ГЛАВА 1. «РУССКИЙ ТРАНЗИТ» НАЧАЛА ХХ ВЕКА: ИСТОРИЯ ИЗМЕНЕННОГО МАРШРУТА
Исследования конкретных случаев демократического транзита всегда порождают дискуссии относительно причин, приведших к началу либерализации. А. Пшеворский по этому поводу отмечает, что «даже в тех случаях, когда раскол авторитарного режима становился очевидным еще до всякого массового движения, остается неясным, почему режим дал трещину именно в данный момент... И, наоборот, в тех случаях, когда массовое движение предшествовало расколу режима, остается неясным, почему режим решил не подавлять его силовыми методами»14. Причины, которые привели, в конечном счете, к началу либерализации режима в 1904 г., могут быть ранжированы следующим образом. Во-первых, усложнение России как объекта управления (чему в немалой степени способствовала политика «насаждения промышленности», проводившаяся со второй половины 1890-х гг.) требовало реформирования самой системы управления. Начиная с М. М. Сперанского, идея привлечения в той или иной форме выборных представителей от населения к законотворческой деятельности неоднократно обсуждалась в среде высшей бюрократии. Довольно подробно об осознании этого «высшим правительством» рассуждал на допросах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства и в своих «Воспоминаниях» С. Е. Кры- жановский. В студенчестве - «левый», подвергавшийся административным репрессиям, долгие годы - друг одного из лидеров либе- рального движения князя Д. И. Шаховского, «прирожденный политик» по характеристике И. И. Тхоржевского15, достигший вершин бюрократической карьеры (товарищ министра внутренних дел при П. А. Столыпине, государственный секретарь с 1911 г., член Государственного Совета по назначению с 1917 г.), С. Е. Крыжановский превратился в одну из ключевых фигур политического процесса в России, став автором практически всех проектов, касавшихся реформирования государственного строя в 1905-1907 гг. Получая инструкции от В. К. Плеве, Д. П. Святополка-Мирского, С. Ю. Витте, П. А. Столыпина, он имел достаточно возможностей, чтобы составить представление о мотивах, которые двигали этими деятелями. По мнению С. Е. Крыжановского, идея разделить «бремя ответственности за заведывание делами государственными с представителями населения... носилась в воздухе издревле, с 60-х годов не угасала» и к началу XX в. стала «расхожей» среди столичной бюрократии16. Этот взгляд разделял и такой убежденный защитник ancien regime, как министр внутренних дел В. К. Плеве. Любитель образных выражений, он неоднократно повторял, что «Россия представляется ему в виде огромного воза, влекомого по скверной дороге тощими клячами - чиновничеством. На возу сидят обыватели - общественные деятели - и на чем свет ругают лошадей, ставя им в вину и плохую езду, и дурную дорогу. Вот этих-то господ... следует снять с воза и поставить в упряжку, пусть попробуют сами везти, а чиновника посадить с кнутом на козлы - пусть подстегивает»17. Но, действуя по принципу: «Сначала успокоение, потом реформы», он намеревался сперва «привести в порядок Россию», заявляя, что «раньше, чем пустить жильцов, он хочет убрать комнату, расставить мебель, устроить окна, навесить двери, и тогда жильцы могут поместиться свободно и удобно»18. Во-вторых, неудачный ход русско-японской войны усилил пессимизм не только общественности, но и самой бюрократии в отношении возможности режима отвечать на вызовы времени, именно тогда «надломилась вера в старое петербургское “как прикажете”»19. Хозяйка влиятельного светского салона А. В. Богданович в своем дневнике 11 мая 1905 г. записала: «Интересное настроение теперь господствует в бюрократии. [Н. Н.] Жеденев, чиновник переселенческого отдела пришел к [А. Д.] Арбузову, который исправляет должность директора Департамента общих дел, просить другого назначения. Арбузов спросил его, какое у него направление? Жеденев отвечал, что находит, что необходима крепкая власть для водворения порядка. Арбузов на это сказал: «23 года проявлялась эта крепкая власть, и вот что из нее вышло - беспорядок, который теперь мы переживаем. Нет, таких, как вы, нам не надо»20. О том, что «так жить более нельзя», как о главном выводе после «несчастной войны» с Японией, напомнил на IV съезде объединенного дворянства в марте 1908 г. уездный предводитель из Псковской губернии А. Н. Брянчанинов21. По мнению В. И. Гурко именно эта война стала «началом всех бед»: «Несчастная во всех отношениях, она раскрыла многие наши внутренние язвы, дала обильную пищу критике существовавшего государственного строя, перебросила в революционный лагерь множество лиц, искренно болеющих о судьбах родины, и тем не только дала мощный толчок революционному течению, но придала ему национальный, благо родный характер»22. Тогдашний директор Департамента полиции A. А. Лопухин впоследствии отметил, что «признание негодности данного политического строя проникло в бюрократическую среду и быстро претворилось там в сознание близости его конца, чем последний и был ускорен»23. Следует особо подчеркнуть, что впервые в истории отечественной легальной прессы «выпад по адресу царя» позволила себе суворинская «Русь» в связи с падением Порт-Артура. Газета была оштрафована, но приобрела еще большую популярность24. В-третьих, подъем и возросшая организованность оппозиционного движения, как либерального, так и революционного. Следует отметить, что многие представители высшего сановничества вслед за императором не видели принципиальной разницы между либералами и революционерами. Далеко неслучайно, на Петергофском совещании, когда речь зашла о том, надо ли императору утверждать избранного Думой председателя, учитывая то, что вряд ли ее состав будет лояльным по отношению к власти и поэтому будет избран «неугодный кандидат», Николаю II вспомнились не B. И. Ленин или В. М. Чернов, о существовании которых в тот момент император скорее всего и не подозревал, а один из лидеров либеральной оппозиции И. И. Петрункевич25. Но для определенной части высшей бюрократии, разочаровавшейся в традиционной силовой политике и пришедшей к пониманию необходимости перемен в управлении страной, возросшая организованность именно либерального движения указала на те общественные круги, с которыми можно было «сговориться» на почве проведения умеренных преобразований и тем самым рас ширить социальную базу поддержки режима. О возможности в тот период формулы «сначала сговор с либеральной оппозицией, а потом соответствующие этому сговору реформы» писал в своих воспоминаниях В. И. Гурко26. Пристальное внимание сторонников подобного подхода было обращено на Д. Н. Шипова и его соратников на земских съездах. О том, что такой влиятельный государственный деятель, как Д. М. Сольский интересовался земскими съездами и относился к ним «далеко не отрицательно» рассказывал Ф. А. Головину в 1905 г. С. А. Муромцев27. Земцы уже не вызывали в среде высшей бюрократии тотального отторжения. В числе прочего и потому, что все больше сановников сами имели за плечами опыт работы в губернских и уездных органах местного самоуправления. В этой связи можно указать на Д. П. Святополка-Мирского, состоявшего на момент своего назначения министром внутренних дел земским гласным и честно заявившему императору, что он «земский человек». Вряд ли выглядит случайным то, что общение с земскими деятелями накануне их ноябрьского съезда 1904 г. побудило Мирского подготовить всеподданнейший доклад о необходимости проведения реформ в России и то, что основные идеи резолюции умеренного меньшинства на земском съезде и доклада совпали. Подъем революционного движения в свою очередь усиливал стремление сговориться с «благоразумной» частью общества, а участившиеся террористические акты эсеров порождали едва ли не животный страх. Тот же Мирский за завтраком, после получения в январе 1905 г. отставки, «пил за то, что благополучно, живым уходит из министров»28. По мнению А. А. Лопухина, 18 февраля 1905 г. Николай II согласился на создание законосовещательного народного представительства не из-за страха перед революцией, а в связи с убийством великого князя Сергея Александровича29. Событием, приведшим в действие выделенный комплекс причин и побудившим пойти на изменение проводившейся до того политики, стало убийство 15 июля 1904 г. эсером Е. С. Сазоновым министра внутренних дел В. К. Плеве. Смерть настигла высшего сановника, с которым Николай II связывал надежды «не только на твердость, а и крутость» во внутреннем курсе, которого при дворе называли «последним нашим козырем» и «нашей палочкой- выручалочкой». Трагическая кончина Плеве символизировала завершение эпохи «бескомпромиссного консерватизма», что вселяло оптимизм в реформистки настроенные круги петербургской бюрократии30, тогда как российские правые вспоминали 1904 г. как «не доброй памяти год переоценки ценностей»31. 26 августа 1904 г. состоялось знаковое назначение министром внутренних дел П. Д. Святополка-Мирского. За Мирским тянулся шлейф «либерала», что было связано с его совсем еще недавним уходом из товарищей министра этого ведомства «по не согласию с политикой Сипягина»32. Сразу после этого назначения были уволены ближайшие сотрудники Плеве - А. С. Стишинский и Н. А. Зиновьев, а также командир корпуса жандармов генерал Валь и директор департамента общих дел Б. В. Штюрмер. Эти увольнения произвели впечатление на общество, обещая перемены. Во вступительной речи перед чиновниками министерства внутренних дел П. Д. Святополк-Мирский сформулировал центральную идею нового курса, заявив о необходимости доверчивого отношения к общественным и сословным организациям, в целом, к населению Рос- сии33. «Правительственная весна» началась с частичной амнистии, сокращения применения административных репрессий и ослабле ния давления на прессу. По свидетельству В. И. Гурко, «множеству лиц, сосланных либо высланных из определенных местностей, было предоставлено право свободного избрания места жительства»34. Так, с И. И. Петрункевича был снят запрет на посещение им столицы, а князь П. Д. Долгоруков смог вернуться к активной общественной деятельности. Н. А. Зиновьев, товарищ министра внутренних дел при В. К. Плеве, в конце декабря 1904 г. сетовал на то, что «за последнее время Плеве слишком много сажал и арестовывал, что он это знает en connaissance des choses (достоверно - И К), так как 6 месяцев подписывал бумаги, а что теперь - наоборот, до разбора всех выпускают без разбора»35. На «трудности службы» в период «министерской весны» указывал в своих воспоминаниях А. И. Спиридович, занимавший в то время должность начальника киевского охранного отделения. По его словам, «прокурорское око смотрело зорко, и мы очень считались с ним. Арест каждого лица, даже по охране, должен был быть обоснован серьезно. И если арест какого-либо рабочего не обращал внимания прокурора, то арест интеллигентного человека и, в частности, студента всегда влек за собою справку прокуратуры по телефону: за что и почему». Согласно же закону, аресты «по охране» могли проводиться без всякого дознания36. Что касается отношения министерства внутренних дел к прессе, то сам Николай II упрекал министра внутренних дел, что тот «распустил печать»37. В газетах либерального направления отменялись титулы: вместо «Его Величество», «Его Высокопревосходительство» вводились упрощенные термины «государь», «министр», а информация в газетах все более приобретала политический характер. Либерально настроенная общественность быстро отреагировала на смягчение политики, в ее среде все чаще стали поговаривать о конституции. В светских салонах модными стали слова, начинавшиеся с «кон»: коньяк, контора, консул и т.п., при произнесе нии этих слов было принято чуть приостанавливаться на первом слоге38. 4 ноября Мирский поручил С. Е. Крыжановскому, тогда помощнику начальника Главного управления по делам местного хозяйства, составить всеподданнейшую записку о преобразованиях, назревших в общем строе государственного управления. Министр в самом общем виде сформулировал основную идею будущего документа - «невозможность двигаться дальше по старому пути и необходимость привлечь общество к участию в делах законодательства». По воспоминаниям Крыжановского, указания Мирского были «весьма неопределенны: ни в чем не затрагивать основ самодержавного строя, не намечать никаких новых учреждений, не касаться земских начальников, а с тем вместе облегчить общественную самодеятельность и наметить ряд льгот, могущих быть благоприятно принятыми общественным мнением и не угрожающих прочности ни государственного строя, ни порядка управления»39. Почувствовав себя «едва ли не вторым Сперанским», С. Е. Крыжановский с воодушевлением принялся за исполнение поручения, сыгравшего важную роль и в его личной судьбе. Работа над подготовкой «Всеподданнейшего доклада о необходимости реформ государственных и земских учреждений и законодательства» была завершена к 24 ноября. В докладе особо подчеркивалось, что «общественное развитие страны переросло административные формы и приемы, доселе применявшиеся, и общество не подчиняется более в достаточной мере их воздействию», и «правительству надлежит, отказавшись от мысли переломить общественное движение мерами полицейскими, твердо взять его в свои руки»40. Характеризуя содержание доклада, С. Е. Крыжановский впоследствии писал: «Во главу угла были положены вверху - объединение правительства, укрепление надзора за законностью путем постановки в независимое положение Сената и призыв выборных от губернских земств и крупных городов в состав Государственного Совета на равных с прочими членами основаниях; внизу - постепенная замена общинного владения единоличной собственностью и развитие деятельности местных самоуправлений с восстановлением православного прихода и по всей линии раскрепощение личности от отживших ограничений и правительственной опеки в пределах, которые мне, всегдашнему стороннику сильной государственной власти, казались возможными и согласными с сохранением преобладания русского народа как народа державного»1. Сформулированная в первоначальном варианте идея о «постепенно назревавшем в обществе тяготении к перестройке государственности по западным нормам» не вызвала одобрения Мирского и в окончательный вариант не вошла. По итогам обсуждения этого доклада с министрами 12 декабря Николай II подписал указ «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», в котором в качестве первоочередной меры указывалась необходимость привести «законы о крестьянах к объединению с общим законодательством Империи, облегчив задачу прочного обеспечения пользования лицами этого сословия признанным за ними Царем-Освободителем положением “полноправных свободных сельских обывателей”». В числе «дальнейших народных потребностей» признавалось неотложным: «принять действенные меры к охранению полной силы закона»; «предоставить земским и городским учреждениям возможно широкое участие в заведывании различными сторонами местного благоустройства, даровав им для сего необходимую в законных пределах самостоятельность»; «ввести должное единство в устройство судебной в Империи части и обеспечить судебным установлениям всех степеней необходимую самостоятельность»; «озаботиться введением государственного страхования» рабочих; «пересмотреть изданные во времена беспримерного проявления преступной деятельности врагов общественного порядка исключительные законоположения,... озаботиться при этом... возможным ограничением пределов местностей, на которые они распространяются»; «подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не установленного, стеснения»; «произвести пересмотр действующих постановлений, ограничивающих право инородцев и уроженцев отдельных местностей Империи»; «устранить из ныне действующих о печати постановлений излишние стеснения и поставить печатное слово в точно определенные законом пределы»41. В текст указа вследствие противодействия великого князя Сергея Александровича и С. Ю. Витте, так и не вошел пункт о «призыве выборных от губернских земств и крупных городов в состав Государственного Совета». В реализации положений указа, которая пришлась уже на начальный период революции, с точки зрения либерализации и проявлений новизны в технологии принятия решений обращают на себя внимание следующие обстоятельства. Во-первых, С. Ю. Витте, стремясь перехватить инициативу и обеспечить для себя руководящую роль в предполагавшихся преобразованиях, сумел включить в текст документа указание на особое место в этом процессе возглавлявшегося им Комитета министров, получив право на всеподданнейшие доклады императору, ранее не принадлежавшее председателю Комитета. Характер работы Комитета министров в период, последовавший за указом 12 декабря, а также существо рассматривавшихся на его заседаниях вопросов, представляли собой попытку С. Ю. Витте превратить данный орган в подобие объединенного правительства. Первым из исследователей на это обратил внимание Р. Ш. Ганелин, подчеркнувший, что идея объединенного правительства «традиционно рассматривалась как ставящая под вопрос абсолютный характер самодержавной царской власти,... появление специальной фигуры председательствующего в таком учреждении придавало ему видимость правительственного кабинета европейского образца и представлялось соответствующим не самодержавной, а представительной форме правления»42. Во-вторых, по инициативе С. Ю. Витте Комитет министров свою деятельность по проведению в жизнь положений указа начал с обсуждения самых выигрышных в общественном мнении сюжетов - о законности (заседания 21 и 24 декабря, 4 января), страховании рабочих (24 декабря), печати (28 и 31 декабря) и преобразовании земских и городских учреждений (31 декабря, 4 и 25 января). С явным расчетом на благожелательное отношение общественности на заседаниях Комитета прозвучала неожиданно острая критика многих сторон системы государственного управления Российской империи. При обсуждении вопроса «об охранении полной силы закона» министры высказались за то, чтобы придать «большую доступность Правительствующего Сената для лиц, потерпевших от произвольных действий органов управления, в смысле сокращения круга распоряжений, не подлежащих обжалованию Сената, и возможного упрощения условия для жалоб, приносимых частными лицами и действительно обеспечить проведение принципа ответственности служащих за их проступки и облегчить доступ к правосудию частным лицам, оставив при этом в стороне узкие ведомственные интересы»43. 11 января министры, озаботившись необходимостью пересмотра исключительных узаконений, едва ли не хором говорили об их изначальной неэффективности. После энергичного выступления П. Н. Дурново о злоупотреблениях на местах в бытность его руководителем департамента полиции министры констатировали, что исключительные узаконения «не соответствуют понятию нормальных приемов государственного управления. Однако же правила эти существуют ныне уже непрерывно 22 года; при действии их успело возрасти целое поколение, которое не видало иного порядка под держания общественного благоустройства и лишь по книгам знает об общих законах Российской империи»44. При обсуждении «еврейского вопроса» министры, отметив, что с «исключительно государственной (правительственной)» точки зрения «едва ли подлежит сомнению, что в государстве, имеющем в своем составе граждан многих, различных национальностей, не должно бы быть допускаемо существенного ограничения прав лиц одной только национальности», признали, что «Правительству будет обеспечена возможность вполне удовлетворительно разрешить еврейский вопрос в том только случае, если оно. для того или другого своего решения найдет твердую опору в общественном мнении». Комитет предложил императору воспользоваться предстоявшим созывом законосовещательного представительства и «обратиться к этому собранию выборных за разрешением всех по данному делу сомнений»45. В-третьих, создавалась целая серия Особых совещаний, в компетенцию каждого из которых входило рассмотрение комплекса мероприятий, вытекавших из отдельных пунктов указа (о законности, печати, новом земском положении, новом городовом положении, веротерпимости). Во главе ряда совещаний были поставлены члены Государственного Совета известные своим «либерализмом». Так, руководить совещанием «по печати» был назначен директор Публичной библиотеки Д. Ф. Кобеко, а совещанием по «законности» - А. А. Сабуров, а Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности, созданное еще в 1902 г., возглавлял сам С. Ю. Витте. Особенность деятельности ряда совещаний заключалась в том, что подготовленные проекты они могли вносить сразу же на рассмотрение Государственного Совета, минуя длительную процедуру согласований с различными ведомствами. В-четвертых, в состав некоторых совещаний наряду с чиновниками включались и представители общественности. Так, в совещание «по печати» в качестве полноправных участников были приглашены академики, известные литераторы и публицисты. С. Ю. Витте удалось провести в члены совещания лиц с известной общественной позицией, причем как «правых» (Д. П. Голицын- Муравлин, В. П. Мещерский, Д. И. Пихно, А. С. Суворин), так и «левых» (К. К. Арсеньев, В. О. Ключевский, А. Ф. Кони, М. М. Ста- сюлевич). В состав же совещаний для подготовки новых земского и городового положений должны были войти выборные представители от земских и городских учреждений. Николай II утвердил положение Комитета министров о привлечении выборных представителей и порядке их избрания еще 4 февраля, за две недели до подписания рескрипта на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина. В Особую комиссию «по страхованию рабочих» предполагалось привлечь наряду с предпринимателями и представителей «Обществ взаимного страхования рабочих от несчастных случаев» из Петербурга, Иваново-Вознесенска, Киева, Одессы и Риги46. Практически все Особые совещания получили право приглашать на свои заседания «сведущих лиц, от которых можно ожидать полезных сведений и объяснений»47. Примечательно, что двумя годами спустя право комиссий Государственной Думы на подобную процедуру будет оспариваться правительством. В-пятых, не дожидаясь результатов работы Особых совещаний, Николай II по представлению Комитета министров отменил в течение первой половины 1905 г. некоторые нормы, ограничивавшие те или иные права различных групп населения. Так, в Царстве Польском и прибалтийских губерниях было разрешено преподавание в начальной школе ряда предметов на родном языке. Был снят ряд ограничений на экономическую деятельность поляков в губерниях Западного края, в том числе им разрешалось приобретать небольшие участки земли для промышленных целей. Вместе с тем в утвержденном 1 мая 1905 г. журнале комитета министров содержался секретный пункт, включавший в себя список должностей на государственной службе, «не подлежащих замещению в 9-ти западных губерниях лицами польского происхождения». Этот список включал тридцать позиций, в том числе должности преподавателей русского языка и словесности, истории, географии, педагогики48. Была проведена амнистия части осужденных за религиозные преступления. Так, за период между 26 февраля и 7 марта 1905 г. император согласился на возвращение 72 сектантов, высланных в Сибирь за отказ отбывать воинскую повинность, освобождение от ссылки во внутренние губернии империи 142 греко-униатов из Царства Польского, отмену наказаний 278 духоборам и 332 представителям иных конфессий49. 17 апреля, накануне православной Пасхи, император подписал указ «Об укреплении начал веротерпимости», направленный на либерализацию отношения государства к представителям различных конфессий. Прежде всего этот акт затрагивал проблему правового статуса старообрядцев. Указом признавалось, что само по себе «отпадение от православной веры в другое христианское исповедание или вероучение не подлежит преследованию», а также отменялось официальное употребление термина раскольники в отношении собственно старообрядцев, т.е. тех, кто признавал «основные догматы церкви православной», но не признавал «некоторых принятых ею обрядов» и отправлял «свое богослужение по старопечатным книгам50. Был смягчен контроль со стороны министерства внутренних дел над деятельностью периодических изданий, в частности, ограничивалось право властей требовать от редакций сообщать фамилии авторов опубликованных материалов, отменялось действие ряда наиболее «драконовских» положений о цензуре. Проявлением нарождавшейся свободы слова стало возрождение жанра политической сатиры. 5 июня в Петербурге вышел первый номер журнала «Зритель». Если в январе журналу «Стрекоза» запретили опубликовать рисунок обывателя, раскладывавшего пасьянс, с подписью: «Хоть убей, ничего не понимаю, а впрочем очень интересно», так как цензор решил, что данный «рисунок тенденциозно изображает неопределенность настоящего внутреннего положения России»51, то в первом номере «Зрителя» «прошел» рисунок ног марширующих солдат и ног бегущей в панике публики, во втором - портрет Г. Га- пона, а в третьем - рисунок И. П. Каляева, изготавливавшего в лаборатории бомбу. Излюбленными сюжетами в «Зрителе» стали шаржи на высших сановников - С. Ю. Витте, П. Н. Дурново, К. П. Победоносцева и др.52 Шагом в направлении гласности и публичности в принятии политических решений явилось решение о публикации журналов Комитета министров в открытой печати. Наиболее важной составляющей фазы либерализации стал первый этап реформы государственного строя Российской империи, который может быть датирован 18 февраля (подписание Николаем II рескрипта на имя министра внутренних дел А. Г. Булыгина, в котором говорилось о желании императора привлечь «достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений») - 6 августа 1905 г. (законодательное оформление идеи народного представительства в Манифесте «Об учреждении Государственной Думы», «Учреждении Государственной Думы», «Положении о выборах в Государственную Думу»). Стремление найти компромисс с умеренной оппозицией подчеркивалось официально провозглашавшимися мотивами преобразований: совместная работа «правительства и зрелых сил общественных, для осуществления предначертаний Наших, ко благу народа направляемых» (18 февраля) и согласование «выборных общественных учреждений с правительственными властями и искоренение разлада между ними, столь пагубно отражающегося на правильном течении государственной жизни» (6 августа). Объективно, возможности либерализации в России были весьма ограничены: с одной стороны, не появилось лидера- реформатора среди правящей элиты (время С. Ю. Витте и П. А. Столыпина придет несколько позже), с другой - не сложились сколько-нибудь развитые структуры гражданского общества. Отсутствие того и другого заменила собой революция, которая одновременно и диктовала стихийный сценарий либерализации, и демонстрировала недостаточность либерализации как таковой для нормализации политической жизни в стране. В условиях подъема революционного движения любые реформы оценивались оппозицией уже не как проявление силы режима, способного к обновлению, а как отражение его слабости, уступчивости, что порождало стремление усилить давление и добиться более существенных изменений. На это обратил внимание во всеподданнейшей записке 9 октября 1905 г. С. Ю. Витте: «За время с 18 февраля, события, с одной стороны, и вихрь революционной мысли, с другой, унесли общественные идеалы гораздо дальше. Закрывать глаза на это нельзя.»53. Если самодержавию и удалось укротить революционную стихию, то благодаря не только и не столько грубой силе, сколько тому, что революции снизу была противопоставлена революция сверху как совокупность кардинальных социальных и политических реформ. Именно на таком образе действий власти настаивал Витте в своей записке: «Правительство, которое не направляет события, а само событиями направляется, ведет государство к гибели. Также не стоит на высоте положения то правительство, которое, не имея широко поставленной цели, пассивно идет за господствующим общественным течением, ему, подчиняясь и делая одну уступку за другой. Руководство требует, прежде всего, ясно поставленной цели. Цели идейной, высшей, всеми признаваемой...». Витте призвал императора «смело и открыто встать во главе освободительного движения», подобно тому, как это сделал в конце 50-х гг. XIX в. Александр II. Исходными положениями новой политики, по его мнению, были «исключительная опасность минуты, невозможность сохранения переживших себя традиций и отсутствие иного способа спасти бытие государства»54. В кризисной ситуации Витте выступил едва ли не в роли идеолога демократизации. 13 октября он представил императору всеподданнейший доклад, в котором идея демократизации была выражена достаточно четко: «Россия переросла форму существующего строя. Она стремится к строю правовому на основе гражданской свободы»55. Витте настоял на том, чтобы текст доклада был опубликован одновременно с обнародованием Манифеста 17 октября. Проект манифеста вызвал критику не только со стороны традиционалистски настроенной части высшего сановничества. Среди весьма близких к Николаю II лиц оказались и те, кто признавал его положения явно недостаточными. Так, главноуправляющий Канцелярией по принятию прошений на высочайшее имя барон А. А. Будберг убеждал 14 октября императора сделать такой шаг, который мог «удивить и тем самым удовлетворить как можно больше людей». На следующий день барон зачитал Николаю II собственный проект манифеста, предполагавший введение в России парламентской монархии56. К наиболее значимым шагам начавшейся демократизации можно отнести второй этап реформы государственного строя - от Манифеста 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка» до утверждения императором 23 апреля 1906 г. Основных государственных законов Российской империи, в рамках которого были проведены принципиальные институциональные изменения и заложены правовые основы новой модели политической системы; первую в российской истории широкую политическую амнистию; попытки Витте образовать коалиционный состав Совета министров, куда наряду с бюрократами должны были войти и представители умеренной оппозиции (переговоры велись с 19 по 27 октября и включали встречи Витте даже с лидерами кадетской партии, а также аудиенции Д. Н. Шипова и А. И. Гучкова у императора57); предоставление Манифестом 22 октября всеобщего избирательного права населению Великого княжества Финляндского при выборах депутатов финского сейма; практический отказ властей от использования административного ресурса в ходе первых выборов в Государственную Думу; переговоры Д. Ф. Трепова и А. П. Извольского в мае-июне 1906 г. с общественными деятелями о возможности создания коалиционного с кадетами правительства во главе с С. А. Муромцевым; приглашение П. А. Столыпина войти в состав правительства лидерам октябристов в июле 1906 г.). Указом 21 октября 1905 г. «Об облегчении участи лиц, впавших до воспоследования Высочайшего Манифеста 17 октября 1905 г. в преступные деяния государственные» объявлялось о проведении первой широкой политической амнистии в России. Инициатором появления этого акта был С. Ю. Витте, настаивавший на том, чтобы «дать самые широкие льготы в особенности осужденным за политические преступления и возвратить из ссылки всех, открыть двери шлиссельбургской тюрьмы и показать всем, кто подвергся преследованию, что нет более старой России, а существует новая Россия, которая “приобщает к новой жизни и зовет всех строить новую, светлую жизнь”». Возразившему против такой широкой амнистии В. Н. Коковцову, Витте резко ответил: «С такими идеями, которые проповедует господин министр финансов, можно управлять разве зулусами»58. Согласно указу «полное помилование» даровалось участникам стачек, а также совершившим преступления, связанные с нанесением оскорблений императору, императрице или наследнику престола, с проявлением «дерзостного неуважения» к властям, с участием в антиправительственных сообществах и собраниях и др., максимальное наказание по которым не превышало восьмилетней каторги. Освобождались от дальнейшего наказания лица, отбывавшие наказание по приговорам военных судов за государственные преступления, совершенные более десяти лет назад, ссыльно- каторжане переводились на поселение, а ссыльно-поселенцам разрешалось по истечении четырех лет пребывания в ссылке избрать для себя место жительства, но с воспрещением в течение трех лет жительства в столицах и столичных губерниях и с отдачей их на этот же срок под надзор полиции. Лицам, осужденным за наиболее опасные государственные преступления, срок наказания сокращался наполовину, а бессрочная каторга заменялась 15летним сроком каторжных работ. Для всех присужденных к высшей мере наказания смертная казнь заменялась 15-летними каторжными работами1. Амнистия не касалась лиц, совершивших по политическим мотивам уголовные преступления (убийства, грабежи и т.п.). Проект манифеста, касавшийся Финляндии, был подготовлен генерал-губернатором этой части Российской империи И. М. Оболенским и поддержан статс-секретарем Великого княжества Финляндского К. К. Линдером. В его основу были положены предложения членов финского правительства, изложенные в записке от 31 декабря 1904 г. Манифестом 22 октября (4 ноября) 1905 г. «О мерах к восстановлению закономерного порядка в крае» отменялись нормы, принятые с 1899 г., которые нарушали действовавшие до того времени конституционные законы, а Правительствующему Сенату поручалось: «1) Составить проект нового сеймового устава в смысле современного преобразования организации финского народного представительства, с применением начал всеобщего и равного права подачи голосов при избрании народных представителей; 2) Выработать проекты основных законоположений, предоставляющих народному представительству право проверять закономерность служебных распоряжений членов правительства и обеспечивающих гражданам края свободу слова, собраний и союзов, и 3) Составить проект закона о свободе печати и немедленно издать объявление о прекращении деятельности предварительной цензуры»59. Символами новой политики по отношению к Финляндии стали - назначение генерал-губернатором гражданского чиновника Н. Н. Герарда, вывод корпуса жандармов из края60, отмена предварительной цензуры61. На чрезвычайном сейме (22 декабря 1905 г. - 5 сентября 1906 г.) сословия финского сейма (дворянство, духовенство, бюргерство и крестьянство) добровольно отказались от своих прав, приняв решение о создании однопалатного парламента и предоставлении всем лицам обоего пола, достигшим 24летнего возраста, всеобщего, равного, прямого избирательного права при тайной подаче голосов. В основу избирательной системы был положен принцип пропорционального представительства. «Сеймовый Устав для Великого Княжества Финляндского» и «Закон о выборах для Великого Княжества Финляндского» были утверждены Николаем II 20 июля 1906 г.62 При закрытии сейма была оглашена речь императора, в которой выражалась надежда на то, что принятые законы «послужат. прочным основанием дальнейшего развития края в области права и культуры». Данная речь содержала и сюжет, выходящий за местные рамки и отразивший победу в среде столичной бюрократии нового взгляда на взаимоотношения государства и общества: «В такое время, как нынешнее, когда общественные и государственные преобразования коснулись самых существенных сторон народной жизни, необходимо, чтобы все благомыслящие люди приняли деятельное участие в предстоящем разрешении задач, вновь выдвигаемых современною жизнью. Искренно желаю, чтобы между правительственными властями и частными гражданами установилось плодотворное взаимодействие»63. В марте 1907 г. были проведены первые многопартийные выборы, а 25 мая того же года новый финский парламент начал свою работу64. Дарование Николаем II всеобщего избирательного права населению Великого Княжества Финляндского открывало путь, по крайней мере, для рассмотрения бюрократической элитой возможности распространения данной нормы на остальное население Российской империи, тем более что уже в Манифесте 17 октября содержалось положение о привлечении «теперь же к участию в Думе, в мере возможной, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив за сим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку (курсив мой - И. К.)»65. Несмотря на это, Совет министров в начале декабря 1905 г. по собственной инициативе обсуждал вопрос: «Не следует ли прямо перейти к порядку общего избирательного права»? Часть министров полагала, что в силу «особых исторических условий у нас не сложилось сколько-нибудь заметной и имеющей значение аристократии. Равным образом нет у нас и сколько-нибудь прочно сложившегося класса, соответствующего понятию западноевропейской буржуазии. таким образом, по общественному своему строению, Россия есть страна демократическая, а потому идеи равенства и в частности равного и общего участия в выборах не могут не находить в нашем обществе самой благоприятной почвы для своего развития»66. Первым за всеобщую подачу голосов высказался государственный контролер Д. А. Философов, заявив, что «идея всеобщего равенства настолько глубоко вкоренилась в сознании русского народа, что сказывается решительно во всех его поступках». В качестве примера он привел аграрные волнения, сообщив, что ему известны случаи, когда «толпа поровну делила громоздкие предметы, разрубая на части, например, фортепиано»67. Данный аргумент не убедил большинства министров, полагавших, что «если западные государства, в силу быстрого процесса демократизации нравов и учреждений и огромного роста рабочих классов, и склоняются постепенно все более и более к широкому проведению начала всеобщей подачи голосов, то те из них, государственная жизнь которых, по общему признанию, стоит на самых прочных началах (Англия и отдельные государства Германии), не знают и поныне всеобщей подачи голосов, а только с мудрой постепенностью расширяют рамки избирательного закона в мере действительного роста потребностей и распространения образования среди населения. Не следует при этом забывать и указаний исторического опыта, который свидетельствует, что система общей подачи голосов представляет собою почву, весьма благоприятствующую проявлению деспотизма масс - этого наиболее тягостного из всех видов тирании». В результате обсуждения Совет министров постановил «предоставить разрешение этого вопроса Государственной Думе, в которой он и получит разрешение, сообразное с истинными пожеланиями и взглядами населения»68. Вместе с тем, на совещании высших сановников под руководством императора 5-9 декабря в Царском Селе проект введения в России всеобщего избирательного права вновь осуждался69. С защитой данного проекта в утреннем заседании 5 декабря выступили приглашенные на совещание лидеры октябристов А. И. Гучков и Д. И. Шипов. По свидетельству министра просвещения И. И. Толстого, выступление общественных деятелей произвело благоприятное впечатление на многих присутствовавших, включая императора. За завтраком, состоявшимся после первого заседания, «впечатление было такое, что мнение земцев восторжествует»70. Однако после перерыва ситуация изменилась, в конце затянувшегося до позднего вечера достаточно острого обсуждения Николай II заявил, что должен обдумать решение, которое на следующий день оказалось не в пользу проекта всеобщего избирательного права. Особое место в ряду перечисленных шагов демократизации занимает новая редакция Основных государственных законов. Еще 23 октября 1905 г. Витте встретился с известными юристами и видными деятелями кадетской партии И. В. Гессеном и Л. И. Пет- ражицким и предложил им составить проект Основных законов, что, правда, не имело последствий. В начале ноября сенатор Н. П. Гарин по поручению дворцового коменданта Д. Ф. Трепова предложил товарищу государственного секретаря П. А. Харитонову подготовить проект Основных законов, подчеркнув, что это делается по повелению императора. Харитонов начал свою работу со сбора материалов, которые «могли бы послужить путеводною нитью при составлении проекта новых Основных законов». Как это не парадоксально, но для высокопоставленного царского чиновника таковыми оказались: «Основной закон Российской империи. Проект русской конституции, выработанный группою членов “Союза Освобождения”» (по подсчетам С. В. Куликова, из 80 статей этого проекта так или иначе востребованными Харитоновым оказались 41 или 51%), проект конституции, подготовленный С. А. Муромцевым (использовано из 113 статей 44 или 39%), программа кадетов, конституции европейских государств71. В. М. Гессен определил этот проект как «типичную конституцию западноевропейского образца, лишенную национально-бытовых особенностей»72. При последующих редакциях соотношение между «национально-бытовым» и европейским компонентами изменилось в пользу первого и, прежде всего, в части расширения прерогатив императорской власти за счет полномочий законодательного учреждения. Нормы зарубежного конституционного права сыграли роль своеобразного черновика, смысл редактирования которого свелся к адаптации «иноземной» теории к российской действительности С формально-правовой точки зрения Основные государственные законы 1906 г. относились к типу жестких писаных конституций. Они выделялись в корпусе российских законов особой юридической силой, служа базой для текущего законодательства. Для их пересмотра устанавливался особый законодательный путь (почин в этой области принадлежал исключительно императору), в текст Основных законов нельзя было вносить изменений посредством указов императора, изданных в порядке верховного управления. Основные законы закрепляли государственное устройство Российской империи (ст. 1-2); государственный язык (ст. 3); существо верховной власти (ст. 4-25); порядок законодательства (ст. 84-97); принципы организации и деятельности высших и центральных государственных учреждений (ст. 98-124); права и обязанности подданных российского императора (ст. 69-83) и пр.73 Конституционализм (пусть и явно непоследовательный) Основных законов проявился в ограничении законодательных прерогатив монарха и наделении последними представительных учреждений: «Никакой закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственной Думы и восприять силу без утверждения Государя Императора». При этом отказ от неограниченности монаршей власти представлялся актом добровольного самоограничения именно неограниченного в своем праве самодержца. Уже в рескрипте 18 февраля 1905 г. идея октроирования была выражена достаточно полно: «Соображая особые условия обширного Отечества Нашего, разноплеменность состава его населения и слабое в некоторых его частях развитие гражданственности, Государи Российские в мудрости Своей всегда даровали необходимые, в зависимости от назревших потребностей, преобразования лишь в порядке известной последовательности и с осмотрительностью, обеспечивающею неразрывность крепкой исторической связи с прошлым, как залога прочности и устойчивости сих преобразований в будущем»74. В манифесте 6 августа 1905 г. «Об учреждении Государственной Думы» последовало развитие данной идеи: «Мы сохраняем всецело за Собою заботу о дальнейшем усовершенствовании Учреждения Государственной Думы, и когда жизнь сама укажет необходимость тех изменений в ее учреждении, кои удовлетворяли бы вполне потребностям времени и благу государственному, не преминем дать по сему предмету соответственные в свое время указания»75. И в манифесте 17 октября 1905 г. «незыблемые основы гражданской свободы» трактовались в качестве дара монарха своим подданным76. Октроированность Основных законов нашла выражение как в способе их принятия (за несколько дней до открытия заседаний Государственной Думы первого созыва и реформированного Государственного Совета по воле пока еще неограниченного монарха, являвшего собой в данных условиях конститутивную или учредительную власть), так и в самом их тексте (например, указание на то, что почин по пересмотру Основных законов принадлежит исключительно императору). Единственным аналогом и, надо полагать, источником появления подобной правовой нормы в России стала статья 73 японской конституции 1889 г. Кстати, Ито Хиробу- ми, главное действующее лицо в процессе разработки данного документа, рассматривал конституцию не как уступку микадо, а как подарок последнего своему народу77. Интерпретация совокупности законодательных актов, принятых императором в 1905 г., самих Основных законов именно как дара всемогущего монарха стимулировала у российских правых, подобно французским роялистам времен Людовик XVIII, развитие идеи о праве императора на обратное действие. Обоснованием этому служили представления о том, что самодержавный царь остался, несмотря ни на что, единственным источником власти78. На это указывали думские правые в ходе дискуссии об ответном адресе Николаю II на заседании 13 ноября 1907 г. В частности, И. И. Балаклеев заявил: «Если бы акты Основных законов или манифеста 17 октября были изданы тогда, когда бы не было у нас Царя, если бы они были бы изданы каким-нибудь учредительным собранием, то я сказал бы: да, у нас конституция, потому что Царь явился после того, как издан этот закон. Но раз закон издан Им, то из этого следует, что и Верховная власть остается во всей полноте принадлежащей Ему»79. О «дарах царских народу» рассуждал и Н. Е. Марков: «Мы здесь в силу Монаршей воли, в силу Монаршей мощи, и эту мощь должны, прежде всего, соблюдать для пользы нашего представительного учреждения. Самодержавие Царское есть источник нашей силы, мы, Государственная Дума, силы вовсе не равнозначительные с Монаршей Властью»80. Правые оставались и наиболее последовательными противниками трактовки Основных законов как конституционного акта. Они полагали, что в результате принятия последних изменились не характер российской государственности, не форма правления, а лишь в некоторой степени способ связи государя и подданных через представительное учреждение, т.е. иначе стал осуществляться принцип самодержавия81. Аргументом против конституционного характера Основных законов являлось для думских консерваторов и то обстоятельство, что присяга членов Государственной Думы имела своим адресатом «Самодержца Всероссийского», а отнюдь не сами Основные законы. Возможность риторических упражнений типа «Основные государственные законы - не конституция» обеспечивалась и отсутствием в законодательных актах 1905-1906 гг. даже формального употребления термина конституция. Николай II остался верен традиции заложенной еще во времена возникновения конституционного вопроса в России при Александре I, избегать официального употребления этого термина в русской транскрипции (“La charte constitutionelle de I’Empire de Russie” в «переводе» оказалась «Государственной уставной грамотой Российской империи»). Симптоматично, что табуированность этого термина утратила силу для той части высшей бюрократии, которая приложила руку к «обновлению государственного строя», - начиная с С. Ю. Витте, едва ли не первым заявившего о необходимости даровать России конституцию82. Да и сам Николай II в частном письме к Д. Ф. Трепову по поводу манифеста 17 октября сетовал, что «России даруется конститу- ция»83. Октроированность Основных законов с неизбежностью придавала им характер консервативной конституции. Показательно, что на подобном определении сошлись такие политические противоположности, как С. Ю. Витте и В. И. Ленин84. Содержательно консервативность Основных законов 1906 г. была обусловлена, с одной стороны, ориентацией на зарубежные образцы, из которых были заимствованы «полезные консервативные начала» (С. Ю. Витте), с другой - отечественной правовой традицией, базировавшейся на монархическом принципе. Наибольшую родственность Основные законы обнаруживали по отношению к японской конституции 1889 г., образцами для которой в свою очередь послужили прусская конституция 1850 г. и отчасти бельгийская конституция 1831 г. Обращение за опытом к своим «упорным врагам внешним» («шведские образцы» государственного переустройства времен Петра I - явление из того же ряда) превращалось для российской правящей элиты в своеобразную традицию. Прямая аналогия между Основными государственными законами Российской империи 1906 г. и японской конституцией 1889 г. просматривается в расширительном толковании прерогатив императора (исключительное право законодательной инициативы по пересмотру основного закона государства, право на введение исключительного положения на территории страны, самостоятельность в международной деятельности) и, напротив, в ограничении компетенции представительных учреждений (прежде всего в вопросах формирования бюджета85 и безответственности, в том числе судебной, министров). Более того, в сравнении с японской конституцией целый ряд положений, касавшихся прерогатив монарха, в Основных законах был выражен в более энергичной форме (речь идет о полномочиях в военной, международной и судебной сферах). Единственное положение японской конституции, которое не дано было усилить, - это тезис о божественности императора86. В ряде случаев японской трансляции европейского конституционного опыта оказывалось недостаточно. Тогда следовало прямое заимствование тех или иных положений из собственно евро пейских источников, преимущественно германского (прусского) и австрийского происхождения. Именно таким образом поступили в отношении знаменитой статьи 87, посвященной регламентации процесса чрезвычайного законодательства. Практика подобного законодательства предусматривалась широким кругом конституций XIX в., но в Основных законах эта правовая норма текстуально была ближе всего к статье 14 австрийского Основного закона об имперском представительстве 1861 г.87 Со времени обнародования Основных законов именно статья 87 (применительно к сроку обнародования корректнее указывать другой порядковый номер этой статьи - 45), как никакая другая, была предметом юридических и политических дискуссий. «Многословность» статьи (одна из самых длинных в тексте Основных законов) позволяла различным автором актуализировать отдельные ее части, упрощая тем самым целостность восприятия. Составными частями этой статьи были следующие положения: «Во время прекращения занятий Государственной Думы, если чрезвычайные обстоятельства вызовут необходимость в такой мере, которая требует обсуждения в порядке законодательном, Совет Министров представляет о ней Государю Императору непосредственно. Мера эта не может, однако, вносить изменений ни в Основные Государственные Законы, ни в учреждения Государственного Совета или Государственной Думы, ни в постановлений о выборах в Совет или в Думу. Действие такой меры прекращается, если подлежащим Министром или Главноуправляющим отдельною частью не будет внесен в Государственную Думу в течение первых двух месяцев после возобновления занятий Думы соответствующий принятой мере законопроект, или его не примут Государственная Дума или Государственный Совет». Критики-современники данной статьи и советские авторы предпочитали акцентировать внимание на первой части, указывая на расширение законодательных полномочий монарха и ее анти- думскую направленность, тем более, что издание избирательного закона 3 июня 1907 г. в обход представительных учреждений продемонстрировало готовность самодержавия при определенных обстоятельствах пойти на нарушение Основных законов. Так или иначе, но память о событиях 3 июня оказалась барьером для восприятия принципиального замечания известного дореволюционного юриста С. А. Котляревского о том, что «по своему тексту и подлинному смыслу 87-я ст. выражает в большей степени готовность признать естественное право народного представительства, чем многие другие статьи Основных законов»88. Действительно, благодаря данной статье Государственная Дума получила не только потенциальное право, но и реальную возможность контролировать указную деятельность императора. В качестве примеров можно сослаться на утвержденное Николаем II 18 апреля 1907 г. «Положение Совета министров о прекращении действия некоторых законодательных постановлений, изданных в порядке статьи 87», в соответствии с которым прекращали свою деятельность военно-полевые суды (случай невнесения на рассмотрение Думы указа императора в двухмесячный срок), и на «распоряжение, предложенное Правительствующему Сенату Министром юстиции» 26 мая 1907 г. «О прекращении действия некоторых, изданных на основании ст. 87 Осн. Гос. Зак. временных законов». В последнем случае отмена действия трех указов императора («Об установлении уголовной ответственности за восхваление преступных деяний в речи или печати» от 24 декабря 1906 г.; «Об усилении ответственности за распространение среди войск противоправительственных учений и суждений и о передаче в ведомство военных и военно-морских судов дел по означенным преступным деяниям» от 18 августа 1906 г.; «О мерах предупреждения побегов арестантов» от 30 сентября 1906 г.) произошла по причине их отклонения 21 и 22 мая 1907 г. Государственной Думой второго созыва89. Вопрос о соотношении полномочий императора и народного представительства был центральным не только для разработчиков Основных законов, таковым он является и при определении типа политической системы, возникшей в результате проведенной реформы государственного строя. На страницах газеты «Россия», в значительной степени отражавшей официальную точку зрения, сочетание самодержавия и народного представительства противопоставлялось западноевропейскому парламентаризму как русское слово в теории государственного права90. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в Основных законах положения о Государственной Думе и Государственном Совете были сформулированы таким образом, чтобы ничто не давало оснований рассматривать их составными частями одного представительного учреждения. В тексте документа удалось, в отличие от той же японской конституции, избежать употребление крайне неприятного для самодержавия заграничного слова парламент Показательно в этом отношении заявление министра финансов В. Н. Коковцова на думском заседании 24 апреля 1908 г. о том, что «у нас парламента, слава Богу, еще нет»91. Деятельность Государственной Думы и Государственного Совета превращала подобные умолчания или заявления не более чем в уловку. И члены Думы, и члены Совета довольно часто употребляли выражения верхняя палата, нижняя палата, парламент, а в стенограмме выступления 4 мая 1906 г. члена Государственного Совета И. О. Корвин-Милевского слова парла мент и палаты были отпечатаны государственной типографией с заглавных букв: «обе Палаты Парламента»92. Эти понятия стали настолько расхожими, что даже многие правые политики начали их употреблять едва ли не автоматически. Так, на IV съезде объединенного дворянства в марте 1908 г. во время дискуссии о выборе членов Государственного Совета от дворянства во многих выступлениях и Дума и Совет упоминались как верхняя и нижняя палаты, что вызвало негативную реакцию Н. Е. Маркова: «Не могу не возразить тем дворянам, которые здесь, на нашем Дворянском съезде, вероятно, совершенно неумышленно употребляли выражения, противоречащие нашим убеждениям и понятиям о нашем государственном строе. Я имею в виду, что здесь говорилось о какой-то верхней и нижней палате, говорилось о прерогативах Верховной власти и т.д. По-моему, все эти выражения - случайные и относятся они к парламентарному образу правления - конституционному. Полагаю, в наше время необходимо быть чрезвычайно осторожным в своих выражениях, так как частые злоупотребления парламентарными выражениями могут дать повод думать, что дворянство хоть на одну минуту полагает, что у нас существует парламентарный, или конституционный, образ правления, а не единственное законное, всегда существовавшее и существующее - Самодержавие»93. Своеобразие комбинации полномочий императора народного представительства («русское слово» в теории государственного права) проявилось в «ограничительной тенденции в отношении прав представительных учреждений»94. С. А. Котляревский при этом полагал, что «компетенция народного представительства ограниче на не только в смысле экстенсивном, но и в интенсивном; его участие в осуществлении признанных за ним функций... менее активно, чем в большинстве современных конституций»95. Государственная Дума и Государственный Совет не являлись самостоятельными органами власти. Но и император, сохранив за собой полноту исполнительной власти, утратил неограниченность в законодательстве и автономность в распоряжении бюджетом. Только в совокупности император, Дума и Совет превращались в «трехглавый» институт законодательной власти, олицетворяемой тремя петербургскими дворцами: Зимним, Таврическим и Мариинским. Споры вокруг содержания и наименования политической системы, возникшей в результате реформы, не затихают и до сегодняшнего дня. Для характеристики «обновленного строя» использовались самые различные определения: «конституционная монархия» (С. А. Корф, П. Б. Струве), «конституционное самодержавие» (В. И. Ленин), «конституционная империя под самодержавным царем» (международный альманах Гота) и т.п. Любопытно, что советская историография фактически усвоила точку зрения дореволюционных правых, полагая, как и они, что коренных изменений в государственном строе России в результате принятия Основных законов не произошло, а иным стал лишь порядок управления. Данное положение было настолько общим местом в характеристике «второго шага самодержавия по пути к буржуазной монархии», что и не требует ссылок на конкретные работы. В современной историографии, особенно историко-правовой, утверждается мнение о конституционной основе российской монархии после революции 1905-1907 гг., а также широко используется понятие «думская монархия», введенное С.С. Ольденбургом96. Представляется, что эта формулировка далеко не корректна. Почему «думская» монархия? Почему в таком случае не «советская», Государственный Совет обладал теми же полномочиями, что и Государственная Дума. Точнее в этой ситуации говорить о «думско- советской» монархии. А если признать, что Дума и Совет представляли собой палаты российского парламента, пусть и более ограниченного в своей компетенции по сравнению с европейскими, то следует говорить о «парламентской», т.е. опять-таки «конституционной», монархии. В результате проведенной реформы в стране был установлен режим дуалистической монархии, подразумевающий сочетание элементов неограниченной и конституционной монархии в условиях незавершенного разделения властей97 и просуществовавший в России до падения монархии в 1917 г. Анализируя внутреннюю трансформацию России в начале ХХ в., ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов того обстоятельства, что в новой системе международных отношений и военнополитических блоков Россия оказалась союзницей ведущих европейских демократий - Франции и Великобритании, что, в свою очередь, обязывало российскую политическую элиту действовать с оглядкой на правительства и общественное мнение этих стран. Далеко неслучайно среди отечественных министров именно министры иностранных дел были наиболее последовательными сторонниками конституционных изменений. А. П. Извольский едва ли не шантажировал своих коллег-министров тем, что «общественное мнение Европы будет резко против нас и помешает нашей внешней политике» в случае жесткой антидумской позиции правительства, а С. Д. Сазонова упрекали в том, что он олицетворяет собой союз с западными демократиями98. В наибольшей степени влияние на процессы либерализации и демократизации в России оказывала (или пыталась оказать) Франция. Так, значительную роль при подписании 18 февраля 1905 г. Николаем II рескрипта на имя А. Г. Булыгина сыграл вопрос о предстоящем французском займе99. В сентябре 1905 г. в беседе с С. Ю. Витте президент Франции Э. Лубе прямо заявил, что, по его мнению, «без системы представительства и конституции Россия более идти не может»100. В апреле 1906 г. во время переговоров по поводу заключения займа министр внутренних дел Франции поинтересовался у В. Н. Коковцова: «.отчего бы Вашему Государю не пригласить господина Милюкова возглавить новое правительство. Мне кажется, что это было бы очень хорошо и с точки зрения удовлетворения общественного мнения и разрешило бы многие вопросы»101. В связи с нараставшим конфликтом между перводумцами и правительством французские парламентарии развернули критику собственного правительства за инертное отношение к событиям в России. Вследствие этого в начале июня 1906 г. послу в Петербурге М. Бомпару было поручено поставить в известность Николая II, что французское правительство придает огромное значение сохранению союза между русским правительством и Думой102. Роспуск Государственной Думы первого созыва привел к обвальному падению русских бумаг на иностранных рынках, что в воспоминаниях тогдашнего министра финансов было прокомментировано с горькой иронией: «Нельзя даже сказать, до какого уровня дошло бы их падение, если бы оно не встретило фактической преграды в отсутствии покупателей на них»103. И в дальнейшем Париж и Лондон старались четко обозначить свою позицию по отношению к политическому процессу в союзной им стране, что вызывало недовольство со стороны российских правых. В частности, в связи с визитом французской парламентской делегации Главная палата Русского народного союза 16 февраля 1910 г. по инициативе В. М. Пуриш- кевича постановила: «Принять меры к прекращению на будущее приездов всякого рода иностранных гостей, позволяющих себе заниматься пропагандою в России чуждого ей конституционного строя; поднять вопрос путем печати о недопустимости официальных приемов всякого рода наезжающих господ. Указать на невозможность официального приема гг. министрами всяких парламентариев, являющихся с визитами ответного характера к членам левого толка Государственной Думы; подготовить достойную встречу англичанам; следить зорко за развивающимся монархическим движением во Франции с целью при дальнейших попытках французов вмешательства в наши дела, немедленно заняться тем же во Франции поездкою туда и пропагандой монархизма в республике, совместно с Леоном Доде, издателем монархического органа печати в Париже “L’Action Francaise”»104. Союзом даже была создана специальная комиссия, имевшая «целью бороться с систематическим вмешательством иностранцев в наши внутренние дела». В виду ожидавшегося приезда в Россию британской парламентской делегации Главная палата 6 апреля 1910 г. постановила «организовать акции протеста, при этом предупредив, что они сами будут виноваты в том, что будет нарушена неприкосновенность их лично- стей»105. Основной проблемой демократического транзита начала ХХ в., оставшейся неразрешенной, был так и несостоявшийся пакт между реформаторами из среды высшей бюрократии и либеральной оппозицией. Первые еще могли быть более или менее последовательными либерализаторами, но по природе своей не могли быть последовательными демократизаторами, явно предпочитая предсказуемость результатов политического процесса их неопределенности, ориентируясь в лучшем случае на демократию с гарантиями, но никак не на демократию без гарантий. Институциональными гарантиями, позволившими бюрократии контролировать политический процесс, были точное «разграничение власти верховного управления от власти законодательной», реформированный Государственный Совет, получивший равные с Думой полномочия, формальная безответственность министров перед законодательными палатами106. Затем к этому списку добавился избирательный закон 3 июня 1907 г., при помощи которого П. А. Столыпин покончил с состоянием неопределенности, характерным для периода деятельности первых двух созывов Г осударст- венной Думы, но сохранил сам институт законодательного народного представительства107. Изменение избирательного закона в обход Государственной Думы и Государственного Совета явилось первым серьезным кризисом процесса демократизации. Однако ответственность за этот кризис лежит не только на плечах бюрократии. Можно и должно обсуждать то, насколько искренними были С. Ю. Витте и П. А. Столыпин в своем стремлении привлечь представителей оппозиции в Совет министров, но отказ кадетов от сотрудничества с правительством во многом предопределил и этот кризис, и последующие. В отечественной политической традиции не сложились (да и объективно не могли к тому времени сложиться) две важнейшие практики, превращающие политику в «искусство возможного», а именно практика цивилизованного диалога с оппонентом и практика компромисса. По поводу П. А. Столыпина А. Ашер справедливо отмечает, что тот «никогда не понимал истинной сути компромисса» и при переговорах с кадетами о формировании правительства он готов был к соглашению, но только на его собственных условиях108. Аналогичный подход был характерен и для С. Ю. Витте, который в ноябре 1907 г. заявил директору французской Школы живых восточных языков П. Боеру, что кадетам «нужно было удержать то, что давали; нужно было стать октябристами», а они, по мнению Витте, вместо того, чтобы принять дарованные царем права, хотели зайти гораздо дальше, «достичь луны»109. Вместе с тем, в России уже формировался слой высокопоставленных чиновников, готовых к равноправному сотрудничеству с либеральной оппозицией. На это указывают, в частности, материалы совещаний в Петергофе и Царском Селе в 1905-1906 гг., на которых в ходе обсуждения проектов государственных преобразований наряду с традиционалистской отчетливо проявилась либерально-консервативная версия видения будущего России, в рамках которой даже от присутствия социалистов в Государственной Думе ожидался положительный эффект110. И. И. Толстой, приглашенный в октябре 1905 г. С. Ю. Витте в первый состав реформированного Совета министров на пост министра народного просвещения, посчитал себя обязанным известить и Витте, и Николая II, что придерживается «взглядов довольно “левых”», что является «решительным врагом существующего правительственного режима» и выступает за «решительное изменение всего направления внутренней политики»111. Некоторые сановники уже не опасались именовать себя «конституционными министрами». Так, князь Б. А. Васильчиков заявил на заседании Совета министров, что он сочувствует проекту аграрной реформы, но против ее проведения по статье 87: «Я почитаю себя конституционным министром и посему считаю, что такие важные мероприятия без участия законодательных палат приняты быть не могут»112. «Первым конституционным министром внутренних дел» называл себя 26 апреля 1906 г. в письме к жене П. А. Столыпин113. Обращает на себя внимание и изменение состава министров в начале ХХ в., благодаря чему бюрократическая элита по своим социокультурным характеристикам сближались с либеральной контрэлитой. Так, в министерском корпусе с 1903 по 1917 г. доли потомственных дворян и землевладельцев сократились соответственно со 100 до 71.4% и с 58.8 до 33.3, при этом увеличились доли лиц с высшим образованием с 70.6 до 95.2% и лиц, не обладавших недвижимым имуществом - с 35.3 до 62%114. Наиболее яркими представителями той части бюрократии, которая ориентировалась на сотрудничество с оппозицией, были П. А. Харитонов и А. В. Кривошеин. Примечательно то, что они, не скрывая своих взглядов, совершили высокое карьерное восхожде ние. Так, Харитонов, которого в бюрократических кругах называли «кадетом»115, 1 января 1906 г. получил назначение сенатором, 23 апреля 1906 г. - членом Государственного Совета, а с сентября 1907 по февраль 1916 г. занимал должность государственного контролера в разных составах Совета министров. Кривошеину, «фактическому премьеру» в правительстве И. Л. Горемыкина, с мая 1908 по октябрь 1915 г. занимавшему сначала пост главноуправляющего землеустройством и земледелием, затем министра земледелия, принадлежит идея привлечения общественных элементов к деятельности Особого совещания по обороне, им было инициировано создание Прогрессивного блока и продумывалась комбинация, в результате которой во главе Совета министров могло стать «какое-либо широко известное общественное лицо»116. Между тем, лидеры кадетов предпочитали не замечать всего этого. Лейтмотивом официальной позиции партии народной свободы стали слова П. Н. Милюкова, произнесенные по поводу манифеста 17 октября: «Ничего не изменилось, война продолжается»117. Сотрудничество с правительством рассматривалось либералами едва ли не как предательство118, в лучшем случае, как неумное решение119, общественное сочувствие было на стороне «государственного преступления», а не «государственного порядка»120 и «всякое соприкосновение с представителями власти приводило в состояние сектантского негодования»121. В этой связи понятны и бунт кадетов против своего лидера, когда стало известно о состояв шейся в июне 1906 г. встрече Милюкова с П. А. Столыпиным, и травля соратниками по партии в июне 1907 г. «черносотенных кадетов» - С. Н. Булгакова, В. А. Маклакова, П. Б. Струве, М. В. Челнокова, рискнувших принять приглашение П.А. Столыпина обменяться мнениями по поводу политической ситуации в стране и Думе. Тайная встреча четверки с председателем правительства в ночь на 3 июня и более ранние «экспедиции с научной целью» Челнокова и Струве к председателю Совета министров были окрещены «столыпинской чашкой чая», хотя никакого угощения никогда и не было, и этот мифический чай надолго остался «символом недостойного соглашательства, нарушения оппозиционного канона». Московский комитет партии народной свободы, памятуя о «столыпинской чашке чая», не желал выставлять кандидатуру Маклакова на выборах в Думу третьего созыва122. Впоследствии многие деятели кадетов говорили об ошибочности в тех условиях занятой их партийным руководством позиции. Весьма точно определил тогдашнее состояние кадетов В. А. Оболенский: «Нам, привыкшим к положению безответственной оппозиции, трудно было встать на точку зрения здорового компромисса»123. По мнению А. В. Тырковой-Вильямс, «кадеты и после манифеста 17 октября продолжали оставаться в оппозиции. Они не сделали ни одной попытки для совместной с правительством работы в Государственной Думе. Политическая логика на это указывала, но психологически это оказалось совершенно невозможно. Неостывшие бунтарские эмоции помешали либералам исполнить задачу, на которую их явно готовила история, - войти в сотрудничество с исторической властью и вместе с ней перестроить жизнь по- новому, но сохранить предание, преемственность, тот драгоценный государственный костяк»124. В свою очередь В. А. Маклаков отмечал, что победа кадетов на выборах в первую Думу «затемнила им зрение и внушила иллюзию собственной силы. Победив на вы борах конституционно мирным путем, с помощью избирательных бюллетеней, они вообразили, что и историческую власть победят так же легко, как на выборах. Они отвергли соглашение с властью, которое им предлагалось, требовали ее полной капитуляции»125. Что говорить о противостоянии власти и либеральной оппозиции, если сами российские либералы, принадлежавшие к различным политическим партиям, не могли договориться между собой. Яркое подтверждение тому, заседание ЦК Союза 17 октября, на которое были приглашены кадеты и монархисты - чем не пример попытки достичь компромисс. Но что из этого получилось? Вначале заседания А. И. Гучков заявил: «Сколько партийной нетерпимости, сколько пристрастия и приемов борьбы, которые с моральной точки зрения следует осудить, - сколько всего этого внесено в нашу жизнь! Будем надеяться, что с ростом политической культуры очистятся и наши политические нравы и настанет день, когда мы - политические противники - будем мирно сходиться и бороться на арене парламентской борьбы. Попытку такого совместного обсуждения вопросов мы делаем сегодня, и позвольте начать наше собрание с того, чтобы приветствовать наших противников, и правых, и левых, находящихся среди нас». Но конструктивного обсуждения не получилось, начались взаимные нападки. Речи кадетов Г. Ф. Шершеневича, Ф. Ф. Кокошкина, С. А. Котляревского, М. Л. Мандельштама неоднократно прерывалась шумом и криками: «Ложь! Довольно! Долой!». Многого ожидавший от этого заседания В. А. Маклаков с горечью был вынужден заключить: «Никто больше меня, господа, не приветствовал возможность обменяться здесь мнениями с нашими старыми политическими врагами. Мы слиш ком рано и быстро перешли на язык страстной критики друг друга». Весьма скоро выяснилось, что октябристы надеялись, что «главные наши противники будут признаваться в ошибках, а признание есть первый шаг к исправлению, но ничего подобного мы не слышали». Вслед за этим в адрес кадетов посыпались обвинения: «их главный недостаток - непомерная гордость», они - «ненормальные люди», «чародеи русского слова зачаровали русское общество, зачаровали себя и от этих чар погибли», «поймать вас трудно, вы - ужи!». В конце собрания А. И. Гучков подытожил: «Наши злейшие враги, враги обновления России, враги свободы особенно, - это та партия, которая называет себя “Партией народной свободы”»126. Несравненно более серьезные последствия для судеб демократизации имел парламентский кризис 12-14 марта 1911 г., связанный с принятием указа о введении земств в шести губерниях Западного края. П. А. Столыпин в ультимативной форме настоял на согласии Николая II на три дня приостановить заседания Думы (одобрившей законопроект) и Государственного Совета (отклонившего законопроект). Во время этого искусственного перерыва указанный акт был проведен в порядке чрезвычайного законодательства. Именно этот кризис с наибольшей полнотой продемонстрировал предельность демократического потенциала «конституционного министра», каким себя считал Столыпин. Именно это кризис разрушил политическое сотрудничество правительства и октябристского большинства в Государственной Думе третьего созыва, благодаря которому оказалось возможным проведение достаточно широкого круга социальных реформ, возродил противостояние власти и общественности. Весьма точно охарактеризовал то, как протекал процесс демократизации, А. В. Кривошеин. После ухода в октябре 1915 г. в отставку с поста министра земледелия он с горечью подытожил: «Наша либеральная пьеса из рук вон плохо игралась. Плохо и нами, министрами, и еще хуже! - Думой. Всею русской жизнью!. Бестолково, нестройно, зря, несуразно»127. «Высвобождение из-под авторитарного режима» (по А. Пше- ворскому) в России начала ХХ в. приобрело вяло текущую форму. Реформаторам из правящей элиты не удалось нейтрализовать сторонников твердой линии, особенно учитывая, что среди них был и сам император, а умеренной оппозиции - поставить под контроль радикалов. Политическую систему дуалистической монархии следует рассматривать как компромисс, временное решение в условиях относительного равновесия сил противоборствовавших сторон, кстати, хорошо отраженного в известной формуле В.И. Ленина по поводу всеобщей октябрьской стачки: «. царизм уже не в силах подавить революцию. Революция еще не в силах раздавить царизма»128. После окончания революции 1905-1907 гг. данная система уже мало кого устраивала из основных акторов политического действия: ни социалистов, ни кадетов, ни правых. Тонким основанием системы дуалистической монархии в политическом обществе были октябристы129, организационный кризис этой партии в немалой степени вынудил П. А. Столыпина искать опоры среди более консервативных сил. Начавшаяся в феврале 1917 г. революция привела к неконтролируемому распаду системы, к ситуации неопределенности. Успешнее других этой ситуацией удалось воспользоваться радикальным силам, которые, прикрываясь псевдодемократическими лозунгами, установили в России тоталитарный режим.