§ 11. Консервативный проект в области образования и науки
В момент своего возникновения консерватизм, отдающий предпочтение религиозному мировоззрению, зачастую с известным подозрением относился к научному знанию и науке как таковой. Так, Ж. де Местр писал: «Наука делает человека ленивым, мало способным к делам и большим предприятиям, наклонным к спорам, упрямым в собственных мнениях и презрительным к мнению других, критически наблюдательным к правительству, новатором по существу, отрицателем народных властей и верований»1474. Поэтому наука «делает человека неспособным к деятельной жизни, вселяет в него непомерную гордыню, опьяняет самим собой и своими идеями, превращает во врага всякой иерархии, в человека, бросающего вызов всякому закону и установлению, наконец, в приверженца всяческих новшеств»1475. Ученых на «первом месте» де Местр откровенно боялся: «Если люди науки займут место знати, государство сразу же охватит страшная конвульсия, и система управления изменится и разрушится, а над царствующим домом нависнет неминуемая опасность»1476. Для де Местра наука была источником нена вистного ему эгалитаризма, возможным орудием разрушения общественной иерархии и источником революции: «Наука постоянно создает угрозу для государства, непрестанно стремясь использовать людей без звания, имени и состояния, ибо, поскольку она является доступной для всех, низы, преисполнившись гордости, всегда стремятся для своего возвышения воспользоваться этой возможностью, и вот этого как раз и надо бояться, ибо, если одна лишь наука, без связи с дворянством и богатствами, обусловленными территориально, слишком громко начинает заявлять о себе в сферах управления, революция представляется неизбежной»1477. Следует учесть, что подобные характеристики науки были адресованы в июне 1810 г. графу А. К. Разумовскому, российскому министру народного просвещения. К перспективам российской науки и ее актуальному состоянию де Местр относился особо критически. Он считал, что русский народ еще не созрел для науки («еще неизвестно, созданы ли русские для науки»1478) и усилия правительства по созданию научных учреждений являются как минимум бесполезными: «Вообразите себе правительство, истощающее себя на постройку великолепных гостиниц в стране, где никто не путешествует: это будет верное подобие управления, издерживающего много денег на научные учреждения, прежде чем дух народный обратился к науке»1479. А главное, с точки зрения де Местра, всякая попытка ввести науку в Россию будет «даже опасна для государства, так как попытка эта только помрачит здравый смысл народный и наполнит Россию бесчисленным множеством полу-ученых, которые во сто раз хуже невежд»1480. Опасность же «полу-ученых» в том, что они представляют собой, по сути, подрывной элемент, как минимум преисполненный оппозиционного духа и воинствующего аморализма: «Умы их извращены и преисполнены гордыни, им родина опротивела, они вечно порицают правительство, преклоняются перед иностранными вкусами, модами и языками и готовы ниспровергнуть все то, что презирают, т.е. все на свете. Другое страш ное последствие, вытекающее из этой научной мании, заключается в том, что правительство, нуждаясь для осуществления ее в профессорах, постоянно принуждено обращаться за ними в иностранные государства; а так как люди истинно образованные и нравственные редко оставляют свое отечество, где их почитают и награждают, то одни только люди посредственные, и к тому же не только развратные, но и совершенно испорченные, являются на Север предлагать за деньги свою мнимую ученость. Особенно теперь Россия ежедневно покрывается этою пеною, которую выбрасывают на нее политические бури соседних стран. Перебежчики эти приносят сюда одну наглость и пороки. Не имея ни любви, ни уважения к стране, без связей домашних, гражданских или религиозных, они смеются над теми непрозорливыми русскими, которые поручают им все, что есть дорогого у них на свете, они спешат набрать довольно золота, чтобы привольно зажить в другом месте, и, обманув общественное мнение кое-какими публичными опытами, которые истинным судьям представляются жалкими образцами невежества, возвращаются на родину, чтобы издеваться над Россиею в дрянных книжонках, которые Россия еще покупает у этих же бездельников, - пожалуй, даже переводит. Теперешнее положение тем более опасно, что, благодаря крайне прискорбному предрассудку, в России негласно принято смотреть на нравственность как на нечто совершенно отдельное и независимое от преподавания, так что, например, если сюда приезжает преподаватель физики или греческого языка, всем известный за человека развратного или атеиста, весьма часто услышим: что имеет это общего с физикою или греческим языком. Таким образом сюда попадает сор Европы, и несчастная Россия дорого платит сонмищу иностранцев, исключительно занятому ее порчею»1481. Рассуждая таким образом, де Местр безусловно становился идейным союзником русских консерваторов, борцов с иностранным влиянием и галломанией. За доктриной де Местра «стояла очень жесткая и последовательная антипросветитель- ская позиция, негативное отношение к науке и светскому образованию, к не имеющим явного религиозного генезиса философским и критическим дискурсам»1482. Революционная эпоха, начавшаяся в 1789 г. и ознаменовавшаяся беспрецедентным якобинским террором, свержением «престолов и алтарей», временно завершилась Венским конгрессом 1815 г. Стараниями Александра I возник первый глобальный антипросвещенческий проект - акт Священного союза и соответствующая политическая организация. Священный союз провозгласил немыслимую ранее задачу: построение мира в Европе на христианских основах. В декларации Священного союза, текст которой редактировал А. С. Стурдза, наряду со всем прочим, провозглашалась задача «руководствоваться не иными какими-либо правилами, как Заповедями Святыя Веры, Заповедями любви, правды и мира, которые, отнюдь не ограничиваясь приложением их единственно к частной жизни, долженствуют напротив того непосредственно управлять Волею Царей и водительствовать всеми их деяниями, яко единое средство, утверждающее человеческие постановления и вознаграждающее их несовершенства»1483. Применительно к сфере науки и образования эта фраза была интерпретирована русскими консерваторами как необходимость внедрения в эти сферы религиозных принципов, сочетания «истин науки» с «истинами веры». Об этом давно и много рассуждали, к примеру, русские масоны. Так, И. А. Поздеев утверждал: «Науки все, и полезные и важные, ко благу направляемые, художества должны происходить из чистой нравственности, и она имеет и корень свой и правила в истинном богопознании»1484. Последняя задача была важнейшей составляющей русского ан- типросвещенческого проекта, который в большей или меньшей степени стал реализовываться на практике А. Н. Голицыным, А. С. Стурдзой, М. Л. Магницким, Д. П. Руничем, А. С. Шишковым. Все эти деятели с определенно консервативной репутацией не представляли единой сплоченной группы, напротив, среди них существовали острые разногласия и велась ожесточенная закулисная борьба. Наибольший вклад в разработку консервативного проекта в области образования и науки внесли А. С. Стурдза, М. Л. Маг ницкий и Д. П. Рунич. Первый написал 5 августа 1818 г. «Наставление для руководства Ученого комитета, учрежденного при Главном правлении училищ». Ученый комитет был своего рода «мозговым центром» «сугубого» министерства. Наставление задало тон всей работе комитета и было, по сути, тем документом, который идеологически направлял работу Министерства духовных дел и народного просвещения. Инструкция была направлена против одного из основных принципов университетской реформы начала XIX в. - свободы научного мышления и энциклопедического характера программ высших и средних учебных заведений1485. Главная задача Ученого комитета состояла в том, «чтобы народное воспитание направить к истинной, высокой цели, к водворению в состав общества (в России) постоянного и спасительного согласия между верою, ведением и властию: или другими выражениями, между Христианским благочестием, просвещением умов и существованием гражданским»1486. Причем, что особенно важно, сам Стурдза говорил не об универсальном христианстве, а именно и только о православии. Ученый комитет рекомендует лишь православные книги: «Точную и буквальную сообразность преподаваемого православного юношеству с Никейско-Цареградским символом веры, во всем, что касается Божества и Святой, Соборной и Апостольской нашей церкви православное учение о всех заповедях Божиих и правилах церковных, без всякого произвольного истолкования, не обретаемого в утвержденных Церковию книгах, сколь бы впрочем сии толкования или применения ни были благовидны»1487. Десекуляризация образования предполагала существенные ограничения в преподавании философии и естественного права: «Философические книги о нравственности и началах общественной жизни, изощряя умы и возвышая сердца учащихся, не должны вмещать в себе ничего независимого от единого источника благих нравов: веры в Бога, Спасителя нашего; то есть Комитет обязан допускать в преподавании токмо те книги о нравственной Философии и умозрительном Законодательстве, кои не отделяют нравственности от веры, кои не вос- писуют добродетелей и учреждений гражданских чуждому источнику; одним словом, те, кои не противоречат практическому Христианству. Теории о Естественном Праве, основанные на ложном понятии о некоем первобытном состоянии человека, в котором он уподобляется животным, также надлежит отвергнуть. Сие учение может быть излагаемо в виде гипотезы, облегчающей ход науки, так как в Географии полагаются линии на шаре земном, для удобнейшего исчисления времен и расстояний. Но в то же время неосновательность сей гипотезы надлежит обнаружить и сделать очевидною. Ложные учения о происхождении верховной власти не от Бога, а от условия между людьми, подлежат тому же отвержению»1488. Таким образом, преподаванию философии изначально ставились весьма жесткие идеологические рамки. Философия могла быть только христианской и никакой иной. Подобное отношение к философии было в целом характерно для консерваторов. По общему мнению, революция 1789 г. была продуктом французской философии. В этом не сомневались ни радикалы, ни либералы, ни консерваторы. В одном из писем 1815 г. де Местр писал: «Ныне Европа угнетена и раздавлена бандою философистов без морали, без религии и даже без разума, набрасывающихся на любое понятие о субординации и стремящихся лишь к низвержению любой власти ради того, чтобы самим занять ее место, ибо, по существу дела, речь идет только об этом»1489. Гонения на церковь воочию показали, что революция - дело сатанинское. Это борьба не на жизнь, а на смерть между христианством и философией1490. Приведем одно из суждений А. С. Шишкова о философии, в целом характерное для консервативного дискурса: «Что такое гордая философия? Она есть не Богом, не верою, не совестию и не разумом, но отступлением от Бога и от веры, помрачением ума, злонравием и страстями внушаемое чувство, заражающее под видом просвещения невинные сердца юношей ложными понятиями, укореняющими разврат и безнравственность, которые нередко, к их и других людей нещастию, остаются в них до самой глубокой старости»1491. Подобными убеждениями и были обусловлены попытки упразднения преподавания философии в русских университетах. Однако логика русских консерваторов сводилась не только к мерам запретительного характера, в сущности, они безуспешно пытались создать свою собственную философскую систему взглядов и противопоставить ее философии, которая развивалась в рамках Просвещенческого проекта1492. Вторым важным документом, определявшим курс Министерства духовных дел и народного просвещения в университетской политике, стала «Записка о нынешнем положении Германии» А. С. Стурдзы. В «Записке» Стурдза предложил новую модель университета, существенно отличавшуюся от протестантской модели, которая существовала в России. С его точки зрения, новая модель исключала бы превращение университетов в центры революционного движения. Немецкие университеты характеризовались как «обветшалые руины средневековья», «объединения без смысла и цели, составляющие государство в государстве», объявлялись скопищем «всех заблуждений века»; именно они продлили жизнь «всем несправедливым теориям, всем обманным учениям, плачевный опыт применения коих уже разочаровал большую часть наших современников». Стурдза утверждал: «В университетах позволено все, что угодно. Юношество, избавленное от власти законов, предается всем бесчинствам - плодам вольнодумства и испорченной нравственности». Происходило это потому, что в университетах «богословие стало врагом религии; толкование Писания превратилось в профанацию священнейших истин; медицина уже протягивает свой ланцет к святилищу душ, юриспруденция открыто признает правоту за сильнейшим»1493. В качестве основных мер, призванных «осушить источник зла», Стурдза предлагал отменить все академические привилегии, ограничить свободу печати, особенно для газет, а главное - отменить университетскую автономию: «Профессора, собираясь на совещания, не должны иметь исключительного права принимать и увольнять своих коллег, ибо в этой среде крайне редко избирают равного и никогда - того, кто их превосходит. Это голосование следует подчинить окончательному решению правительства, интересы коего несводимы к интересам отдельных людей»1494. В противном случае всей Европе грозит распространение революционного движения, вылившегося в Германии в студенческие демонстрации. Хотя речь шла о германских университетах, меры, предлагаемые в «Записке», должны были осуществляться и в России, разумеется, с учетом ее специфики. Аргументы против автономии университетов вслед за Стурдзой развил Д. П. Рунич. В «Мнении члена Главного училищ правления действительного статского советника Рунича касательно перемен в Уставе Императорского Казанского университета» он подвергал резкой критике саму идею университетской автономии как своего рода государства в государстве: «Присвоенное Университетом право составлять сословие, отдельное от прочих государственных учреждений (status in statu), есть право совершенно не сообразное с предметом их установления. Как ученые общества, они могут составлять Республики в целом свете, как государственные учреждения, не должны пользоваться особыми правами, противными общим постановлениям и законам, удерживая за собою преимущества, другим учреждениям не предоставленные и составляя государство в государстве»1495. С точки зрения Рунича, университет «должен быть высшим учреждением, в котором преподавались бы все науки, объемлющие область ума человеческого, и в котором лица всякого состояния, окончившие приуготовительные курсы, могли усо- вершаться в познаниях, дабы занимать потом в государстве различные места по службе или отправлять с пользою звание наставников»1496. Задача университета - «нравственное образование и обогащение ума познаниями», а потому университет не может иметь никаких привилегий, прежде всего университетского суда1497. Д. П. Рунич противопоставлял университетской системе систему существовавших в России духовных академий, призванных готовить кадры ученых священников и монахов: «Духовные академии в России, доставившие церкви и государству столь великое число достойнейших и благочестием и ученостию прославившихся мужей, никогда не пользовались и не пользуются подобными правами, хотя все те же философские науки и в академиях, как и в университетах, преподаются; науки же богословские, в круг учебных предметов последних не входящие, доставляют несравненное первым пред последними преимущество, ибо по существу и цели своим науки богословские способствуют усовершенствованию нравственности, образуют учителей и распространителей веры; тогда когда философия часто представляет пример учености, соединенной с развратным поведением»1498. Наиболее последовательно взгляды Стурдзы реализовывал в своей практике на посту попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкий. Причины распространявшихся, как лесной пожар, либеральных, атеистических и революционных идей Магницкий усматривал в почти открытой их проповеди с университетских кафедр и со страниц университетских пособий. «Правительство наказывает молодых людей за то, что они выучились тому, чему их так усердно учили, - говорил он. - В самом деле, не преподается ли открыто, что Французская революция была благодетельным явлением»1499. В России западноевропейский опыт, считал Магницкий, может оказаться особенно опасным: «Мы заимствовали просвещение от земель иностранных, не приспособив его к нашему положению (не обрусив), и сверх того в самую неблагоприятную минуту, в XVII-м и начале XVIII-го столетия, то есть во время опасной его заразы, мы пересадили ядовитое растение сие в наш холод, где оно вредит медленно, ибо растет худо. По счастью, равнодушие к нему управляющих и национальная лень наших ученых остановили его на одной точке»1500. Выход для России виделся Магницкому в том, чтобы поставить систему образования таким образом, чтобы она соответствовала национальным особенностям. «Россия имеет особенный характер, - утверждал он. - Следовательно, и просвещение ее должно быть соображено с сими отличительными ее свойствами; ибо иначе всякое его противодействие непременно произведет вредное потрясение, сперва нравственное, потом гражданское и наконец политическое»1501. Он явно был убежден, что необходимо «создать новую науку и новое искусство, вполне проникнутые духом Христовым, взамен ложной науки, возникшей под влиянием язычества и безверия»1502. Следует признать справедливость утверждения Е. М. Феоктистова, который писал, что Магницкий «хотел явиться основателем совершенно новой системы образования и доказывал, что лишь только система эта введена будет в силу, как уничтожатся все печальные явления прежнего времени»1503. М. Л. Магницкий был уверен в том, что преподавание философии в том виде, в каком это сложилось на практике, подрывает существующий строй. Основанием же христианской философии должны были, с точки зрения Магницкого, служить послания апостола Павла к Колоссянам и к Тимофею: «Смотрите, братия, чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщениям по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христу, ибо в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти» (Колосс., 254, 8-10)1504. В докладной записке, поданной в Главное правление училищ, Магницкий писал: «Я трепещу перед всяким систематическим неверием философии, сколько по непобедимому внутреннему к нему отвращению, столько и особенно потому, что в истории XVII-го и XVIII-го столетий ясно и кровавыми литерами читаю, что сначала поколебалась и исчезла вера, потом взволновались мнения, изменился образ мыслей только переменою значения и подменом слов, и от сего неприметного и как бы литературного подкопа алтарь Христов и тысячелетний трон древних государей взорваны; кровавая шапка свободы оскверняет главу помазанника Божия и вскоре повергнет ее на плаху. Вот ход того, что называли тогда только философия и литература и что называется уже ныне либерализм /»1505. В неопубликованной записке «О способе, которым германская философия заразила все науки и даже те, которые никакой связи прежде с нею не имели» Магницкий, в свойственной ему экзальтированной манере, утверждал, что «новейшая философия представляет собой столь искусный подмен Евангельского учения, что неопытная юность, увлекаемая воображением и гордостию, с восторгом сбрасывает золотые узы Религии, исторгается из Священного мрака ее таинств, бежит к ложному свету разума, находит свободу страстей, не наказан- ность порока, довольство чувственных наслаждений и фанатически сей выгодный и спокойный образ мыслей, сие опьянение души, принимает»1506. Далее, философия «не нападая прямо на Религию, подрывает ее, подменивая системою новых идей, совершенно ей противоположных, и очаровательных для гордого разума и свободы страстей. За сим неверие века сего отравляло своим ядом все науки и сделало из познаний, для общества полезных, совершенный заговор противу Бога и Царей»1507. М. Л. Магницкий утверждал, что между новейшею философией и масонством существует тесная связь. С этою целью он подверг подробному тенденциозному разбору книгу «Истинный иллюминат или точный и не исправленный устав иллю- минатства», сопоставляя правила, выраженные в этой книге с основными началами философской системы Шеллинга1508. Заключение Магницкого клонилось к безусловному запрещению преподавания философии в университетах: «Нет никакого способа излагать эту науку не только согласно с учением веры, ниже безвредно для него»1509. Философия «есть не что иное, как настоящий иллюминатизм, обязанный новому только своему имени тем, что христианские правительства у себя публичное преподавание его дозволяют и даже платят жалование распространителям оного»1510. В феврале 1823 г. Магницкий обратился к А. Н. Голицыну с официальной запиской, в которой высказывал убеждение, что если правительство не хочет допускать распространения различных гибельных учений, то должно, не ограничиваясь одним надзором за направлением профессоров, прибегнуть к решительной мере - изъять некоторые науки из преподавания и начать с философии. При этом он ссылался на пример Парижского университета, в котором «запрещено преподавание не только философии, но и истории новейшей последних времен, сей школы возмущений и неистовств, ибо она есть только картина практической философии, образчик того ада, который падший разум человеческий, не плененный верою, распространить в Европе старается»1511. Стоит при этом отметить, что сам Магницкий был достаточно философски образованным человеком. В начале 30-х гг. XIX в., оказавшись в опале, он, совместно с А. И. Бюргером, издавал журнал «Радуга», в котором пытался разработать свой вариант правительственной идеологии, который опирался на труды некоторых германских философов: К. Л. фон Галлера, Ж.-П. Рихтера, И. Г. Гамана и некоторых других1512. В «Наставлении для руководства Ученого комитета, учрежденного при Главном правлении училищ» А. С. Стурдза писал, что теорию естественного права, основанную «на ложном понятии о некоем первобытном состоянии человека, в котором он уподобляется животным, также надлежит отвергнуть. Сие учение может быть излагаемо в виде гипотезы, облегчающей ход науки, так как в Географии полагаются линии на шаре земном, для удобнейшего исчисления времен и расстояний. Но в то же время неосновательность сей гипотезы надлежит обнаружить и сделать очевидною. Ложные учения о происхождении верховной власти не от Бога, а от условия между людьми, подлежат тому же отвержению»1513. В 1821 г., по поручению Голицына, Стурдза попытался разработать альтернативную концепцию естественного права, которая не противоречила бы истинам христианства и не вела к отрицанию монархического принципа. Он был вполне согласен с критикой книги А. П. Куницына: «Разбор судя единственно по указаниям на тексты, основателен, по справедливости строг и в точности согласен с наставлением, данном в руководству Ученому комитету»1514. Сам же Стурдза исходил из того, что «естественное право подойдет под разряд практического Богословия» и что «возможно будет направить преподавание сей науки к истинной цели»1515. Им было написано «Начертание методы для преподавания естественного права». Естественное право должно было излагаться в соответствии с христианским духом. С точки зрения Стурдзы, естественное право необходимо было вначале подвергнуть критике с точки зрения христианского вероучения, а затем - изложить с точки зрения христианской догматики. Он отвергал гипотезу о «первобытном состоянии человека, будто бы естественном, и в котором находят источник всех его нужд, прав и обязанностей»: «Нигде не обретаем мы следов сего мнимого состояния свободы и отрешения от уз общественных. Баснословные предания о каком-то златом веке доказывают единственно, что человек всегда и везде чувствовал первоначальное отпадение свое от Бога и потерю прав на совершенное блаженство. В самых сих преданиях видны следы общежития; но мирного и безмятежного, с которым Боги, то есть существа небесные, принимали участие. Напротив того, естественное состояние человека вне общежития предполагает войну, необузданность, - одним словом: право сильно го»1516. Стурдза утверждал, что в первобытном состоянии (Status naturae) «человек вне общества подвергается неминуемой погибели с самой колыбели своей. Вражда стихий и сильнейших животных посягает на его бытие. Разум, силы телесные и даже самое слово его остаются в усыплении и ничтожестве, без содействия и примера ему подобных. Сверх того, отвергая учреждение общества самым Богом, нельзя же отвергнуть семейственного сожития. Ибо вне семейства человек погибает в самом детстве своем. Но между двумя семействами возникают узы родства, то есть первый опыт общежития; а в каждой семье является сама державная отеческая власть, охраняющая бытие всех членов. По мере размножения рода человеческого расширяются узы свойства между семействами. Древнейший, опытнейший и многочаднейший родоначальник по самой необходимости соделывается верховным отцем отцев семейств, то есть патриархом, или иначе: по праву божественному и естественному Царем»1517. Из подобной критики теории естественного права Стурд- за выводил необходимость и историческую укорененность монархии: «Везде не только в Азии, но и в самой Греции существовало единодержавие много столетий до введения Демо- кратии»1518. «Но если общежитие приписать первобытному соглашению личных прав и выгод (Сontrat social), то, восходя к младенчеству народов, следовало бы находить везде следы народоправления, а не самодержавия. Обратясь же к умственным доводам и вникая в сущность вещей, мы скоро удостоверимся, что нет ничего невероятнее сего важного совещания между естественными людьми, в котором дикари радостно отдают известное за неизвестное, свободу за повиновениие, ощутительную самовольность ради отвлеченного понятия об общежитии. Принимая даже возможность такового оглашения, нельзя не признать, что оно бы рушилось на следующий день, - ибо нет ничего непостояннее воли человеческой; и в сем раздоре и междоусобие возникающие гражданства неминуемо бы погибли»1519. Итоговые взгляды на основные принципы образования и воспитания, характерные для православных консерваторов первой четверти XIX в., выразил М. Л. Магницкий в записке о народном воспитании, которую 7 ноября 1823 г. отправил Александру I. В ней Магницкий предлагал царю проект создания целостной системы «народного воспитания», которой, по его словам, покуда еще нет ни в одном из существующих христианских государств: «Самоважнейшая часть управления как бы брошена везде на произвол исполнителей и ежели получила некоторое устройство, то как бы случайно и от обстоятельств». Напротив же, «люди злонамеренные» (к их числу Магницкий относил Талейрана, Наполеона и Вейсгаупта) целенаправленно «занялись составлением полной системы народного воспита- ния»1520. Это привело к тому, что «большая часть лучших учителей», которые должны учить наследника престола, «заражены опаснейшими началами неверия идей возмутительных». Мало того, «нет книги, по которой бы безопасно можно было учить его истории всеобщей и Российской. Нет курса прав, который можно было преподать царевичу Российскому в истинном его смысле. Нет истории систем философских, которая бы не развратила мыслей»1521. Созданная антихристианская система народного воспитания является плодом реализации «правильного, обширного и давно втайне укоренившегося плана и заговора»1522. Судя по некоторым деталям, Магницкий имел в виду прежде всего масонство, но прямо не говорит об этом, предпочитая возлагать ответственность за происходящее в мире зло прежде всего на «князя тьмы века сего»1523. В записке содержится религиозно-философская трактовка Магницким тех процессов, которые происходили в мире и таких характерных явлений нового времени, как «общественное мнение», «свобода книгопечатания», «конституции». В его изображении всё вышеперечисленное есть не что иное, как порождение дьявольских сил: «Князь тьмы века сего произво дит большую часть влияний своих на мир и миродержителей гражданских чрез общее мнение. В конституциях, сем неистовом порождении бунта народного, главным их основанием положена свобода книгопечатания, или, что одно и то же, беспрепятственное волнение и необузданность мнения общественного, т.е. труба для глаголов князя тьмы, как можно более широкая, громкая и всегда отверзтая»1524. М. Л. Магницкий явно переходил за границы дозволенного, когда утверждал, что предлагаемые им планы можно осуществить лишь вопреки «духу времени», которым ранее руководствовался Александр I: «Духу времени сие не понравится, но если бы вы знали, кто этот дух времени, которому вы служите, то старались бы не делать ему угодного»1525. Подобного рода напоминания о былых либеральных увлечениях не могли не вызвать у монарха сильное раздражение. В обоснование вышеизложенного Магницкий ссылается на революционные события, которые прокатились по Европе в 1820-1821 гг.: «единомыслие разрушительных учений в Мадриде, Турине, Париже, Вене, Берлине и Петербурге не может быть случайным»1526. Исходя из своего видения общеевропейских процессов, в которых главную роль играют некие темные силы, Магницкий предлагал Александру I воспользоваться тактикой и указаниями врагов монархии и христианства, поскольку «из них же можно, как кажется, почерпнуть и противуядие, как то делается в медицине, когда кровью бешеной собаки исцеляется ее укушение»1527, т.е. составить на определенных началах план «народного воспитания», который бы охватывал все учебные заведения Российской империи. В качестве «основного начала» народного воспитания Магницкий называл православие. На мистической стороне православия Магницкий не заостряет внимание. Оно интересует его главным образом с точки зрения политической, как учение, освящающее царскую власть: «Верный сын церкви православной, единой истинной веры Христовой, знает, что всякая власть от Бога, и посему почитает он всех владык земных, Нерона и Калигулу; но истинным помазанником, Христом Божиим, не может признавать никого, кроме помазанного на царство церковью православною. Тут нет ничего человеческого. Нашего Государя мы открыто во всяком училище отечества нашего называем и должны называть помазанником Божиим, и все знают и веруют, что это правда. Пусть скажут сие в училищах Пруссии, Нидерландов, Англии о их государях, там рассмеются»1528. Высказывания Магницкого о православии отражали позицию тех церковных кругов, которые были недовольны «петровской революцией». Так, поминая недобрым словом «Лефортов и Биронов», он утверждал, что «дух времени» «более ста уже лет» нападает на православие: «Пусть заглянут в акты синода и тайной канцелярии от начала 18 столетия до конца его и между прочим в дела о Феофилакте, епископе Тверском (Лопатинском. - А. М.), и члене синода Арсение (Мацеевиче. - А. М.)»1529. Однако, несмотря на то, что православие оказалось ослабленным борьбой с «духом века сего», оно остается единственной верой истинной, «в которой слово Божие не только сохранено во всей чистоте непрерывной иерархиею Апостольскою; но и засвидетельствовано, подписано кровью мучеников всех веков прошедших и даже ежедневных» (Магницкий ссылался на то, что в Греции был напечатан мартиролог, в котором перечислялись сотни современных мучеников за веру, погибших от рук турок)1530. Понимаемое таким образом православие теснейшим образом связано с самодержавием. Без первого невозможно второе. Православие и самодержавие, следовательно, «два священных столпа, на которых стоит империя». Но эти начала русской жизни, «хотя еще не поколебались, но уже ослаблены». Для их восстановления необходимо распространить на все учебные округа империи действие знаменитой инструкции от 17 января 1820 г. для Казанского университета: «Ежели сие признано полезным в 16 губерниях сего округа, почему не сделать того же в прочих?»1531. А. С. Шишков, став в 1824 г. министром народного просвещения, реализовал в своей программе те принципы, которые были сформулированы А. С. Стурдзой и М. Л. Магницким: приоритет религиозного образования, православия и самодержавия. Однако при этом он также подчеркнуто декларировал принципы сословности и народности (русского культурного начала) в деятельности своего министерства. Наиболее важные декларации такого рода - речь 11 сентября 1824 г. в Главном правлении училищ и обращение к Главному правлению училищ 11 декабря 1824 г. В первой речи Шишков провозгласил проведение принципа сословности в образовании: «Науки полезны только тогда, когда, как соль, употребляются и преподаются в меру, смотря по состоянию людей и по надобности, какую всякое звание в них имеет. Излишество их, равно как и недостаток, противны истинному просвещению. Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количества людей принесло бы более вреда, нежели пользы. Наставлять земледельческого сына в риторике было бы приуготовлять его быть худым и бесполезным или еще вредным гражданином. Но правила и наставления в христианских добродетелях, в доброй нравственности нужны всякому, не выводят никого из определенного ему судьбою места и во всех состояниях и случаях делают его и почтенным, и кротким, и довольным, и благополучным»1532. Наиболее полно взгляды Шишкова на задачи Министерства народного просвещения были изложены в обращении к Главному правлению училищ 11 декабря 1824 г.1533 В нем он сформулировал те принципы, которые должны были, по его мнению, лечь в основу политики правительства в области образования и воспитания: «I. Воспитание народное во всей империи нашей, несмотря на розность вер, ниже языков, должно быть русское. II. Греко-католик, римско-католик и лютеранин должны быть воспитаны, первый - в твердом и незыблемом православии, а второй и третий - во всей точности положительного исповедания своей веры. III. Все иноверное российское юношество должно учиться нашему языку и знать его. Оно должно преимущес твенно изучать нашу историю и законы. IV. Все науки должны быть очищены от всяких не принадлежащих к ним умствований. V. Излишнее множество и великое разнообразие учебных предметов должно быть благоразумно ограничено и сосредоточено, во-первых, на тех познаниях, кои самим учреждением разных учебных заведений постановлены, и, во-вторых, сообразно с званиями, к которым учащиеся предназначаются. VI. Язык славянский, то есть высокий, и классическая российская словесность повсеместно должны быть вводимы и ободряемы. VII. Язык греческий должен везде, кроме училищ иноверных, иметь преимущество пред латинским. VIII. Одно обучение не есть воспитание и даже вредно без возделания нравственности, которой христианину вне церкви найти не можно»1534. Новые уставы университетов и училищ появились лишь в следующее царствование, уже после того, как Шишков был отправлен в отставку, однако они были «почти целиком основаны на его идеях»1535. Однако этот сюжет выходит за хронологические рамки нашего исследования. У консервативного проекта в сфере науки и образования были своя логика, цель, определенные задачи, методы исполнения. Преподавание философии в 20-е гг. запрещено не было. Очевидно, что «антифилософская» позиция русских консерваторов, наиболее ярко выраженная А. С. Стурдзой и М. Л. Магницким, была отнюдь не проявлением иррациональной нелюбви к философии как таковой. Напротив, именно эти консерваторы поставили вопрос о создании религиозной, христианской, православной философии, которая могла бы послужить идейной основой монархической государственности. Она не должна была быть антропоцентричной, в ней должны были быть максимально сближены церковная и светская культурные традиции, при этом культура должна была опираться на Священное Писание и Предание. Кроме того, в ней должны были органично сочетаться истины науки и веры. Антирационализм был также одной из составляющих подобной системы взглядов. Предложения консерваторов призваны были положить начало процессу десекуляризации, превращения науки в союзницу пра вославной веры, что позволило бы правительству осуществить нравственное воспитание русского образованного общества в православно-монархическом духе. Таким образом, это был не некий инфернальный обскурантизм, порожденный невежеством, своекорыстными сословными интересами и аморализмом, а попытка создания определенного типа образованности, той системы ценностей, которая лежала бы в основе учебных программ и противостояла рационализму, материализму, атеизму, революционаризму и т.д. Однако следует признать несостоятельность данной попытки: у русских консерваторов не было и не могло в то время быть философской культуры, которая могла бы интеллектуально вытеснить философские течения, связанные с Просвещением. Они были обречены идти по пути репрессивно-административных запретов, что в высшей степени компрометировало их в глазах образованных людей того времени, по большей части принадлежавших к либеральному лагерю.