Цензуре консерваторы придавали важное значение. Обосновывая свою позицию, они оправдывали самые жесткие цензурные меры. А. С. Шишков задавался вопросом, который был совершенно логичен в рамках традиционалистско-монархического правосознания: «Кто запрещает писать нравоучительные книги, с божескими законами согласные, или для наук и художеств полезные? Никто. Следовательно, требование свободного книгопечатания не иное что заключает в себе, как желание издавать развратные, богопротивные и все человеческие добродетели разрушающие книги»1536. В 1815 г. он, будучи членом Государственного совета, подал в него записку о цензуре. Шишков начал с того, что книгопечатание «произвело великую перемену в способе общего воспитания или образования людей»1537, при этом каждый желающий «получил удобность думать, сочинять, писать, что хочет, и посредством книгопечатания сообщать мысли свои другим, не опасаясь ни наказания, ни презрения». Таким образом, «посредством книгопечатания открылась равная свобода и удобность благодушию и злосерде- чию, разуму и невежеству, добродетели и пороку, действовать над умами человеческими, созидая добрые или худые нравы, из которых одни неминуемо влекут за собой благоденствие, а другие - погибель царств и народов. В сей борьбе зла с добром перевес в пользу того или другого долженствовал быть наблюдаем цензурой или оценкой книг, дабы добрые из них для просвещения и пользы выпускаемы, а худые, для отвращения могущего от них произойти вреда, останавливаемы были»1538. Вероятно, в силу присущего консерватизму идеализма, Шишков исключительное значение придает силе воздействия слова на умы людей: «слово хитростью ума испещренное, ядовитее и опаснее змии, прельстившей прародителей наших!»1539. А. С. Шишков утверждал, что цензура в России слаба и неэффективна: она «далеко не достигает до своей цели: первое - по малому числу людей, не могущих с надлежащим вниманием обнять всю громаду изданных и издаваемых книг; второе - по недостатку предписанных им правил, коими могли бы они руководствоваться»1540. Шишков предлагал учредить особый межведомственный цензурный комитет, состоящий из верхнего комитета и нижнего. «Верхний комитет, управляющий всеми отделами нижнего, и в который они подают сведения, отчеты и представления свои о прочтенных ими книгах, должен состоять из четырех особ, а именно: из министра просвещения (по долгу попечения о науках и воспитании юношества), из министра полиции (по долгу попечения о поведении и нравах), из обер-прокурора правительствующего синода (по долгу попечения о согласии духовной словесности с светскою) и с президента Российской Академии (по долгу попечения о языке, без которого никакая книга не может быть полезна)»1541. Государственный совет никак не отреагировал на записку Шишкова: «решения по оному никакого не последовало, кроме, что велено оное приобщить к делу». Через несколько дней А. К. Разумовский, министр просвещения, заявил, что «ны нешняя цензура весьма хороша и достаточна, что она со времени учреждения своего (то есть в продолжение семи или осьми лет) ничего противного нравственности не пропустила и что потому должна оставаться на прежнем основании и состояться под единственным ведением министра просвещения»1542. Через несколько лет ситуация изменилась, и столь благодушного отношения к цензуре правительство себе уже не могло позволить. Либеральный устав о цензуре 1804 г. к 20-м гг. ХК в. был признан несовершенным. В правительственных кругах всё более укреплялось мнение, что «слово человеческое есть проводник адской силы философии XVIII века, а книгопечатание ее орудие»1543. Поэтому вместе с учреждением Министерства духовных дел и народного просвещения на очередь стал вопрос о резком ужесточении цензуры. В ноябре 1818 г. А. С. Стурдза в «Записке о нынешнем положении Германии» безапелляционно заявил: «Позволить людям без совести и состояния писать и безнаказанно выпускать в свет все, что диктует им настроение, дух партии или продажность, значит, помещать под покровительство законов безнравственнейший образ жизни, придавать ложное направление настроениям в обществе и навсегда оставлять их в заблуждении. Закон должен предписать им молчание, поместить под постоянный присмотр и установить справедливые правила ответственности, которую непременно влечет за собой издание книг»1544. В 1820 г. при Главном правлении училищ был образован особый комитет, который, начав свои действия в июне 1820 г., выработал проект устава, а в мае 1823 г. М. Л. Магницкий изложил «Мнение о цензуре вообще и началах, на которых предполагает цензурный комитет составить для оной устав», а затем, приняв замечания своих сочленов, представил проект нового устава и секретной инструкции цензурному комитету. Магницкий предлагал такой цензурный устав, который бы «обнимал все извороты и уловки настоящего духа времени, сколько сие возможно»1545. Он требовал безоговорочно запрещать сочинения, в которых прямо или косвенно отвергалось, ослаблялось или представлялось сомнительным учение Откровения; книги, которые могли ослабить в каком-либо отношении должное почтение к властям; всякое сочинение, в котором содержался «какой-либо дух сектаторства» или смешивалось «чистое учение веры евангельской с древними подложными учениями, либо с так называемою естественною магией, кабалистикой и масонством»; произведения, «в коих своевольство разума человеческого усиливается изъяснить и доказать философски недоступные для него святые таинства веры»; книги, в которых содержалось противное «добрым нравам, благопристойности и светским приличиям, чести народной и личной, само собою за предшествующими статьями следует»1546. Вслед за мнением о цензуре Магницкий представил «Проект секретной инструкции цензурному комитету», в котором работу цензоров изображал как служение «Царству Божию во времена самые опасные и тяжкие», как противодействие тлетворному «духу времени»1547. Соответственно, Магницкий детализирует представления о тех произведениях и изделиях, которые подлежали запрету. Это были произведения, которые показывали «сомнительным духовный сан человека, внутреннюю его свободу и высшее предопределение к будущей жизни», «богохульные изображения Пресвятые Троицы священные предметы на табакерках и прозрачных экранах для подсвечников и каминов», «все творения, заключающие в себе учения каких-либо тайных обществ», «все сочинения магические, астрологические, кабалистические, книги гадательные и прочия» и те, в которых содержались излишние похвалы «каким-либо конституциям, силою народа и войск у законных государей исторгнутыми», «порицающие особы отечественных государей, в Бозе почивающих»1548. Цензурный проект Магницкого был настолько жёсток, что вызвал критику даже со стороны отнюдь не отличавшегося ли берализмом архимандрита Филарета (Дроздова), который находил, к примеру, излишним присутствие духовного лица в числе членов цензурных комитетов. Однако он не был принят лишь вследствие того, что одновременно с ним был составлен Святейшим синодом новый устав для духовной цензуры. В некоторых статьях эти уставы затрагивали одни и те же предметы, поэтому было принято решение разграничить области их применения1549. И, тем не менее, именно этот проект Магницкого оставил свой след в анналах истории, поскольку его основные идеи легли в основу предельно сурового, так называемого «чугунного», цензурного устава 1826 г. После назначения А. С. Шишкова в мае 1824 г. министром народного просвещения составление нового цензурного устава стало одной из главных его задач. Ситуация в России, с точки зрения Шишкова, приближалась к предреволюционной французской: «Если все книги сего рода, в обеих столицах наших в разные времена изданные, собрать и снести вместе извлеченные из них выписки, то откроется совершенный набат, призывающий всех к восстанию против веры, правительства, законов и всякой нравственности. Набат этот, величающий все революции, не токмо терпится, но похваляется, раскупается во множестве, и сочинители его славятся, награждаются! Чему же после сего дивятся многим оказывающимся буйствиам и смятениям? Мудрено ли, что подкладываемой огонь зажигает здание?»1550. 25 мая 1824 г. Шишков подал императору записку, в которой предложил резко ужесточить цензуру, которая, по его мнению, «до сего времени, можно сказать, не существовала»1551. Предлагаемые Шишковым меры сводились к следующему: устав должен был, «давая свободу и отнюдь не связывая ума и дарования писателя», служить «к обуздованию своевольных и неосновательных мыслей, предписывая о наблюдении, чтоб издаваемые сочинения были в правилах нравственности, в правилах истинного просвещения, никому не обидны, всякому для чтения или полезны, или по крайней мере забавны, но без всякого вреда нравам, наукам и языку»1552. А. С. Шишков предлагал избрать шесть или восемь человек «искусных в словесности цензоров, с хорошим содержанием, и поручить из них одному философические, другому исторические, третьему нравственные книги, четвертому журналы и т.д., с обязанностью, чтоб каждый из них вступающии к нему по его части книги прилежно от доски до доски прочитывал и на всех сомнительных ему, особливо же несходных с уставом местах останавливался и замечал их, для донесения министру просвещения, который сам собою или, в случае важности, по совету с верховным цензурным комитетом приказывал пропустить или не пропустить их». Сам же верховный цензурный комитет должен состоять из шести-семи человек, а именно: «митрополита или ученого архиепископа, из министра просвещения, министра полиции, министра внутренних дел и министра юстиции»1553. Этот комитет должен был потребовать от Синода сведений об изданиях, направленных против православной церкви, и если таковые найдутся, то представить их список императору, «дабы повелено было истребить оные». Эти книги следовало бы «без большой огласки отобрать у всех книгопродавцев, заплатя им за оные умеренную цену и запретя впредь продавать и перепечатывать». При этом у частных лиц «оставить сие без отыскивания; а дабы уменьшить вред, приносимый ими, то можно против оных издавать другие книги, доказывающие или осуждающие, или осмеивающие нелепость и безнравственность содержащихся в них умствований и учений»1554. Чтобы «впредь худые книги не были издаваемы, и самые вреднейшие из них сколько можно истреблены, надлежит поручить цензорам и все изданные до сего книги прочитать, с тем, чтоб попадающиеся в них худые и безнравственные места вы- писывать чтоб, при перепечатывании сих книг, негодные мечта были из них выкинуты, или же и вся книга осуждена не быть никогда возобновленную». Верховный цензурный комитет наделялся правом «призывать к себе тех писателей, которые подобное что-нибудь написали и в печать издали или издать хотят, и делать им замечания, что образ мыслей их худ, и чтоб они впредь от изъявления оного воздерживались». Цензор же, пропустивший «худое место, не донося о том цензурному комитету и не получа от него разрешения, ответствует за оное и подвергается наказанию смотря по важности пропущенного им места»1555. Стараниями Шишкова 10 июня 1826 г., уже в царствование Николая I, был принят новый устав о цензуре, получивший название «чугунный». Согласно этому уставу, запрещались все исторические сочинения, если в них высказывалось неблагоприятное расположение к монархическому правлению, запрещались любые попытки прямого или косвенного оправдания каких-либо государственных возмущений, специально оговаривалось запрещение сочинений Руссо, Дидро, Монтескьё, Гельвеция и других французских просветителей. Авторам вменялось в обязанность выводить «спасительные поучения» из рассказов о революции и обнаруживать благоприятное расположение к монархическому правлению. Устав, направленный прежде всего против распространения революционных и мистических идей, вызвал недовольство и вполне благонамеренных литераторов. Так, С. Н. Глинка острил, что, руководствуясь уставом Шишкова, «можно и Отче наш перетолковать якобинским наречием». В 1828 г. шишковский цензурный устав был смягчен по инициативе С. С. Уварова. Представляется, что цензурный устав 1826 г. был самым жестким в истории дореволюционной России. Следует признать, что русская консервативная мысль уже на этапе своего становления отличалась оригинальностью, развиваясь параллельно с западноевропейской, испытывая определенное влияние с ее стороны (особенно показательна в этом отношении публицистика Ж. де Местра), но в значительной степени независимо от нее. Наибольший вклад в развитие идеологии русского консерватизма внесли Н. М. Карамзин, А. С. Шишков, А. С. Стурдза, в меньшей степени - Ф. В. Ростопчин, С. Н. Глинка, М. Л. Магницкий, Д. П. Рунич. Многие основные идеи русского консерватизма: самодержавие, как самобытная и единственно соответствующая русским историческим условиям форма власти, православие, как высшая религиозная ценность, определяющая развитие русской образованности и культуры, идея особого пути развития России, критика Петра I, своими реформами дисгармонизировавшего и расколовшего русское общество, - были в достаточно отчетливой форме выражены русскими консерваторами XIX в. Наибольшую роль в первые десятилетия XIX в. в складывающемся консервативном течении играли такие фигуры, как А. С. Шишков, Ф. В. Ростопчин, Н. М. Карамзин, С. Н. Глинка, великая княгиня Екатерина Павловна, А. А. Аракчеев, М. Л. Магницкий, А. С. Стурдза, Д. П. Рунич. Консервативная идеология и практика являлись достоянием отдельных лиц и кружков, были по-преимуществу дисперсны, неотчетливы и аморфны, иногда - трудноотличимы от других направлений общественной мысли, что было естественно на этапе становления нового идейного направления в условиях авторитарного государства1556. Тем не менее, консервативное направление в целом оформилось и смогло повлиять на политику самодержавной власти начиная с 20-х гг. XIX в. Будучи достаточно хорошо, а порой и блестяще знакомыми с рационалистической культурой Просвещения, довольно умело используя эти знания, представители раннего русского консерватизма создали развитую в понятийном отношении систему взглядов. На начальном этапе большую роль в вызревании русского консерватизма сыграли языковые споры между «шишковис- тами» и «карамзинистами», носившие не только эстетический и филологический, но и отчетливо политический характер. В ходе этой дискуссии консерваторы «оттачивали» аргументацию против галломании, шире - русского западничества. Галломания значительной части русского дворянства явилась про- вокативным фактором для вызревания изначальной модели русского консерватизма. Дискуссия о «старом и новом слоге» в конечном счете привела к попытке конструирования консерва тивно-национальной традиции не только в сфере языка, но и в сфере культуры в целом, началась разработка определенной версии русской истории, фактически декларировалась необходимость «воссоздания» русской одежды, развлечений, кухни, этикета и т.д., вплоть до бытовых мелочей. В свое время Ю. Н. Тынянов заметил, что Н. М. Карамзин, занимаясь созданием «Истории государства Российского», в известной мере выполнял языковую программу А. С. Шишкова1557. Более того, на весь XIX в. «самодержавием был усвоен шиш- ковский язык и стиль манифестов и других торжественных обращений к народу»1558. В модифицированном виде он сохранялся вплоть до 1917 г., будучи одним из основных средств идейнополитического воздействия монархической власти на народ. А. С. Шишков сформулировал некоторые основные аксиомы нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам, необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые), патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монар- хии1559. Следует подчеркнуть, что данный вариант консервативной идеологии в первое десятилетие XIX в. носил оппозиционный характер, противостоял либеральной идеологии, характерной для Александра I и его ближайшего окружения (членов «Негласного комитета», М. М. Сперанского). Чрезвычайно показателен также был и первоначальный общественный статус А. С. Шишкова и его единомышленников - Ф. В. Ростопчина и С. Н. Глинки. В то время два первых консерватора пребывали в опале и вынуждены были сосредоточиться лишь на литературной деятельности, третий же, вплоть до начала выпуска журнала «Русский вестник» (с 1808 г.), не играл существенной политической роли. Ситуация изменилась в 1807 г., когда под влиянием военных поражений в антинаполеоновских коалициях 1805 и 1806-1807 гг. русское дворянское общество захлестнула волна национализма, имевшего отчетливые консервативные «акценты». В этот период консерваторы, наряду с другими политическими группировками и фигурами, способствовали отказу от либеральных реформ и отставке М. М. Сперанского. Огромную роль в становлении русского консерватизма сыграли события 1812 г. В советской исторической литературе бытовал тезис о том, что декабризм явился порождением Отечественной войны. С нашей точки зрения, с не меньшим основанием то же самое можно сказать и о русском консерватизме. Русский консерватизм - законное дитя 1812 г. Консерваторам предоставилась беспрецедентная возможность для озвучивания своих идей - и это было сделано в манифестах А. С. Шишкова, статьях С. Н. Глинки в «Русском вестнике» (который, в сущности, озвучивал огромными по тому времени тиражами основные идеи А. С. Шишкова и Ф. В. Ростопчина, которые были его покровителями и авторами), «афишах» Ф. В. Ростопчина1560. Уже перед самой войной резко изменился общественный статус бывших оппозиционеров: по инициативе великой княгини Екатерины Павловны, главы консервативной группировки при дворе, они занимают ряд влиятельных государственных постов, получают реальную возможность влиять на ключевые внутри- и внешнеполитические решения императора. В кадровой политике произошел «тектонический» переворот: вопреки своим либеральным установкам, Александр I сблизился с «русской партией»; вторым по статусу человеком в империи стал А. С. Шишков, получивший после опалы М. М. Сперанского должность государственного секретаря и выступивший фактически главным идеологом и пропагандистом Отечественной войны, поскольку именно он был автором большинства манифестов и указов, обращенных к армии и народу. Генерал-губернатором Москвы, наделенным исключительными полномочиями, стал Ф. В. Ростопчин. Его афиши, наряду с манифестами А. С. Шишкова, явились первым опытом массово го внедрения консервативно-националистической мифологии в сознание всех сословий империи. Военно-политическая роль Ф. В. Ростопчина оказалась чрезвычайно велика: именно он был главным «организатором» пожара Москвы, имевшего стратегическое значение, поскольку сожжение древней столицы стало одним из факторов, который объективно предопределил разгром армии Наполеона. Эффективным и популярным пропагандистом консервативно-националистического толка выступил С. Н. Глинка, получивший гигантскую сумму на издание «Русского вестника». В годы Отечественной войны на первый план выдвинулась еще одна ключевая фигура «русской партии» - А. А. Аракчеев, проявивший себя в предвоенные и военные годы как выдающийся военный организатор. Он «исполнял должность почти единственного секретаря государя во время Отечественной войны»1561 и был единственным докладчиком у Александра I практически по всем вопросам: военным, дипломатическим, управлению, снабжению армии и т.п., ведя грандиозную работу, без которой не возможны были бы успешные военные действия против Наполеона. Такова же была его роль и в кампании 1813-1814 гг.1562 Анализ вклада основных идеологов и практиков русского консерватизма в события 1812 г. и сопутствующих ему лет показывает, что именно этот год стал решающим в становлении данного идейно-политического направления. Одно из течений русского консерватизма, изначально имевшее галлофобскую направленность, оказалось максимально востребованным именно в канун Отечественной войны 1812 г., причем нужда в нем была столь велика, что из «маргинального» течения оно превратилось в стержневое, вытеснив те идеологические представления, которые были характерны для просвещенного абсолютизма и александровского либерализма. Колоссальный идеологический сдвиг, произошедший за считанные годы, может быть объясним только той исключительной ролью, которую сыграли русские консерваторы в 1812 г. в условиях национальной мобилизации. Вызвав к жизни обостренное осознание русской этничности, галломания (и, соответственно, галлофо бия) дала мощь и силу русскому консерватизму. Напомним, что в этом же году одновременно были скомпрометированы и потеряли политическое влияние знаковые для либерализма первого десятилетия XIX в. фигуры М. М. Сперанского и М. Л. Магницкого. В 1810-1820-х гг. происходила разработка концепции самодержавия как проявления национального, самобытного русского духа, формы власти, наиболее соответствующей русским условиям. Русские консерваторы, как правило, выступали противниками ограничения самодержавия. Для них было свойственно неприятие конституционализма и либерализма, Просвещенческого проекта как такового. Обосновывая самодержавную форму правления, они использовали аргументы религиозного характера, а также указывали на соответствие самодержавия народному характеру и природно-климатическим условиям России. Особенность русского консерватизма заключалась в беспрекословной ориентации на верховную власть, использование ее политических и административных рычагов, а не на создание собственной политической организации. Выполнение своих программных требований консерваторы переадресовывали монарху. Н. М. Карамзин, проделав длительную идейную эволюцию, практически полностью отошел от либерализма и западничества, создав наиболее полный и разработанный консервативный проект первой четверти XIX века - трактат «О древней и новой России», изложив в нем оригинальную концепцию самодержавия и взгляды на роль православия и русских традиций в истории России. Трактат с его очевидными антилиберальными акцентами содержал вполне зрелую концепцию самодержавия, которая была воспринята в основных чертах последующими поколениями русских консерваторов начиная с С. С. Уварова. В отличие от А. С. Шишкова и М. Л. Магницкого, Н. М. Карамзин был чужд масонофобии и антизападничества и отнюдь не был активным борцом с мистицизмом, идущим с Запада. Здесь, очевидно, сказался его былой опыт либерализма, масонства, увлечения культурой Запада. Русскими консерваторами возвеличивались православная вера и церковь, которые противопоставлялись всем неправославным христианским конфессиям. При этом в работах русских консерваторов поначалу православие выступало прежде всего как атрибут «русскости», средство национальной самоидентификации, а не как вселенская религия. Ситуация изменилась с возникновением православной оппозиции, которая сыграла в становлении русского консерватизма большую роль. Православие в воззрениях консерваторов приобрело характер идеологии, противопоставляемой модным в то время масонству, мистицизму и экуменическим утопиям. Проблемы веры приобрели во взглядах представителей этого течения ярко выраженный политизированый характер, что неизбежно вело к столкновению православных консерваторов с высокопоставленными мистиками и масонами, вроде министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына. Представляется, что именно система православных ценностей оказала существенное воздействие на формирование русского консерватизма, блокировав процесс рецепции инокон- фессиональных консервативных западных доктрин. С 1824 г. монархическая власть более не ставила под сомнение статуса православия как господствующей религии, а русский консерватизм отныне базировался исключительно на православии. Масонство оказалось под запретом вплоть до начала XX в. Наиболее яркими и известными представителями собственно церковного консерватизма в тот период являлись митрополиты Иннокентий (Смирнов), Серафим (Глаголевский) и архимандрит Фотий (Спасский). Церковный консерватизм не ограничивался рамками клира, его носителями могли быть и миряне. Для него было характерно напряженное и драматичное противодействие западным идейно-религиозным влияниям: масонству, протестантскому мистицизму и экуменизму. Церковный консерватизм не был тождествен учению церкви, как оно складывалось в более ранние периоды. Для этого течения была характерна лояльность существующей монархической власти, что не исключало ее резкой критики, когда, с точки зрения носителей этого направления, «попирались интересы церкви», нарушалась «чистота веры», разрушалась нравственность, возникала угроза ослабления православия в результате распространения неправославных и антиправославных учений. Отметим также, что для церковного консерватизма было характерно почти полное отсутствие интереса к экономической и национальной проблематике. Если говорить о попытках представителей этого направления влиять на жизнь светского общества, то они в основном сводились к мерам запретительного характера в отношении неправославных и антиправославных течений, неприятию радикализма и либерализма, причем последние часто приобретали в сознании церковных консерваторов некую «апокалипсическую», если не прямо фантастическую окраску. Программа церковных консерваторов имела узкоконфессиональный характер. Они выступали за отставку министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына, расформирование «сугубого» министерства, запрет деятельности Библейского общества и масонских лож, введение жесткой цензуры в отношении книг, написанных с неправославных позиций, считали недопустимым перевод Библии на русский литературный язык вместо церковнославянского, поскольку это подрывало сакральный характер Священного Писания, и т.д. «Русскость» представителями этого течения существенно акцентировалась, достаточно вспомнить отношение архимандрита Фотия (Спасского), к иностранцам, в особенности к англичанам и евреям. В русском консерватизме указанного периода имелись и течения, связанные с масонством. Для масонства в духе журнала «Сионский вестник», издаваемом А. Ф. Лабзиным, наряду с приоритетом «внутренней церкви» над «внешней», отрицанием церковной обрядности, ставкой на надконфессиональную мистику и экуменизм, были характерны некоторые принципы, вполне родственные консервативным: приоритет монархии, критическое отношение к рационалистической философии Просвещения, культ нравственности. Но если в данном случае можно говорить лишь о некоторых элементах консервативного мировоззрения, то гораздо определеннее была ситуация с «консервативным крылом» русского розенкрейцерства того времени1563. Обычно его крупнейших представителей, таких как И. А. Поздеев, П. И. Голенищев-Кутузов, называли не иначе, как «ультра-консерваторами» и «обскурантами». Они признавали господствующее положение православной церкви, поскольку она являлась государственным институтом, а, с их точки зрения, лояльный подданный, если он признает го сударство, стремясь к стабильности и порядку, должен быть членом «внешней церкви». Более того, на словах они отвергали противопоставление «внутренней» церкви «внешней». Будучи антилибералами, противниками М. М. Сперанского, розенкрейцеры ратовали за жесткий контроль за общественной жизнью и умонастроениями, проповедовали антиреволюционный и антилиберальный изоляционизм. Нуждается в серьезном переосмыслении мистико-космопо- литическое направление общественной мысли протестантского толка, связанное с именами Александра I (на определенном этапе) и А. Н. Голицына, которое ассоциируется с деятельностью Библейского общества, Священного союза, Министерства духовных дел и народного просвещения, попыткой реализации социальной утопии «евангельского» или «общехристианского государства» (термин Е. А. Вишленковой1564). В основе подобной религиозной политики лежало убеждение, что «секулярные тенденции в социальной жизни порождают революционные процессы»1565. При помощи мистицизма процесс секуляризации попытались повернуть вспять. Будучи официальной идеологией, имевшей поначалу либеральную окраску (для нее было характерно провозглашение равенства людей перед Богом, идея веротерпимости, уравнения конфессий, отказ от государственного статуса православной религии, филантропия, а главное - нетерпимое отношение к православной оппозиции и иезуитам-традиционалистам), это направление под влиянием политических обстоятельств (событий 1819-1821 гг., когда по Западу прокатилась революционная волна) «мутировало» в ан- тилиберальное и антиреволюционное течение. Христианские, стабилизирующе-консервативные элементы этой идеологии вышли на первый план, что привело к резкому ужесточению цензуры, жестким попыткам внедрить принципы конфессионального образования в светских учебных заведениях, гонениям на либерально настроенную профессуру, ограничению университетской автономии. Но и либеральный, и консервативный варианты данного направления объективно имели антиправославную направленность, что вызвало сильнейшее со противление со стороны православных консерваторов. Самодержавная власть в рамках этого направления рассматривалась не как порождение национальной истории, а как политическое орудие для воплощения в жизнь утопии надконфессиональ- ной власти, призванной защитить Европу от распространения подрывных учений и революционных потрясений. Разумеется, этот вариант консервативной идеологии не мог иметь русской национальной окраски в принципе. Это был государственный космополитизм1566, на определенном этапе обретший достаточно ярко выраженный консервативный акцент. Именно отмеченная «нетрадиционность» этого направления предопределила его быстрый политический крах и переход, уже в следующее царствование, к иной идеологии. В воззрениях и действиях русских консерваторов весьма отчетливо прослеживается национализм. А. С. Шишков одним из первых стал конструировать консервативно-националистическую традицию1567. Националистическая компонента определенно доминировала в воззрениях Ф. В. Ростопчина. Мало рассуждая о православной вере и церкви, самодержавии, он явился одним из ярких творцов русской консервативной националистической риторики. Даже в масонстве, которое традиционно связывают исключительно с космополитизмом, были в то время носители националистических умонастроений. К ним принадлежал Д. П. Ру- нич. Ему было свойственно осуждение Петра I за отказ от народных традиций и привычек, «разрушение» русской национальности. С точки зрения Д. П. Рунича, «изуродованная», но сохранившая свою самобытность Россия должна была преобразовать Европу, разложившуюся под воздействием рационалистической философии и вольнодумства, спасти и возродить человечество, так как русский национальный дух отличается от духа всех других народов1568. В консервативной мысли «русское» зачастую жестко противопоставлялось всему не только французскому, но и западному. Название журнала, издаваемого С. Н. Глинкой, «Русский вестник» было полемически заострено против названия «Вестник Европы» (первоначально его редактором был Н. М. Карамзин, который до публикации «Истории государства Российского» воспринимался многими русскими консерваторами как космополит, западник, масон, галломан, бонапартист и либерал). В произведениях Ф. В. Ростопчина слова «русский» и «русское» являлись ключевыми и наиболее часто повторяющимися. Франция, ее язык и культура, воспринималась в консервативно-националистическом дискурсе как воплощение «мирового зла», породившее кровавую революцию и якобинский террор. Консервативно-националистическая риторика, нашедшая отражение в памфлетах Ф. В. Ростопчина, в статьях С. Н. Глинки в «Русском вестнике», рисовала карикатурные и вызывающие отвращение и смех образы французов. Франция и французы представали в сознании русских консерваторов как полная антитеза России и русским. А. С. Шишков изображал Францию как некое «зачумленное» место, страну, судьбу которой необходимо предоставить самой себе, предварительно изолировав от внешнего мира. Одна из причин, по которой некоторые консерваторы (великая княгиня Екатерина Павловна, Н. М. Карамзин, Ф. В. Ростопчин) приняли активное участие в устранении либерального реформатора М. М. Сперанского, заключалась в том, что он воспринимался ими как ключевая фигура ненавистной русским патриотам «французской партии». Говоря о национализме ранних русских консерваторов, мы имеем в виду его особый тип, который по своим исходным интенциям был призван противостоять «чужеродным» модерни- зационным процессам и ставил своей целью законсервировать традиционалистское настоящее (именно этим объясняется отношение его представителей к Франции, евреям и т.д.). Но, как и национализм, сопровождающий и активизирующий модернизацию, он оперировал понятием мессианского коллективного субъекта, апеллировал к определенным этническим ценностям, конструировал собственную традицию, селективно интерпретируя факты исторического прошлого. Русская история с момента возникновения русского консерватизма стала рассматриваться его идеологами как одна из основных опор консервативно-националистического самосознания. Не случайно консерваторы М. М. Щербатов, Н. М. Карамзин и С. Н. Глинка были создателями обобщающих трудов по русской истории. Примеры из идеализированной версии русского прошлого призваны были «излечить» галломанию русского дворянского общества. Благочестивые русские цари, герои- избавители от Смуты XVII в. и А. В. Суворов - постоянные фигуры в создаваемом консерваторами пантеоне. Исторический опыт для консерваторов - это опыт «выживания» в периоды жестоких кризисов и апелляция к славным военным победам. По сути, консерваторами начал создаваться своего рода культ светских святых, призванный преобразить русское общество в консервативно-националистическом духе. Мифологизированная таким образом русская история с тех пор стала неотъемлемым компонентом практически любой русской консервативной доктрины. Кроме того, следует подчеркнуть, что «историзм с его особым вниманием к идее континуитета начинался как неотъемлемая часть консервативного мышления»1569. Органическая концепция истории призвана была обнаруживать «в славном прошлом свидетельства и ростки блестящего будущего»1570. Разумеется, русский консерватизм в подобной версии сталкивался с двумя проблемами. Из-за национализма его трудно было совместить с имперским универсализмом, насаждаемым абсолютистской властью - в этом одно из возможных объяснений, почему карьера А. С. Шишкова и Ф. В. Ростопчина резко оборвалась по окончании Отечественной войны 1812 г. , когда отпала необходимость в общенациональной мобилизации. «Оказалось, что без Тильзита и Бонапарта консервативный национализм не слишком востребован обществом»1571. Русский консерватизм с националистической окраской использовался в прагматических целях, и власть отказалась от него, как только непосредственная опасность миновала. Кроме того, главными носителями и идеологами русского националистического консерватизма были выходцы из дворянской элиты. А национализм в любой версии, как в консервативной, так и в либеральной, не мог не противоречить принципу сословности. Выходом из этого двусмысленного положения представлялась своеобразная интерпретация крепостного права, как оптимальной формы существования русских в единой патриархальной семье. При этом в консервативной идеологии сохранялась необходимость естественного неравенства и иерархии, но, с другой стороны, народ не воспринимался как принципиально чуждый дворянской элите, более того, низшие сословия расценивались как носители национальных нравственно-религиозных ценностей, в отличие от подвергшегося иностранному разлагающему влиянию дворянства. Не случайно в рамках консервативно-националистического дискурса был достаточно остро поставлен вопрос о социокультурном расколе, инициированном реформами Петра I. Восприятие русского народа как единого иерархического целого позволяло националистам-консерваторам обращаться со своими идеями не только к образованному дворянскому обществу - через «Русский вестник», «Чтения в Беседе любителей русского слова», но и к простонародью - посредством манифестов А. С. Шишкова и «афиш» Ф. В. Ростопчина. Ранние русские консерваторы мечтали о создании общества социальной гармонии (с поправкой на первородный грех и изначальную испорченность человеческой природы), общества добровольно-иерархического, представляющего единое национальное тело, лишенное антагонистических противоречий. Это общество, в котором главными сословиями являются дворяне, духовенство и крестьяне. В экономике такого общества должно было доминировать сельскохозяйственное производство, которое в нравственном отношении предпочтительнее городской промышленности и торговли. Основной «несущей» политической конструкцией подобного государства и общества является самодержавие - основной субъект общественного развития и гарант безопасности, «палладиум России». Право должно быть «русским», т.е. строиться на правовых традициях, учитывающих местные особенности, а не копироваться с соответствующих западноевропейских образцов. Православие в построениях консерваторов является идеологией, которая предохраняет от нравственного и культурного загнивания, характерного для Запада, в особенности революционной и наполеоновской Франции. Русское общество должно сознательно и целенаправленно опираться на различные самобытные традиции - прежде всего языковые, культурные и бытовые, например в одежде, еде, повседневных поведенческих стереотипах. Общественное воспитание должно базироваться на национальном чувстве, патриотизме и законопослушании, а нравственность должна быть аскетична, в подражание христианскому идеалу. Разрушительный для традиционных ценностей рационализм, носителем которого является наука, должен быть нейтрализован синтезом истин науки и истин веры. Подразумевалась достаточно строгая изоляция от секулярной западноевропейской культуры. Подобное мировоззрение отнюдь не исключало возможности реформирования различных сфер жизни государства и общества (как в случае с университетской политикой, образованием и цензурой), однако это были «ретроградные реформы»1572. Уже в Александровскую эпоху подобного рода попытки воспринимались большинством политической элиты как проявления «обскурантизма» и «мракобесия». Реальное самодержавие и большая часть дворянства предпочитали иные ценности. Русские консерваторы первой четверти XIX в. сыграли свою главную роль в царствование Александра I и быстро сошли с исторической сцены. Большинство из них не сыграло в последующее царствование сколько-нибудь существенной политической или идейной роли. Еще в 1816 г. ушел из жизни Г. Р. Державин, в 1819 г. скоропостижно скончалась от рожистого воспаления великая княгиня Екатерина Павловна. В этом же году, будучи в полуопале, покинул земной мир митрополит Иннокентий (Смирнов). В 1826 г. умерли Н. М. Карамзин и Ф. В. Ростопчин. В суровой политической опале оказались А. А. Аракчеев, М. Л. Магницкий, Д. П. Рунич, был изолирован от влияния на двор архимандрит Фотий (Спасский). В монашеском сане скончалась А. А. Орлова-Чесменская. Благополучно и без каких-либо политических и личных потрясений отошли в мир иной вдовствующая императрица Мария Фёдо ровна, А. Н. Голицын, митрополит Серафим (Глаголевский) и А. С. Стурдза. В безвестности и едва ли не нищете скончались С. Н. Глинка, Е. И. Станевич, С. И. Смирнов. Определенную политическую роль в царствование Николая I сыграл лишь А. С. Шишков, занимавший пост министра народного просвещения до 1828 г. Анализ деятельности и взглядов ранних русских консерваторов показывает, что, несмотря на определенную нечеткость их представлений, существенные противоречия между отдельными их группировками, они, тем не менее, смогли выработать идеологическую систему, которая оказала существенное воздействие на все последующие поколения русских консерваторов. Эта система содержала основные элементы более зрелых консервативных доктрин, отличаясь от них, пожалуй, более последовательным и органичным антилиберализмом и антидемократизмом (в воззрениях ранних русских консерваторов, к примеру, не содержится даже намека на привнесенные славянофилами в позднейший русский консерватизм идеи народной монархии со всесословным законосовещательным Земским собором, учение о «бюрократическом средостении», отделяющем царя от верноподданного народа, пристального интереса к крестьянской общине как носительнице патриархальных ценностей и т. п. ). Политическая роль русского консерватизма первой четверти XIX в. заключается в том, что он способствовал блокированию попыток коренных преобразований, предпринятых верховной властью: введения конституции, освобождения крестьян и реформирования религиозной сферы. Одновременно консервативно-националистическая идеология и настроения объективно стали необходимым условием для победы в Отечественной войне 1812 г. и преодоления галломании части дворянского общества.