СМЕРТИ НЕТ ОПРАВДАНИЯ (КРИТИКА УТВЕРЖДЕНИЙ О ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ ЦЕННОСТИ СМЕРТИ)
Все живое стремится к бессмертию и если умирает, погибает, то не потому, что жаждет этого, а в силу генетической запрограммированности или конкретных неблагоприятных условий жизни, которые весьма различны, многообразны. Философы и писатели, говорящие о положительном значении смерти, протаскивают, в сущности, мысль о том, что человек должен видеть в смерти нечто желанное, к чему он должен стремиться. Какая нелепость! Ведь положительное значение для нас имеет все, что является благом. Так что же, выходит, что смерть — благо? Рассуждая так, мы в конце концов придем к проповеди желательности смерти, потребности в ней и ненужности усилий в борьбе за жизнь. Жизнь и смерть исключают друг друга. Если жизнь для нас благо, то противоположное ей мы должны рассматривать как зло. (Посмотрите, кстати, как запутался К. Ламонт в своей попытке соединить несоединимое: "Когда мы достигаем понимания, — пишет он, — что со смертью все кончается, то мы знаем самое худшее, но это худшее фактически не очень плохо (??? — Л.Б.). Оно настолько далеко от плохого" и т. д. (курсив мой — Л.Б.)1. В самом деле, как совместить утверждения о смерти как "самом худшем" и как "фактически не очень плохом"?!)
В попытках доказать естественность, необходимость, полезность и, вообще, положительную ценность смерти используются самые различные аргументы, которые при внимательном рассмотрении оказываются построенными на песке.
Так ли уж естественна и необходима смерть?
Например, естественность и необходимость смерти человека доказывается ссылками на естественность и необходимость смерти животных и растений.
Вот что пишет К. Ламонт:"Обычно предполагалось, что смерть, как таковая, — это очень большое зло, худший враг человека... Но смерть сама по себе, как явление природы — это не зло... смерть — это совершенно естественное явление, она играла полезную и необ- ходимую роль в ходе длительной биологической эволюции. Действительно, без смерти, этого столь поносимого учреждения, которое придало самое полное и серьезное значение факту выживания наиболее приспособленных и таким образом сделало возможным прогресс органических видов, животное, известное под названием человека, вообще никогда не появилось бы.
Человек, — пишет далее К. Ламонт, — не мог бы существовать также и в том случае, если бы ему не помогла рука смерти, которая предоставляет в его распоряжение самые ос - новные средства человеческого существования. Топливо, пища, одежда, жилище, обстановка и материал для чтения — все они в значительной степени находятся в зависимости от того, делает ли свое дело смерть. Уголь, нефть и торф происходят из разложившихся органических веществ; дерево для топлива и строительства, для изготовления мебели и бумаги получают ценой гибели живых деревьев; уничтожая растения, человек обеспечивает себе пищу в виде овощей, хлеба и плодов, а также одежду в виде хлопковых, льняных и искусственных шелковых тканей. Смерть животных дает людям не только рыбу, птицу, дичь и мясо для еды, но также меха и шерсть для одежды и кожу для обуви" . В этих рассуждениях Ламонт дважды совершает подмену понятий, путает их. Во-первых, говоря о конечности существования человека он перескакивает на другой предмет: конечность существования живых организмов. Здесь нарушается принцип конкретности истины: то, что справедливо для живой природы, не может автоматически переноситься на человека. Если для становления живой природы существенно важным моментом является поедание одних организмов другими (растений — животными, одних животных — другими), то для человека, для самого человека этот момент давно перестал быть существенно важным и вообще сколько-нибудь значимым: каннибализм канул в лету, а более высокоорганизованных существ, которые питались бы человечиной, просто нет на Земле.
Ламонт, по существу, не видит принципиальной разницы между человеком и другими живыми организмами, когда пытается доказать естественность и необходимость смерти для человека ссылками на естественность и необходимость смерти в живой природе. Это отчетливо видно также из другого его рассуждения: "для меня, — пишет он, — одно из лучших противоядий про- тив мысли о личном угасании заключается в полном понимании естественности смерти и ее необходимого места в великом жизненном процессе эволюции"9. Ссылки на эволюцию живой природы в прошлом ничего не доказывают. Смысл становления в том и заключается, что исчезает старое, прочно утвердившееся, кажущееся незыблемым и возникает новое, небывалое. Что было хорошо на одном этапе становления, может оказаться плохим, неприемлемым на другом этапе. Исторический прогресс является, конечно, продолжением биологической эволюции, но в то же время он несет в себе новое, небывалое, что было невозможным в рамках биологической эволюции. Точка зрения Ламонта — это, по существу, натуралистический редукционизм.Во-вторых, Ламонт везде говорит о смерти, хотя на самом деле у него речь идет не только о смерти в результате завершения биологического цикла развития, но и о насильственной гибели организмов в результате убоя, поедания. Он, например, пишет: "смерть животных дает людям не только рыбу, птицу, дичь и мясо..." В действительности, для животных это не смерть, а гибель, уничтожение. Для них самих такая гибель не является ни естественной, ни необходимой, ни полезной.
Представляя всякую гибель живых организмов как смерть, Ламонт тем самым непомерно расширяет смысл понятия смерти и этим абсолютизирует смерть, ставит ее на одну доску с жизнью. Это, в конечном счете, и проявилось в его тезисе: "жизнь утверждает себя через смерть". Таким образом, даже такая, казалось бы незначительная подмена понятий (смерть вместо гибели) приводит к перекосам в понимании соотношения жизни и смерти.
Смерть — фактор прогресса?
В рассуждениях о необходимости и полезности смерти нередко фигурирует тезис о важности смены поколений для противодействия застою, т.
е. для прогресса. Марк Аврелий, например, писал: "Все, что видишь, вот- вот будет превращено природой-распорядительницей всего; она сделает из того же естества другое, а из того еще другое, чтобы вечно юным был мир" . Видите, какой мотив: "чтобы вечно юным был мир". Поверхностно мыслящие люди усмотрели бы здесь диалектику: тут тебе и вечность, и юность. Если же повнимательнее присмотреться к тезису о вечной юности мира, то мы увидим в нем абсолютизацию изменчивости, текучести, превращаемости одного в другое. Акцентирование внимания на смене поколений как раз ведет к такой абсолютизации.Известно, что в обществе в один и тот же момент времени сосуществуют и взаимодействуют разные поколения: дети, взрослые, старики. Это обеспечивает баланс динамизма и стабильности жизни. Молодые придают жизни нужный динамизм. Старики оказывают стабилизирующее влияние на нее10.
Факт сосуществования разных поколений указывает на то, что нет чистой смены поколений.
Теперь такой вопрос: почему временную связь, преемственность поколений непременно видеть только с отрицательной стороны, т. е. со стороны смены поколений в результате смерти стариков (уступления ими дороги молодым в результате ухода из жизни)? Не лучше ли эту связь поколений оценивать не с отрицательной стороны (смерти стариков), а с положительной стороны (рождения новых поколений). Ведь если новые поколения будут вновь и вновь нарождаться, то как бы долго ни жили люди баланс между разными поколениями будет всегда сохраняться. Многообразие поколений, их баланс, пропорциональное соотношение обусловливается не столько уходом из жизни старых поколений, сколько рождением новых. Смерть старых людей, долгожителей вовсе не необходима для поддержания равновесия между разными поколениями. Главное, чтобы был обеспечен определенный уровень рождаемости. Чем дольше будут жить люди, тем шире будет, при прочих равных условиях, представительство разных по- колений в каждый данный момент жизни общества, тем глубже будет противоположность между долгожителями и юными членами общества.
А это обеспечит лучшую преемственность, лучшую связь поколений, большее их разнообразие, более глубокое их взаимодействие и взаимообогащение. Вместо наблюдаемых ныне трех сосуществующих поколений (детей, отцов, дедов) будут четыре, пять, шесть и т. д. поколений. Сейчас люди радуются тому, что живы их родители, дедушки и бабушки, видят в этом проявление стабильности жизни, залог собственного долголетия. А как будет хорошо, когда будут живы прадедушки, прабабушки, прапрадедушки, прапрабабушки и т. д. Опыт предшествующих поколений передавался бы грядущим поколениям с большей основательностью, без потерь, связанных с уходом из жизни этих поколений. Ведь не секрет, что люди вновь и вновь повторяют ошибки прошлых поколений и чаще всего потому, что эти прошлые поколения не успели передать свой живой опыт. А сколько творческих находок, открытий, изобретений теряется по этой же причине?! Сколько людям приходится переоткрывать открытое, переизобретать изобретенное! (Могут сказать, что связь поколений обеспечивается через предметы материальной и духовной культуры (книги, например). На это нетрудно возразить: никакие предметы материальной и духовной культуры не заменят живого общения поколений, живой передачи опыта от одного поколения к другому.)Таким образом, было бы прекрасно, если бы одновременно жили не два-три поколения, а много поколений. Перед нами была бы живая история, спрессованная в одном моменте времени.
Лучше поэтому говорить не о смене, а об умножении поколений. В умножении, а не смене, поколений — истинный источник прогресса. Соответственно и прогресс нужно понимать не как непрерывное изменение, обновление, а как живое диалектическое единство динамизма и стабильности, изменчивости и устойчивости жизни.
Смена поколений в чистом виде свойственна лишь самым примитивным формам жизни. Прогресс жизни помимо всего прочего состоит и в том, что постепенно увеличивается промежуток времени, в течение которого
45
разные поколения (предшествующие и последующие) ведут совместную жизнь.
Чем примитивнее животное, тем короче этот промежуток совместной жизни. Наиболее примитивные животные передают свой опыт только через зародышевые клетки, через гены. Высшие животные, напротив, передают новым поколениям не только гены, но и живой опыт, обучая и воспитывая детенышей, показывая им пример. Чем больше поколений будет находиться на одном "пятачке" времени, тем действеннее, эффективнее будет живая передача опыта от поколения к поколению, тем, следовательно, круче будет кривая прогресса.* * *
Утверждают также, что если не будет смены поколений в результате смерти, то возникнет угроза перенаселения, истощения ресурсов. К. Ламонт, например, пишет: "Какой бы романтической и привлекательной ни казалась эти возможность (нескончаемого существования — Л.Б.) на первый взгляд, она не будет лишена своих недостатков. Если практически никто не будет покидать эту землю в результате смерти, возникнет проблема народонаселения, гораздо более трудная, чем любая другая проблема, с которой мир сталкивался до сих пор" . Выдвигаемый Ламонтом аргумент не выдерживает критики, так как он исходит из представления о принципиальной ограниченности жизненного пространства и ресурсов. Действительно, в каждый данный момент и жизненное пространство и ресурсы ограничены. Но кто сказал, что вместе с решением проблемы увеличения продолжительности жизни человечество не решит и проблему увеличения жизненного пространства и ресурсов?! Конечно, если исходить из предположения, что человечество будет жить только на Земле, то нетрудно предвидеть наступление момента, когда в результате размножения и увеличения продолжительности жизни людям станет тесно и ресурсы истощатся. В том-то и дело, что это предположение основывается на прошлом опыте эволюции живого и не учитывает возможности освоения человеком космического пространства. Чаще всего как раз и пытаются доказать естественность, необходимость смерти и смены поколений ссылками на живую природу, в которой гибель организмов и смена поколений обусловлены борьбой за существование и ограниченностью земных ресурсов. Но то, что верно для живой природы, нельзя механически переносить на человеческое общество. Люди, в отличие от животных, находят все новые и новые источники ресурсов и этому процессу нет конца. С созданием управляемой термоядерной реакции и освоением (обживанием) космического пространства люди практически обеспечат себя безграничными ресурсами и могут размножаться и увеличивать продолжительность своей жизни до каких угодно пределов.
* * *
Выдвигают еще такой аргумент: старики должны уступать дорогу молодым, иначе не будет движения вперед. В этом случае явно или неявно исходят не из представления о сотрудничестве поколений, а из их противопоставления, взаимоисключения (молодые-де должны вытеснять стариков, а старики, соответственно, должны сторониться, уступать им дорогу). Ламонт передает этот аргумент в такой обидной для старших поколений форме: "Уже при нынешних обстоятельствах остряки, наблюдая постаревших и упрямых людей, занимающих высокое положение, придумали девиз: "Пока есть смерть, есть на- дежда!"1. В самом деле, возможны ситуации, когда старый человек, потеряв нужные качества руководителя и творца, упорно цепляется за начальническое кресло. Но разве можно обобщать эти ситуации до размеров взаимоотношения старшего и молодого поколений? И разве обязательно здесь должна действовать рука смерти? Так ли уж она необходима? Бороться с отмеченными выше ситуациями можно разными путями. Самый простой — придерживаться принципов выборности и сменяемости руководства. Другой путь — не только продлевать жизнь (прибавлять годы к жизни), но добиваться сохранения и развития творческих потенций до конца жизни (прибав- лять жизнь к годам). Вполне возможно достижение такого состояния, когда долгожители будут творческими людьми, способными воспринимать новое и сами творить новое. Есть и такой путь: идти по другой дороге, не по той, которая уже занята. В самом деле, почему старики непременно должны уступать дорогу молодым? Разве на свете только одна дорога? А почему бы молодым в некоторых случаях не поискать другие пути-дороги? В реальной жизни можно как раз наблюдать немало случаев, когда молодые покидают насиженные места, уезжают в необжитые края, чтобы прокладывать новые дороги, новые пути жизни.
В свете сказанного совершенно неприемлемыми следует признать рассуждения писательницы Энн Пэрриш и комментарий к ним Ламонта. "Каждый из нас, — цитирует Ламонт Энн Пэрриш, — должен умереть ради жизни, ради течения реки, слишком большой, чтобы ее можно было запереть в каком-нибудь пруду, ради роста семени, слишком сильного, чтобы оставаться в одной и той же форме. Поскольку эти тела должны погибнуть, мы более велики, чем нам представляется. Самым эгоистичным приходится быть щедрыми и отдавать свою жизнь другим. Самому трусливому приходится быть достаточно мужественным, чтобы уйти". Далее Ламонт комментирует: "Таким образом, смерть открывает путь для наибольшего возможного числа индивидуумов, включая наших собственных потомков, с тем, чтобы они могли испытать радости жизни; и в этом смысле смерть — союзник нерожденных поколений людей вплоть до бесконечных веков будущего"1. Ламонт был бы прав, если бы, действительно, ресурсы были ограниченными и невозобновляе- мыми. Поскольку это не так, не смерть открывает путь для наибольшего возможного числа индивидуумов, а рождение. Смерть отнюдь не является союзником нерожденных поколений.
Нужна ли смерть жизни (для жизни)?
В рассуждениях о пользе смерти нередко используется и такой тезис: смерть нужна, чтобы по-настоящему оценить значимость жизни.
Этот тезис звучит по-разному у разных авторов.
Ламонт, например, пишет: "Я убежден, что откровенное признание смертности человека не только не подорвет нравственность и не остановит прогресс, но, при прочих равных условиях, будет действовать как раз в противоположном направлении. Люди тогда поймут, что именно здесь и сейчас, если они вообще собираются когда- либо это делать, они должны развивать свои возможности, завоевать счастье для себя и для других, принять участие и вложить свою долю в предприятия, которые имеют, по их мнению, наивысшую ценность. Они поймут, как никогда раньше, реальность быстротечного времени и осознают свою серьезную обязанность использовать его наилучшим образом"11. В другом месте он пишет об объединяющем (!) значении смерти: "Социальное значение смерти также имеет свои положительные стороны. Ведь смерть делает нам близкими общие заботы и общую судьбу всех людей повсюду. Она объединяет нас глубоко прочувствованными сердечными эмоциями и драматически подчеркивает равенство наших конечных судеб. Всеобщность смерти напоминает нам о существенном братстве людей, которое существует несмотря на все жесткие разногласия и конфликты, зарегистрированные историей, а также в современных делах"12.
Создатели концепции "гуманистической психологии" ввели в психологию тему смерти. "С их точки зрения, — поясняет М. А. Петровская, — осознание человеком перспективы небытия формирует у него особое отношение к настоящему. Значимость настоящего возрастает, оно оказывается тем ограниченным временем, которое есть у личности для реализации ее потенциала. Дело не в том, чтобы жить в постоянном страхе или размышления о смерти, но в том, чтобы в полной мере оценить важность настоящего момента, значимость того, что мы делаем сейчас. "Чтобы полностью понять себя, человек должен столкнуться со смертью, осознать личную смерть" (Corey G. Theory and practice of counseling and psychotherapy. Monterey, Calif., 1977, p. 49)"13.
Некоторые философы видят положительное значение смерти в том, что вытекающее из нее сознание "цейтнота" учит человека ценить время, не растрачивать его впустую. "Смерть, — пишет Ю. В. Согомонов, — способна выполнять полезную роль. Она является могучим катализатором жизни. Ведь если бы человека ждала вечность, то стоило бы спешить, нужно ли было бы напрягать силы и волю, следовало ли бы бороться за земное счастье? Человек имел бы в этом случае способность к окостенению... Ясное сознание того, что жизнь не бесконечна, вовсе не терроризирует морально стойких людей. Сознание "цейтнота" учит человека ценить время, не растрачивать его впустую, на ничтожные дела и стремиться прожить жизнь таким образом, чтобы потом "не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы". Человек, сознавая, что смерть придет неизбежно, и жить торопится и чувствовать спешит"14. Или: "...сознание неизбежности конца жизни, — пишет Л. Н. Коган, — заставляет людей особенно ценить "биографически необходимое время", наполнять смыслом каждое мгновение своей жизни" .
Все эти мнения исходят из той посылки, что без смерти человек не сознавал бы в полной мере ценности жизни. А теперь подумаем, правильно ли это? Если как следует (хорошенько) поразмыслить, то можно увидеть, что есть тысячи способов чувствовать, сознавать, переживать ценность жизни без того, чтобы сознавать "перспективу небытия", "сталкиваться со смертью". Когда человек любит и любим, разве он не ощущает величайшую ценность жизни? Когда человек горит творческим огнем и у него получается дело, разве он не сознает ценность жизни? Когда человек видит солнце, видит улыбки людей, когда он здоров, счастлив, разве ему нужно еще что-то другое, чтобы ценить жизнь? Ценность жизни в ней самой и искать ее на стороне — у смерти ли, у потустороннего бессмертия ли — пустая затея, напрасный труд. Сознание самоценности жизни вызывает у всех нормальных людей, не сбитых с толку пессимистической или утешительной философией, жажду жить как можно дольше, жажду не умирать15.
В приведенных высказываниях звучит такой мотив: смерть нужна, так как она оттеняет жизнь, дает почувствовать ее прелесть и т. д. и т. п. Это известный мотив. Он звучит еще при сопоставлении добра и зла, здоровья и болезни, богатства и бедности. Например, когда пытаются доказать необходимость морального зла (подробнее см. об этом ниже, стр. 181).
В отношении здоровья и болезни также можно слышать разговоры о том, что человек по-настоящему чувствует здоровье тогда, когда он переболеет, когда во время болезни он оценит, как плохо быть нездоровым и как хорошо быть здоровым. Опять ложь. Для того, чтобы ценить здоровье, вовсе не требуется быть больным. Есть люди, которые в жизни очень мало болели, практически всегда были здоровы. Так что же, они несчастные люди, раз не переболели серьезными болезнями? Какая чушь! Положительная сила здоровья достаточно проявляется в кипучей, полнокровной жизни человека, в заботах, радостях, наслаждениях и волнениях, в борьбе, победах и преодолениях. Можно, конечно, понять тех людей, которые живут вялой, скучной жизнью, которые по- настоящему не используют, не эксплуатируют свое здоровье. Когда они заболевают, начинают страдать, вот тогда они начинают чувствовать всю прелесть здоровья. Их можно только пожалеть.
Тот же мотив звучит в высказываниях о положительной ценности бедности, нужды для творчества. "Некоторые писатели, — свидетельствует Ян Парандовский, — открыто осуждают материальное благополучие". По их мнению "нужда не позволяет заснуть, облениться. Держа художника в постоянном напряжении, она возбуждает его энергию, закаляет характер, заставляет быть гордым". Парандовский справедливо им возражает: "Но что бы ни говорилось бы в похвалу бедности, что ни рассказывалось бы о триумфах гениальных одиночек в их борьбе с нуждой, не следует все же усматривать в изморе голодом наилучшее средство для развития таланта. Как правило, нужда губит, и в ее беспощадных тисках погибли тысячи прекрасных умов, погибли в унижении и отчаянии"1.
В более широком смысле говорят о необходимости страдания. Вот что по этому поводу пишет Ю. В. Согомонов:
«Говорят, например, будто страдания пробуждают силы человека. Но если внимательно разобраться, то окажется, что здесь просто совершается подмена понятий: «страданиями» называются «препятствия». Жизнь состоит в преодолении трудностей, наличие которых бесспорно стимулирует деятель - ность людей. Страдания же не обладают никакой стимулирующей ценностью, скорее, они толкают к пассивности, убавляют, а не прибавляют силы человека, хотя угроза страдания, очевидно, активизирует человека. Не столько сам голод дает толчок к действию, сколько опасность голода, не сама боль — а ее возможность. Разве человек ненавидит клевету только за то, что она его лично успела опорочить, или он начинает бороться с хулиганством только после того, как его разок пырнули ножом? И разве только страх от ожидаемого страдания побуждает человека к действию и не существует иных стимулов, например желания радости или потребности в творчестве?
Утверждают иногда, что страдания очищают характер. Это возможно в отдельных случаях. Однако зачастую страдающие люди угрюмы, эгоистичны и раздражительны.
Может быть страдание делает человека сострадательным? Безусловно, существо, не испытавшее никаких страданий, не способно понять чужих мук. Но величина страдания совсем не зависит от величины испытанного страдания. Неужели больные люди являются меньшими эгоистами, чем здоровые? Но может, страдание делает людей благоразумными и скромными? Вряд ли! Кант говорил, что страдание без вины бесит, а страдание за вину угнетает.
Ошибочна также мысль, что страдание необходимо как дополнение к радости. Хотя верно то, в общем, что при контрасте радость усиливается, но верно и то, что мы можем испытать радость без предварительного страдания, особенно это касается высших и наиболее прочных радостей, приносимых творческой деятельностью. Как говорил азербайджанский поэт XIX века Мирза Шафи,
Считает лишь дурак или злодей, Что горе совершенствует людей. Такое мненье сходно с заблужденьем, Что старый нож от ржавчины острей,
Что от дождей в ненастный день осенний
Вода в потоке чище и светлей.
Уверяют, будто страдания выявляют таланты, что без них нет творчества и вдохновения, которые не что иное, как «опьянение от несчастья». В этом утверждении молчаливо предполагается, что радость и счастье неминуемо ведут к духовному параличу. Фактически же радость и счастье содержат момент неудовлетворенности, как источника новых целей и желаний, подъема сил и вдохновения. Если же страдания голода и нужды берут верх над человеком, то у него не остается ни времени, ни желания заняться наукой и изобр1етательством; он расходует свои силы на то, чтобы прожить.»
Во всем можно было бы согласиться с Ю. В. Согомоновым, кроме одного: что жизнь состоит в преодолении трудностей и что трудности-препятствия однозначно стимулируют деятельность людей. Во- первых, жизнь не сводится к преодолению трудностей, и, во-вторых, не всякие трудности-препятствия полезны человеку. Есть такие трудности, которых лучше не было бы. Искусство жизни состоит как раз в том, чтобы преодолевать трудности, которые помогают расти, и избегать такие, которые мешают.
4. Из той же обоймы утверждение: «мы не замечаем прекрасного, пока не лишаемся его» (к/ф «Русский сувенир», 1960 г.).
Во всех этих утверждениях делается попытка уравнять положительное и отрицательное в жизни, поставить их на одну доску. Это негодная попытка. Человеку не нужна смерть, не нужны болезни, не нужна бедность, не нужно зло.
Кроме того, все эти утверждения имеют один логический изъян: в них положительное фактически определяется через отрицательное (добро через зло, жизнь через смерть, здоровье через болезнь, богатство через бедность, прекрасное через его лишение). В логике давно установлено: отрицательное определение понятия не является адекватным, т. е. не является по настоящему определением понятия. Логической ошибкой является отрицательное определение положительного понятия.
Все указанные утверждения своей странностью, парадоксальностью бьют на внешний эффект и не более того.
Конечно, сознание смертности определенным образом влияет на умонастроение человека. Это сознание в отдельных случаях, действительно, позволяет ярче почувствовать ценность жизни. Но, во-первых, сознание смертности может не только оттенить ценность жизни, но и затемнить, омрачить ее и даже потушить свет жизни. Оно обоюдоостро. Во-вторых, совершенно очевидно, что жизнь не нуждается в оттенении смертью. Она, как я уже говорил, самоценна. В ней к тому же хватает своих теневых сторон, которые дают почувствовать ценность жизни и без такой страшной тени как смерть. Жизнь есть борьба и в ней неизбежны потери, неудачи, поражения.
Выше я приводил мнение Ю. В. Согомонова о том, что сознание "цейтнота" учит человека ценить время, не растрачивать его впустую. Это так. Но позволительно спросить: причем тут смерть? Разве она нужна для того, чтобы человек ценил время, не тратил его впустую? Жизнь состоит из больших и маленьких дел. Если человек принимается за какое-либо дело, то он стремится довести его до конца и не потому, что его лимитирует смерть, а просто в силу того, что этого требует логика дела. Мы сами себе назначаем сроки исполнения, ставим себя в условия цейтнота, дефицита времени и при этом абсолютно не думаем о смерти. Большие дела, большие цели требуют порой всей жизни человека и даже выходят за ее рамки.
Жизнь человека нельзя представлять как некоторую чистую непрерывность, которая прерывается только однажды — когда наступает смерть. Внутри себя она состоит из прерывностей: одно кончается, другое начинается. Жизнь есть развивающийся процесс и, естественно, она состоит из отдельных, относительно завершенных этапов, составляющих дискретный ряд жизненного цикла. Кроме того, жизнь, как я уже говорил, представляет собой некоторую дискретную совокупность больших и малых дел, имеющих начало и конец. Это все свидетельствует о том, что внутри себя жизнь постоянно оконечи- вает себя. Таким образом, смерти нельзя приписывать абсолютное значение оконечивания. Нельзя отождествлять смертность, имеющую частное значение, и конечность, имеющую универсально-всеобщее значение. Да,
54 все реально существующее содержит в себе момент око- нечивания — такова диалектика конечности и бесконечности. Но из этого не следует, что живое оконечивает себя только через смерть. Последняя — лишь один из "способов" оконечивания живого. Одноклеточные организмы, делящиеся миллиарды лет, живут конечный срок (от одного деления до другого). А ведь они не знают смерти. Смерть как полное разрушение многоклеточного организма — до первичных органических и неорганических молекул — возникла на определенном этапе становления живой природы. Вполне возможно, что человек со временем найдет другой способ оконечивания своей жизни, не такой разрушительный как смерть (об этом подробнее см. ниже).
У Согомонова встречается еще такой аргумент: "Человек, сознавая, что смерть придет неизбежно, и жить торопится и чувствовать спешит". Во-первых, почему здесь следует видеть только положительную сторону этой зависимости? С таким же успехом можно представить ситуацию, когда сознание неотвратимости смерти, скоротечности жизни толкает человека на излишне торопливые действия, приводящие к плачевным результатам. Не напрасно же говорят: "поспешишь — людей насмешишь". А у автомобилистов в ходу еще более острая поговорка: "быстро поедешь — тихо понесут". Излишняя торопливость и нетерпение так же вредны, опасны, как излишняя медлительность и терпеливость.
Во-вторых, почему мы обязательно должны подхлестывать себя мыслями о неотвратимости смерти?! Человек и жить торопится и чувствовать спешит отнюдь не потому, что думает о маячащей впереди старухе с косой, а потому, что хочет жить кипучей полнокровной жизнью, чтобы каждое ее мгновение было прекрасным и значительным. Перефразируя известное изречение, можно сказать: человек не терпит пустоты, изначально стремится к полноте жизни. Это закон жизни. Смерть тут абсолютно не причем.
Выше я приводил слова К. Ламонта об объединяющем значении смерти. Как мне представляется, это надуманный тезис. Сама по себе смерть не объединяет, а разъединяет людей. Если люди и объединяются перед лицом
55
смерти, то лишь для того, чтобы защитить жизнь. Не смерть, а жизнь объединяет людей.
Бессмертие плохо, значит смерть хороша?
Ламонт говорит также о положительном нравственном значении откровенного признания смертности человека. Этот его тезис своим острием направлен против веры в потустороннее бессмертие, ослабляющей волю человека к реальной, земной жизни. Ламонт здесь фактически использует способ доказательства от противного по схеме "или-или" (бессмертие плохо, значит смерть хороша). С нашей точки зрения эта схема слишком проста для оценки соотношения смертности и бессмертия. В отдельности и бессмертие плохо, и смерть плоха. Чаще всего "откровенное признание смертности человека" имеет отрицательное нравственное значение, такое же, как вера в жизнь после смерти. Выше я не раз уже говорил об этом. Человек, основывающий свою жизнь на этом откровенном признании, либо стремится жить одним днем, либо вообще пассивно ждет смерти и ничего серьезного не делает. В отдельных случаях он может даже покончить с собой, т. е. пойти на самоубийство. "Бытие перед лицом смерти" — психологически разоружающая позиция.
Вообще аргумент "бессмертие плохо, значит смерть хороша" часто используется для признания положительной ценности смерти. Ламонт, например, одобрительно цитирует такое высказывание: "профессор К. Дж. Кейзер в своем чрезвычайно выразительном очерке "Значение смерти" пишет: "если бы не было смерти, если бы жизнь не кончалась, если бы она была процессом бесконечной продолжительности, она была бы лишена тех ценных вещей, которые заставляют нас стремиться к увековечению себя... Все священные ценности, которые делают жизнь бесценным даром, нежно взращиваются во всепроникающем ощущении временной конечности. Смерть — это не трагедия жизни; это ограничение жизни, существенно важное для ее благости; трагедия состоит в том, что, если бы не было смерти, жизнь была бы лишена ценности""1. Сам Ламонт пишет: "И не может быть никакого сомне- ния, что решительное принятие ими (людьми — Л.Б.) того факта, что бессмертие есть иллюзия, имело бы только благоприятные последствия. Самое лучшее — не только не верить в бессмертие, но и верить в смертность"1. Выше я приводил аналогичное мнение Ю. В. Согомонова.
Мы согласны с тем, что индивидуальное бессмертие в чистом виде ведет к окостенению, застою и что оно вообще невозможно. Но из этого не следует, что смерть хороша, желательна, является источником прогресса и т. д. и т. п. Кто сказал, что возможны только два варианта — смерть или бессмертие? Доказательство от противного имеет смысл лишь в случае альтернативных ситуаций: или-или. Если одно неправильно, плохо, то другое правильно, хорошо. В отношении смертности и бессмертия это доказательство не действует, так как в данном случае возможен и реализуется третий вариант: переход от смертности к бессмертию, синтез, взаимоопосредствование смертности и бессмертия. Реальное бессмертие и реальная смерть являются, как бы сказать, подвижными, т. е. переходящими один в другой, моментами целостного универсума, именуемого жизнью. Жестко разделять их по принципу "или-или" нельзя. Кто так делает, тот просто не может или не хочет освободиться от разделения противоположностей, выраженного в формуле: "да-да, нет-нет, что сверх того, то от лукавого". Справедливости ради отметим, что и соединение смертности и бессмертия — по принципу "и-и" — тоже не совсем правильно. Ведь нельзя же утверждать, что они мирно уживаются в составе жизни. Правильнее, наверное, сказать так: жизнь борется против смерти, со смертью за бессмертие. Жизнь соединяет и разделяет их. Стрела жизни направлена от смертности к бессмертию.
Еще по теме СМЕРТИ НЕТ ОПРАВДАНИЯ (КРИТИКА УТВЕРЖДЕНИЙ О ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ ЦЕННОСТИ СМЕРТИ):
- ТЕОРИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ эволюции П. Н. МИЛЮКОВА
- Б. Т. Григорьян На путях философского познания человека
- § 24. Оптимизмъ и пессимизмъ.
- «НАУКА ЛОГИКИ» ГЕГЕЛЯ И МАРКСИСТСКАЯ НАУКА ЛОГИКИ
- СМЕРТИ НЕТ ОПРАВДАНИЯ (КРИТИКА УТВЕРЖДЕНИЙ О ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ ЦЕННОСТИ СМЕРТИ)
- ДВЕ КОНЦЕПЦИИ СИМВОЛА: БЕРГСОН-КАССИРЕР
- 2.2. Смерти нет оправдания
- 2. С. Н. Булгаков. Героизм и подвижничество (из размышлений о религиозной природе русской интеллигенции)
- ВВЕДЕНИЕ
- «жизнь»
- «ЖУРНАЛ ДЛЯ ВСЕХ»
- I. Проблема языка в свете типологии культуры. Бобров и Макаров как участники языковой полемики
- Конфигурация американского общественного мнения в отношении иранской проблемы в 2000-е годы
- ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ 4.1. США
- КОММЕНТАРИЙ
- Социальные взгляды экзистенциалистов