка вполне совпадает с точкой зрения и современных исследователей: «Широкое распространение Библии подрывало позиции религиозных догматиков, было шагом в сторону ре- формационных начинаний в церковной жизни»973. Религиозные идеалы Библейского общества также вызывали крайне настороженное отношение со стороны православных консерваторов. В отчете Библейского общества за 1818 г. говорилось, что деятельность библейских обществ приближает то время, «когда будет един пастырь и едино стадо, то есть когда будет одна божественная христианская религия во всех, различного образования, христианских исповеданиях»974. Кроме того, сознательные и активные члены Библейского общества «жили космополитическими идеями и стремлением к благу человечества вообще» и «пытались разрушить все препятствия, созданные историческою судьбою народов и их физическими и духовными особенностями. Мечтали даже о введении всеобщего языка, как общечеловеческого орудия для выражения духа, сливающего все народы в единую семью»975. Подобные экуменизм и космополитизм были неприемлемы для православных консерваторов. Эсхатологические мотивы, характерные для мистических произведений, однозначно трактовались консерваторами как «революционные». Де Местр говорил (в письме графу де Валезу, 15 (27) января 1817 г. ) об опасности «религиозной революции, замышляемой протестантами и иллюминатами, которые почти открыто поднимают голову, прикрываясь маской вселенского христианства»976. Некоторые элементы воззрений мистиков можно было интерпретировать как призыв к своего рода «мистической революции», означавшей полное преображение земной действительности. В частности, предсказания баронессы В. Ю. Крюденер, центральной фигуры мистического движения, содержали положения о близком крушении всего «ложного» порядка вещей, о том, что скоро царства земные возопиют, и им отвечать будут только бури. В 1817 г. она заявляла: «Теперь неизбежно произойдет битва, страшная битва неверия против веры, ложных христиан против истинных поклонников Христа. Французская революция была только предисловием к этой битве»977. Крюденер утверждала, что «мистики не против властей, поскольку власти в своем поведении не расходятся с волей Бога; но когда власти начинают гонение, «это древняя война мрака против света». Государи и чиновники только рабы дьявола, поскольку они не руководятся духом Христа. «Горе государствам, жизнь которых не в нем! Треск их падения скоро раздастся!»978. Историк-марксист А. Н. Шебунин комментировал подобные высказывания так: «Все это как будто немножко походило на революцию»979. Православные консерваторы соответствующие фрагменты книг мистиков интерпретировали исключительно как призывы к революции. Например, в рукописной книге активного участника православной оппозиции С. И. Смирнова «Отозвание души моей на книгу «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению духа Христова» (1823 г.) следующим образом передается ее основное содержание: «Она гласно возвещает наступление во всем якобы мире следующими явственными словами: «Время, долженствующее изменить все в мире, приспело. Бог противопоставит мнимому порядку некоторый беспорядок обещает всемирную революцию по отношению перемены религии: каковая де перемена должна ниспровергнуть некоторые царствия и погубить некоторых человеков именно всех тех, кои будут противится перемене религии она решится потреблять от лица земли всякого, кто не будет принимать ее книга воззвание к человекам не терпит всякого наружного Богослужения, презирает всякие домы молитвенные; угрожает храмам всех вероисповеданий превращением оных в громаду развалин и отвращается всякой религии, допускающей такие наружности»980. Одной из главных причин отторжения православных консерваторов от Библейского общества было то, что они несомнен но считали, что «стоявший во главе управления духовных дел и Министерства народного просвещения и в то же время президент Библейского общества князь А. Н. Голицын был мистиком, масоном, членом татариновского общества и пр.; что он наполнил учреждения, в которых был главным начальником, и Библейское общество масонами и различными сектантами; не только благоприятствовал развитию мистической и масонской литературы, но сам, стоя во главе управления, рассылал книги этого рода по всем местам и к лицам ведомства народного просвещения и Св. Синода. Вследствие этого, Библейское общество сделалось сходбищем, сборным пунктом, для всех мистиков разных цветов и покроев, и имя его до того слилось с именем тайных обществ, что их не отделяли друг от друга»981. А. С. Стурдза вспоминал, что «мистики работали день и ночь над переводом современных духовных сочинений в их духе. Тогда-то градом посыпались на святую Русь разноцветные творения под самыми странными названиями. Яков Бем, С. Мартен, Эккартсгаузен, Юнг-Штиллинг выдаваемы были за великих учителей»982. В 1816 г. возобновил свое издание «Сионский вестник» А. Ф. Лабзина, «без всякого участия духовной цензуры»983. На его страницах широко пропагандировалась экуменическая идеология984. Лабзин хотел сделать издание журнала государственным предприятием и мечтал об учреждении особенного департамента для издания мистической литературы985. Ситуацию обостряло то обстоятельство, что, всемерно поощряя перевод и издание книг мистического содержания, содержащих объективно антиправославные взгляды, и широкое их распространение через структуры Библейского общества, Голицын при этом запрещал произведения ревнителей православия, таких как И. Е. Станевич, опровергавших положения мистиков, и даже предпринимал против них репрессивные меры. Сочинения мистиков и масонов «о внутреннем христианстве, о всеобщем братстве и единении народов пользовались особенною благосклонностью цензуры, а книги противоположного направления, особенно же враждебные цели библейских обществ, подвергались ее неумолимому суду, — писал М. И. Сухомлинов. — Произведения самого нравственного, религиозного содержания были останавливаемы цензурой, если в них заключалась защита одного какого-либо исповедания, несогласная с стремлением к единой, отвлеченной религии всего человечества»986. Покровительство А. Н. Голицына представителям неправославных конфессий, мистикам, сектантам и масонам, резкое принижение статуса православной церкви в связи с экуменическими увлечениями императора Александра I и привели к возникновению круга ревнителей православия, «православной партии» (термин, впервые использованный А. С. Стурдзой987), противостоящей «мистической партии», проводящей в жизнь идеи надцерковного «универсального христианства». Лидером последней считался Голицын. Православная оппозиция официальной конфессиональной политике, ассоциировавшей с насаждением мистицизма, появилась в результате объединения усилий писателей-«архаистов», сторонников А. С. Шишкова (П. А. Кикина, Е. И. Станевича, С. И. Смирнова, С. А. Ширин- ского-Шихматова) и представителей православного клира, среди которых наиболее выделялись архимандрит Иннокентий (Смирнов), позднее епископ Пензенский и Саратовский, митрополит Серафим (Глаголевский), архимандрит Фотий (Спасский), архимандрит Герасим (Князев), настоятель московского Симонова монастыря. Кроме того, в нее входили некоторые представители придворных кругов (А. А. Орлова-Чесменская, С. С. Мещерская, Д. А. Державина, П. М. Толстая), на завершающем этапе к ней примкнул ряд высокопоставленных чиновников — Ф. П. Уваров, И. В. Гладков, обер-прокурор Святейшего синода П. С. Мещерский, М. Л. Магницкий, П. А. Ши- ринский-Шихматов, А. А. Павлов. «Православная партия» на начальном этапе действовала конспиративно, пытаясь в меру своих сил и возможностей противостоять наплыву мистицизма и масонства. Ее представители признавали лишь легальные средства борьбы, главным среди которых признавалась жалоба лично императору. После того, как «православную партию» фактически возглавил А. А. Аракчеев, она полностью утрати ла черты оппозиции, а один из ее лидеров — А. С. Шишков — стал министром народного просвещения, сменив на этом посту А. Н. Голицына. В либеральной историографии идейные устремления «православной партии» и логика ее действий существенно искажались. Так, А. Н. Пыпин утверждал: «Эти ревнители старины защищали старину во что бы то ни стало и во всем ее составе, и эта старина, как известно, в числе своих качеств, отличалась и большей степенью невежества, считавшего своим идеалом совершенную неподвижность всех понятий и всех форм жизни»988. Кроме того, православные консерваторы в его изображении отличались «в сущности, тем же фанатизмом и обскурантизмом, какими отличались их библейские противники, — быть может, еще худшим»989. В монографиях Ю. Е. Кондакова история «православной партии» рассматривается через призму деятельности архимандрита Фотия (Спасского), прежде всего как сюжет истории русской православной церкви. Главная задача петербургского автора заключалась в том, чтобы проследить, как складывались отношения между церковью и государством в александровское царствование. В нашем исследовании история «православной партии» представлена как органичная часть истории русского консерватизма первой четверти XIX в., без исследования которой невозможно понять его специфику. При этом мы, естественно, опирались на богатую фактическую базу, представленную в работах Ю. Е. Кондакова; главным же источником, послужившим основой для написания данной главы, стали автобиографические записки архимандрита Фотия (Спасского). Православные консерваторы с самого начала резко отрицательно отреагировали на возникновение Библейского общества, видя в нем очередную масонскую инициативу. Так, Ф. В. Ростопчин в письме к А. Д. Балашову от 3 июля 1813 г. заявил: «Комитет Библейского общества откроет завтра свое существо, вербуя кого возможно в члены, не для распространения христианской религии, но для умножения капитала. В сем заведении я пользы никакой не предвижу. Те, кои имеют способы, имеют и Библию, а не умеющие читать не имеют в ней нужды, и я тут нахожу новые затеи иллюминатов и мартинистов, кои из Библии сделали себе духовное маскарадное платье»990. Первым проявлением деятельности «православной партии» были книги и записки Степана Ивановича Смирнова (даты рождения и смерти неизвестны), губернского секретаря, переводчика Московской медико-хирургической академии. О его жизни известно крайне мало, в наибольшей степени она описана Ю. Е. Кондаковым991. Смирнов, возможно, был близок Ростопчину. Известен его перевод «Иудейских писем к Вольтеру» аббата Генне — произведения, носившего антииудейскую направлен- ность992. Его собственные произведения, написанные в защиту православия, не были известны современникам. Смирнов входил в круг архимандрита Герасима (Князева), настоятеля московского Симонова монастыря. В 1816 г. Смирнов подал на рассмотрение Петербургского комитета духовной цензуры книгу «Вопль жены, облеченной в солнце или Победная Повесть Православной Греко-российской Соборной и Апостольской Церкви против «Победной Повести» И. Г. Юнга-Штиллинга». Книга Смирнова «пропагандировала православный взгляд, неизвестный большей части русской аристократии. С. И. Смирнов отразил взгляд Православной Церкви на масонов и духовно-религиозную литературу, издающуюся помимо Св. Синода»993. Тем не менее, она вызвала неоднозначные оценки даже в православной среде и не смогла пройти цензуру. В августе 1816 г. Смирнов направил рукопись книги Александру I с сопроводительным письмом, в котором призывал императора не попустить «в Богоспасаемой России владычествовать завету беззакония», поскольку с верой в Бога «исчезнет верность и гражданскому уставу»994. Смирнов призывал к запрету Юнга-Штиллинга, Эккартсгау- зена, Шатобриана. Рукопись с запиской была доставлена монарху П. А. Кики- ным, который занимал должность начальника канцелярии по принятию прошений на высочайшее имя, однако тогда никакого действия эта акция не возымела. О Кикине оставил в своих мемуарах отзыв С. Т. Аксаков: «П. А. Кикин был одним из самых горячих и резких тогда славянофилов, он сделался таким вдруг по выходе книги Шишкова «Рассуждение о старом и новом слоге». До того времени он считался блестящим остряком, французолю- бом и модным светским человеком. Книга Шишкова образумила и обратила его, и он написал на ней: «Mon Evangeli (Мое Евангелие). В свете называли Кикина новообращенным, новокрещенным, ренегатом, и, точно как человек, перешедший быстро от одного убеждения к другому, он слишком горячился и впадал в крайности, которые никогда не ведут к убеждению других глубоким уважением предался он Шишкову, который сам очень его любил и уважал»995. Кикин принимал участие в деятельности «Беседы любителей русского слова», был секретарем некоего «Общества свергнувших иго чужеземного языка», целью которого было разговаривать только по-русски и избегать употреблять французский язык996. По словам А. С. Стурдзы, Александр I «знал и уважал его, как крутого старовера, с которым государь входил даже в прения во время его докладов»997. С. И. Смирнову так и не удалось опубликовать «Вопль жены, облеченной в солнце», как и другие свои произведения. Его литературная деятельность в защиту православия высоко оценивалась в дальнейшем архимандритом Фотием (Спасским), который в своих автобиографических записках писал: «Иные разные его обличения и разумны: имеют силу и убеди- тельность»998. В дальнейшем Фотий использовал литературные наработки Смирнова в своих посланиях 1824 г. Александру I. Одной из главных тем писаний Смирнова было «разоблачение всемирного масонского заговора», готовящего «приход в мир Антихриста», посредством разрушения традиционных религий, в первую очередь православия, и свержения монархи ческих режимов. Кроме того, Смирнов был одним из первых русских консерваторов, которому, наряду с Державиным, был присущ антисемитизм. Евреев Смирнов именовал «орудием Сатаны», воплощением мирового зла и утверждал, что именно еврейство готовит заговор против законных правителей христианских государств. «Вероятно, политика иудеев состоит в том, чтобы при удобном случае соединенными силами всей своей многочисленности исторгнуть свои земли из рук теперешних обладателей». Для того, чтобы евреи прекратили быть воплощением зла, им следует отказаться от своей религии999. «Ревность не по разуму» Смирнова периодически вызывала недовольство им митрополита Петербургского Серафима и Филарета (Дроздова), в результате чего даже после победы православной оппозиции Смирнову так и не разрешили напечатать его книги. Особую роль в деятельности ревнителей православия сыграл архимандрит Иннокентий (в миру Илларион Дмитриевич Смирнов) (1784—1819), впоследствии епископ Пензенский, в то время ректор Петербургской семинарии (с сентября 1813 г. ), глава цензурного комитета Петербургской духовной академии. Иннокентий отличался строго аскетическим образом жизни, был талантливым проповедником и церковным историком. Духовное образование он получил в семинарии Троицко-Сергие- вой лавры. В 1809 г. Иннокентий под влиянием старца одного из ростовских монастырей Амфилохия, который позднее стал духовным наставником А. А. Орловой-Чесменской, принял монашество. В 1814 г. Иннокентий получил звание доктора богословия и был назначен архимандритом Троице-Сергиевой пустыни, а в 1816 г. — назначен настоятелем Новгородского Юрьева монастыря. С 1815 г. Иннокентий стал по должности одним из директоров Библейского общества и участвовал в работе комитета, рассматривавшего переводы Священного Писания. Он был ближайшим помощником архиепископа Михаила (Де- сницкого) и духовником семьи С. П. Мещерского, сочувствовавшего православной оппозиции, дружил с тогдашним ректором Духовной академии Филаретом (Дроздовым). Будучи принципиальным ревнителем чистоты православия, Иннокентий в 1815 г. не пропускал в печать книгу И. Г. Юнга-Штиллинга «Победная повесть». Между тем на публикации этой книги настаивал обер-прокурор Святейшего синода А. Н. Голицын, которому пришлось провести эту книгу через светскую цензуру. В 1816 г. на рассмотрение Иннокентия была передана книга С. И. Смирнова «Вопль жены, облеченной в солнце». Иннокентий готов был допустить ее в печать, однако против этого решения выступил архимандрит Филарет (Дроздов), которого настораживало чрезмерное рвение Смирнова. По мнению Филарета, «ревность увлекала его (Иннокентия. — А. М.) за пределы осторожности». Филарет утверждал также: «Я удержал его, чтобы не произвести напрасного волнения, и митрополит Михаил (Десницкий. — А. М.) одобрил мое мнение» 1000. Первую победу ревнители православия смогли одержать в 1818 г. , когда под их давлением А. Н. Голицыну пришлось запретить возобновленный «Сионский вестник» А. Ф. Лабзина, который после этого больше не возобновился. Запрещение это произошло, наряду с прочими причинами, по настоянию митрополита Михаила (Десницкого)1001. Будучи активным членом Библейского общества, митрополит был лоялен к духовно-религиозной политике правительства и известен своими проповедями «о внутренней Церкви Христовой». Но при этом, по мнению Ю. Е. Кондакова, он был негласным главой православной оппозиции и участвовал во всех ее выступлениях1002. Определенную роль в закрытии «Сионского вестника» сыграл не входящий в состав «православной партии», но идейно к ней близкий А. С. Стурдза. По воспоминаниям Стурдзы, его знакомый, князь С. А. Шихматов, активный ревнитель православия, явившись к нему, «завел разговор о новых духовных переводах в «Сионском вестнике» и стал «по-христиански» укорять Стурдзу, что тот молчит, не вступается «за дело Божие», и «требовал действия»1003. Ширинский-Шихматов передал Стурдзе труд Смирнова «Вопль жены, облеченной в солнце» и предложил сличить его критику с соответствующими номерами «Сионского вестника» и решить: «должно ли долее терпеть такие нападения на святую истину и святую церковь?». Далее Стурдза вспоминал, что «чтение рукописи вместе с обличаемыми статьями» скоро убедило его «в справедливости увещеваний Шихматова»1004. А. С. Стурдза использовал «благорасположение» Голицына, к которому имел свободный доступ, и «решился начать письменно, а потом довершить дело устною беседою». Он написал князю «прямой обвинительный акт против двух переводов Лабзина: «Таинства» и «Победной повести». При этом Стурдза обширными выписками доказывал, что «переводчик виновен не только за перевод книг, враждебных церкви, но еще более за то, что в некоторых местах усилил и преувеличил выражения подлинников». Затем Стурдза попросил аудиенцию, на которую явился с рукописью Смирнова и статьями Лабзина из «Сионского вестника». «Каждая страница Смирнова поверяема была подлинными статьями. Министр горячо вступался за мысли Лабзина, старался придавать им благоприятный смысл; но преткновения час от часу становились виднее и опаснее». Чтение продолжалось свыше трех часов, после чего, как утверждает Стурдза, «Голицын прямо сознался в своем заблуждении и перестал защищать своего любимца» 1005. После этого Стурдза предложил Голицыну «с ведома и соизволения государя, объявить формально Лабзину, что впредь поставляется ему в обязанность обратиться с изданием «Сионского Вестника» в духовную цензуру установленным порядком». Стурдза утверждал, что если Лабзин «без ропота покорится законному распоряжению», то «выгодное мнение о нем» Голицына будет оправдано. «Напротив, если он станет отказываться и роптать, то злонамеренность его обнаружится во всей наготе своей»1006. По словам Стурдзы, после того как Голицын написал Лабзину, что не имеет времени заниматься впредь цензурою его журнала, надменный Лабзин «вспыхнул, и забылся до того, что отозвался министру самым грубым и резким образом, что решительно не пойдет на суд к тем людям, которые затворяют дверь царствия небесного, сами не входят и других не впускают туда»1007. «Сионский вестник» был запрещен окончательно. Из вышесказанного видно, что ведущий журнал мистиков прекратил свое существование по инициативе митрополита Михаила, С. И. Смирнова, С. А. Ширинского-Шихматова и А. С. Стурдзы. С этого времени Стурдза пользовался особым доверием членов «православной партии». В частности, П. А. Кикин «весьма жаловал» его «за удачное низложение «Сионского вестника»1008. Закрытие «Сионского вестника» привело к тому, что Голицын, по словам Стурдзы, «сделался осторожнее, а ревнители — не по разуму смелее и предприимчивее»1009. Но в том же 1818 г. они потерпели сильнейшее поражение, закончившееся опалой одной из ключевых фигур ревнителей православия — Иннокентия (Смирнова). Это произошло в результате акции, предпринятой с участием писателя-«архаиста» Е. И. Станевича. Евстафий Иванович Станевич (1775—1835) был чиновником средней руки и писателем, входил с 1811 г. членом-сотрудни- ком в «Беседу любителей русского слова»1010. Ему оказывал покровительство участник направления литераторов-«архаистов» П. А. Кикин, принявший Станевича к себе на службу и поселивший его в своем доме. В воспоминаниях Стурдзы имеются некоторые детали, проясняющие обстоятельства сближения Кикина и Станевича: «У Кикина умерло любимое дитя; Стане- вич, в утешение сетующих родителей, написал для них «Разговор о бессмертии души над гробом младенца». В нем автор доказывал, что вера в бессмертие тогда только утешительна, когда основывается на обетованиях, данных святою церковью»1011. В своих воспоминаниях Стурдза писал, что в июне 1818 г. Кикин поведал ему «о планах и намерениях православной партии», в частности о том, как участники некоего «общего совета» «решили открыть наступательные действия против мистиков». Кикин также рассказал ему о скором появлении книги Е. И. Станевича «и ликовал заранее, в надежде на блестящий успех»1012. Таким образом, появление книги Станевича «Беседа на гробе младенца о бессмертии души» была акцией православной оппозиции. Она была написана «в опровержение «Сионского вестника»1013. Фотий определял жанр книги Станевича как «некое обличение» мистиков, учение которых — «язык змиев на вред святой церкви»1014. По оценке Ю. Е. Кондакова, книга стала «манифестом православной партии»1015 и содержала «не только собственные мысли автора, но и плоды его бесед с А. С. Шишковым и П. А. Кикиным»1016. Е. И. Станевич подвергал жесткой критике западноевропейский мистицизм, деятельность Библейского общества и перевод Библии на русский язык. Он обвинял мистиков в религиозном субъективизме, в том, что они строят «внутреннюю церковь», отрицая реальную православную, отрицают таинства церкви, отвергают необходимость священства, обрядности, почитания святых, распространяют ереси, приближают «царство Антихриста». В книге содержались строчки, которые при желании можно было расценить как покушение на царскую власть и власть церковной иерархии, которые в должной мере не выступают в защиту истинной церкви: «Цари ничем не причинили столько бед народу, как забвением и уничтожением должного в лице их величия Божия. Времена таковые постоянно видятся быть и временами послабления веры и нравов, что и поставляет всякое царство на краю гибели и падения», «ежели священство умолкнет, видя таковое разорение в дому Божьем Господь прольет и на них гнев свой»1017. В сентября 1818 г. книга Станевича была передана в духовную цензуру. Иннокентий (Смирнов), будучи цензором, пропустил эту книгу в печать, и в конце 1818 г. она была опубли кована. В декабре 1818 г. ревнителям православия и лицам, сочувствовавшим их целям, было разослано 26 экземпляров книги, среди ее получателей были митрополит Новгородский и Петербургский Михаил (Десницкий), епископ Филарет (Дроздов), архимандрит Иннокентий (Смирнов), А. С. Шишков, П. А. Кикин, С. А. Ширинский-Шихматов, А. С. Стурдза1018. Далее события стали развиваться по сценарию, не запланированному православными консерваторами. Спустя годы Стурдза объяснял происходящее тем, что на Иннокентия (Смирнова) «злились духовные крамольники за то, что, пробыв некоторое время деятельным членом Библейского общества и комитета, переводившего Новый Завет, вдруг отказался от сих должностей, вероятно, подметив в товарищах своих нечистые побуждения против церкви. Представился удобный случай отомстить и поссорить с Филаретом (Дроздовым. — А. М.), епископом ревельским. И так ухватились за книгу Станевича, подняли крик и шум, стали жаловаться на гнусную нетерпимость и главную ответственность взвалили на духовного цензора»1019. Фотий (Спасский) гонения на Иннокентия объяснял происками масонов, работающих в «сугубом» министерстве: «Тайные общества сильно восстали на Иннокентия, яко врага явного их всех злодейских обществ. Министерство духовных дел и просвещения, в одном лице совмещаемое, исполнено было людей нечестивейших, агентов нечестия; положено изгнать при сем случае Иннокентия»1020. После выхода книги Голицын вызвал Филарета (Дроздова) к себе и с негодованием показал ему экземпляр, весь испещренный его заметками. Голицын заявлял: «Церковь не имеет нужды, когда частный человек брал ее под свое покровительство, особливо с той точки, с которой написано все сочинение. Защищение наружной церкви против внутренней наполняет всю книгу. Разделение, непонятное в христианстве! Ибо наружная без внутренней церкви есть тело без духа. Вообще понятие о церкви представлено в превратном виде: ибо, где говорится о церкви, везде видно, что одно духовенство принимается за оную. Одним словом, книга сия совершенно противна началам, руководствующим христианское наше правительство, по гражданской и духовной части»1021. Филарет постарался замять назревающий конфликт, заявив, что Иннокентий просто невнимательно просмотрел книгу, будучи нездоровым, и просил, чтобы Голицын не делал доклада императору и дал время просмотреть книгу и исправить ошибки, перепечатав листы. Однако когда Филарет попытался уговорить Иннокентия смягчить его позицию, тот отвечал, что «готов претерпеть за правду всякое гонение»1022. В итоге Иннокентия не поддержала высшая церковная иерархия. Митрополит Михаил (Десницкий) «осуждал почти каждое слово» книги Станевича1023. Александр I распорядился изъять и уничтожить весь тираж книги Станевича, а ее автора и цензора — выслать в 24 часа из столицы в город Сумы на Слободскую Украину. 14 января 1819 г. Иннокентию был объявлен строгий выговор за его неосмотрительность. Царь предписывал внушить комиссии духовных училищ, «чтоб подобные сочинения, стремящиеся истребить дух внутреннего учения христианского, никаким образом не могли выходить из цензуры, находящейся в ее ведомстве»1024. 2 марта Иннокентий был рукоположен в епископа Оренбургского. В первый раз без избрания Синодом назначался епископ императором, «вопреки церковного поряд- ка»1025. Это была фактическая ссылка из столицы, «на верную смерть, при глубоко расстроенном его здоровье»1026. Лишь после ходатайства митрополита Михаила, княгини С. С. Мещерской и П. С. Мещерского 22 марта 1819 г. он был рукоположен в епископа Пензенского и Саратовского. В Пензе святитель и скончался 10 октября 1819 г. Он был причислен к лику святых Русской православной церкви для общецерковного почитания на Юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 г. Почетная ссылка Иннокентия (Смирнова) и высылка Ста- невича из столицы были сильным ударом по православным консерваторам. В марте 1821 г. скончался митрополит Новгородский и Петербургский Михаил (Десницкий). По совету Аракчеева император избрал в качестве преемника Михаила митрополита Московского и Коломенского Серафима, вице-президента Библейского общества1027. Серафим (Глаголевский), митрополит Санкт-Петербургский и Новгородский (в миру Стефан Васильевич Глаголев) (1757—1843), родился в семье дьячка Василия Глаголева. Церковное образование получил в Калужском духовном училище. Вместе с Матвеем Десницким (в будущем — Новгородским и Петербургским митрополитом Михаилом) он обучался в Троицкой семинарии. По благословению митрополита Платона (Левшина) они поступили в Филологическую семинарию Ученого дружеского общества, основанного в Москве Н. И. Новиковым, слушали лекции в университете и духовной академии. По настоянию Платона (Левшина) в 1787 г. Стефан принял монашество с именем Серафим. В 1799 г. он был рукоположен в епископа Дмитровского, в 1804 г. — назначен епископом Вятским, в 1805 г. — Смоленским и Дорогобужским, в 1812 г. возглавил минскую кафедру, в 1814 г. назначен архиепископом Тверским, а с 1819 г. — митрополитом Московским и Коломенским. Серафим неспешно шел вверх по ступеням церковной иерархии и главную российскую кафедру занял в 1821 г. С самого начала он зарекомендовал себя в качестве человека с консервативной репутацией. Н. В. Сушков давал Серафиму следующую характеристику: «Серафим Глаголевский не обладал ни той ученостью, ни той высокодаровитостью, какими отличаются его предместники и особенно преемник (по Московской епархии) [Филарет (Дроздов). — А. М.]. Не остался он в памяти народной. Редко беседовал он с паствой своею и вовсе не слыл проповедником. Его, конечно, любили как пастыря мирного и доступного, уважали как митрополита разумного и осторожно- го»1028. Характеристика Сушкова не вполне справедлива. Дей ствительно, Серафим был осторожен и дипломатичен, однако именно благодаря ему «православная партия» смогла, в конце концов, достичь поставленных целей. Самым ярким и известным деятелем среди ревнителей православия был архимандрит Фотий (в миру Пётр Никитич Спасский) (1792—1838)1029. Он родился в семье чтеца церкви Преображения Господня Спасского погоста Новгородского уезда Никиты Фёдоровича, в суровых жизненных условиях, в крайней бедности. Пётр получил начальное домашнее образование, был научен отцом грамоте и стал, подобно отцу, чтецом в церкви. Через родственников, в десятилетнем возрасте, Пётр был пристроен певчим в Казанский собор в Петербурге. Однако там плохо кормили, нравы были грубыми, Петра часто обижали, в результате он тяжело заболел и был отправлен к родителям на излечение. Тогда же Петра впервые посетили мысли о монашестве как единственно верном пути спасения души. В январе 1803 г. Пётр был принят в Новгородскую семинарию. По тогдашнему обычаю, ему дали фамилию Спасский, в честь его места рождения и для спасения души. Пётр стал первым учеником и первым певчим в семинарском хоре, читал церковные книги, отличался примерным поведением и благочестием. Из-за крайней бедности он постоянно недоедал, был лишен нормальной одежды. Пётр вел аскетический образ жизни, избегал мира и его соблазнов. В 1814 г. , окончив курс семинарии, он, в числе лучших учеников, был направлен в Петербургскую духовную академию, ректором которой был Филарет (Дроздов). Тогдашний ректор Петербургской семинарии, Иннокентий (Смирнов) стал его покровителем, духовным отцом и учителем. Учился Пётр в академии хорошо, но в 1815 г. по болезни был вынужден оставить ее и был определен учителем латинского и греческого, а также церковно-славянского языков, церковного устава и Закона Божьего в Александровское духовное училище. Главной его обязанностью были проповеди, которые Пётр готовил ответственно и усердно. Следует сказать о своеобразном литературном даре этой незаурядной личности. Так, П. К. Щебальский слог Фотия охарактеризовал следующим образом: «Мы мало знаем в русской литературе страниц, написанных таким сильным, хоть и странным языком»1030. Одновременно он начал изучать книги масонов и протестантских мистиков с тем, чтобы уметь опровергать антиправославные мысли, которые в них обильно содержались. По благословению Филарета и Иннокентия в феврале 1817 г. Пётр был пострижен двумя архиереями в монахи и рукоположен в иеромонахи с именем Фотия. Это имя он получил в честь патриарха Константинопольского, возведенного в сан за три дня и несколько раз отлучавшегося от сана за исповедание православия. По протекции Иннокентия (Смирнова) и Филарета (Дроздова) Фотий был назначен законоучителем во Второй кадетский корпус. Он отличался крайней аскезой: постоянно пребывал в воздержании и посте, облекся во власяницу и носил вериги, что сильно сказывалось на его здоровье. Аскетизм Фотия выражался, к примеру, в осуждении театров. «Это, — по мнению Фотия, — бесовские служения, работа мамоне, мудрования плоти, языческих мерзких служб останки, капища сатаны, заведения злобы многопрелестные, виды прелести диавольские, училище нечестия, службы вражия, сеть князя тьмы, земный ад насмешливый: кратко сказать — многообразная мерзость запустения на месте святее. И пения, и песнь, и комедии, и трагедии, и всякого рода представления и явления суть виды единой мерзости»1031. Ученики уважали Фотия и усердно посещали его предмет, показывали на экзаменах хорошие знания. Для них Фотий написал учебник по Закону Божьему «Огласительное Богословие Кафолическое и Апостольские веры восточной церкви». Вскоре Фотий был назначен благочинным и главным законоучителем в кадетском корпусе. В 1818 г. он был зачислен в соборные иеромонахи Александро-Невской лавры. Фотий писал, что он получил «изведение свыше во сне и разных откровениях, что подобает ему изыти на подвиг против тайных всех обществ»1032. По словам лично знавшего его свя щенника М. Я. Морошкина, Фотий «следил неусыпно за всем движением масонства, читал внимательно все масонские книги, делал из них выписки, не щадил ничего для покупки особенно дорогих книг масонской премудрости, скупал целые издания, только что выходившие из типографии, и жег их, чтобы не допустить их расходиться в народе; подкупал дорогой ценою служителей домов, в которых бывали масонские заседания, чтобы из скрытного где-нибудь места самому все высмотреть, услышать и узнать всех заседавших в них; для сего служители проламывали иногда стены под самым сводом или верхним накатом и делали небольшие отверстия, сквозь которые о. Фо- тий, будучи невидим никем, мог сам все видеть и слышать, что делалось внизу»1033. Фотий даже тайно присутствовал на «пророчествах» Е. Ф. Татариновой, «где своими очами видел беснование, кружение, лжесловесие и прорицание демонское»1034. Таким образом, Фотий собирал разнообразную информацию о деятельности Библейского общества, масонских лож, сект, мистических изданиях и пр. Кроме того, он выступал с резкими обличениями деятельности Библейского общества. Обличал он и деятельность сект скопцов, «общества» Е. Ф. Татариновой, проповедников мистических учений А. Ф. Лабзина, баронессы В. Ю. Крюденер, И. Линдля, И.-Л. Фесслера, И.-Е. Госснера и др. При этом Фотий был убежден, что все эти явления возникли в результате того, что Александр I попал под сильное влияние участников «масонского заговора» Р. А. Кошелева. В результате Фотий нажил себе влиятельных врагов. Инспектор корпуса, в котором он преподавал, генерал И. В. Бебер, видный масон (он был «великим памятным мастером» ложи «Астреи», с его именем масонская традиция связывала посвящение Александра I в масоны и последующее негласное разрешение на работу лож), одним из первых распустил слух о том, что Фотий сошел с ума после того, как тот, сделав несколько копий с масонского устава и написав на нем: «Катехизис масонов, верующих в антихриста, дьявола и сатану», раздал их кадетам. Митрополит Михаил (Десницкий) в июле 1820 г. предложил Фотию стать игуменом захудалого третьеклассного Дере- вяницкого монастыря в Новгороде, фактически удалив его из Петербурга в почетную ссылку. Весь 1821 г. Фотий был занят восстановлением монастырского хозяйства, полностью прекратив общественную деятельность. При этом ему помогала графиня А. А. Орлова-Чесменская, в «молодости пленявшая своей красотой»1035, его духовная дочь, которая присылала в монастырь щедрые пожертвования, хлопотала о возвращении Фо- тия в Петербург, сообщала столичные новости. С. Мирополь- ский считал, что их сближение было «случайное и непредвиденное»1036. Иннокентий, проезжая из Петербурга в Пензу через Москву и остановившись там по болезни, рекомендовал Фотия 35-летней Орловой как личного друга. Фотий влиял на Орлову с позиций крайнего православного аскетизма: «он распорядился, чтобы «девица-дщерь» уничтожила все статуи и произведения искусства в ее доме, так как они служат «похоти очес»1037. В свою очередь, Орлова ввела Фотия в круг высокопоставленных деятелей православной оппозиции. По словам Миро- польского, «Фотий был силен прежде всего потому, что всегда, то за ним, то перед ним, стояла графиня А. А. Орлова-Чесмен- ская, с своим несметным богатством и с своими общественными связями в Петербурге и в Москве»1038. Следуя примеру Орловой- Чесменской, Д. А. Державина, вдова поэта, «также «дщерию Фотия учинилась. Теперь для Фотия открылись салоны всех аристократических домов и его слушали с благоговением»1039. Благодаря влиянию и связям графини Орловой-Чесменской знакомства с Фотием стали искать важные сановники. Осенью 1821 г. Фотий нанес визит в имение Аракчеева Грузино, где произошло их сближение. С этих пор Фотий именовал Аракчеева в своей переписке «Соседом»1040. В 1821 г. деятельность православных консерваторов оживилась. В силу ряда внешних и внутренних факторов их позиции начали усиливаться. Ухудшение отношений между Россией и Англией сказалось на отношении к некоторым ветвям протестантизма. Мистицизм и масонство были взяты под подозрение. В изменившихся условиях императору стала невыгодна протестантская ориентация лидеров Соединенного министерства1041. Из России был выслан пастор Линдль и удалена из Петербурга B. Ю. Крюденер1042. Под влиянием революционных событий на Западе произошло резкое поправение российского императора. В конфиденциальном письме Александр I писал А. Н. Голицыну из Лайбаха 8 — 15 февраля 1821 г. : «В шесть месяцев принцип разрушения привел к революции в трех странах и грозит распространиться по всей Европе. Ведь нельзя, право, спокойно сего допускать. Принципы разрушения, как враги престолов, направлены еще более против христианской веры главная цель, ими преследуемая, идет к достижению сего, на что у меня имеются тысячи и тысячи неопровержимых доказательств, которые я могу Вам представить»1043. В марте 1821 г., после смерти митрополита Новгородского и Петербургского Михаила, сравнительно терпимо относившегося к мистикам, новым митрополитом стал Серафим (Глаголев- ский). Статус Фотия изменился: Серафим в январе 1822 г. возвел его в архимандриты второразрядного Сковородского монастыря в Новгороде. Затем он был приглашен Серафимом в Петербург, куда прибыл в апреле 1822 г. В мае 1822 г. Фотий при посредничестве Серафима познакомился с князем Голицыным1044. А. Н. Голицын, очевидно, решил «приручить» Фотия с целью получить от этого союза определенные политические выгоды, часто встречался с ним, вел духовные беседы, переписывался с ним, называл его «духовным учителем» и «златоустом». В свою очередь, Фотий, по благословению митрополита Серафима, пытался повлиять на Голицына в православном духе, «обратить на правый путь» и принудить его отказаться от «потворства» масонам, сектантам, мистикам и Библейскому обществу. Возможно, для подобного рода иллюзий имелись некото рые основания. Н. В. Сушков считал, что Голицын до конца жизни находился под сильным влиянием Филарета (Дроздова): «Постоянно слушая Лаврского проповедника, он поверял гадания и мечтания мистиков и квакеров догматическим учением православной церкви; при таком настроении духа благодатно действовали на него и глубокомысленные слова и речи инока, архимандрита, епископа, архиепископа и митрополита Филарета: они отрезвили верования и убеждения строгого к себе подвижника. И он вскоре вступил на новый путь и твердо шел добрым путем до конца своей жизни»1045. Фотий следующим образом пытался повлиять на министра духовных дел и народного просвещения: «Сделал он из некоторых книг выписку заблуждений и возмутительных страшных внушений явных, в удобное время с жалостию читал и изъяснял князю Голицыну, что к какому многому злу явные заблуждения и возмущения могут вскоре привести церковь и государство»1046. В его автобиографических записках содержится некая «Выписка зловредных и душепагубных учений, обретающихся в разных нечестивых книгах, изданных и издаваемых на российском языке от 1800 по 1824-й год». Судя по ней, особое негодование Фотия вызывали следующие положения: «Человек не есть создание Божие, а самобытность случайная. От Бога поставленные власти названы тиранами. Понятие о Боге и религии есть вымысел человеческий. От первосвященника до последнего церковника здесь называется всяк обманщиком и идолопоклонником, как в иудейской, так и в христианской церк- ви»1047. «Господь наш Иисус Христос называется таким же магом, как Зороастр»1048. «Сооружение храмов, чествование икон и св. мощей называется обычаем, заимствованным от язычников»1049. Фотий предупреждал князя: «Вельможи, князья и все знатные люди да знают, что все они были в опасности: все тайно делалось зло: всем вдруг готовилось всегубительство: торжественно о том было опубликовано воззвание, дабы мечи взять и всех зако лоть нечаянно»1050. Трудно сказать, какое конкретно имеется в виду воззвание, но стоит помнить о том, что события 14 декабря 1825 г. были не за горами и планы декабристов, предполагавшие уничтожение части членов династии Романовых, были известны не только в околодекабристских кругах. Фотий, наряду с прочим, старался добиться отставки директора департамента духовных дел А. И. Тургенева. В ответ некоторые литераторы Санкт-Петербурга начали осуществлять кампанию по компрометации архимандрита. Именно тогда появились эпиграммы, приписывавшиеся А. С. Пушкину, обвинявшие Фотия и А. А. Орлову-Чесменскую в любовной связи1051. «Герои» этих эпиграмм ничего общего с реальными Фотием и Орловой не имели1052. Благодаря возникшим связям, Фотий ежедневно участвовал в беседах с разными «боярами и боярынями», т.е. представителями придворных кругов1053. Всё это позволило Фотию и стоявшей за ним «православной дружине» при помощи ненавистного им Голицына добиться беспрецедентной аудиенции Фотия у Александра I. Она произошла 5 июня 1822 г. и подробно описана в записках Фотия1054. Он говорил с царем о Серафиме, отмечая, что тот «пастырь есть единственный по своей любви ко святой церкви, царству и ко благу». После такого вступления речь пошла о том, что «враги церкви святой и царства весьма усиливаются; зловерие, соблазны явно и с дерзостию себя открывают, хотят сотворить тайные злые общества, вред велик святой вере Христовой и царству всему; но они не успеют; бояться их нечего, надобно дерзость врагов тайных и явных внутрь самые столицы в успехах немедленно остановить». «Противу тайных врагов тайно и нечаянно действуя, вдруг надобно открыто запретить и поступать»1055. Собственно, «апологией» Серафима и указанием на опасность тайных обществ и необходимость борьбы с ними исчерпывалось содержание первой тайной беседы императора с Фотием. Она была тут же передана Фотием Серафиму и А. А. Орловой- Чесменской. Разумеется, Голицын ничего о ней не узнал: «Когда же видел князя по сем, не поведал ему ничтоже, что с царем тайное было говорено; ниже царь никогда не поведал князю, при всех его желаниях испытать о существе бывшие беседы»1056. 25 июня 1822 г. Фотию был пожалован крест от царя1057. Вскоре после этого произошла встреча Фотия с вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, которая была противницей Голицына, будучи недовольной «вмешательством мистиков во все благотворительные начинания и увольнением профессоров Петербургского университета»1058. Для представления ей Фотий поехал в Царское Село. Встреча произошла при посредничестве Орловой-Чесменской, которая была ее камер-фрейлиной и которую она, по словам Фотия, любила «как славную богатством, родом, житием пречестную, Богу и царю, церкви и отечеству преданную» и «соглашала в супружество ее за своих родных принцев»1059. Беседы происходили при посредничестве «боярыни Портер» (урожденной княжны М. Ф. Щербатовой), а также графини Ш. К. Ливен. В их присутствии Фотий говорил с государыней «о царе, что Господь хранит его во всех опасностях и впредь сохранит, давая всячески разуметь о тайных внутренних врагах». Фотий снова говорил о Серафиме как «единственном защитнике церкви и веры». «Сие представление весьма много действовало в пользу митрополита и во вред противных партий». Речь также шла о Попове, Тургеневе, Руниче, Голицыне и Кошелеве. «Царица в сие время имела великую ненависть к сим врагам за их противузаконные действия по всем частям учебных заведений» (имелась в виду университетская история, в которой кружок мистиков, объединившийся вокруг Голицына, играл определяющую роль. — А. М.). Фотий вел себя достаточно дипломатично и утверждал, что Голицын «не совсем виновен, а его окружающие все пакости делают»1060. После аудиенции Фо- тий был удостоен рескрипта императрицы и ему были присланы в подарок золотые часы1061. Таким образом, двор Марии Фёдоровны явно поддерживал и направлял в нужное ему русло одного из самых активных ревнителей православия. Через два месяца после первой аудиенции у царя, 1 августа 1822 г., Александр I издал рескрипт министру внутренних дел В. П. Кочубею о запрещении масонских лож и тайных обществ на территории Российской империи. Эту меру традиционно связывают с «внушениями», сделанными Фотием Александру I во время аудиенции. Косвенным результатом принятия антимасонского рескрипта стала ссылка А. Ф. Лабзина — одного из главных врагов «православной партии». Произошло это при следующих обстоятельствах. 13 сентября 1822 г. президент Академии художеств А. Н. Оленин, созвав академический совет, предложил собранию избрать трех почетных любителей: графа Д. А. Гурьева, А. А. Аракчеева и В. П. Кочубея. Во время обсуждения Лаб- зин, который был вице-президентом Академии, заметил, что если совет намерен избрать трех новых членов по той причине, что они имеют доступ к высочайшей особе, то он со своей стороны предлагает в почетные любители также близкую государю особу, а именно государева кучера Илью. М. А. Мило- радович донес о случившемся императору Александру I, после чего Лабзин был за «наглое поведение» выслан из Петербурга в Сенгилей Симбирской губернии, а затем в Симбирск, где он и скончался в 1825 г.1062 21 августа 1822 г. Фотий был назначен архимандритом Новгородского Юрьева монастыря, одного из старейших в России. К 1822 г. он находился в ветхом состоянии, братия его была малочисленна. С приходом Фотия всё изменилось, монастырь стремительно обновлялся, поскольку А. А. Орлова-Чесменская жертвовала на него гигантские деньги. Кроме того, Фотию удалось добиться значительной правительственной субсидии на восстановление обители. Встречи Фотия с царем продолжались, их было не менее пяти. Устраивал их Аракчеев. Это видно, например, из письма последнего от 9 августа 1824 г., в котором он писал Фотию, что по приезде в Царское Село докладывал императору о своих свиданиях с Фотием и что государю было весьма приятно слышать его усердие у церкви Божией и отечеству. «Его величество, — продолжал Аракчеев, — единожды навсегда позволяет вам, отец архимандрит, приезжать в Петербург, когда вам нужно будет, а в доказательство благоволения его величества к вам, государю угодно видеть вас лично у себя в Петербурге прежде его отъезда в вояж, а потому и изволил назначить вам приезд в Петербург, расположив так, чтобы вы могли быть между 3 и 10 чисел сего месяца». Затем, 5 августа, Аракчеев писал Фотию, что «государь примет его после обеда, в начале 8-го часа, в Зимнем дворце»1063. В 1823 г. деятельность ревнителей православия резко активизировалась. В это время ее с санкции императора негласно возглавил А. А. Аракчеев. Историки либерального толка утверждали, что Аракчеев руководствовался исключительно соображениями личного свойства, пытаясь в еще большей степени упрочить свое положение при царе. Незадолго до смещения А. Н. Голицына ему удалось устранить министра финансов графа Д. А. Гурьева, военного министра князя П. М. Волконского и заменить их на Е. Ф. Канкрина и начальника главного штаба И. И. Дибича1064. Устраняя Голицына, Аракчеев не вникал в богословские хитросплетения, главным для него было удаление руками православных консерваторов влиятельного соперника. Существует и другая точка зрения, согласно которой Аракчеев был идейным патриотом и верным сыном православной церкви1065. Впервые ее выразил Фотий, который характеризовал Аракчеева следующим образом: «О графе Аракчееве кратко сказать можно то одно, что он, по примеру своих предков, предан царю, церкви и отечеству; слово царево был для него закон. Царь Александр из всех своих подданных никого более не любил, как графа Аракчеева, никто справедли вее, точнее не исполнял царских велений, как Аракчеев. Сему одному все дела государственные, тайны сердца царева были более откровенны и известны; а посему самая императорская канцелярия с тайными делами вся была в руках его, все дела о церкви и вере в сие время ему же тайно были вверяемы»1066. Есть еще одно суждение Фотия об Аракчееве, которое сохранилось в копии (в частности, «Записка о графе Аракчееве», написанная им в 1824 г.): «Всячески познавая познал, что граф А. А. Аракчеев совершенно всем сердцем Бога любит, царю и государю императору предан, верен, правдив, св. православную церковь истинно любит; содержит православную веру; мудр и разумен. Кратко скажу — он есть правое око царя, столп отечества, и таковые люди веками родятся. В нем кроме добра я ничего не видел. Ему можно все поверить и с Божиею помо- щию все может делать. Теперь и народ и все состояния любят его более, нежели прежде, и всяк чает от него более правды, даже и враг, нежели от кого другого. За что спаси его Боже, на многие лета для церкви и отечества»1067. Высоко подчеркивал заслуги Аракчеева перед православной церковью и другой активный деятель «православной партии» — М. Л. Магницкий. В письме к Аракчееву от 31 января 1826 г. он писал: «Я твердо убежден, что Господь ни в каком случае не оставит вас, милостивый государь, за великие услуги ваши святой Его церкви. Он верно поразит врагов ее; ибо исхода всех дел видно чудесное охранение дома царского и Рос- сии»1068. В автобиографии архимандрит Фотий дал достаточно подробную характеристику основных активных участников «православной дружины» 1824 г. В частности, об А. С. Шишкове он пишет, что встречались они редко, но говорили обо всем, и что ему он «доверял во всем». «Шишков смелый в делах, острый в словах, прозорлив в делах правления, верен государю, предан совершенно отечеству, церкви православной ревнитель поколику имел сведения. Он был во время падения министерс тва князя Голицына около 80 лет от рождения; весь сед, как снег, красноречив, благогласен, силен в речи и в духе. Один был в оное время из всех не токмо мирских сочинителей, но и духовных отличный знаток красноречия и наук без примеси зловерия. Были в сие время сочинители и историки, но все поврежденные, отечеству и церкви тайно были враждующие; но сей каков был, весь был для отечества и церкви предан. Ежели где он, несмотря на великую преклонность своих лет и слабость сил телесных, брался за перо противу чего говорить, то ясно и точно испровергал словом писания все лжеумство- вания и козни вражии. От единого взора его умного никак не могло змиеподобное лукавство врагов сокрыться. Сей муж ученый и благонамеренный один по своему усердию, сведениям стоил более, нежели всех помощь ученых мирских могла пользы принести. Он нелицеприятен был, не боялся ни врагов, ни стыдился для дела правды, и честности верноподданнической ни в каком случае не предавал; извинялся часто в человеческих своих слабостях, но духа не угашал ни в каком случае полезном для общего блага. Такого-то Господь внушил ревнителя мирянина поставить царю в оно время на делание свое, дабы сокрушить видимо сатану и его плевелы»1069. Во время аудиенций у императора Фотий характеризовал Шишкова как «истинного сына отечества» и стремился к тому, «дабы он имел силу и действие у императора, и всех благомыслящих старался во един союз соединить, да все благо церкви и отечества»1070. В ближайшем сотруднике Шишкова П. А. Ширинском-Ших- матове Фотий видел патриота и ревнителя православия: «Слов не достает изъяснить свойства его и дарования! От природы кроток, тих, правдив, честен, отличных дарований; совершенно образован во всех науках, особенно в витийстве; писатель он был стихотворец изрядный, остр в слове и деле, разумен, многосведущ, но смирен, приятен, сладок в речах, добродетелен, сострадателен, прозорлив и точен; что токмо брался делать, легко все обозревал, отлично на все составлял суждение благогласно. При всем том правоверен, благочестив, Христолюбив, усердный совершенно сын церкви, любитель мира церков ного, блага общественного, почтителен к служителям церкви; уважителен к подвижникам, сведущ в св. писании, в правилах церкви, в учении православном, в делах по части духовной и части мирской учености. Сей князь, муж средних лет, по сердцу быв министра Шишкова, вдыхал в него дух единения, любви, православия, ревности, все нужное ему внушал, показывал в книгах, составлял и писал. От Бога был дан старцу Шишкову, яко правое ухо, правое око, правая рука: они были обое едино, а не по два всегда: первый по силе и власти земной, а второй — орудие Божией силы и мудрости, о Христе все смышляя и содевая»1071. Фотий особо выделял из всех светских деятелей «православной партии» именно Шишкова и Ширинского-Шихматова: «Сии два светильника вдруг изъяты были рукою Божиею из- под спуда и поставлены ясно светить всем на высоте царственного града, в первом важном месте по просвещению»1072. Вслед за ними следовал М. Л. Магницкий: «Ученый человек Магницкий, прежде быв в числе заблудших от церкви и истины, но обратив от того сердце свое на путь правый, весьма много делал пользы, как сам бывый во многих тайнах злове- рия, многие вещи раскрывал важные, по частям своим везде сильно и благим намерением действовал. Во время оно он был совершенно предан православию, отличных способностей, многоучен, искусен в знании священного и церковного писания. Он, бывая у графа Аракчеева, нередко ему делал внушения свои добрые и разумные к содействию в делах противу врагов веры и блага общего»1073. Сближение Фотия с Магницким произошло в 1823 г., к тому времени Магницкий окончательно порвал с прежним мировоззрением и утвердился в православии. Положение Магницкого до конца его жизни было сложным — консерваторы не верили в искренность его консерватизма, либералы считали ренегатом, и это сильно портило ему репутацию. Современники объясняли логику его поведения исключительно карьеристскими и конъюнктурными мотивами. В частности, его обвиняли в предательстве Голицына, объясняя это тем, что он, поддерживая Аракчеева, рассчитывал занять пост министра народного просвещения. В «православную дружину» входил и начальник гвардии Ф. П. Уваров: «Военачальник первых войск царских, Феодор Уваров мало разумел сам как по учености земной, так и по духовным делам, но всегда был к царю совершенно предан, отечеством дорожил, русских своих природных всех уважал, церкви не был противник, но к духовенству почтителен, общее благо поставлял за важное дело соблюдать. Он же был тридцатилетний любимец Александра, справедлив всегда был, сколько мог. Чрез сего-то от начала все прияло содействие в пользу церкви: сей открывал царю очи, внушал в сердце его истину, но так искусно, что никто не мог проникать в сердце сего военачальника. Он по природе был скромен и скрытен, колико было пред царем в доверенности и любви»1074. Он «действовал тайно пред царем», поскольку «жил во дворце, где сам царь жил, и ходил царь как больного наведывать его, и все услышал от уст его и император Александр токмо ждал на бумагах действия, дабы все взять меры отвратить опасность от церкви и государства»1075. Через Ф. П. Уварова всю информацию доводил до императора обер-полицмейстер И. В. Гладкой: «По ревности к общему благу церкви и отечества наблюдая яко свое дело по полиции, быв любимец Уварову, непрестанно доносил обо всех кознях зловерия и врагов общих, иных же орудием силы своея посекал совершенно; он почти все дела и бумаги чрез Уварова доводил тайно до рук императора»1076. Завершает воспоминания Фотия о ревнителях православия характеристика А. А. Павлова, чиновника особых поручений при Министерстве внутренних дел, камер-юнкера. С 1824 г. он служил чиновником за обер-прокурорским столом в Синоде. Фотий писал о нем: «Павлов человек был расположенный к православной церкви, к отечеству, любил духовенство, монашество, имея же и способности, старался как все сведения доставлять по разным частям действия, так и внушения ко благу единому делал; от всего усердия себя посвящал на труд, нахо дясь в доверенности у Шишкова, в любви у Гладкого, в уважении у Серафима митрополита, в дружестве с архимандритом Фотием, свободный имел приход к девице графине Анне и ко многим болярам. Ему многим обязана церковь в успехах победы над зловерием, ибо он за Госнером неупустительно надзирал все сети его, для предотвращения опасности, и пути внушал для обличения»1077. В записках Фотий отмечал, что среди высшей церковной иерархии его позицию разделяли бывший Калужский, а затем Рязанский и Казанский архиепископ Филарет (Амфитеатров) и Киевский митрополит Евгений (Болховитинов). Из рядовых священников Фотий назвал лишь протоиерея Иоакима (Кочетова), составившего для митрополита Серафима критический отклик на книгу «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христова». В целом же, отмечая пассивную позицию подавляющего большинства православного духовенства, Фотий писал: «О духовных же молчать здесь надобно! Какой позор будущим родам!» 1078. В 1823 г. деятели «православной партии» перешли в наступление на «мистическую партию» Голицына, воспользовавшись так называемым «делом Госснера»1079. Пастор И.-Е. Гос- снер, которого считали одним из лидеров гернгутеров1080, эмигрировавший в Россию из Германии в результате религиозных гонений, был активным деятелем Библейского общества. По свидетельству Фотия, «Госснер входит в доверие у царя: Мария императрица его покровительствует»1081. При этом Госснер вызывал особенное отторжение у православных консерваторов. Его книга «Дух жизни и учения Иисуса Христа, в размышлениях и замечаниях о всем Новом Завете» была пропущена цензурой в мае 1823 г. В ней он высмеивал обряды христианской церкви, объявлял их греховными, критиковал духовенство как посредника между Богом и человеком. Ю. Е. Кондаков утверждает, что книга Госснера «представляла собой уникальный, в своем роде, пасквиль на православную церковь и ее служителей. Антиправославный или же антихристианский характер сочинения И. Н. Госснера не подлежит сомнению»1082. Подобная книга была исключительно удобна для критики со стороны ревнителей православия, которая не замедлила воспользоваться предоставившейся ей возможностью. Дело в том, что книгу предложил перевести с немецкого Голицын и он же пропустил ее в печать. В записках Фотий утверждал, что «искушая сердце князя, от него узнавал намерение на место его (Серафима. — А. М.) иного возвести во всем могущего, на вред церкви содействовать, а не защищать»1083, т.е. речь шла о возможности низложения митрополита Серафима и поставления на его место епископа Филарета (Дроздова)1084. Фотий передал эту информацию Серафиму и тот предпринял ответные меры: «Серафим, дабы ис- провергнуть вражие седалище в Синоде министерском решился сам случай о Госснере вывести из тьмы неведения явно в наружу и обличить замысел партии и успехи вражии»1085. В конце 1823 г. Фотия в Юрьевом монастыре посетили М. Л. Магницкий и А. Б. Голицын, которые сообщили архимандриту, что в Петербурге готовится к изданию книга И.-Е. Гос- снера «Евангелие от Матфея», в которой под видом комментариев к Евангелию содержалась критика православной церкви и клира. Этот факт решено было использовать как повод для обращения к императору для того, чтобы устранить А. Н. Голицына с министерского поста1086. В марте 1824 г. листы книги Госснера по инициативе Магницкого были выкрадены из типографии и переданы митрополиту Серафиму. Серафим «решился сам написать апологию на сочинение Госнера, обличил пастырски, испроверг. При очах Фотия подписал пастырскую апологию и послание свое к императору прочел ему нужное и послал в собственные руки императора тайно»1087. В трактовке Фотия сочинение Гос- снера «есть повестка на явное возмущение всех уже приготовленных чрез другие книги во всех концах земли. Тайно печаталось и тайно в дальние губернии намерение было разослать оное богомерзкое учение новое. Оно все заключает в себе внушение и действо явно и тайно противу истины евангельской, изложение мыслей противу правительства, противу всего духовенства, противу престола царского, лично противу царя Александра, противу учения церкви, всякого гражданского по- рядка»1088. Акция возымела определенное действие, и 6 апреля 1824 г. Александр I запретил «серому кардиналу» Р. А. Кошелеву появляться при дворе. 7 апреля 1824 г. М. Л. Магницкий направил Александру I записку, посвященную деятельности тайных обществ, которая 17 апреля была прочитана императором. В ней Магницкий писал, что запрещение тайных обществ не дало ожидаемого результата. Запрещение лож «прекратило пустые собрания, отсекло членов бесполезных, усилило осторожность и тайну орденских начальников и заставило их, вероятно, распространять свое учение косвенно и в других формах». Самое главное, что утверждал Магницкий, бесполезно запрещать тайные общества, не прекратив существования «тайного общества, которое даже так и не называется, но несет имя церкви, а между тем ужаснейший враг всех церквей и особенно двух като- лических1089 и всех правительств и особенно самодержавных». Этим «ужаснейшим врагом» Магницкий объявил методистов: протестантскую конфессию, возникшую в XVIII в. в результате отделения от англиканской церкви и получившую распространение главным образом в англо-саксонских странах. В России методисты приняли активное участие в деятельности Российского Библейского общества. Магницкий писал, что целью методистов является «ниспровержение властей духовных и граж данских во всем мире. Способы достижения сей страшной цели тем ужаснее, что они покрыты формами так называемого чистого христианства, терпимости, благотворительных учреждений». Общество методистов «располагает большими суммами, имеет сильных покровителей и действует обыкновенно через людей знатных и особенно чрез женщин». Магницкий обвинял методистов в том, что они «будучи деятельнейшими членами Библейских обществ, ведут весьма удобно переписку свою с отдаленнейшими местами, не навлекая на себя подозрения, но часто ездят в Англию, вероятно с самоважнейшими сообщениями. Бумаги их могли бы открыть много важного. Рассеяние сей шайки, сего духовного якобинства, важнее закрытия наружных масонских лож»1090. М. Л. Магницкий призывал царя «возвысить, утвердить, приблизить к Державной власти Православную Церковь, непрестанно боримую; ограничить терпимость, ее гонящую, определением должной ее меры, обуздать духовное якобинство разных расколов лютеранства, возвышением пред ними католицизма, к нам ближайшего и по духу своему, для самодержавия безвредного1091; и принять общие меры, для истребления из всех частей народного воспитания всех духов нечистых неверия, либеральности, своеверия и методизма»1092. 12 апреля 1824 г. Фотий, который был вызван еще в феврале митрополитом Серафимом в Петербург, послал императору письма, под названием «Пароль тайных обществ или тайные замыслы в книге «Воззвание к человекам о последовании внутреннему влечению Духа Христова» и «О революции через Госснера, проповедываемой среди столицы всем в слуху явно уже», в которых содержался разбор книги Госснера и некоторых других мистических изданий, «послание вообще противу новой веры антихристова зловерия», и вручил их через Ф. П. Уварова Александру I1093. Фотий писал, что 30 марта 1824 г. во сне ему явился ангел Божий и повелел разоблачить «Воззвание к человекам»1094. Цитаты из мистических произведений, которые Фотий приводил в своем послании, призваны были доказать царю, что мистики не только занимают антицерковную позицию, но и вынашивают планы революции, которая призвана уничтожить царский престол. «Но если человеки (т.е. верующие во Христа (здесь и далее в скобках — ремарки Фотия. — А. М.)) станут чуждаться нового света, или вздумают сами умствовать, либо советывать- ся с теми, которые за них умствуют и коих решение наперед им известно, то Провидение положит конец их царствию - и они погибнут. Грозными судами отмщена будет благость Бо- жия (т. е. за несогласие принять новую религию и участвовать в революции). Погибнет всяк, кто не явит себя человеком хотя по наклонности к принятию света» и проч. «Наипаче гнев Господень падет на так называемых вождей (т.е. царей и властей) и учителей (т.е. духовных особ)»1095. «Учители и вожди (т.е. цари, но из страха вождями, а не царями именуются, дабы для них сеть злобы сокрыть) безрассудные мнят быть в безопасности, поколику и характер и общее дело соединяет их с теми, от коих ожидают они своей участи; вскоре испытают участь страшную, и во всем их искусством, со всеми предосторожностями не избавятся ее. Их постигнет участь, какой не ожидают»115. В послании Фотий заявлял, что ему открыл некий дух «план», каким образом можно «разрушить революции». «Граф Аракчеев все может исполнить, он верен, — и об нем мне открыто тогда, как я тебя видел в видении». Если же «план» не исполнить, то через четыре года революция станет неизбежной. Далее следовала конкретная рекомендация: «Чтобы весь план разрушить, то двух человек от должности отдали: одного от себя, а другого от службы (Кошелева и Голицына. — А. М.)»1096. Таким образом, требования «православной партии» становились всё более конкретными. После получения посланий «назначено Серафиму митрополиту быть у императора Александра в его кабинете»1097. 17 апреля 1824 г., в день, когда император ознакомился с запиской Магницкого о методистах, состоялась многочасовая встреча Александра I с митрополитом Серафимом. Накануне Аракчеев и Магницкий смогли уговорить колеблющегося Серафима отправиться во дворец, где он должен был лично изложить императору сведения о том вреде, который нанес православной церкви князь Голицын, «открыть ему все козни врагов церкви и отечества, хитро перед ним дотоле скрываемые». Беседа императора и Серафима продолжалась беспрецедентно долго, около пяти часов. В «Записке о крамолах врагов России» излагались некоторые обстоятельства этой встречи: «Возбужденный Духом Божи- им митрополит Серафим с полным самоотвержением, свойственным святому его сану и званию, со святым дерзновением древних пророков, предстал лицу императора, чтобы открыть ему все козни врагов церкви. Он, сняв с головы своей белый клобук, положил его к ногам императора и с твердостию сказал: не приму его, доколе не услышу из уст вашего величества царского слова, что министерство духовных дел уничтожится и Святейшему Синоду возвратятся прежние права его, и что министром народного просвещения поставлен будет другой, и вредные книги истребятся. В несомненное доказательство гибельных для церкви и отечества действий министра духовных дел и народного просвещения митрополит представил императору книгу Госснера «О Евангелии Матфея», которая оканчивалась печатанием; раскрыл в ней те места, которые показывали дерзкое восстание сочинителя не только против русского православия и самодержавия, но даже против всех христианских вероисповеданий. Убежденный доказательствами Серафима, император, подавая ему клобук его, сказал: «преосвященный, примите ваш клобук, который вы достойно носите; и ваше святые и патриотические представления будут исполнены»1098. Более подробно излагается речь Серафима царю в записках Фотия. Митрополит заявил, что православная церковь «в крайней опасности от тайных и явных врагов, и государству настоит скорая, неминуемая беда», если не предпринять самых срочных мер. Помимо масонских обществ, уже запрещенных, в столицах и главных губернских городах открыто действуют «самые злейшие враждебные общества на вред одной церкви Христовой православной, правительству гражданскому и царскому престолу», причем они «взошли в состав церкви и правительства». К ним Серафим отнес Библейское общество — «самое противузаконное сборище, где противу силы св. писания, евангельской истины, мирской человек в еретическом платье начальник главный как патриарх есть (Голицын. — А. М.), а св. Синод по обе его стороны, иерархи и все духовенство сидит». Цель Библейского общества — «всех вер начала различия уничтожить, и ни к единой бывшей доселе религии не привести, а от всех отвлечь, а потому противно оно, явно есть, как православной церкви, так католической, лютеранской в нем начала и успехи уже большие сделаны ко всемирной революции, где оно доселе действует». При этом Серафим заявил, что действия Библейского общества, равно как и других подобных ему обществ, могут «Россию расстроить, поколебать и, ежели можно будет, разорвать на части, разорвав прежде царство Христово в единстве церкви святые господствующие». Голицын, который возглавляет Библейское общество, «со всею свитою из разных людей сумнительных, но враждебных государству, св. церкви, все делает, что посторонняя какая-то сила ему внушает»1099. Серафим озвучил позицию православных консерваторов о переводе Библии на современный литературный язык. В его изображении это — переложение Священного Писания на «простонародное» наречие, чтобы церковь «обыкновенным обществом народным представить и всеобщим сделать для всех обществ, всем дать в руки царство, священство, службу и право учения, уничтожив все доселе реченное, видимое и преданное, чем стоит царство Русское». При этом качество перевода Серафим оценивал крайне неудовлетворительно: «Евангелие и весь Апостол под названием Нового Завета переведен уже к неудовольствию многих благонамеренных неудачно и злонамеренно. Псалтирь же так несогласно переведена с церковною богослужебною, что как бы совсем другая книга»1100. Столь же негативно Серафим оценивал и перевод Библии на другие языки народностей России: «Библейского общества члены составляют сочинения, толкования, переводы и на разные языки народные многие Библии переводят, язычникам раздают с неистинным и даже совершенно противным смыслом; ибо дается переводить Библия не тем, которые веру Христову исповедуют, а самым даже язычникам, не приявшим веры, и вызываются для того в Санк-Петербург, на что не простое знание нужно иметь, а и благодать Святаго Духа свыше от Бога должна быть подаема»1101. Повторил Серафим и свою оценку книги Госснера как «хулы неслыханной» и «явного воззвания» «противу Богородицы, родства Христова, противу догматов церковных всех, про- тиву Христа, св. Троицы, противу таинств церковных, служб, духовенства, правительства, всех званий, состояний гражданских, противу власти царской», обвиняя Голицына в стремлении максимально широко ее распространить1102. Серафим обвинял Голицына в том, что тот «иерархию церковную явно разрушил: везде, кроме служб церковных, он первое место занимает словом и делом: Синод менее имеет силы действовать, нежели министерская канцелярия». Кроме того, по инициативе Голицына «переводятся, сочиняются книги, печатаются, сочинения выходят такие, которые не токмо св. Синод под суд должен был бы отдать, а правительство должно как явных возмутителей гражданских и церковных предать всей строгости законов. Все переводится, сочиняется, печатается и вводится, что токмо может быть новое противу св. церкви православной, правительства, благочестия, порядка, общего блага народного». При этом тех, кто выступает против, подвергают гонениям: «никто не смеет даже слова сказать противу, ему (Голицыну. — А. М.) истину возвещая. Многие решились восстать за веру и гонимы были до гроба, как бессильные; иных, как еретиков и врагов общего блага пастырей церкви, осудили избранных Божиих и ревнителей и сослали в отдаленные места»1103. Голицын действовал по наущению «тайных главных лиц, враждебных церкви православной и правительству», из которых Серафим назвал одного Родиона Кошелева. Министр также покровительствует всем «ересиархам»: Фесслеру, Госсне- ру, Линдлю, Крюденер, Татариновой, Лабзину1104. Встреча императора с Серафимом произошла без ведома Голицына. Обвинения, высказанные в адрес ближайших приближенных царя, равно как и всего курса в религиозной политике с 1812 г., были очень серьезными. Заговорщики опасались царского гнева. Как писал Фотий, «сие не бывало ни с кем, чтобы в полночь митрополит когда-либо бывал у императора и по таким делам, каковы начались думали, что не прогневался ли царь, куда-нибудь и не посадил ли в гневе митрополита, или отчаянно нездоров он сделался. Первый час пополуночи приходит, и при тихом сумраке ночном, тихо митрополит Серафим едет; выбежали все его сретать (встречать. — А. М). Входя, он весьма был тих, мирен, но так молчалив, что ни слова не говорил; весь от головы до ног мокор от льющего с него пота. Таков был пот у него от сильного душевного и телесного действия пред царем, чтобы акибы из водопада весь был облит»1105. Через три дня, 20 апреля 1824 г., состоялась очередная тайная встреча Фотия с Александром I, продолжавшаяся около трех часов. На сей раз речь шла о том, что деятельность мистиков ведет к революции. Фотий утверждал, что «новая вера», предполагающая уничтожение старых господствующих религий, подготавливает приход «всемирной монархии». Поэтому «везде ныне существующие царства, страны, державы, правительства» предполагается «или уничтожить или, ослабив, расстроить разными средствами, разрушая те основания, коими они связаны между собою». Мистические же книги «учат нечестию и приготовляют особый класс людей к революции». Более того, «такового духа вельможи, в правительстве занимающие места, во всем готовы содействовать, и содействуют по многим частям правительства к новому преобразованию всего». Фотий советовал царю: «Надобно начинать не с низа, а с верха, не с последних, а поразить самые главы первые. Яко главные орудия всего злого дела: когда глава у кого отнята бывает, то все тело остается, яко труп недействительно». Фотий рассказывал, что после этой беседы «он от главы до ног был, как водою, его потом смочен, и не прост пот, а яко кровав все одеяние его нижнее облил»1106. В ночь с 22 на 23 апреля 1824 г. по поручению императора к Серафиму явился Аракчеев. При нем была записка, в которой было написано «дабы о. Фотий непременно при том тайном беседовании о делах веры и св. церкви был». Во время встречи, по словам Фотия, Аракчеев «старался от имени царя как- нибудь согласить во всем митрополита с князем Голицыным». Тогда Серафим и Фотий пошли на рискованный шаг, фактически предъявив царю ультиматум, причем в беспрецедентно резкой форме: Серафим «взяв белый клобук свой митрополичий, снял с главы своея, бросил на стол пред очами вельможи- любимца царева и сказал: «Граф! Верный слуга царев, донеси о сем царю, что видишь и слышишь; вот ему клобук мой; я более митрополитом быть не хочу, ежели дела в прежнем виде останутся; с князем Голицыным не могу служить как явным врагом клятвенным церкви и государства». Ему вторил Фотий: «Стой, владыко святый, не соглашайся ни в чем противном, на грех и на пагубу благочестию; будем крепки в слове и деле; что сказано царю, то верно, стой в слове до конца; лучше нам за правду Божию в заточение идти, нежели за нарушение нашей должности и нечестие в ад. Теперь едино остается делать, ежели царь не исправит дело веры и не защитит благочестие, как царь благочестивый, — взять святое Евангелие в одну руку, а в другую св. крест, идти в Казанский собор и посреде народа возгласить: православные! Веру Христову попирают; а новую какую-то бесовскую хотят ввести; князь Голицын, Госнер пастор и прочие их сообщники все то делают! Послушай граф, донеси царю, что сие быть может сделано; вся Россия узнает; жены и дети найдутся, многие которые за Преблагословенную Приснодеву Богородицу вступятся, свое сохраняя благочестие. Она Владычица наша вскоре придет на помощь: все, хотя с горестию, но уничтожится диавольское действо; падет враг, и путь нечестивых погибнет»1107. Вероятно, со стороны Александра I это был зондаж того, насколько серьезно настроены лидеры православных консерваторов. Фотий впоследствии утверждал, что Аракчеев говорил ему, что «император Александр велел ему быть потому на совете тайном сем, дабы, как старец, Серафим не оказал какой- либо слабости духа и уступки в деле, и стоял бы Серафим твердо; а что касается до царя, то он готов за все приняться. Ежели митрополит не устоит в твердости своей, то дело начать царю гласно будет без пользы»1108. Заговорщики добились своего. Последовало высочайшее повеление о рассмотрении книги Госснера. Это рассмотрение поручено было А. С. Шишкову и министру внутренних дел В. С. Ланскому. Впрочем, Ланской только подписал доклад, составленный Шишковым. Общий смысл книги представлен был Шишковым в следующих словах: «Невозможно не признать цели ее, явно и очевидно состоящей в том, чтобы под видом толкования Евангельских текстов, проповедать низвержение всякой Христианской веры, отвращения от Священных Писаний, и позыв на восстание против всех Первосвященников, всех вольных и царей»1109. 22 апреля Комитет министров по докладу Шишкова, который действовал «параллельно» с деятелями церкви, осудил книгу Госснера (ее постановлено было сжечь в Невской лавре), отдал распоряжение о начале следствия над теми лицами, которые были виновны в ее издании — переводчиками, цензорами, типографщиками, и предании их суду Сената. На следующий день, 23 апреля, по инициативе Голицына произошла его встреча с Фотием, которая известна в изложении последнего. Во время ее Фотий «увещевал» князя прекратить выпуск книг, направленных «против церкви, власти царской, противу всякой святыни, и в коих явно возвещается революция». На что Голицын якобы отвечал: «Что же мне теперь делать? Все университеты и учебные заведения сформированы уже для революции не я, а государь виноват, который, такого же духу будучи, желал поздно уже остановить, все уже в большой силе»1110. Безусловно, Фотий неточно передает слова Голицына, однако совершенно очевидно, что Голицын говорил о том, что курс, проводимый его министерством, определялся самим императором. 25 апреля 1824 г. вышел указ о высылке из России Госсне- ра, а цензура всех религиозных книг, издаваемых на русском языке, которую ранее осуществлял Голицын, передалась митрополиту Серафиму (Глаголевскому)1111. Через несколько дней в доме А. А. Орловой-Чесменской Фотий предал анафеме князя Голицына. Министр духовных дел, отвечавший за положение в церкви, оказался отлучен от самой церкви. Это был грандиозный скандал. Фотий вторично сильно рисковал, поскольку право предавать кого-либо анафеме принадлежало лишь Святейшему синоду и он, таким образом, мог стать жертвой уголовного преследования. Однако Фотий лишь получил высочайший выговор, который последовал спустя почти два месяца, 14 июня 1824 г., во время личной аудиенции у Александра I, когда Голицын уже потерял важнейшие посты. Тогда Фотий заявил царю: «Я сотворил же волю Божию и ничего не боюся. Всякому зло на Бога и царя глаголющему аз бы сказал: анафема, да не соблазнит других и зло не сотво- рит»1112. После этого Аракчеев пригласил Фотия в свое имение Грузино, чтобы «добре принять его, угостить и внушить, чтобы не опасался неудовольствий более за проклятие князя Голи- цына»1113. 29 апреля 1824 г. Фотий написал очередное послание к царю — «План разорения России и способ оный план вдруг уничтожить тихо и счастливо». В нем содержались следующие основные требования: «1) Министерство духовных дел уничтожить, а другие два отнять от настоящей особы (Голицына. — А. М.). 2) Библейское общество уничтожить, под тем предлогом, что уже много напечатано Библий и они теперь не нужны. 3) Синоду быть по прежнему и духовенству надзирать при случаях за просвещением, не бывает ли где чего противного власти и вере. 4) Кошелева отдалить, Госснера выгнать, Фесслера изгнать и методистов выслать хотя главных»1114. Часть этих требований — отдаление Кошелева, изгнание Госснера и Фесслера — были уже выполнены. Очевидно, у Фо- тия и стоявших за ним лиц не было уверенности, что эти решения окончательные и бесповоротные. Фотий писал в записке, что ядром антихристианского и антимонархического заговора является «секта иллюминатов — общество антихристово, скопище из всех сект», которое вопреки «священному писанию, символу веры и учению св. церкви верует, что якобы скоро будет пришествие Христово и будет царствие Его на земли» в 1836 г. Вокруг иллюминатов объединены все так называемые «истинные христиане» — гернгутеры, меннониты, методисты и др. К 1836 г. «все царства, церкви, религии, законы гражданские и всякое устройство должны быть уничтожены, и должна акибы начаться какая-то единая в сем мире новая религия — едино стадо, единое царство, и должен быть акибы един какой-то царь, коего столица предназначается быть в Иерусалиме. По мечтанию общества сказуется, что акибы тот царь будет Христос». Поэтому «скопище разбойническое всеми средствами силится разрушать все религии, расстраивать устройство государства, ниспровергать власти, вооружать христиан друго против друга, вводить всякие новости, учреждать конституции и чрез все то разливать дух революционный до того, чтобы всем все христианское и государственное омер- зить и чрез то заставить всех принять единое царство, единого какого-то царя самозванца. Для сего все к тому направляется под видом добра и религии во всех царствах»1115. Главным агентом иллюминатов в России, утверждал Фо- тий, является Кошелев. «Он в России есть глава всех под видом набожности злых направлений в религии и в государстве, яко иллюминат и клятвенный враг престола и олтаря. Он поймал в руки кн. Голицына, прельстил его под видом набожности все делать для предуставленной цели; а дабы совокупно действуя родить реформу, конституцию и, так сказать, раскопать основы церкви, подрыть тайно и неприметно престол самодержавия и довести до того Россию, дабы и она не только не могла, расстроясь, противиться учреждению всемирного какого-то царства, но дабы ее завлечь даже и в пособие к тому паролями разными»1116. Царь не мог не понимать всю, мягко говоря, неточность подобных обвинений в адрес Кошелева, но решил им пожертвовать во имя политического самосохранения, как сделал это в 1812 г. в отношении Сперанского. В записке в качестве наиболее активных лиц, принадлежавших к «иллюминатам», Фотий называл попечителей учебных округов Рунича, Оболенского, Корнеева, одесского архимандрита Феофила. Координаторами всей этой «агентуры» Фотий считал А. И. Тургенева и В. М. Попова. «Пособниками иллюминатов» в записке также назывались Фесслер, Госснер, Лабзин, Татаринова, Линдль, Патерсон, архиепископ тверской Иона, Феодосий Левицкий, Греч и Тимковский1117. 15 мая 1824 г. князь Голицын был отстранен от должности министра духовных дел и народного просвещения, а само министерство было реорганизовано. В этот же день во главе Министерства народного просвещения и главноуправляющим духовными делами иностранных вероисповеданий стал А. С. Шишков, православная часть отошла к синодальному обер-прокурору, а доклады Синода теперь должны были представляться через Аракчеева. 17 мая 1824 г. Александр I подписал рескрипт о сложении Голицыным звания президента Библейского общества; на этом посту его сменил митрополит Серафим, который был назначен главным цензором всех сочинений и переводов, издаваемых на русском языке. Функции Голицына в негласном порядке на некоторое время перешли к Аракчееву, он направлял деятельность митрополита Серафима, Фотия и Шишкова в нужное царю русло. Особые отношения сложились у Аракчеева с Фотием, которому он объявил решение царя о том, что ему позволяется «во всякое время приезжать в С.-Петербург, когда угодно будет»1118. Сам император, по наблюдению А. С. Стурдзы, «в то время приметным образом склонялся зрелою душою на сторону православия, отстал от мистики, одним словом, сделался тверже и строже в своих правилах и понятиях о религии. Прибавим к тому, что политические события убеждали его в необходимости всюду поддерживать законную власть и всемерно противиться безначалию духовному и гражданскому»1119. Фактически реальная власть в сфере конфессиональных отношений, просвещения и цензуры перешла к ревнителям православия. Добившись отставки Голицына и расформирования «сугубого» министерства, православные консерваторы начали борьбу против Библейского общества и перевода Библии на русский язык. Сразу после отставки Голицына Магницкий послал письмо в Библейское общество с заявлением о выходе из его членов. В этом послании от 24 мая 1824 г. он писал, что в персидском переводе Евангелия, выпущенного Библейским обществом1120, имеется «богохульная ошибка» и нет гарантий, что подобного нет в изданиях на других языках, делаемых в спешке. Магницкий настаивал, чтобы «сие важное дело исследовано было основательно и чтобы все оставшиеся экземляры сего издания были сожжены». «Ежели, — писал Магницкий, — в преложении на персидский язык, один из классических восточных, могло проскользнуть по ошибке богохульство, то чего не может быть в тех торопливых переводах на многие языки диких, у коих нет еще и письмен? Почитая сей случай вызовом меня, согласно с чувством совести моей, на то действие, от которого одно благоприличие доселе меня удерживало, приемлю я смелость покорнейше просить ваше высокопреосвященство (митрополита Серафима (Глаголевского), который после отставки Голицы на стал президентом Библейского общества. — А. М.) принять торжественное отречение мое от всех богопротивных, по моему разумению, действий Библейского Общества и благоволить исходатайствовать мне совершенное от оного увольнение. 24 мая 1824 г. »1121. По оценке Фотия, «мнение среди столицы Магницкого, известного своим умом и просвещением, который, прежде быв в числе тайных врагов церкви и веры, но отвратился, чувствовал всю гнусность нововведений, сильно действовал, — имело великое влияние на умы и сердца многих»1122. А. С. Стурдза утверждал, что выступление Магницкого было вдохновлено Фотием, который «чрез посредство общих друзей, пригласил к себе Магницкого. Встретив его у дверей гостиной, Фотий, держа восковые свечи в руках и с немою торжественностью, провожал его до приготовленных кресел. Кругом сидели почетные дамы, в том числе графиня Орлова. Фотий сел возле Магницкого и молчал несколько минут, потом схватился за колокольчик, стоявший на столе, и стал звонить сколько у него было силы, не проговаривая, впрочем, ни одного слова. Видно, Магницкий и он поменялись взорами в залог взаимного согласия, — и негласный союз между ними был заключен»1123. Комитет Библейского общества в ответ на письмо Магницкого вынес следующее решение: «Комитет постановил: письмо г. Магницкого, как оскорбительное и поносительное по содержанию своему и выражениям для комитета и для всех участвующих в деле Российского Библейского Общества, представить Государю Императору, яко августейшему покровителю Общества сего, а г. Магницкого исключить из числа членов Обще- ства»1124. По представлении этого решения Александру I, на имя митрополита Серафима последовал высочайший рескрипт от 16 июля 1824 г.: «Я поручаю вам, призвав к себе его, сделать ему строгое замечание, что неприлично ему было поместить в письме к вам такие выражения, которые могли оскорбить членов комитета Российского Библейского Общества; равномерно объявить ему, что невыгодное его заключение о действиях сего Общества не у места, ибо оно составлено из особ, достойных уважения, и наконец, что он, не желая участвовать более в трудах сего Общества, мог сие изъявить просто и вежливо»1125. Свою позицию Магницкий обосновал в записке «О злых действиях тайных обществ, выдумавших библейское общество в Европе и неусыпно через оное все к своей цели направляю- щих»1126. В ней утверждалось, что Библейское общество является орудием в руках иллюминатов. После письменного внушения со стороны самодержца относительно обстоятельств выхода Магницкого из членов Библейского общества политическая звезда попечителя Казанского учебного округа стала клониться к закату. Большую роль в дальнейших событиях сыграл А. С. Шишков. В сентябре — ноябре 1824 г. он представил императору Александру I целый ряд записок, в которых обосновывал необходимость запрещения деятельности Библейского общества. В первую очередь он выступил против перевода Библии на литературный язык: «Если язык домашнего воспитания в законе Божием будет различен с языком служения в церкви, то из сего непременно долженствуют произойти соблазны и расколы, произойти единственно от разделения сих языков, не упоминая уже о том, что переводы сии во многих местах могут быть и неверны, и слабы, и произвольны, — следовательно подадут повод к разным толкам и волнениям умов и страстей»1127. Шишков обвинял Библейское общество в стремлении «исказить и привесть в неуважение священные книги, изменяя в них язык церкви в язык театра»1128. А. С. Шишков сформулировал немало аргументов, призванных доказать сугубую вредоносность Библейского общества. Так, он утверждал, что Библейское общество действует таким образом, чтобы «почитать церковь нашу заблудшею, первосвященников наших неверующими, всех царей и вельмож угнетателями народов все сие можно прочитать в их книгах»1129. Одной из главных целей Библейского общества Шишков объявлял намерение «составить из всего рода человеческого одну какую-то общую республику и одну религию: мнение мечтательное, безрассудное, породившееся в головах или обманщиков, или суемудрых людей. Оно сперва скрывалось под именем тайных обществ, масонских лож, новой философии; а потом, обнаруженное укрылось под другие благовиднейшие имена либеральности, филантропии, мистики и тому подобное; заразило многих, порабощая царство наше чужеземцам и угрожая теми же бедствиями, какие некогда в их землях сви- репствовали»1130. В другом месте Шишков утверждал, что Библейское общество имеет антихристианский характер: «Общества сии имеют постоянный план к низвержению всех христианских религий и к установлению на развалинах их какой-то доселе неизвестной всеобщей религии, под приманчивым наименованием «внутреннего христианства»; план весьма хитро обдуманный, в тайне хранимый главными распорядителями Обществ, искусно прикрытый во всех изворотах его рвением к распространению ведения слова Божия и любовью к ближним»1131. Кроме того, Шишков считал, что Библейское общество стремится к десакрализации Священного Писания или, по крайней мере, ей способствует своей деятельностью: «В напечатании столько Библий, чтоб каждый в государстве человек мог ее иметь. Что ж из того последует? Употребится страшный капитал на то, чтоб Евангелие, выносимое в церкви с такой торжественностью, потеряло важность свою, было измарано, изодрано, валялось под лавками, служило обверткой каких- нибудь домашних вещей и не действовало более ни над умами, ни над сердцами человеческими»1132. Само по себе массовое распространение Библии и ее отдельных частей без комментариев и без контроля священства признавалось Шишковым вредоносным явлением, необратимо ведущим к религиозному субъективизму и, соответственно, росту сект и возникновению расколов: «Рассеиваемые повсюду в великом множестве Библии и отдельные книги Священного Писания, без толкователя, без проповедников и, как бы нарочно для упразднения необходимости их, напечатанные на простонародных наречиях, какое могут произвесть действие? Всякий сделается сам себе толкователем Библии и, образовав веру свою по собственным понятиям и страстям, отторгнется от союза с церковью. Сначала породятся расколы и ереси; а когда они до чрезвычайности размножатся, то место их заступит совершенное равнодушие ко всему тому, что осьмнадцать веков признавалось священным»1133. С точки зрения Шишкова, Библейские общества представляли собой экуменическую лжецерковь, подменяющую собой единственно подлинную, православную: «Библейские общества не заменяют ли Церковь уже некоторым образом и ныне? Что значит слово Божие в их собраниях, молитвенные воззвания, торжественное пение песней церковных, всенародное объявление, что они сходятся во имя Святого Духа, — как не святотатственное покушение на права, дарованные Церкви, ее Божественным Основателем? Трудно ли уразуметь, что смешение собраний всех вероисповеданий христианских есть только образец того всеобщего соединения религий, или, лучше сказать, упразднения всех их, которое они затевают?»1134. В подтверждение того, что Библейские общества имеют антиправославную направленность, Шишков ссылался на выступление главы секты методистов Ричарда Ватсона в тринадцатом годичном собрании Великобританского и Иностранного Библейского общества в Лондоне 7 мая 1817 г., сопровождая своим комментарием: «Мы можем быть уверены, что скоро в сем пространном государстве религия восстановится во всей ее чистоте (здесь и далее курсив Шишкова, которым он выделял «крамольные», с его точки зрения, суждения Ватсона. — А. М.), и единственно от размножения книг священного писания, переведенных на разные употребительные там языки». «Только обращение во всем народе Библии может восстановить греческую церковь и исторгнуть ее из состояния упадка, в котором она ныне находится». За сим, упоминая, что протестантство родилось от обнародования книг священного писания и было источником благоденствия и благословения, оратор английского Библейского общества присовокупляет: «Ныне можем надеяться, что скоро «Греческая церковь насладится теми же выгодами». И далее: «Свободное проповедование истины, открывая греческой церкви ея собственные заблуждения, оживотворит веру и будет соблюдать союз верующих. Предполагаемая в Российской Империи реформа уподобится восходящему солнцу»1135. Вывод Шишкова был однозначен: «В самом гнезде Библейских Обществ, откуда по всему свету рассылаются агенты, предполагается явно реформа для России и, судя по времени, конечно, приводится уже в исполнение, хотя и неприметным образом. Легко можно было, при самом введении к нам библейских обществ, обмануться благовидностью намерений их; но ныне, когда зловредная цель их час от часу более обнаруживается, ни один русский не должен быть слепым орудием козней иноземцев»1136. 16 ноября 1824 г. Шишков, после долгих обсуждений с митрополитом Серафимом, представил на рассмотрение императору несколько тезисов о вредоносности Библейских обществ в России Александру I: «Настоящая цель их состоит в том, чтоб истребить правоверие, возмутить отечество и произвесть в нем междоусобие и бунты. Хитрый и злодейский план сей доведен до такой степени, что если не разрушить его скоро и до самого основания, то нельзя отвечать за пагубные от того последствия, могущие в краткое время созреть и совершиться. Все чувствуют сию опасность, ужаснейшую всякого пожара и потопа, но немногие смеют о том говорить, по причине пребывающего в целости плана сего, и видя, что сие змеиное жало прикрыто благовидными цветами». Поэтому «надлежит, не упуская времени, все библейские общества, сии под иным названием масонские ложи, повсеместно закрыть и все производимые по оным дела и переписки запечатав прислать для хранения в синоде»1137. 12 апреля 1825 г. вышел высочайший рескрипт на имя митрополита Серафима, в котором по поводу Библейского общества было сказано: «Повелеваю вам, как президенту оного Общества, приостановиться во всех его действиях без исключе- ния»1138. Митрополит Серафим немедленно прекратил действие всех отделов Библейского общества. На долгие годы был прекращен и перевод Библии на русский литературный язык. События 14 декабря 1825 г. окончательно решили судьбу Библейского общества. В письме к Николаю I от 12 декабря 1826 г. Шишков настаивал на том, что распространение мистических идей явилось одной из непосредственных причин событий 14 декабря 1825 г.: «Видим, чего прежде не было, частые возмущения крестьян против помещиков с упорным требованием вольности, которая по их понятию состоит в тунеядстве и необузданности. Видели с ужасом прошлогоднее декабря 14 число, и которое открылось уже в непростом народе. Все сие, как во Франции, так и у нас, породилось от распространения чтения мистических, безнравственных и даже возмутительных книг и журналов, без должного рассмотрения проходивших чрез слабую цензуру»1139. Членство многих декабристов в масонских ложах делало подобные утверждения Шишкова в глазах Николая I убедительными. Таким образом, «православная партия» добилась отказа Александра I от приоритета мистико-космополитического варианта христианства в конфессиональной политике. Между самодержавием и верхушкой православной церкви сложился тесный союз, который в царствование Николая I получил идеологическое выражение в известной формуле С. С. Уварова.

<< | >>

↑

Источник: Минаков А. Ю.. Русский консерватизм в первой четверти XIX века. 2011

Еще по теме Г л а в а 6 ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ «ПРАВОСЛАВНОЙ ПАРТИИ» в 1816-1825 годах:

- Вопросы политологии - Геополитика - Информационные (психологические) войны - История общественной мысли народов СССР - История политических и правовых учений - История политической мысли - Международные отношения - Мемуары политиков - Методология политических исследований - Политика - Политическая социология - Политическая философия - Политические партии и режимы - Правители, государственные и политические деятели - Сравнительная политология - Экономическая политология - Этнополитология -

- Абитуриентам и школьникам - Бизнес-литература - География - Гуманитарные дисциплины - Для школьников и абитуриентов - Журналистика и СМИ - Исторические науки и археология - Конфликтология - Культурология - Литература по недвижимости - Медицинская литература - Менеджмент и маркетинг - Политология - Право - Психология и педагогика - Публицистика - Студентам и аспирантам - Технические науки - Физика - Физическая культура и спорт - Философские науки - Философы - Экология и природопользование - Экономика - Языки и языкознание -