Коренное изменение природы капиталистической собственности и ее трансформацию в «народную» буржуазные экономисты усматривают и в том, что акционерными компаниями руководят не предприниматели — капиталисты, а наемные служащие, управляющие. В их руках якобы сосредоточена вся полнота власти в корпорациях. Управляющие устанавливают цены на продукцию, формы и системы зарплаты, принимают решение об увеличении или сокращении объема производства, выпуске тех или иных изделий, изучают спрос на произведенные товары. Другими словами, к управляющим полностью перешли все те функции, которые раньше выполнял капиталист- собственник. В современном мире, заявляют теоретики «народного капитализма», капиталист больше не является типичной фигурой, уступая место менеджерам- управляющим, символизирующим собой капитализм XX в. в отличие от капитализма XIX в., для которого была характерной власть собственников. Господство «управленческой элиты» выдается за один из решающих признаков «народного капитализма». В работе американского экономиста Дж. Гэлбрейта говорится: «В течение трех последних десятилетий накапливается все больше доказательств того, что власть в современной крупной корпорации постепенно переходит от собственника капитала к управляющим». Отделение собственности на капитал от управления им будто бы превращает бывших капиталистов в обладателей «пассивного богатства». Такая трансформация собственности обосновывается, например, в работе А. Берли «Американская экономическая республика». «Собственность,— пишет он,— трансформировалась в пассивное богатство, и слой богачей больше не имеет власти». Влияние, которое оказал переход контроля над экономикой в руки управляющих акционерных обществ, как заявляют буржуазные экономисты, настолько велико, что есть все основания говорить даже о новом обществе — обществе управляющих. Наиболее последовательно этот тезис проводится в книге американского социолога Д. Бернхэма «Управленческая революция» В ней он утверждает: «Мы находимся в периоде социального перехода. Это переход от типа общества, который мы называли капиталистическим или буржуазным, к типу общества, которое мы будем называть обществом управляющих». Какие же причины лежат в основе процесса, именуемого «революцией управляющих»? Обычно в числе этих причин буржуазные ученые называют возрастание среднего размера предприятий, усложнение техники и технологии производства, расширение хозяйственных связей, растущее применение науки как производительной силы. В книге «Американский путь — экономический базис нашей цивилизации» профессор Колумбийского университета Шепард Клауг заявляет: «Вместе с увеличением размера коммерческого предприятия и возрастанием технических знаний, необходимых для производства и распределения благ, произошла революция в управлении делами бизнеса». В условиях современного производства, как считает Клауг, предприниматель уже не может брать на себя исключительную ответственность за формирование политики предприятия. К тому же один человек физически не в состоянии вникнуть во все детали управления сложным производством и обладать необходимыми для руководства им разносторонними знаниями. «Вследствие этого,— делает вывод Клауг,— появился класс профессиональных управляющих бизнесом, и ему все более и более вверяется фактическое руководство большими предприятиями». Ход рассуждений Клауга, типичный и для других представителей теории «революции управляющих», показывает, что эта теория страдает тем же методоло гическим пороком, который присущ всей концепции «народного капитализма». И здесь видимость явлений выдается за их сущность, отсутствует малейшая попытка научного анализа рассматриваемых проблем. Действительно, всякий совместный труд нуждается в управлении, в согласовании деятельности отдельных частей производственного организма. С ростом масштабов предприятий капиталист обычно передает функции управления особой категории наемных служащих. С развитием общественного характера производства возрастает и значение деятельности по управлению. Ошибочность взглядов теоретиков «народного капитализма» вовсе не в признании этих реальных фактов, а в превратном истолковании их. Все дело в том, что управляющие не обладают самостоятельной властью и не противостоят собственникам средств производства. Характеризуя положение надсмотрщиков над трудом на капиталистическом предприятии, К. Маркс называл их промышленными унтер-офицерами1. Эти промышленные унтер-офицеры выполняют команды собственников-капиталистов и за неповиновение обычно лишаются своего права непосредственно распоряжаться армией наемного труда. В условиях монополистического капитализма управляющие акционерных обществ выполняют волю крупных акционеров, финансовой олигархии. Капиталистическая действительность дает немало примеров того, как владельцы капитала безжалостно отстраняют от управления делами любого высокопоставленного служащего, который выходит из повиновения, превышая предоставленные ему полномочия. Свобода распоряжений и собственная власть управляющих допустимы лишь в той мере, в какой они не противоречат интересам монополистов и обеспечивают соблюдение этих интересов. Управляющий-менеджер — это всего лишь доверенное лицо владельцев акций, и притом не мелких, а крупнейших акционеров, распоряжающихся контрольным пакетом акций. Западногерманская газета «Хандельсблат», определяя задачи менеджеров, отмечала, что высшая цель их деятель ности состоит в том, чтобы создать предпосылки для получения прибыли. Независимость даже крупнейших менеджеров весьма призрачна. Так, в 1959 г. был отстранен от должности председатель правления крупнейшей западногерманской каменноугольной компании «Харпенер бергбау АГ». Причиной послужили разногласия из-за политики капиталовложений, которые возникли у председателя с владельцами контрольного пакета акций. Директора одной из крупнейшей в ФРГ торговой компании, «Кауфхоф АГ», Э. Казаретто и Р. Иордане также лишились своего места, как только их хозяевам показалось, что увлекшись созданием мелких и средних фирм, эти менеджеры стали уделять меньше внимания интересам компании. Эти факты приведены в книге западногерманского экономиста С. Кассира «Кто определяет политику в крупных предприятиях», вышедшей во Франкфурте-на-Майне в 1962 г. Более трезво глядящим на мир буржуазным экономистам трудно отрицать всевластие финансового капитала. Теоретики «народного капитализма» сознательно искажают действительную сущность управления капиталистическими предприятиями, утверждая, что владельцы капитала довольствуются лишь пассивной ролью получателя дивидендов. Так, например, в 266 из 500 крупнейших корпораций США капиталисты-предприниматели и члены их семейных кланов занимают 339 главных административных постов. Посты председателей правления и президентов в одной трети крупнейших американских корпораций захвачены представителями финансовой олигархии, владеющими основной долей капитала корпорации. Члены наиболее богатых семей США занимают в 250 крупнейших банках страны 864 директорских поста. Это дает владельцам капитала возможность прямо осуществлять свой диктат и распоряжаться всей экономической и политической жизнью страны. Господство финансовой олигархии и призваны замаскировать труды ученых приказчиков капитала, твердящих о власти «управленческой элиты», якобы пришедшей на смену «собственнической элите». Для обоснования своего тезиса о переходе власти от собственников капитала к управляющим буржуаз ные экономисты модернизировали старую, разоблаченную еще К. Марксом апологетическую теорию факторов производства, приспособив ее к защите и идеологическому оправданию монополистического капитализма. Книга Дж. Гэлбрейта «Новое индустриальное общество» особенно показательна в этом отношении. Любое производство, по мнению Гэлбрейта, требует четырех факторов: земли, труда, капитала, предпринимательского таланта. Роль этих факторов с течением времени меняется, соответственно меняется и власть лиц, обладающих ими. «Власть,— пишет Гэлбрейт,— переходит к тому фактору производства, который наименее доступен и который труднее всего заменить». При феодальном строе главную роль в производстве играла земля. С переходом к капитализму она уступила свое место капиталу, обладая которым можно было приобрести и землю, и рабочую силу. Ныне же наличие капитала и такие качества капиталиста, как воображение, способность принимать решения и рисковать, не имеют существенного значения и не могут заменить знаний, которыми обладают управляющие и работники корпорации. Поэтому-де они и приобретают власть в обществе. «Источник власти перемещается ныне от одного фактора производства к другому, точно так же как два столетия назад он начал перемещаться в развитых странах от земли к капиталу». Таким образом, используя теорию факторов производства, Гэлбрейт затушевывает специфику производственных отношений при различных способах производства, закрывая тем самым дорогу к научному анализу сущности управления. Отождествляя капитал со средствами производства, Гэлбрейт изображает отношения между трудом и капиталом как отношения равноправных факторов производства. Как и прежде, теория факторов производства служит апологетам капитализма для отрицания коренной классовой противоположности интересов труда и капитала. Характер управления на капиталистическом предприятии обусловливается тем, что производство ведется в интересах собственника средств производства, которому принадлежат результаты труда. Поэтому сущность управления не меняется от того, кто непосредст- венно руководит производством — сам ли капиталист или нанятый им служащий. Буржуазные ученые сознательно избегают вопроса о классовой природе управления. Вместо анализа объективных закономерностей экономических явлений Гэлбрейт занимается описанием роли второстепенных деталей и моментов, не относящихся к делу. Вот, например, какой «веский» аргумент привлекается для подтверждения роли техноструктуры, как он именует служащих. Если бы, заявляет Гэлбрейт, предприниматель действительно пользовался значительной властью в крупной корпорации, то фондовая биржа заинтересовалась бы его судьбой и соответственно реагировала на его привычки и поведение, повышая или снижая спрос на акции предприятия и влияя таким образом на их курс. Например, акции той фирмы, которая возглавляется способным человеком, но страстным курильщиком, продавались бы с маленькой скидкой. А в случае болезни того или иного собственника корпорации «конъюнктура на фондовой бирже повышалась бы и понижалась с повышением и понижением его температуры, кровяного давления и холестеринового баланса». Раз этого ничего не наблюдается, то, делает заключение Гэлбрейт, нет и власти собственников в современном производстве. Ошибочность подобных рассуждений очевидна. Экономическая жизнь, развитие капиталистического производства определяются не случайными факторами, привычками и здоровьем отдельных лиц, а объективно складывающимися производственными отношениями, зависящими от характера собственности на средства производства. В цепи подобных доказательств господства техноструктуры Гэлбрейт указывает и на то обстоятельство, что акционеры утратили власть в корпорациях. Однако он ведет речь только о мелких акционерах, владеющих несколькими акциями компании. Такие собственники и в самом деле не могут влиять на принимаемые управляющими решения. Взаимоотношения крупнейших собственников акций и управляющих Гэлбрейт не рассматривает и совершенно не касается вопроса о концентрации подавляющего большинства акций в руках финансовой олигархии. В трудах буржуазных экономистов, посвященных «управленческой революции», не проводится никакого различия между наемными служащими, стоящими на высшей и низшей ступенях иерархической пирамиды управления. Речь идет о едином «классе управляющих». Между тем очевидно, что нельзя ставить знак равенства между положением высших и низших служащих. Верхушка управляющих тесно примыкает к финансовой олигархии и даже входит в ее состав, представляя особую часть монополистической буржуазии. Высшие управляющие получают значительную часть монопольной прибыли, участвуя в эксплуатации трудящихся. Подавляющая же масса служащих, занятых в управленческой деятельности в корпорациях, находится на положении наемного работника. И высшие и низшие управляющие обеспечивают своей деятельностью условия для эксплуатации наемных рабочих, однако это обстоятельство еще не дает никакого основания выделять их в особый самостоятельный класс. Высокими окладами, премиями и выплатами различных вознаграждений финансовая олигархия старается привязать к себе управляющих, заинтересовать их в усилении эксплуатации трудящихся и получении высоких прибылей. Высшие служащие имеют огромные оклады. В ФРГ, например, по опубликованным данным, в 1964 г. вознаграждение ведущих менеджеров— членов директоратов акционерных обществ составляло в среднем 11% суммы официально объявленной прибыли. В отдельных случаях доля выплат управляющим превышала 40 % прибыли. Среднегодовой оклад члена правления составлял в крупнейших акционерных обществах 180—340 тыс. марок. Например, в «Даймлер-Бенц» он равнялся 340,8 тыс. марок, в «Фольксвагенверке» — 265 тыс., в «АЭГ» — 279 тыс., в «Сименс-Гальске» — 218 тыс. марок. В США председатель правления «Дженерал моторе» Фридерик Дон- нер получил в 1966 г. 590 тыс. долл., а председатель правления «Крайслер корпорейшн» в 1967 г. присовокупил к своему окладу в 200 тыс. долл. еще 198 тыс. долл. премиальных выплат. За верную службу финансовой олигархии верхний слой менеджеров получает и другие виды вознаграждений. Сюда относятся различного рода выплаты, без возмездное предоставление больших пакетов акций или продажа их по низким курсам, что позволяет получать огромные средства в качестве дивидендов, передача в пользование за символическую плату роскошных вилл, предоставление дорогих автомобилей. Теоретики «управленческой революции» пытаются маскировать господство финансовой олигархии доказательством тезиса о якобы имеющем место падении роли финансовой сферы. Развитие крупнейших корпораций, заявляют они, все больше освобождается от зависимости банков. Это объясняется обычно двумя обстоятельствами. Во-первых, управляющие, обладая специальными знаниями, предвидя возможности и перспективы развития производства, сами принимают необходимые решения, с которыми вынуждены считаться финансовые дельцы. Так, например, Гэлбрейт пишет: «...даже наиболее самоуверенный финансист не осмелится оспаривать мнение инженеров, конструкторов, художников- оформителей, конъюнктуроведов и руководителей отдела сбыта из «Дженерал электрик» относительно совершенного по своей отделке прибора для поджаривания гренок...» Знания, которыми обладают управляющие, объявляются надежной защитой от влияния внешних сил, к которым в первую очередь относится финансовый капитал. Во-вторых, решающее значение в мнимой независимости от финансовой сферы приписывается росту самофинансирования крупнейших корпораций, которые располагают огромными суммами нераспределенных прибылей. Эти нераспределенные прибыли якобы находятся в полном распоряжении управляющих, технократов, обеспечивая им необходимую свободу действий. «Трудно переоценить значение факта перемещения власти, связанного с наличием подобного источника капитала. Мало найдется других явлений, оказавших более глубокое влияние на процесс изменения природы капитализма»,— заверяет Гэлбрейт в своей работе «Новое индустриальное общество». Провозгласив сначала падение роли капитала и независимость управляющих от собственников капитала, автор, как видим, в итоге своих рассуждений вдруг заявляет, что технократы сами являются крупными собственниками капитала и именно поэтому обладают самостоятельностью. Такая непоследовательность доказательств вполне понятна: трудно ожидать строгой логики в трудах, имеющих целью апологетику капитализма, замалчивание его противоречий. Сращивание промышленного капитала с банковским— важнейшая черта современного монополистического капитализма. Неудивительно поэтому, что теоретики «народного капитализма», доказывая трансформацию капитализма, уделяют много внимания вопросу о роли финансовой сферы. Однако ее значение предстает в трудах проповедников «управленческой революции» в превратном свете. Сам по себе факт роста капиталовложений за счет собственных источников промышленных корпораций еще не есть доказательство разрыва их «брачного союза» с банковскими монополиями, исчезновения господства финансовой олигархии. Финансовый капитал, представляющий собой слившийся капитал банковских и промышленных монополий, не только не теряет, но усиливает свое значение. Сохраняются и упрочиваются такие традиционные формы сращивания, как личная уния банков с промышленностью, система участия, учредительская деятельность. Так, например, как сообщила газета «Таймс» от 13 августа 1964 г., из 96 членов правлений «большой тройки» западногерманских банков 47 представляют различные небанковские акционерные компании, причем 37 из них имеют у себя в правлениях 48 представителей банков «большой тройки». Все большее развитие получают новые формы сращивания промышленного и банковского капитала. Несмотря на рост самофинансирования, усиливается роль долгосрочных и среднесрочных кредитов, оказываемых банками крупнейшим корпорациям. Потребность в капитале в условиях научно-технической революции, обострения конкурентной борьбы, быстрого роста масштабов производства настолько велика, что намного превышает возможности собственного накопления капитала в рамках даже крупнейших промышленных компаний. Большое значение приобрели кредиты на 8—10, а нередко и на 12 лет. Сумма таких кредитов у наиболее мощных банков США на начало 1968 г. достигала 28 млрд. долл. Важнейшим звеном сращивания капитала банковских и промышленных монополий является так называемая доверительная деятельность банков. Суть ее состоит в том, что банки принимают под свое временное управление капиталы клиентов и приобретают для них на эти средства акции и другие ценные бумаги, по которым ведут все операции. Одновременно они имеют право представлять своих клиентов на акционерных собраниях и нередко таким образом устанавливают господство над промышленными фирмами. Активы, находящиеся в доверительном управлении американских банков, в 1966 г. оценивались в 214 млрд. долл. Растущая концентрация и централизация капитала в промышленности и финансовой сфере не ослабляет, а усиливает связь монополистического банковского и промышленного капитала. Об этом говорит возникновение финансовых групп. Такие группы включают в себя промышленные, банковские, транспортные, торговые, страховые монополии, инвестиционные общества. Эти монополии связаны личной унией, системой участия и обычно контролируются либо одним семейством финансовой олигархии, либо группой связанных между собой финансистов. Тезис о падении роли финансовой сферы, выдвигаемый защитниками теории «революции управляющих», при знакомстве с данными о масштабах деятельности финансовых групп выглядит прямо-таки смехотворным. В начале 60-х годов 50 ведущих финансовых групп капиталистического мира контролировали активы в 529,3 млрд. долл., а к 1967 г. их мощь возросла настолько, что только 20 крупнейших групп распоряжались активами в 590,4 млрд. долл. В США на долю 20 ведущих группировок приходится треть всех активов промышленных, торговых и банковских компаний. В Англии всю полноту власти сосредоточили в своих руках 20 финансовых групп, в Японии — 5, в Западной Германии — 3. Для доказательства своего тезиса буржуазные экономисты обычно сравнивают собственные резервы банков с действующим капиталом корпораций. Однако при этом совершенно игнорируются многочисленные методы, с помощью которых финансовые группы утверждают свое господство. Достаточно сослаться на пример с «Морган гаранти траст компани» — одного из влиятельнейших финансовых учреждений капиталистического мира. В конце 1966 г. банк имел собственного капитала 649 млн. долл. Но вместе с некоторыми другими банками и инвестиционными фирмами он возглавлял гигантскую группировку, которая контролировала в 1966—1967 гг. 92,6 млрд. долл. активов. Некоторые директора банка одновременно являются директорами таких крупнейших компаний, как «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», «Дженерал электрик», «Дже- нерал моторе», «Америкэн телефон энд телеграф компани» и др. Доказывая тезис о замене «собственнической элиты» «управленческой элитой», буржуазные теоретики не устают твердить о том, что деятельность управляющих целиком направлена на обеспечение интересов всех акционеров и даже общества в целом. Управляющие — это не доверенные буржуазии, а доверенные народа — вот основополагающее утверждение авторов различных вариантов теории «управленческой революции». Поскольку управляющие не являются собственниками капитала, они не стремятся якобы к максимальной прибыли, в их деятельности преобладают другие мотивы. Какие же это мотивы? Оказывается, это стремление к власти, престижу, желание получать удовлетворение от хорошо выполненной работы. Главную же роль играет удовлетворение общественных потребностей. Так, например, американский экономист Минз в своей книге «Корпоративная революция в Америке» утверждает, что старые теории, объясняющие западный строй, исходили из того, что целью и движущим мотивом капиталистического предприятия является получение прибыли. Этот мотив, пишет Минз, играет большую роль и в корпорации. Но отделение собственности на капитал от контроля за его применением «подрывает для собственников функцию прибыли как стимул к наиболее эффективной деятельности предприятий». Минз уверяет, что в условиях «коллективного капитализма» необходимо соблюдать интересы акционеров, рабочих, потребителей и самих управляющих. Крупное «коллективное» предприятие, по его словам, несет «социальную ответственность». В другой своей работе, «Власть над ценами и общественный интерес», Минз заявляет: «Критерий социальной ответственности делает необходимым рассматривать крупную корпорацию как социальный институт. Этот критерий говорит управляющим: ваша функция в обществе — вести дела корпораций в общественных интересах, служа благополучию собственников, рабочих и служащих, поставщиков, потребителей и публики». Таким образом, высшей целью монополий провозглашается не что иное, как забота об общем благе всего народа. Однако деятельность монополий, как показывает современная действительность, носит антинародный характер, она враждебна интересам подавляющей части нации. Тезис о том, что представители техноструктуры не ставят перед собой цели получения максимальной прибыли, пытается обосновать и Дж. Гэлбрейт в книге «Новое индустриальное общество». «Коренное изменение» природы капитализма Гэлбрейт связывает с тем, что при господстве крупных корпораций якобы исчезает их зависимость от рынка, конкуренция. Именно поэтому прибыль не служит больше стимулом деятельности. Техноструктура, опираясь на господствующее положение корпораций в производстве и сбыте продуктов, может, по его словам, планировать свою деятельность, сопоставлять издержки и доходы, необходимый объем выпуска продукции и спрос на нее. «Высокий и надежный уровень доходов имеет важное значение для успеха техноструктуры. Но рынок уже более не определяет и не навязывает этой цели. Соответственно и максимализация прибыли — эта единственная цель, совместимая с законами рынка,— уже не является необходимостью ». Аргументация положения о том, что прибыль теряет свою стимулирующую роль, исходит, как видим, из той предпосылки, что господство крупной корпорации в производстве и сбыте, т. е., другими словами, ее монопольное положение, исключает всякую конкуренцию при капитализме. Для средних и мелких предприятий, которые управляются владельцами капитала, по заявлению Гэлбрейта, мотив прибыли еще сохраняет свое значение. А вот для такого гиганта, как «Юнайтед 4 м. Панова Стейтс стил корпорейшн», стремление к максимальной прибыли не характерно, поскольку на долю этой компании приходится 25% национального производства стали. И вообще для крупной корпорации якобы теряют силу законы конкурентной борьбы. Однако капиталистическая действительность убедительно свидетельствует, что монополия не устраняет и не может устранить конкуренции, неотделимой от частной собственности на средства производства. Сохраняется возможность возникновения новых предприятий— аутсайдеров, которые могут воспользоваться высокими ценами, установленными монополиями. Сохраняется и межотраслевая конкуренция, а также конкуренция иностранных монополий. В погоне за максимальной прибылью монополии вкладывают капитал в отрасли с более высокой нормой прибыли, далекие от их основной деятельности. Так, высокие прибыли, получаемые рокфеллеровским нефтяным трестом «Стан- дард ойл компани», вызвали вторжение в американскую нефтяную промышленность групп Меллона и Моргана. Только погоней за прибылью этой крупнейшей компании, которой приходится вести конкурентную борьбу с другими гигантами, можно объяснить ее упорное проникновение в самые разнообразные отрасли производства. Трест является, например, самым крупным производителем цемента в США, выпускает разнообразное промышленное оборудование, суда, военную продукцию. Другая американская компания — «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», вопреки уверениям Гэлбрейта, также не только не отказывается от максимальной прибыли, а путем картельных соглашений с рядом сталелитейных компаний поддерживает монопольно высокие цены на черные металлы. Закон прибавочной стоимости, действие которого отрицается теоретиками «управленческой революции», является основным экономическим законом капитализма, выражает те производственные отношения, которые объективно складываются на основе частной капиталистической собственности на средства производства. Сущность этих отношений не изменилась, так как корпорации не устранили частную собственность класса капиталистов, а лишь видоизменили ее форму. Следовательно, йё может измениться и объективная цель производства, диктующая поведение владельцев капитала в экономической жизни. Капиталист — это не что иное, как персонифицированный капитал. Вымыслы о служении «управленческой элиты» общественным интересам используются идеологами капитала в борьбе против растущих требований трудящихся о действительном участии в управлении производством. Это один из важнейших видов оружия в арсенале средств, применяемых в идеологическом наступлении на классовое сознание трудящихся. Теории «управленческой революции» присущи отрицание классового антагонизма капиталистического общества, проповедь общности интересов эксплуатируемых и эксплуататоров. Эта важнейшая черта концепции «народного капитализма» ярко проявляется и в другой ее составной части — теории о «революции в доходах».