Глава 3 О пользе и ущербности универсальных ценностей
На основе проведённого в предыдущей главе исследования можно сделать вывод о попытках определённой части западной, прежде всего, американской политической и интеллектуальной элиты придать весьма узкому комплексу либеральных идей и принципов, концентрирующихся вокруг прав человека, демократии и рыночной экономики, статус единственно верного учения в последней инстанции, одинаково пригодного для всех времён и народов. Предпринимаются попытки утвердить по аналогии с известной формулой максиму: «Западные ценности абсолютно верны, потому что их носители всесильны». В соответствии с этим учением, реалии современного мира пытаются трактовать в духе дихотомической формулы «или-или», где на одной стороне баррикад стоят носители так называемых универсальных ценностей (права и свободы человека - демократия - рыночная экономика), подаваемых в ипостаси единственно верного учения, а на другой стороне - другие народы и культуры, которые придерживаются иных ценностей, соответствующих их менталитету. В свое время идеологи тоталитаризма объявляли все ценности, идеи и принципы неверными, если они хоть в чём-то не совпадали с их, так сказать, учениями. Теперь либералы-демократы пытаются убедить вес остальной мир в том, что они являются носителями единственно верного учения, пригодного для всех времен и народов. С сожалением приходится констатировать, что определенную лепту в этом направлении внесли некоторые весьма уважаемые представители либеральной общественно-политической мысли, которые пытаются анализировать мировоззрение мыслителей прежних исторических эпох, начиная от Античного мира, используя современный методологический инструментарий и критерии их принадлежности к тому или иному идейно-политическому направлению в современном их понимании. Речь идёт, например, о книге К. Поппера «Открытое общество и его враги», которая для либералов послевоенного Запада стала чем-то вроде евангелия69. По своей идеологической ангажированности и неразборчивости в выборе средств и приемов очернения противников (здесь я вывожу за скобки профессиональный уровень и морально-этические критерии) работа Поппера разительно напоминает труд известного марксиста «Материализм и эмпириокритицизм». В обоих случаях принципы научной объективности и профессиональной этики приносятся в жертву идеологической целесообразности. Здесь все, кто так или иначе не разделяет позиции либерализма ХХ века, огульно, без разбора, безраздельно причисляются к когорте тоталитаристов всех мастей. В их число включён весьма широкий круг мыслителей от Гераклита и Платона до Гегеля и, естественно, Маркса, без которых вся западная философская традиция, с её сложностью, многогранностью, богатством сводится к противостоянию между «нашими», т.е. сторонниками либерализма и открытого общества, с одной стороны, и их врагами, с другой стороны. Главное остриё критики Поппера направлено против Платона. Если марксисты-ленинцы просто критиковали Платона за то, что он не осознал марксистское понимание общественно-исторического процесса как результата классовой борьбы, то Поппер посвятил довольно объёмистый первый том своего двухтомного труда зубодробительному разоблачению и развенчанию Платона как отца-основателя современного тоталитаризма и, соответственно, как главного виновника порождённых им бедствий на том основании, что он будто был врагом открытого общества и либеральных ценностей. У Поппера Платон - основатель современного коммунизма, фашизма, органической теории государства, теории классовой борьбы, биологической и расовой теории, историциз- ма, евгеники и множества других зловредных теорий. Никак не может устраивать Поппера и то, что Платон обосновывал мысль о примате общества и государства перед отдельным индивидом, о невозможности жизни человека вне общества и государства. И всё это говорится о человеке, жившем и творившем за два с половиной тысячелетия до возникновения всех названных феноменов. Весь смысл книги Поппера - выяснение того, соответствуют ли идеи и принципы Платона идеям и принципам современного либерализма в том виде, как эти последние понимал сам Поппер. С сожалением приходится констатировать, что тот крайний пре- зентизм и крайняя идеологическая ангажированность (я бы сказал - даже агрессивная идеологическая ангажированность), с помощью которых Поппер пытался развенчать и разоблачать величайшего мыслителя древности, представляют собой нечто, выходящее далеко за пределы научного анализа. По сути дела к Платону предъявляются требования и претензии, которые были бы уместны, в лучшем случае, скажем к Гегелю, Марксу, Кейнсу, но никак к представителю совершенно другой цивилизации, жившему два с половиной тысячелетия тому назад. К тому же тоталитаризм, по мнению подавляющего большинства серьезных исследователей, представляет собой феномен современности, точнее, ХХ века. Как великий мыслитель Платон стремился вникнуть в великие тайны мироздания и, открывая великие истины, был вправе допустить и великие ошибки, которые порой бывают важнее маленьких истин, вроде тех, которые в наши дни пытаются предложить наследники Поппера всему остальному миру. Не случайно, христианство и даже ислам пытались обосновывать некоторые свои догматы, основываясь на идеях, заимствованных у него. Как справедливо подчеркивал А.Ф. Лосев, «Платон оказался какой-то вечной проблемой истории человеческой культуры, и пока нельзя себе представить, когда, как, при каких обстоятельствах и кем эта проблема будет окончательно разрешена»70. Платон слишком крупная и значимая, слишком сложная, многосторонняя и трудно поддающаяся разгадке величина, чтобы можно было сводить все богатство, разнообразие, сложность, величие его воззрений к весьма редуцированной версии тоталитаризма. Здесь очевиден тот факт, что при причислении Платона, равно как и всей бесчисленной плеяды мыслителей далёкого и не столь далёкого прошлого к сонму тоталитаристов Поппер по сути дела руководствовался пресловутым принципом» «или ты с современными либералами, или ты враг либерализма, стало быть, тоталитарист». Здесь всё понятно, как чёрное и белое. Других оттенков просто нет и быть не может. Что касается оценки взглядов Платона по критериям закрытости-открытости, тоталитаризма-либерализма, то они в данном случае просто не приемлемы, поскольку открытое общество с его основополагающими атрибутами либеральной демократии, гражданского общества, правового государства и т.д. является историческим феноменом, возникшем в отдельных регионах западной ветви человечества в Новое время. Кстати, существенный вклад в разработку теории гражданского общества и правового государства внёс именно причисляемый Поппером к тоталитаристам Гегель. Во времена же Платона по важнейшим критериям открытости-закрытости просто не могло быть речи о каком бы то ни было разграничении общества и государства, о противопоставлении человека, общества и государства. Как не без оснований подчёркивал Гегель, «что человек свободен сам по себе, по своей субстанции, что человек рожден свободным, этого не знали ни Платон, ни Аристотель, ни Цицерон, ни римские юристы, хотя это понятие есть источник права»71. С точки зрения системной или мировоззренческой парадигмы, воззрения Платона мало в чём расходились с идеями его учителя Сократа и ученика Аристотеля. Примерно в таком духе можно оценивать некоторые положения выдвигавшиеся одним из ведущих представителей экономического либерализма Ф. фон Хайеком в его известной работе «Дорога к рабству». Подвергнув справедливой и обоснованной критике советский социализм как путь, ведущий к тоталитаризму или как говорил сам Хайек, к рабству, он обрушивается на любые формы коллективизма, плановых принципов ведения хозяйства, государственного вмешательства в экономическую жизнь, рассматривая их как неизбежную предпосылку перерождения в рабство. Сам Хайек и его сторонники наряду с советским социализмом к этой категории относили европейские социал-демократические модели организации социально-экономической системы, а также новый курс Ф.Д. Рузвельта, т.е. ту стратегию, с помощью которой, как справедливо отмечал А.М. Шлезингер-мл, капитализм был спасён от капиталистов. Я весьма далёк от того, чтобы отождествлять этих деятелей с радикализмом, фундаментализмом, тем более, с тоталитаризта- ми. Более того, убеждён в том, что они сыграли немаловажную роль в развенчании и несостоятельности всех форм тоталитаризма в качестве приемлемой формы государственного устройства. Возможно, в тот конкретный период острой борьбы за ценности прав и свобод человека против ползучего наступления тоталитаризма характерный для их работ определённый радикализм был оправдан и допустим. Но фактом является то, что в нынешних условиях их установки, возможно, в сильно выхолощенной форме используются для конструирования фундаменталистских схем мироустройства на уровне крайне приземлённых, редуцированных, я бы сказал, арифметизированных принципов западного либерализма. Ведь тоталитарные идеи и установки также возникли в результате такой же операции в отношении отдельных идей, исповедовавшихся приверженцами либерализма. В этом плане нельзя забывать, что левый тоталитаризм представляет собой феномен ХХ века, что это порождение Просвещения, западной рационалистической цивилизации, попытка реализации на практике неких универсальных ценностей и принципов интернационализма, своеобразно понимаемых идей свободы, равенства и братства всех народов. Именно идеи Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо, лозунги «свобода, равенство, братство» Великой Французской революции породили классический либерализм, который создал условия для возникновения марксизма, в свою очередь, переродившегося в процессе последовательных трансформаций в ленинизм, сталинизм, маоизм и другие более мелкие варианты левой тоталитарной мысли. По сути дела предпринимаются попытки установить монополию одной системы мировидения, которая представляет собой ни что иное как своеобразную форму секулярной религии. Всех тех, кто не приемлет ее, рассматривают как врагов цивилизованного мира. В сущности все, что не вкладывается в рамки западной либеральной парадигмы объявляется мракобесием, фанатизмом, реликтами ушедших миров, терроризмом и т.д. Предъявляются претензии на то, чтобы распространить свои ценности и идеи, провозглашённые универсальными, по всему миру, всеми средствами, включая, когда это необходимо, и вооружённую силу. Эти ценности в понимании части западной интеллектуальной и политической элиты по сути дела превратились в орудие сильных для порабощения слабых. Здесь можно согласиться с И. Валлерстайном, который писал: «У сильных — сильных политически, экономически, социально — есть возможность выбора между агрессивной враждебностью к слабым (ксенофобия) и великодушным принятием “различия”. В любом случае они остаются привилегированными. Слабые — или, по крайней мере, более слабые — могут поправить (хотя бы частично) неблагоприятное положение, только настаивая на принципах группового равенства»72. Как верно отметил М. Уолцер, «преступления в XX веке совершались как извращенными патриотами, так и извращенными космополитами. И если фашизм представляет первое из этих извращений, то коммунизм, в его ленинистской и маоистской версиях, представляет второе. Разве репрессивный коммунизм - это не дитя универсализации Просвещения? Разве он не учит антина- ционалистической этике... Партикуляризм, который исключает более широкую лояльность, поощряет аморальное поведение, но так поступает и космополитизм, отвергая более узкую лояльность. И то, и другое опасно; спор нужно вести в иных терминах»73. Теперь же приверженцы либерально-демократического, рыночного фундаментализма рассуждениями и доводами об общих ценностях по сути дела маскируются защита и продвижение собственных интересов. Проталкивая свою истину, то бишь свои интересы допускается использование любых средств вплоть до самых современных вооружений, невзирая на то, что, как показал иракский казус, это может привести к сотням тысяч ни в чём не повинных жертв. Более того, поскольку носителям этого учения нужна одна только победа, война считается вполне законным и оправданным средством ее достижения. Здесь на передний план выступает другой принцип всех радикальных революционеров: «Цель оправдывает средства». Триадой ценностей «жизнь, свобода, частная собственность» оправдывают самые жестокие преступления государственного масштаба, подпадающие под категорию преступлений против человечества и, соответственно, подлежащие международному суду. Здесь этот принцип по определению не может не быть ущербным, независимо от того, кем и как он применяется. Взятая сама по себе в чистом виде бесплодна как чистота помыслов йогов, проповедующих абсолютное воздержание, так и чистота революционеров, призывающих к сверхактивности в форме прямого действия с целью разрушения старого мира до основания и создания на его обломках нового совершенного мира. Как отмечал А. Камю, “оба эти типа людей, в равной степени далекие от реальности, воплощают два вида бессилия: бессилие добра и бессилие зла”74. Когда отдельный человек или приверженцы какого-либо учения проникаются уверенностью в том, что они овладели окончательной истиной, своего рода универсальным ключом к решению всех проблем и достижению гармонии, они рано или поздно проникаются уверенностью в близкой достижимости царствия правды и справедливости. В итоге, даже передовые по своему первоначальному замыслу социально-философские и идейно-политические системы оказываются замкнутыми системами, базирующимися на неподвижной основе и предусматривающими втиснуть реальную жизнь в прокрустово ложе отвлеченных и искусственных одномерных конструкций. Массовизация, демократизация любой идеи ведут к потере ею способности саморазвиваться, реально оценивать положение вещей в мире, к энтропии познавательных интенций, прогрессирующей потере чувства реальности. Пропорционально растет ее нетерпимость и закрытость, постепенно превращаясь в некое подобие религии. И действительно, радикализм любого рода, как правило, приводит к саморазрушению, поскольку многообразие реальной жизни нельзя втиснуть в прокрустово ложе каких бы то ни было теорий, какими бы совершенными, на первый взгляд, они ни были. Если радикалы одерживают верх, они вдобавок сеют семена разрушения самого общества или же сами сознательно разрушают его. Как говорится, у слепой веры - злые глаза. Феномены общественной жизни, человеческие деяния не всегда и не обязательно можно измерить и оценить некими объективно данными универсальными или общечеловеческими мерками. Их нельзя втиснуть в прокрустово ложе арифметической формулы дважды два - четыре. Здесь скорее часто, чем реже, результатом бывает иная, чем четыре, величина. Здесь не действует математическая истина, согласно которой две параллельные линии никогда не пересекаются. Они не пересекаются на бумаге, а в реальной жизни, где сталкиваются множество разнонаправленных, противоречащих, конфликтующих между собой интересов, устремлений, целей, идеалов, и т.д., они могут, да ещё как, пересекаться. Поэтому, человеческие деяния нельзя мерить какими бы то ни было точными формулами, принципами, ценностями, пригодными для всех времен и народов. В этой сфере наука кончается там, где исследователь ставит перед собой задачу, во что бы то ни стало найти именно соответствующую условиям той или иной формулы точную величину. Иными словами, принципы, доведенные до абсолюта, могут оказаться пустыми или вырождаться в слепое упорство и слепую верность однажды заявленным кем-то и для чего-то идеям или ценностям. К примеру, максима «На том я стою!» в одних случаях можно трактовать как преданность какому-либо высокому нравственному принципу, а в других случаях - как кондовое упорство, не имеющее ничего общего с принципиальностью. В то же время любая идея, тяготеющая к универсализму, какой бы совершенной и гуманной она ни была, доведенная до логического конца, превра щается в свою противоположность и рано или поздно становится одним из составляющих той или иной формы тоталитаризма, хотя, возможно, и с человеческим лицом. Из этого правила не является исключением даже такое, казалось бы, однозначно гуманистическое по своей ориентации экологическое движение, отдельные течения которого при защите своих позиций впадают в такой радикализм, что сближаются с религиозным фундаментализмом. Показательно, что некоторые представители самого экологического движения проявляют обеспокоенность тенденциями к появлению «зеленых аятолл» или «экофашистов», навязывающих человечеству собственный вариант спасения. На Западе отчётливо должны понимать, что то, как его народы сморят на себя и на остальные народы земного шара, не всегда и не совсем совпадает с мнением самих этих народов. Человеческие особи, равно как и человеческие сообщества, настолько индивидуальны и своеобразны, что не может быть каких бы то ни было универсальных ценностей, одинаково пригодных для всех народов, или всех человеческих сообществ. Разумеется, жизнь, права и свободы человека бесценны. Их разработка и принятие в качестве важнейших принципов и норм взаимоотношений людей стали величайшим достижением западного человечества, сыгравшим колоссальную роль в его социально-экономическом, общественно-политическом и технологическом прогрессе. Поэтому следует признавать, защищать, всячески способствовать утверждению во всемирном масштабе универсальных ценностей прав и свобод человека, справедливости, демократии, бороться против любых форм и проявлений тирании, деспотизма, тоталитаризма и т.д. Более того, можно согласиться с Т. Джефферсоном, который говорил, что древо свободы нуждается в том, чтобы его каждые двадцать лет поливали кровью тиранов. В этом смысле, возможно, совершенно справедливо были обезглавлены Карл I и Людовик XVI. Такие акты можно рассматривать как неизбежные спутники или издержки того созидательного разрушения, инструментами которого выступают разного рода революции. Но нельзя допускать использование этих ценностей для экспорта демократического, рыночного и иных форм фундамента лизма. Во всяком случае, при нынешнем положении вещей, комплекс этих ценностей может быть предложен человечеству в качестве некоего идеала, а не единственного пути решения стоящих перед мировым сообществом проблем. Идеал можно сравнить с вогнутой линией горизонта, к которой человек стремится, но дойти до которой ему не суждено. Человек, человеческие сообщества могут или должны стремиться к совершенному жизнеустройству. Но в истории никогда не было, нет и никогда не будет во всем совершенного мироустройства. Человек действительно является центром мироздания, в том смысле, что само мироздание как объект познания немыслимо без познающего его человека. Под этим углом зрения человека действительно можно считать мерой всех вещей, особенно, что касается созданного им мира культуры. Но это не означает необходимость отказа от традиций, культур, менталитета остальных народов. Ведь с появлением теории относительности ни одному физику не пришла в голову мысль о необходимости отказа от ньютоновской картины мира, но были определены границы её применимости. Или же изобретение самолёта как средства передвижения не привело к отказу использовать в таком качестве автомобиль, а его изобретение, в свою очередь - к отказу от железнодорожного транспорта, а в определённых условиях - и от гужевого транспорта. При наличии одной единственной и универсальной истины отпадает сам вопрос о свободе поисков истины. Здесь уместно напомнить позицию У. Джеймса, который говорил, что нам нужен мир не без убеждений, которые нам не нравятся, а мир, в котором люди признают, что их право на свои убеждения не дает им права навязывать такие убеждения другим. Поэтому, декларируя и защищая свободу слова, нельзя забывать, что, например, свобода вероисповедания предполагает свободу исповедовать или не исповедовать религию. Это свобода всех без исключения религий, в том числе секулярной религии, свобода любого светского мировоззрения. Однако приверженцы новой религии используют превратно понимаемую свободу слова как свободу оскорблять представителей других народов и культур. Такая свобода в качестве универсальной ценности не стыкуется с интересами обеспечения жизнеспособности тех или иных сообществ и минимально необходимой для современных реальностей геополитической стабильности. Карикатурные провокации (иначе их не назовёшь), составленные на основе принципе безграничности свободы слова, являются по сути дела одним из проявлений пропаганды расизма, превосходства одних народов (естественно, белых, якобы передовых и цивилизованных) над другими (небелыми, якобы отсталыми и нецивилизованными) народами. Поэтому представляется не случайным та яростная реакция во всём исламском мире, которую вызвал как бы внезапно вспыхнувший «карикатурный скандал». Такие скандалы льют дополнительную воду на мельницы разного рода новых бин Ладенов. Отсюда вытекает, что нельзя доводить до абсурда любую идею или ценность, в том числе и формулу «человек мера всех вещей», права и свободы человека, демократию в западной упаковке и т.д. Полная, никем и ничем не ограниченная, свобода человека, рассматриваемого как меру всех вещей, означала бы перенесение на общество пресловутого закона выживания наиболее приспособленных к жизни, главное предназначение которого состоит в оправдании права сильного подчинить своей воле слабого. Избыточная, слишком восторженная вера в человека, и человек, предоставленный самому себе, при определенных условиях могут быть просто опасны. Если человек - мера всех вещей и нет над ним какого-либо другого начала, которое выше его самого, то, естественно, что его неотступно преследует соблазн сделать категорическим императивом руководства в жизни максиму: “Что хочу, то и делаю”. Говоря словами Ивана Карамазова, если бессмертия нет, «если бога нет, то все позволено», в том числе и покончить жизнь самоубийством, как это сделал Кириллов из «Бесов» М. Достоевского. Или же, как утверждал один из героев Г. Маркеса, солдат революции, «мы делаем революцию, чтобы можно было жениться хоть на собственной матери». Ведь можно захлебнуться такой свободой. Если бы каждому отдельно взятому человеку было бы позволено делать все, что он пожелает, то он тоже не был бы свободен, поскольку то же самое было бы вправе делать и остальные члены общества по отношению к нему самому. Если Дж. Бушу-мл позволено разрушить и дать на разграбление национальный музей древностей в Багдаде и расположить военные части на развалинах Вавилона, то почему Аль-Кайда должна быть лишена права атаковать какой-нибудь объект в Вашингтоне или Нью-Иор- Поэтому неправомерно говорить о некой абстрактной свободе, естественной свободе, которая ни в так называемом “естественном”, ни в общественном или ином состоянии не существовала, не могла и не может существовать. Негативно трактуемая свобода с ее отрицанием власти и авторитета неизбежно ведет к анархии, и в конечном счете к той или иной форме деспотизма, ибо свобода, не знающая пределов, как правило, рано или поздно превращается в свою противоположность. При этом нельзя забывать и тот факт, что государство, облаченное ничем не ограниченной властью, способно стать безжалостным левиафаном, признающим только свою власть и использующим все средства вплоть до превращения всех своих подданных в бессловесных рабов. Причем, государство, вернее, те, кто стремятся к неограниченной власти, нередко действуют именем свободы, используя при этом сущностные характеристики самого человека, в том числе и человека, претендующего на неограниченную свободу. Верно, что человек мера всех вещей, поскольку жизнь дается человеку один единственный раз. Он появляется в этом мире с обязательным обратным билетом в Небытие. Это верно как к Платону, так и к Чикатило. Платон - человек, Чикатило - тоже человек. Возникает сакраментальный вопрос: могут ли оба они на равных основаниях претендовать на то, чтобы называться мерой всех вещей? Это же вопрос, правда, как говорится, в совершенно иной упаковке можно поставить применительно к Саддаму Хусейну и Джорджу Бушу-мл. Тем более, по многим параметрам при всех различиях ценностного и т.д. плана они отнюдь не выглядят антиподами. Во всяком случае, и на том, и на другом достаточно крови множества ни в чём не повинных людей - на первом тысяч, в худшем случае десятков тысяч, а на втором - сотен тысяч людей. Просто Хусейна нарекли чудовищем на том основании, что, будучи слаб, он потерпел поражение и в результате устроенного победителями фарса суда, был убит, а Буша назвали борцом за свободу и справедливость на том основании, что, будучи сильнее Хусейна, одержал над ним победу. Необходимо отметить, что предлагаемые в качестве универсальных и обязательных для всех народов ценности прав человека, политической демократии и рыночной экономики являются частным случаем более фундаментальной, действительно универсальной, действительно общечеловеческой ценности, облеченной в форму Золотого правила или категорического императива. Что бы объяснить эту мысль, считаю целесообразным сделать краткий экскурс в историю морально-этической мысли. Золотое правило - одна из древнейших нравственных заповедей человечества. Наиболее распространенной его формулировкой является следующая: “Поступай всегда по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе” или “не делай другому того, чего не желаешь себе”. Норма золотого правила встречается с древнейших периодов писаной истории человечества у многих народов. В письменной форме оно, по-видимому, было сформулировано в «Поучениях писца Ахи- кара», Ахикаром, служившем при ассирийском царе Синахерибе (705-681 до н.э.), который наставлял своего сына, говоря: «Сын, что тебе кажется плохим, ты не должен также делать товарищам». Эта формула в различных формулировках повторяется во множество и множество раз в многочисленных документов от Ветхого завета, сочинении Конфуция «Лунь Юй» («Не делай другим того, чего не пожелаешь себе» (XV, 24), «Махабхараты» («Те поступки других, которые человек для себя не желает, что самому неприятно, пусть не делает другим людям» (Кн. XII, гл. 260), мыслителей Античности (Один из Семи мудрецов - Фалесу на вопрос: «Какая жизнь самая лучшая и справедливая?» ответил: «Когда мы не делаем сами того, что осуждаем в других» и т.д.) Самую развернутую и адекватную его формулировку мы находим в Евангелиях от Матфея и Луки: «Итак, во всем как хотите, чтобы с Вами поступали люди, так поступайте и Вы с ними, ибо в этом закон и пророки (Мф, 7,2); «И как хотите, чтобы с Вами поступали люди, так и Вы поступайте с ними» (Лк, 6,31). Эти формулировки, резюмировавшие основной смысл этического учения Иисуса, развернутую в Нагорной проповеди, предопределили важное место золотого правила в истории европейской философии и культуры. В Новое время Т. Гоббс утверждал, что Золотое правило - это «закон объемлющий все прочие законы», а Дж. Локк рассматривал его как «самое непоколебимое нравственное правило и основа всякой общественной добродетели». Примерно аналогичной позиции придерживался И. Кант, который, впрочем несколько видоизменил норму золотого правила в своем учении о категорическом императиве. Категорический императив (лат. imperativus - повелительный) - базовое понятие этики И. Канта, означающее общезначимое нравственное предписание, имеющее силу безу словного принципа человеческого поведения. Суть его в формуле: «поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим за- коном»75. В этом смысле, как считал Кант, нравственность может и должна быть абсолютной, всеобщей, общезначимой, то есть иметь форму закона. Согласно так понимаемому категорическому императиву, Я всегда должен поступать только так, чтобы Я также мог желать превращения моей максимы, или моего личного принципа во всеобщий закон. Поэтому неудивительно, что Золотое правило стало универсальной нравственной формулой человечества. Исторически это правило фигурировало под разными наименованиями: краткое изречение, принцип, основной принцип, заповедь, поговорка, предписание и т.д. Как бы вынося за скобки природные, социальные, профессиональные и иные характеристики, Золотое правило рассматривает человека всецело как морально-нравственного субъекта, ответственного за все свои действия, направленные на другого человека - такого же морально-нравственного субъекта, ответственного за свои действия. Правовые нормы, начиная от талионного права и кровной мести (что, собственно говоря, является одной из форм практического использования норм талионного права) до современных форм правового регулирования взаимоотношений основаны на норме Золотого правила. При определённом толковании положение та- лионного права «зуб за зуб» «жизнь за жизнь» мало чем отличается от призыва «не убий». Но человек, которому дозволено все, в том числе нарушение Золотого правила, категорического императива, согласно которому моя свобода кончается там, где начинается свобода другого человека и т.д., не вправе и не может быть мерой всех вещей. Очевидно, что норма Золотого правила выработана человеческим гением и мудростью в течение тысячелетий, а нормы прав и свобод человека, правового государства и рыночной экономики представляют собой творения, сформулированные западным человечеством в течение последних двух-трёх столетий, в конкретных социо-культурных, политико-культурных реальностях евро- или точнее, западо-центристского мира, на основе особой, характерной только для него мировоззренческой парадигмы для защиты своего образа жизни, своей модели жизнеустройства, своих ценностей принципов, институтов и т.д. До сих пор философы объясняли мир таким, каков он есть, задача состоит в том, чтобы изменить его. Именно этот знаменитый тезис К. Маркса взят на вооружение современными либерально-демократическими, рыночными фундаменталистами. Они предлагают принимать мировые реалии не такими, какие они есть на самом деле, а какими они должны быть, т.е. отказаться от мира реального и принимать виртуальный, идеальный мир, сформулированный в кабинетах разного рода мечтателей, поставивших своей целью теми или иными рецептами осчастливить человечество. При этом упор делается не просто на изменение отдельных неугодных Западу политических режимов, а ценностные системы, на которых зиждутся мировоззренческо-парадигмальные составляющие жизнеустройства народов. Политика по самой своей природе предполагает ее одобрение или осуждение, выбор или отклонение. В глазах заинтересованных лиц в принципе политика не может быть нейтральна, поскольку она сопряжена с выбором, принятием решений, приверженностью, оценкой и т. д. Она тесно связана с такими ключевыми категориями человеческой жизни как добро и зло, сущее и должное, достойное и недостойное, справедливость и несправедливость. В сфере, где человек занимает центральное место, нельзя игнорировать то, что можно обозначить понятием “человеческое измерение”. Или, иначе говоря, там, где речь идет о понимании и толковании человека, человеческих целей, непременно присутствует морально-этическое, ценностное начало. Доводы относительно того, что политика должна основываться исключительно на прагматизме, что “чистые руки”, т.е. мораль, несовместимы с политикой, не во всем сообразуются с сущностью политики. В этом контексте неправомерна сама постановка вопроса в форме противопоставления морали и политики. В реальной действительности, политика реализуется в поле пересечения власти и морали. Задача политика состоит в том, чтобы найти оптимальную линию для адекватного отображения мира политического и, соответственно, поиска оптимальных для всего общества решений. Здесь особенно важно не допустить перехлеста в какую- либо одну сторону: профессионализма в ущерб нравственности и, наоборот, нравственного начала в ущерб профессионализму, или же подчинение императивов права императивам нравственности и, наоборот. В жизни, особенно в политической, нередки случаи, когда буквалистская, бескомпромиссная приверженность принципу, диктующему всегда и всюду придерживаться его без учета возможных последствий, может привести к непредсказуемым и непоправимым последствиям. Для опытного политика из любого правила или принципа должны быть исключения. Например, во все времена властители, да и политические мыслители отстаивали допустимость лжи во имя укрепления существующей системы, считая ложь во благо вполне допустимым средством политики. Железный канцлер О. Бисмарк как-то заметил: “политик может со спокойной совестью лгать в трех случаях - перед выборами, во время войны и после охоты”. Было бы чистейшей воды лукавством утверждение, что такой-то вполне респектабельный крупный политик или государственный деятель (скажем, У. Черчилль, Ф. Рузвельт, Ш. де Голль) никогда не прибегал к обману, передергиванию или искажению фактов, когда это диктовалось (или так полагали) высшими интересами нации и государства. В политике необходимо проводить различие между практической целесообразностью и нравственно допустимым. Способность обеспечивать такое различение и делает политику “искусством возможного”, требующим от всех сторон, вовлеченных в политику, способности и готовности идти на компромиссы. Поэтому политику можно было бы характеризовать также как “искусство компромисса”. Достижение приемлемого для всех сторон компромисса требует интуиции, воображения, дисциплины, опыта, умения и т.д. Разумеется, идеальным является тот политик, который стремится к достижению наибольшего блага для наибольшего числа людей. Но ни один политик не может гарантировать этого, тем более предвидеть все возможные последствия своих действий. Политик зачастую оказывается перед дилеммой либо принимать непопулярные и жёсткие меры, которые не выдерживают критики с гуманистической и моральной точек зрения, либо, отказавшись от их принятия, оказаться перед перспективой еще более усугубить ситуацию. Однако особенность всех этических проблем политики обусловливается тем, что она теснейшим образом связана с насилием. К тому же нередко политику отождествляют с корыстным интересом, а нравственность с бескорыстием. “Кто ищет спасения своей души и других душ, - писал М. Вебер, - тот ищет его не на пути политики, которая имеет совершенно иные задачи - такие, которые можно разрешить только при помощи насилия. Гений или демон политики живет во внутреннем напряжении с богом люб- ви»76. Особенно отчетливо верность этого тезиса обнаруживается в сфере международных отношений. Люди в большинстве своем, как правило, отрицательно или с презрением относятся к неспровоцированному убийству и насилию. Так же они относятся и к войне. Однако во внешнеполитической сфере забота о собственной безопасности является определяющим мотивирующим фактором для всех членов международно-политической системы. Главным предназначением государства стали ликвидация или блокирование опасности и стремление обезопасить себя от угроз, исходящих от других акторов мировой политики. Центральное место в их усилиях занимает защита национально-государственных интересов. Поэтому в определенных ситуациях использование силы для этой цели становится неизбежным и, более того, желательным и необходимым. При таком положении вещей соблюдение норм морали становится весьма трудным делом. Не случайно, что многие исследователи характеризуют международную политику как а-моральную или имморальную. Эта аморальность питается тем, что внимание каждого актора международной политики концентрируется на реализации собственных корыстных целей и интересов, а также осознанием того, что не все акторы играют, соблюдая одни и те же правила игры. Правительства, призванные защищать интересы своих граждан от любой внешней угрозы, не тождественны отдельно взятым гражданам отдельно взятого государства. Поэтому моральные нормы, которым руководствуются отдельные индивиды, не могут служить руководящими нормами для государства. На международной арене главным приоритетом для государства является защита национальных интересов. Эта цель перевешивает любые требования относительно корректного поведения в отношении других акторов. Ситуация еще больше осложняется тем, что разные акторы руководствуются разными культурными и моральными системами. Например, пацифизм, приверженцы которого ставят под сомнение правомерность с нравственной точки зрения использования силы в решении как внутриполитических, так и внешнеполитических проблем, как нельзя лучше отвечает общепринятым морально-этическим императивам. Одним из важнейших принципов пацифизма является приверженность делу разоружения. И действительно, если убийство, насилие и, соответственно, война, которая ассоциируется с ними, аморальны, то, казалось бы, любой человек, приверженный принципам морали, должен был бы выступить против накопления орудий войны, за разоружение. Но на практике дело обстоит значительно сложнее. Приверженцы пацифизма по сути дела в должной мере не учитывают тот факт, что одна из главных целей правительства любого государства является обеспечение безопасности своих граждан от внешней опасности. Более того, действия правительства в направлении одностороннего ограничения вооружений или разоружения в мире, напичканном самыми современными вооружениями, именно с моральной точки зрения были бы весьма сомнительными. В сфере международной политики сила играет центральную роль, поскольку она позволяет стране защищать и реализовать свои национальные интересы. Разумеется, и здесь во все более растущей степени при решении межгосударственных споров используются невоенные и несиловые средства и методы. Однако, когда эти последние оказываются неэффективными, государство выказывает готовность прибегать к силе. Бывают случаи, когда государство, демонстрируя недостаток или отсутствие воли вооружаться и подготовиться дать достойный отпор возможному противнику, способно стимулировать последнего перейти Рубикон и начать войну. Именно отсутствие такой воли у правительств Великобритании и Франции во второй половине 30-х годов ХХ века, сделавших ставку на политику умиротворения Гитлера, во многом послужили для последнего стимулом к развязыванию Второй мировой войны. Разумеется, при оценке уже свершившихся исторических фактов аргументы в сослагательном наклонении неприемлемы. Но все же представим себе, что в 1933 г. Франция и Великобритания применили силу, чтобы не допустить к власти А. Гитлера, нарушив тем самым принцип невмешательства во внутренние дела другого государства. Очевидно, что большинство государств заклеймило бы их действия, как противоречащие международному праву и морально-этическим нормам взаимоотношений между государствами. Но, может быть, эти действия предотвратили бы начало той всемирной кровавой бани, которую устроил нацистский режим Германии. То же самое верно и в отношении политики умиротворения Н. Чемберлена и Даладье, которые своей установкой на достижение мира и стабильности любой ценой пошли на заключение Мюнхенского сговора, тем самым, возможно, помимо своей воли попустительствовали агрессору. Государственный деятель, прежде чем принять то или иное решение, в том числе решение о применении насилия или объявлении войны, должен сообразовать его с возможными последствиями. Непротивление насилию, отказ от принятия решения об использовании насилия там, где это чревато еще более серьезными последствиями, можно считать деянием аморальным. Здесь действует мораль ответственности. В данном конкретном случае а-моральными можно считать позиции тех, которые именем морали и нравственности призывали к разоружению и миру, а не тех, которые перед лицом неумолимо надвигавшейся войны требовали наращивать вооружения, чтобы остановить Гитлера и его приспешников. В этой связи нельзя не отметить, что после 1945 г. мир не стал ареной очередной всемирной бойни именно потому, что каждая из главных противоборствующих сторон выказывали готовность дать отпор возможной агрессии противной стороны и неуклонно наращивали для этого военную мощь. Иными словами, взаимное сдерживание, обеспечив примерный баланс сил, способствовало сохранению мира, во всяком случае, между великими державами в течение всего послевоенного периода. Причем, необходимо подчеркнуть, что на первом этапе - в 50-х-60-х годах - этот баланс был достигнут не в результате разоружения, а наращивания вооружений. В результате каждая из сторон убедилась в том, что после возможного первого удара противника у нее останется достаточно средств для нанесения ему ответного удара. Именно гонка вооружений в течение нескольких послевоенных десятилетий привела к стабилизации международных отношений, во всяком случае, отношений между великими державами, прежде всего СССР и США. Очевидно, что требования разоружения и защиты мира нельзя всегда автоматически отождествлять с приверженностью принципам морали. Поэтому, выдвигая сколько-нибудь ответственные моральные оценки и суждения, нельзя не учитывать их контекст и возможные последствия. Важно учесть, что международно-политическая система - это пространство, где складывается компромисс между насилием и жертвенностью, между организующими и дезорганизующими принципами, между порядком и беспорядком, сущего и должного, реального и идеального. Определяющая роль интересов в политике выражается в частности в том, что здесь понятия и категории друзей и союзников носят весьма условный характер, которые могут меняться и меняются с изменением интересов. В сфере международных отношений этот постулат весьма кратко, емко и четко выразил известный английский государственный деятель XIX в. лорд Пальмерстон в знаменитой формуле: «У нас нет вечных союзников и вечных врагов. У нас есть постоянные вечные интересы, и мы им должны следовать». Важнейшим инструментом реализации интереса нередко выступает сила. Исторический опыт человечества, да и современные мировые реальности, не дают какие бы то ни было основания сомневаться в том, что сила всегда была, есть и будет одним из основополагающих структурных элементов государства. Слишком часто она выступала в качестве prima ratio, т.е. первого аргумента при решении вопросов, касающихся реализации интересов тех или иных политических сил. Фактор силы связан с самой природой государства, власти, которая, в свою очередь, вытекает из природы самого человека и общества. Сила обладает потенциями не только разрушительными и деструктивными, но также созидательными, стабилизирующими и конструктивными в том смысле, что она является средством стабилизации, интеграции, соединения, закрепления центростремительных тенденций. Сила выступает в качестве орудия политики агрессии и войны, империализма и гегемонизма, захвата чужих территорий и порабощения других народов и т.д. В то же время она служит средством поддержания политического статуса государства в ряду других государств, сохранения равновесия, порядка и мира в обществе, гаранта выполнения принимаемых властями решений и т.д. Большую часть истории человечества сила служила в качестве определяющего фактора мировой политики, поскольку дух господства и стремление к господству служили ключевым стимулом поведения государств на международной арене. Действие рождает противодействие, сила рождает противовес этой силе. Таков закон взаимодействия государств на мировой авансцене. Именно на этом принципе основывается политика баланса сил, под которым подразумевается динамическое соотношение сил, зависящее от игры всех его слагаемых. Иными словами, сила представляет собой (и чуть ли не с начала времен считалось таковым) законное, естественное и обязательное орудие политики, подчиненное политике и обслуживающее политику. С этой точки зрения с сожалением приходится констатировать тот факт, что история полна примерами верности тезиса: «прав тот, кто сильнее» (нельзя сказать, что сегодня этот принцип уже изжит). Поэтому с уверенностью можно сказать, что постулат - «победителей не судят» отнюдь не является изобретением Нового времени: во многом он является ровесником самого государства и власти. Можно утверждать, что призрак насилия всегда витает над отношениями между государствами. Это отнюдь не значит, что внешнеполитическая сфера лишена всякого идеального, или, как говорят, гуманистического начала. В данной связи можно напомнить, что наряду с реалистическим направлением во внешнеполитической мысли нового и новейшего времени занимало направление политического идеализма. В американской внешнеполитической мысли оно получило законченное выражение в вильсонианстве. Идеалисты вильсоновской закваски исходят из убеждения в том, что существует некая естественная или по крайней мере достижимая гармония интересов государств, настроенных на сохранение мира во всём мире. По их мнению, характер существующей в стране системы правления самым непосредственным образом отражается на степени ее агрессивности или миролюбия. Естественно, что диктаторские формы правления более агрессивны, чем демократии, поскольку диктаторы могут предпринимать военные акции по собственной инициативе, не спрашивая мнение своего народа. Они в большинстве своем не приемлют подход, согласно которому политика есть исключительно результат столкновений и конфликтов интересов. В их глазах государство имеет как друзей, так и интересы. Главным условием достижения и сохранения мира они считают завоевание как можно большего числа друзей путем содействия распространению собственных институтов и ценностей. К сожалению, приходится согласиться с теми аналитиками, которые не без оснований идеализм в политике, в особенности во внешней политике, оценивают как наивную и утопическую позицию, не способную учитывать реальности мировой политики. И действительно, зачастую теории, построенные на идеальных проектах политического устройства, разбивались о реалии мировой политики. Причём, самые что ни на есть идеальные проекты переустройства общества рано или поздно оказывались сопряжены с силовыми методами борьбы и стремлением к установлению монопольной власти того или иного государства для реализации искомого идеала. Слишком часто приверженцы политического идеализма сознательно или же в силу обстоятельств брали на вооружение путь принудительного, насильственного осчастливления людей. На протяжении всей истории инициаторами войн и конфликтов были не только разного рода Александры Македонские, Цинь Ши-Хуанди, Цезари, Чингисханы, Тимуры, Наполеоны и другие, условно говоря, реалисты. И идеалисты вроде братьев Гракхов, Марата, Робеспьера, Ленина стали по сути дела инициаторами кровавых гражданских войн. Как известно, Ж.-П. Марат, М. Робеспьер и другие вожди Великой французской революции руководствовались самыми что ни есть благими идеальными или идеалистическими соображениями, но закончили террором, жертвами которого в конечном счете стали и они сами. Возможно, самых высоких идеалов осчастливления человечества придерживались большинство революционеров ХХ века, в том числе Ленин, Сталин, Мао Цзедун, да и Адольф Гитлер и т.д. Как правило, особенно легко побеждали именно вооруженные пророки, которые проявили способность умело сочетать силу убеждения силой оружия. Как не без оснований подчеркивал Н. Макиавелли, “Моисей, Кир, Тезей, Ромул не были бы в состоянии надолго обеспечить повиновение установленному ими строю, будь они безоружны, как это случилось с братом Джироламо Савонаролой, который погиб со своими новыми учреждениями, как только толпа начала терять веру в него»77. Как показывает исторический опыт, почти все победившие идеальные учения оказывались верны, потому что их носители оказывались всесильны, а не наоборот. Следует отметить также то, что результатом усилий В. Вильсона, как справедливо отмечал американский историк Л. Гарднер, стало слияние или сделка либерализма с силой. Или, иначе говоря, войны предполагалось ликвидировать с помощью войн, достичь либеральные цели, если понадобится, с помощью силы. В конечном счете, Вильсон оказался неспособен примирить принцип самоопределения наций с идеей “мирового либерального порядка”, его затея оказалась мертворожденной. Напомним в данной связи, что в апреле 1917 года Америка вступила в первую мировую войну под лозунгом «покончить со всеми войнами». Сильный удар по этой модели был нанесен великим экономическим кризисом 30х годов, а также политикой ведущих держав, способствовавшей сползанию человечества к новой мировой войне. Поэтому доводы моралистов относительно того, соответствует ли внешнеполитическое поведение того или иного государства общепринятым морально-этическим нормам, не всегда и не обязательно имеют под собой приемлемые основания. В принципе внешняя политика не может руководствоваться моральными ценностями и принципами. В этом отношении поведение государства радикально отличается от поведения отдельно взятого человека, который вправе жертвовать теми или иными благами, даже жизнью ради высоких морально-этических ценностей. Как утверждал один из основателей школы политического реализма, известный протестантский деятель Р. Нибур, отдельно взятый человек в своих действиях должен соблюдать закон любви и жертвенности. «С точки зрения того, - писал он, - кто совершает действие, бескорыстие должно оставаться критерием высшей нравственности». Однако, говорил он, это относится к отдельно взятому индивиду, но никак не к государству, которое не может быть жертвенным. Государство, которому доверено интересы и благополучие многих, действует не само по себе, а как представитель всего общества. И, поэтому, бескорыстие и жертвенность не подходят государству78. Это вполне объяснимо, если учесть, что деяния отдельно взятого человека касается в основном его самого или же довольно узкого круга людей. Более того, он вправе совершить или не совершить это деяние. Решения же, принимаемые государством, как правило, касается множества людей, коллективов, всего общества, что еще важнее, мирового сообщества, где сталкивается и взаимодействует множество интересов, целей, симпатий, антипатий и т.д. К тому же зачастую государство оказывается в ситуации, когда оно не в состоянии не принимать те или иные решения, жизненно важные для всего общества. Поэтому государственные и политические деятели, принимающие решения, должны быть реалистами и ответственными, в совершенстве владеющими принципами и инструментами политики «как искусства возможного». Иначе говоря, в политике - внешней политике особенно - приоритет принадлежит не морально-этическим или идеологическим принципам и суждениям, а реалистичным и взвешенным оценкам и решениям. Внешняя политика представляет собой не средство реализации некоторого набора идеологических или морально-этических установок, а инструмент достижения реальных результатов в процессе защиты национально-государственных интересов и обеспечения национальной безопасности. При всем том, было бы другой крайностью абсолютное противопоставление морали и политики. Политик, во всем отвергающий понятия добра и зла в конечном счете обречен на неудачу. Существует комплекс вопросов, таких как рабство, геноцид, терроризм, пытки, расизм и др., оценка которых невозможна без морально-этического измерения. Другими словами, политика не может полностью игнорировать морально-этические критерии и принципы. Но они должны служить лишь в качестве некоего идеала, к которому может стремиться государство в вопросах, касающихся международной политики, но никак не эталона или руководства к действию. Они преломляются через идеи национального интереса. Как говорится, здесь нравственность уместна в том смысле, который то или иное государство вкладывает в свою идею национального интереса, и лежащий в его основе национальный идеал. Но все же приходится признать, что в рассматриваемой сфере, да и в политике в целом, антиномия соотношения между этикой и конкретным политическим курсом, направленным на защиту национальных интересов и обеспечение национальной безопасности, остается неразрешимой. Складывается впечатление, что руководство США, которые с исчезновением Советского Союза остались, пожалуй, одной из немногих идеологически ориентированных государств современного мира, именно решение этой антиномии в пользу морально-этического начала на путях продвижения демократии по всему миру с помощью революций и вооруженной агрессии поставило во главе угла своей внешнеполитической стратегии. Дополнительную остроту этой ориентации придает тот факт, что внешнеполитическая стратегия администрации Дж. Буша-мл основывается на идеях и разработках представителей неоконсерватизма - этого праворадикального течения американской общественно-политической мысли. Еще неоконсерваторы первой волны, такие как И. Крис- тол, Н. Подгорец, Д.П. Мойнихен, Дж. Киркпатрик и др., которые, радикально дистанцировавшись от традиционных консерваторов, отрицавших необходимость в каких бы то ни было идеологических конструкциях, выступили за реидеологизацию политики, за идеологическое перевооружение внешнеполитической стратегии Америки. Устами И. Кристола они заявили, что «неидеологическая политика — это безоружная политика». Эта установка приняла фундаменталистскую форму у нынешних неоконсерваторов, взявших на себя задачу идеологического обоснования политики экспорта демократии и прав человека по всему миру. С их помощью нынешние руководители США явочным порядком объявили себя единственными носителями единственно верного учения. Одним из стержневых элементов этого учения при администрации Дж. Буша-мл стал так называемый демократический, или как его назвал Дж. Сорос, рыночный фундаментализм. Не случайно многие ведущие представители американского политического и интеллектуального истеблишмента в один голос называют Буша-мл и некоторых ведущих членов его администрации революционерами, а их политику революционной. Один из патриархов мировой дипломатии последней четверти минувшего века Г. Киссинджер по этому поводу писал: «Мне кажется, что неоконсерваторы очень сильно сродни троцкистам в том смысле, что и те, и другие думают, будто внешнеполитические проблемы - это на самом деле проблемы внутренней структуры той или иной страны, и, если ее поменять, то внешнеполитические проблемы решатся сами собой»79. Как не без оснований отмечал известный политолог Д. Саймс, акции США в Афганистане и Ираке, основаны на «неотроцкистской вере в перманентную революцию (пусть даже демократическую, а не пролетарскую)»80. В рассматриваемом контексте интерес представляют рассуждения газеты The Financial Times, которая писала, что американское кредо, которое в сущности ничем не отличается от советского коммунизма, «приводит людей к вере в изначальную непогрешимость Америки». Хотя, продолжала газета, «многие уже высказывались, и неоднократно, в том духе, что Буш существует внутри некоего идеологического пузыря, этот пузырь, во-первых, крепче стали, и, во-вторых, Буш существует в нем вместе с десятками миллионов своих соотечест- венников»81. Разумеется, такие оценки нельзя принимать буквалистски, на полном серьезе считая Буша и его окружение троцкистами или революционерами. Но в то же время было бы не совсем корректно рассматривать их как вовсе лишенные оснований инсинуации противников бушевской администрации. Фактом остается то, что многие из отцов-основателей неоконсерватизма - И. Кристол, С. Липсет, Д. Белл, П. Мойнихен, Н. Подгорец и др. - в молодости придерживались левых воззрений социалистического, коммунистического и троцкистского разлива. Так, один из отцов-основате- лей неоконсерватизма И. Кристол изучал азы политической идеологии, будучи троцкистом. В 70-е-80-е годы они составили костяк идеологической составляющей так называемой неоконсервативной волны. Здесь, как бы подтверждая известный тезис о единстве противоположностей, левый и правый полюса идейно-политического спектра достигли синтеза на базе установок на экспорт общих для них ценностей, идей и институтов. Во многих аспектах внешнеполитическая стратегия администрации Буша-мл действительно содержит в себе элементы несколько перевернутой формы троцкистской теории перманентной революции, принявшей облик империализма демократии и прав человека, сущностная характеристика которого состоит в экспорте разного рода цветных и иных революций (правда, порой оборачивающихся просто бунтами), осуществляемых при явной или скрытой поддержке США. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что спустя неделю после теракта 11 сентября 2001 года Дж. Буш-мл заявил мировому сообществу: “Либо вы на нашей стороне, либо на стороне террористов”. По сути дела - это парафраз известного выражения В.И. Ленина: “Кто не с нами, тот против нас”. 6 ноября 2003 года, выступая в Вашингтоне по случаю 20-летия основания фонда National Endowment for Democracy, Дж. Буш объявил о «новой внешней политике» США, призванной способствовать «глобальной демократической революции», началом которой была объявлена агрессия против Ирака82. Ее целью было провозглашено «освобождение» от авторитарного правления сначала ближневосточные мусульманские страны, а заодно с ними другие, прежде всего постсоветские страны. Здесь уместно напомнить, что National Endowment for Democracy был создан в 1983 году Президентом США Р. Рейганом и американским Конгрессом «для укрепления демократических институтов во всём мире через воздействие на неправительственные институты»83. 3 марта 2005 года, четыре американских конгрессмена - сенаторы Дж. Маккейн и Дж. Либерман, а также члены палаты представителей - Т. Лантос и Ф. Вулф - внесли в Конгресс законо проект «Закон о распространении демократии и демократических ценностей в недемократических странах», в составлении которого активное участие принимали сотрудники неоконсервативного Гуд- зоновского Института М. Палмер, Э. Кадель, М. Горовиц и Б. Тан- тильо В качестве главной цели американской внешней политики в законопроекте предусматривалось «распространение свободы и демократии в зарубежных странах»84. Иначе говоря, американцы возомнили себя новыми крестоносцами, призванными нести всему остальному миру свет единственно верного учения - рыночнодемократического фундаментализма. Естественно, для реализации такой благородной цели позволительно использовать все средства, в том числе и войну. Другими словами, цели оправдывают средства, и в этом смысле тактика и стратегия радикалов слева и справа мало чем отличаются друг от друга. Об устремленности американской администрации в этом направлении свидетельствует выступление заместителя госсекретаря США по политическим вопросам Н. Бёрнса на приёме, устроенном 15 декабря 2005 года вашингтонским отделом Европейского института. «Мы должны, - говорил Бёрнс, - продвигать наши американо-европейские демократические цели дальше на восток - в Россию, Украину, Кавказ и Среднюю Азию»85. Наиболее зримым практическим воплощением этой стратегии стала ничем не оправданная агрессия Вашингтона против Ирака. Команда Буша по сути дела разработала и осуществляет радикальную программу использования войны против Ирака и свержения С. Хусейна для радикального изменения положения дел на всем Ближнем Востоке. Такую политику многие сторонники самого Буша называют капиталистической революцией (а некоторые - «империализмом прав человека»), призванной экспортировать ценности, принципы и институты демократии американского образца на Ближний Восток, да и на остальной мир. В этом контексте показательна книга представителей неоконсерватизма У. Кристола и Л.Ф. Каплана «Война за Ирак», в которой черным по белому написано: «Миссия начинается в Багдаде, но им не заканчивается. Мы стоим на рубеже новой исторической эпохи. ... Этот момент имеет решающее значение. Очевидно, что речь идет не просто об Ираке. Речь идет даже не о будущем Ближнего Востока и войны с террором. Речь идет о той роли, которую Соединенные Штаты намерены играть в двадцать первом веке»86. В 2004 г. один высокопоставленный советник президента Буша заметил в разговоре с журналистом Р. Зюскиндом: «Мы теперь - империя, и своими действиями мы формируем рукотворную реальность... Мы движем историю»87. О серьезности такого подхода свидетельствует серия так называемых «цветных» революций в ряде постсоветских стран, получивших явную или скрытую поддержку Соединенных Штатов, а также вынашиваемые Вашингтоном планы смены режимов в Иране, Сирии и других странах. Примерно такой же точки зрения, сформулированной в несколько иной форме придерживался бывший премьер-министр Великобритании Т. Блэр, который, как известно, безоговорочно поддержал курс американской администрации на экспорт демократии. Оправдывая участие Великобритании в агрессии против суверенного Ирака, он в частности утверждал, что в этой войне речь идет «не просто о безопасности и военной тактике. Это - битва ценностей, которую можно выиграть в результате победы терпимости и свободы. Афганистан и Ирак являются необходимыми начальными пунктами этой битвы». Однако успех там нужно сочетать с смелым и последовательным продвижением глобальных ценностей под руководством Вашингтона. Поэтому, утверждал Блэр, объявив войну против терроризма, Запад избрал полем битвы не безопасность, а ценности, поскольку невозможно победить фанатическую идеологию, арестовав или уничтожив ее руководителей, необходимо уничтожить ее ценности. «Мы можем победить, доказав, что наши ценности сильнее, лучше, справедливее, чем альтернативные ценности»88. Ключевой смысл этих интервенций состоял не просто в смене режимов, а в изменении ценностных систем, которыми руководствуются соответствующие страны. «Если мы хотим защищать наш образ жизни, то нет альтернативы кроме как бороться за него. Это означает отстаивать наши ценности не просто в наших странах, но и по всему миру»89. Очевидно, что в качестве главной цели ставится ни много ни мало, как изменение самого менталитета, ментальной или пара- дигмальной основы жизнеустройства всего незападного мира (это примерно 4/5 сего человечества). В современном мире для выживания самого человечества категорическим императивом для всех без исключения народов становится соблюдение нормы Золотого правила, главный девиз которого в складывающемся полицентри- ческом миропорядке можно было бы сформулировать так: «живи по своим правилами, дай другим народам жить по их собственным правилам». Однако, складывается впечатление, что западный че ловек по отношению к восточному человеку считает себя вправе и, более того, обязан игнорировать подобные материи. При этом нельзя не обратить внимание на своеобразные двойные стандарты в этой секулярной религии. Чуть ли не как сакральная максима провозглашается неприкосновенность частной жизни, куда категорически запрещено какое бы то ни было внешнее вмешательство. В то же время выставление на публику через средства массовой информации нижнего белья так называемых знаменитостей (celebrities) (не путать с знаменитыми с оттенком «великие») со всеми атрибутами стало неотъемлемой частью шоу- бизнеса. На скрижалях этой религии наряду с другими ценностями выгравированы обоснование, пропаганда и даже навязывание гомосексуализма, лесбиянства и других ценностей современного западного образа жизни. Более того эти ценности рассматриваются как некий эталон соблюдения прав и свобод человека. В этом направлении множестве исторических и современных героев и персонажей (от Александра Македонского, Леонардо да Винчи и И. Чайковского до множества современных селебритиз из мира политики и шоу-бизнеса) причисляются к сонму гомосексуалистов и лесбиянок (неважно соответствует тот или иной из них приписываемому им статусу). Возможно, никому нельзя запрещать быть субъектами этих феноменов, но в то же время никто не вправе навязать их другим народам, культурам, сообществам. Однако нельзя забывать, что политика - это искусство возможного, а не наука или утопия о совершенном обществе или совершенном государстве. Если следовать морально-этическим принципам ценностей либерализма, выдаваемых за универсальных, то само собой подразумевалось бы соблюдение принципов «не убий», «не укради», «не прелюбодействуй» и т.д. Но люди не перестают убивать, красть и прелюбодействовать. Причем, «цивилизованный» Запад склонен к этим «отклонениям» не меньше, чем «варварский» Восток. Когда 9 ноября 1989 г. пала Берлинская стена, многие уповали на то, что в Европе, да и в мире в целом, наступит, наконец, период всеобщей гармонии и порядка. Сложилось убеждение, согласно которому тенденция к утверждению во все более растущем числе стран и регионов демократии, в конечном итоге приведет к коренному изменению самой природы внут ри- и внешнеполитических отношений во всемирном масштабе. Главным же ее результатом, по мнению многих исследователей и наблюдателей, станет исчезновение войн из жизни человечества в силу формирования международной системы, основанной на фундаментальной идеологической, социальной и экономической трансформации современного мира на путях рыночной экономики и либеральной демократии. И действительно, с исчезновением фронтального системного, идеологического и военно-политического противостояния ведущих акторов мировой политики как будто исчезли предпосылки для использования войны в качестве инструмента разрешения межгосударственных и международных споров. Если раньше наиболее экономически развитые и мощные военные державы воспринимали друг друга как угрозу, то в нынешних реальностях представляется маловероятной ситуация, при которой индустриально развитые демократические страны Западной Европы и Северной Америки обратят свою вооруженную мощь друг против друга. Создается впечатление, что страны, которые во второй мировой войне боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть, теперь отказались от военной силы в качестве инструмента решения возникающих между ними спорных вопросов. Однако было бы неразумно делать слишком обобщенные оптимистические выводы из западного опыта послевоенных десятилетий, хотя многое можно сказать о позитивной корреляции между демократией и миром. Нельзя забывать, что в конфронтационный период западноевропейцы были сплочены прежде всего перед лицом грозного противника, угрожавшего, как им казалось, самому их существованию. Стабильность обеспечивалась в рамках двухполюсного миропорядка, где две сверхдержавы жестко диктовали и удерживали своих союзников от каких бы то ни было самостоятельных действий. К тому же одним из парадоксов послевоенного периода следует считать тот факт, что контроль над вооружениями был достигнут в относительно спокойной зоне конфронтации между Востоком и Западом, практически не затронув остальные регионы. Верно, что взаимоотношения государств в современном мире нельзя представлять как гоббсовскую войну всех против всех. Нельзя также изображать дело таким образом, будто насилие или угроза применения насилия и сейчас постоянно неотвратимо витает над странами и народами. Но все же, необходимо признать суровую реальность: конфликт и консенсус, противоборство и сотрудничество, война и мир составляют своего рода “диалектические пары”, интенсивность, глубина и направленность каждой из которых во многом определяет характер и жизнеспособность любого человеческого сообщества. Не является в этом отношении исключением современное мировое сообщество. Человек воевал в глубокой древности, он продолжает воевать в наши дни и, по-видимому, будет воевать также в будущем. Менялись представления о типах и характере войн и армий, системах обороны, силовых методах, соответствующих изменяющимся реальностям, но во все времена человеческие сообщества в различных формах и ипостасях отнюдь не считали мир высшим благом. Более того, в течение большей части истории человечества почти все попытки создания сколько-нибудь крупных держав и империй были связаны с экспансией, завоеванием, вмешательством, оккупацией чужих территорий. Во многом сама история человечества предстает как беспрерывная череда войн племен, народов, наций, империй, кланов, партий и т.д. друг с другом. Одни стремились подчинить своему господству чужие страны и народы, другие жаждали воинской славы, третьи считали, что лучше умирать стоя, чем жить, оставаясь на коленях. С сожалением приходится констатировать, что кардинальные трансформации последних двух-трех десятилетий, в том числе переход все более растущего числа стран и народов на рельсы рыночной экономики и политической демократии не уменьшили риск войн и вооруженных конфликтов. Исторический опыт со всей очевидностью показывает, что нередко демократия не могла служить препятствием для развязывания разного рода и разной интенсивности конфликтов и войн. Зачастую демократические принципы решительно отодвигались на задний план или вовсе игнорировались, когда на карту ставились реальные или превратно понятые национальные интересы. Известно, что Британская и Французская империи расширялись вовне, в то время как во внутриполитической сфере утверждались демократические ценности и институты. Известна эпопея становления и институционализации демократии на североамериканском континенте, сопровождавшаяся другой - нередко кровавой - эпопеей заселения огромных просторов так называемых «свободных» земель путем сгона с них и физического уничтожения автохтонных народов и племен. По мере освоения огромных просторов северо-американского конти нента Вашингтон во все более растущей степени обращал свой взор на остальной мир. Некоторыми этапами на этом пути стали известные «Доктрина Монро», теория и политика «открытых дверей», испано-американская война 1898 года, за которой последовали по сути дела колониальные территориальные приобретения за пределами северо-американского континента и т.д. Тезис о способности демократии принести с собой мир подрывается хотя бы тем фактом, что фундаменталистским угаром могут быть заражены не только радикальные исламисты, но и деятели, называющие себя стопроцентными демократами, но при этом под лозунгом экспорта демократии не брезгующими самой что ни на есть агрессией против суверенного государства. Нельзя забывать также, что демократия (хотя она, возможно, самая справедливая форма правления) сопряжена с множеством издержек именно с точки зрения развязывания страстей, эмоций, враждебности и конфликтов между народами. Было бы опрометчиво полагать, что нынешние демократии застрахованы от подобной болезни. Парадоксальным образом, одновременно с увеличением числа стран, вставших на путь демократического развития, возросло также число этнических, территориальных и иных конфликтов, гражданских и межгосударственных войн. C одной стороны, предпринимаются усилия по сокращению громадных арсеналов оружия массового уничтожения и предотвращению их распространения, с другой стороны, не прекращаются, а, наоборот, расширяются и интенсифицируются работы по созданию новейших и высокоточных средств ведения войны, основанные на новых физических принципах (например, плазменное, лазерное, психотронное, геофизическое и др.) и нередко сопоставимых по боевой эффективности и результативности с оружием массового поражения. Это свидетельствует о том, что расширение демократии не всегда и не обязательно ведет к утверждению демократических принципов в отношениях между государствами, что ликвидация авторитарных и тоталитарных режимов и переход на рельсы демократизации могут способствовать развязыванию ужасных дремлющих сил межобщинных и этнических ксенофобий и кровавых конфликтов. Они могут оказаться лишь верхушкой айсберга потенциального брожения, от которого, возможно, не застрахованы даже исторически наиболее консолидированные народы и государства. Причём, почти все войны велись и ведутся именем тех или иных идей, ценностей и принципов, которые каждый из их носителей считают самыми совершенными, истинными и справедливыми. То же самое имеет место в современном мире. «Аль-Каида» считает своим долгом отомстить Америке за унижение исламского мира. США, в свою очередь, уверены в необходимости наказать Ирак и Афганистан за поддержку террористов. Поэтому при исследовании и оценке политики и политического курса их надо принимать такими, какие они есть, а не какими нам хотелось бы. Вопрос о том, какими они должны быть - это проблема политико-философских, идеолого-политических, теоретических и т.д. споров, дискуссий. В результате так называемых свободных выборов к власти приходят те силы, которые именуются радикалами или экстремистами, и они не признаются легитимными. К примеру, когда в Палестине к власти пришло демократически избранное правительство ХАМАС, многие страны по инициативе США прекратили оказывать ему помощь. В результате получается так, что демократия в тех или иных странах приемлема лишь в тех случаях, когда она совпадает со стратегическими и экономическими интересами Америки. В этом плане особенно показательно положение вещей в Пакистане. Разумеется, на основании того, что в Пакистане время от времени проводятся выборы, П. Мушаррафа просто язык не поворачивается причислить к лику демократов, тем более демократов западного образца. Нельзя назвать его и идеалом для Пакистана. Но в то же время просто трудно себе представить реальные последствия к которым может привести произвольное (не хочется говорить: насильственное) насаждение в этой весьма нестабильной исламской стране с ядерным оружием демократии западного образца. Государственная система Пакистана основана на воспринятых от Великобритании институтах политической демократии. Но реальная власть принадлежит военным. Здесь гражданское общество весьма слабо, а демократические институты являются лишь дополнением к политическому и военному могуществу военных. Именно им принадлежит главная заслуга в сохранении целостности страны. Сегодняшний ядерный Пакистан - это родина исламского терроризма, убежище и рассадник талибов, тысяч медресе, учащиеся которых ставят своей целью распространение исламского экстремизма по всему миру. В настоящее время Пакистан является по сути дела единственной страной, где исламские радикалы могут получить доступ к ядерному оружию. Пока что главная гарантия недопущения ситуации, когда ядерный арсенал страны не станет «оружием джихада» - это генералитет. Поэтому возникает резонный вопрос обеспечение какой никакой стабильности в разбалансированной ядерной стране с населением 166 миллионов постоянно растущего населения не лучше ли постоянных потрясений. Так, что для Пакистана на сегодняшний день и в обозримой перспективе та или иная форма участия военных в управлении страной, возможно, остается необходимой предпосылкой как для сохранения целостности страны, так и для обеспечения той или иной степени стабильности. * * * * * * Глобализация объективный процесс, способствующий единению различных народов, регионов, культур и т.д. Но, тем не менее, о едином человечестве можно говорить лишь условно, при его рассмотрении, так сказать, с высоты птичьего полёта. Чем ниже высота обзора, тем чётче вырисовываются линии разграничения между разными народами, регионами, культурами, верованиям, преследующими собственные, часто противоречащие друг другу, взаимоисключающие и конфликтующие между собой жизненные интересы. Соответственно, разные формы, нюансы и оттенки приобретают и так называемые общечеловеческие ценности. У понимаемого так человечества, несомненно, есть некоторый комплекс основополагающих ценностей, такие, например, от которых зависит само его выживание. Речь идет в первую очередь, о предотвращении всеобщей термоядерной войны, противостоянии разного рода природным катаклизмам, защита природной среды существования человека и т.д. Однако, даже эти ценности, круг которых весьма узок, понимаются разными народами и даже разными людьми по-разному. Так, если подавляющее большинство государств, независимо от формы политического устройства, считают необходимым подписать Киотский протокол и соблюдать его принципы, то США убеждены в обратном, полагая, что приверженность этим принципам противоречить их национальным интересам. Если США и другие члены ядерной олигополии видят гарантию мира в предотвращении распространения оружия мас сового уничтожения, прежде всего ядерного оружия, то ряд других стран именно обладание таким оружием рассматривают как гарантию обороны от притязаний какой-нибудь хулиганствующей ядерной державы. Если одни страны, характеризуя человеческую жизнь как высшую ценность, в законодательном порядке отменили смертную казнь, то другие страны (например, США) придерживаются иных позиций, узаконив ее и, по сути дела, защищая рудименты норм талионного права, отказываются признать человеческую жизнь высшей ценностью. Беда в том, что у человечества множество общечеловеческих угроз, и ради противодействия им нередко возникает необходимость жертвовать теми или иными общечеловеческими ценностями. Сплошь и рядом возможны случаи, когда во имя предотвращения вызовов, угрожающих безопасности всего человечества, способность принести так называемые универсальные или общечеловеческие ценности интересам сохранения единства и жизнеспособности человечества может оказаться проявлением не беспринципности или трусости, а мужества и мудрости. Разумеется, разговор о нравственных координатах нового полицентрического миропорядка необходим. При поисках ответов на возникающие при этом вопросы, особенно при анализе методов и средств, избранных, например, для насаждения ценностей и институтов демократии в Ираке, мы неизбежно сталкиваемся с дилеммой цены достижения такой, так сказать, благородной цели. Конечно, Садам Хусейн был большим негодяем, убийцей, душителем свободы и т.д. и т.п., заслуживающим снесения с пьедестала, может быть, и смертной казни. Но здесь возникает множество «Но» (с большой буквы). За четыре года войны убиты сотни тысяч ни в чём не повинных мирных иракцев, при этом страна вместо ожидавшейся демократии, стабильности и процветания получила кровавый хаос, анархию, беззаконие, которым не видно конца. Во время своего визита в Москву в январе 2007 года бывший Генеральный секретарь ООН 85-летний Бутрос Бутрос Гали сказав, что казнь Саддама Хусейна «бросила тень на все международные суды», добавил: «В некоторых случаях во имя мира мы должны мириться с тем, что виновники не будут наказаны. Поэтому, примирение может быть более важным, чем справедливость»90. События 11 сентября 2001 года, Афганистан, Ирак, проект «Большой Ближний Восток», возня вокруг так называемых государств «оси зла» и т.д. показывают, что новый миропорядок вы страивается не в атмосфере воодушевления от всемирного торжества демократии, а в условиях осознания угрозы тотального, бессмысленного, невиданного в мировой истории кровавого террора. После окончания холодной войны и двухполюсного миропорядка в мире отнюдь не воцарились мир и благополучие, реальностью стали нестабильность и непредсказуемость. Можно сказать, что век террора пришел в современный мир на крыльях науки, новейших технологий и прогресса, в немалой степени оказывая влияние на формирование контуров и конфигурации нового поли- центрического миропорядка. В каком-то смысле как бы подтверждается прогноз У. Черчилля, который говорил, что каменный век может вернуться к нам на сияющих крыльях науки. Однако как бы игнорируя эти реальности, в период после распада двухполюсного миропорядка и окончания холодной войны большая часть политического и военного истеблишмента США остается верной афоризму о том, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне. Этим, по-видимому, не в последнюю очередь объясняется тот факт, что два-три последних десятилетия во все более растущей степени сокращается разрыв между разрушительным потенциалом и созидательным началом в американской международной политике. Обоснованность этого тезиса подтверждается тем очевидным фактом, что после второй мировой войны Америка показала себя самой агрессивной державой из всех без исключения великих держав современного мира. В наши дни, совершив ничем не оправданную агрессию против суверенного Ирака, США по сути дела укрепили позиции уже вышедшего из бутылки джина фундаментализма и терроризма. Агрессия вывела на поверхность тлеющие в течение десятилетий конфликты, а также породила множество новых трудно разрешимых проблем, в совокупности угрожающих целостности и даже существованию Ирака как единого государства, и подрывающих стабильность во всем ближневосточном регионе. Под флёром борьбы с мировым терроризмом, США по сути дела сеют отравленные примитивным христианским фундаментализмом семена терроризма в мировом масштабе, которые не могут не дать зловещие всходы. Экспорт демократии оборачивается экспортом хаоса. Руководители Египта, Саудовской Аравии и других арабских стран не без основания настойчиво повторяют, что модернизация, которую США предлагают в рамках проекта «Большой Ближний Восток», может «ввергнуть регион в хаос» и привести к повторению «алжирской траге дии», поскольку, как утверждал Х. Мубарак, гражданская война в этой стране была результатом «необузданной свободы и демокра- тии»91. Игнорируется та очевидность, что преданность веками установившимся ценностям, жертвенность, решимость сохранить свою национальную, культурную, вероисповедную идентичность требуют от человека сократовского мужества, которое у западного человека неумолимо подвергается эрозии. В этом контексте не могу не согласиться с покойным Ж. Бодрияром, который предлагал отказаться от общепринятой трактовки ненависти всего остального мира к Западу. «Это, - писал он, - не ненависть тех, у кого взяли все и не вернули ничего, скорее ненависть тех, кому все дали так, чтобы они не смогли вернуть. Значит, это не ненависть эксплуатируемых или лишенных собственности, это злоба униженных. И 11 сентября терроризм ответил на унижение: унижением за унижение. А для мировой державы худшее даже не подвергнуться агрессии или быть разрушенной, а претерпеть унижение. 11 сентября она была унижена, так как террористы нанесли ей “удар”, который вернуть она не сможет»92. Как показывает опыт истории, крах какого-либо одного идеала не обязательно означает победу другого более совершенного идеала. Об этом свидетельствует тот факт, что результатом краха коммунистического идеала стал подрыв самого идеологического стержня империи, что, в свою очередь, привело к форменной анархии, разброду, хаосу в идейно-политической сфере. Что касается либерально-демократического идеала, то при всех рассуждениях о конце идеологии и истории якобы в результате полной и окончательной его победы, он продемонстрировал свою неспособность к модернизации в том смысле, что почти все геополитические проекты, построенные на его основе, направлены на борьбу с призраками прошлого или в защиту теней воображаемого светлого демократического будущего всего человечества, построенного на принципах и в интересах Запада, то бишь Соединённых Штатов Америки. Если в России шли поистине революционные трансформации в их позитивном толковании, то демократическая идеология по большому счету стояла на месте, что по сути дела в современном мире равносильно регрессу. Либерализм, демократическая идея переживают кризис, либерализм и демократия становятся противниками прав и свобод незападных народов и культур, возможно, проводниками своего рода новой версии арийства - неоарийства. Как справедливо отмечал Э. Хобсбаум, «мало что бывает опаснее империй, преследующих свои интересы, будучи убежденными в том, что они оказывают человечеству услугу»93. Это опасно! Очень опасно! Пора взывать к тени А. Герцена, который провозгласил “борьбу свободного человека с освободителями человечества”. 1. Цит. по: Н. Коренев. Третья империя в лицах. М., 1934, с. 142. 2. Г. Лебон. Психология народов. М., 1898, с. 128. 3. Там же, с.120. 4. Г. Лебон. Психология народов. М., 1898, с. 158. 5. Там же, с. 133. 6. К. Манхейм. Диагноз нашего времени. М., 1994, с. 40. 7. А.Н. Уайтхед. Избранные работы по философии. М., 1990, с. 395. 8. H. Morgenthau. Politics among nations. New York, 1948. 9. Л. Туроу. Будущее капитализма. Как сегодняшние силы формируют завтрашний мир. http://www.netda.ru/belka/texty/thurow/. 10. С. Московичи. Век толп. М., 1996, с. 21. 11. См.: A. Lennon (ed.). The Battle for Hearts and Minds: Using Soft Power to Undermine Terrorist Networks. Wash., 2003; J. Nye. The Faradox of American power: why the world’s only superpower can’t go it alone. Oxford, 2002. 12. D.Rothkopf. In Praise of Cultural Imperialism // Foreign policy, 1997, summer, №107, р.40. 13. М. Кастельс. Глобальный капитализм и новая экономика: значение для России. В кн.: Постиндустриальный мир и Россия. М., 2001, с. 75. 14. New York Times Magazine, March 28, 1999. 15. Perspectives on early American history. N.Y., 1973, p. 44. 16. Г. Мелвилл. Белый бушлат. Л. 1974, Гл. 36. 17. W. Williams. The Roots of American empire. N.Y, 1969. 18. Об этом более подробно см.: К.С. Гаджиев. США: эволюция буржуазного сознания. М., 1981, с. 156-195; Его же. Американская нация: национальное самосознание и культура. М., 1990, с. 103-140. 19. Time, March 12, 1957. 20. L.B. Johnson. Public papers. Washington, 1965, vol. 1, p.180. 21. Thanksgiving day proclamation, 1982. 22. Г. Киссинджер. Дипломатия. М., 1997, с. 11. 23. А. Блинов. Мягкая мощь стоит больших денег // Независимая газета, 29 декабря 2006. 24. Там же. 25. D. Croteau. Media/Society: industries, images, and audiences. L., 2000, р. 347. 26. Э. Тоффлер. Метаморфозы власти. Знание, богатство и сила на пороге XXI века. М., 2002, с.550. 27. Р. Скидельский. Глобалист: Рождение Запада. Ведомости, 5 апреля 2007. 28. Foreign Policy, November 16, 2005. 29. KM-news. 15.01.2007. 30. Washington times, October 13, 2004. 31. Christian science monitor, March 12, 2004. 32. USINFO.STATE.GOV, 13 марта 2004. 33. М. Дрюон. Поможем России победить терроризм, который постепенно добирается до всех нас // Известия, 27 сентября 2004. 34. А. Горянин. Русская демократия - не новодел // Эксперт, 2005, №2. 35. Й.Р. Метке. Медведь с балалайкой // Профиль, 2006, №2. 36. Ж. Сапир. Как избавиться от двойственного образа // Независимая газета, 1 февраля 2005. 37. The Wall Street Journal, December 21, 2004. 38. Ю. Олещук. Патология национального самобичевания. Литературная газета, 29 августа 2007. 39. The Wall Street Journal, 9 мая 2006. 40. Washington Post , December 3, 2006. 41. Washington Post , December 14, 2006. 42. П. Быков, А. Громов. Господин Полоний // Эксперт, 4 декабря 2006. 43. Newsweek, April 18, 2005. 44. Новые известия, 12 декабря 2006. 45. Цит. по: Власть, 2006, №50. 46. Foreign Affairs, Spring 2003. 47. Global Politician, April 19, 2005. 48. Ibid. 49. Ж. Сапир Ж. Цит. соч. 50. Washington profile. May 25, 2006. 51. Т. Грэм. Диалектика силы и слабости // Россия в глобальной политике, 2007, №3. 52. Э. Тодд. После империи. Pax Americana. Начало конца. М., 2004, с. 14. 53. Г. Киссинджер. Дипломатия. М., 1997, с. 15. 54. Z. Brzezinski. Second Chance: Three Presidents and the Crisis of American Superpower. N.Y., 2005. 55. The International Herald Tribune, September 15, 2006. 56. Цит. по: Й.Р. Метке. Медведь с балалайкой // Профиль, 2006, №2. 57. Johnson’s Russia List, January 24, 2005. 58. Й.Р. Метке. Медведь с балалайкой // Профиль, 2006, №2. 59. The New York Sun, March 13, 2007. 60. В.А. Кононенко. Создать образ России? // Россия в глобальной политике, Март-Апрель 2006, №2. 61. Имидж не все // Коммерсантъ, 19 октября 2006. 62. Там же. 63. Цит. по: П. Быков, О. Власова. Хороший плохой национализм // Эксперт, 2005, №18, с. 86. 64. Литературная газета, 10.05. 2006. 65. А. Громов, И. Давыдов. Фантом национализма // Эксперт, 2007, № 1-2, с.84. 66. О. Энкарнасьон. Революция компромиссов // Россия в глобальной политике, 2006, №3. 67. The Independent, January 10, 2006. 68. R. Robertson. Khondker H. Discourses of globalization: Preliminary considerations // International sociology. L., 1999, v. 13, № 1, р. 25-40. 69. К. Поппер. Открытоен общество и его враги. Т. 1-2, М., 1992. 70. (А.Ф. Лосев. Жизненный и творческий путь Платона. В кн.: Платон. Собрание сочинений. - Т. I. - М., 1990, с. 4. 71. Г. В. Ф. Гегель. Лекции по истории философии. М., 1993, т. I, с.107. 72. И. Валлерстайн. Ни патриотизм, ни космополитизм. Логос, 2006, №2. 73. М. Уолцер. Сферы привязанности // Логос, 2006, №2. 74. А. Камю. Бунтующий человек. М., 1990, с. 343. 75. Кант И., Соч., т. 4, ч. 1, М., 1965, с. 260. 76. М. Вебер. Избранные произведения. М., 1990, с. 703. 77. Н. Макиавелли. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М., 1996, с. 54. 78. R. Niebuhr. Moral man and immoral society. N.Y, 1932, p. XI, 278, 267. 79. The Times. October 19, 2004. 80. Д. Саймс. Мораль американского реализма // Россия в глобальной политике, № 1, Январь - Февраль 2005. 81. The Financial Times, September 6, 2006. 82. http://www. state.gov/p/nea/rls/rm/26019.htm. 83. http://www.lebed.com/2004/art3813.htm. 84. http://www.hudsoninstitute.org. 85. N. Burns. A Renewed Partnership for Global Engagement // http://www. state. gov/p/us/rm/2005/58488.htm/. 86. Цит. по: С. Жижек. Война в Ираке: В чем заключается подлинная опасность? // Логос, 2003, №1. 87. Foreign Policy, September 19, 2006. 88. T. Blair. A Battle for global values // Foreign affairs, January/February, 2007. 89. Ibid. 90. Несправедливость ради мира. Время новостей, 26 января 2007. 91. Le Figaro, 24 novembre, 2003. 92. J. Baudrillard. Power Inferno // Le Monde diplomatique, Novembre 2002. p. 18. 93. Э. Хобсбаум. После победы в войне // Логос, 2003, №1.