Риторика сталинской гвардии

Недолгая история Первой конной армии (1919-1921) вошла яркой и кровавой страницей в советскую историю. Почти все ее командиры пополнили славную когорту «героев Гражданской войны», украсив своими портретами воинские присутствия и ленинские комнаты красноармейских частей.

Необходимость организации крупных кавалерийских соединений была, как известно, осознана большевистским руководством после вторжения в красные тылы конницы ген. К.К. Мамонтова летом 1919 года. Призыв тов. Троцкого «Пролетарий, на коня!» напечатанный в № 93 газеты «В пути» 11 сентября 1919 г. стал, по сути, программным документом, заложившим «концептуальные основы» организации красной кавалерии.

Борьба, развернувшаяся с мамонтовцами, предъявляла особые требования к красному бойцу. Высокоманевренный характер боевых действий с участием кавалерийских частей и соединений скоро показал, что воспитанием у красноармейца одной пролетарской сознательности и дисциплины не обойтись. От красного кавалериста требовались принципиально иные качества, нежели от пехотинца. К ним относились, прежде всего, высокая боевая активность, способность к быстрому и широкому маневру, постоянная готовность к сшибке, желание и умение найти и уничтожить противника, наконец, навык «злой» рубки. Умение

управлять конем при этом, как показывала боевая практика Первой конной было, конечно, необходимым, но отнюдь не достаточным условием хорошего кавалериста.

Естественно, что требовать проявления таких качеств от мобилизованного крестьянина или рабочего было трудно.

Однако социальный и национальный состав красной кавалерии непрестанно менялся. После окончания Польского похода в Конной армии, например, казаки составляли уже только 13,8%. Убыль компенсировалась за счет самого боевого пролетарского и интернационального элемента и, конечно, добровольцев Ставрополья, Кавказа, Дона и Кубани. По наблюдению конармейца В. Зеленского, «здесь были - калмыки, чеченцы, латыши, татары, кубанские и донские казаки, украинцы, армяне, грузины, евреи, немцы и отпрыски всех национальностей, населяющих необъятную территорию Советской Республики. И не было конца той пестроте, которая окутывала ряды Конной армии. Чувствовалось, что это не армия, а вооруженный народ, восставший против своих вековых эксплоататоров[127]» [67, С. 6]. Примечательно, однако, что автор среди всех этих «двунадесяти языков» забыл упомянуть о русских.

Удачный опыт боевых действий под Орлом и Кромами 1-го конного корпуса, возглавляемого С.М.

Представляет определенный интерес выбор названия новой армии. Общепринятые именования кавалерийских частей и соединений в Красной армии относились только к уровню полка-дивизии; высшие организационные структуры кавалерии в звене корпус-армия носили название «конные». С чем связывалось такое предпочтение коня перед всадником сказать трудно. Во-первых, возможно, с широким распространением в советской речи терминов «конник», «конница», требующих значительно меньших произносительных усилий, чем традиционные «кавалерист», «кавалерия». Во-вторых, кавалерийских армий военная история до того не знала, что вызывало законную гордость красных командиров; надо было как-то отметить собственную исключительность. Можно предположить, что и это проявилось в не вполне удачном с точки зрения семантики словотворчестве.

Во главе армии встали бывший кадровый кавалерийский унтер- офицер Буденный и «простой луганский слесарь» Ворошилов, как пелось о нем в популярной в 1920-е гг. песне. В этом, надо сказать, очень удачном тандеме ведущую роль («бродило всей армии», - писал про него Бабель) всегда играл именно Ворошилов, даже в приказах его фамилия очень часто стояла на первом месте, «заслоняя», в какой-то степени, командующего. Объяснялось это достаточно просто: партийным стажем слесаря «Володи» (с 1903 г.); по этим псевдонимом Ворошилов был хорошо известен в среде донецких шахтеров. Значило это, как мы уже отмечали, в то время много.

С другой стороны Ворошилов к моменту создания 1-й конной успел повоевать на высоких должностях, имея опыт командования 10-й армией, прославившись в прямом и переносном смысле в период т.н. второй обороны Царицына (сентябрь 1918 - февраль 1919 гг.). Его организаторские способности очень пригодились Буденному, серьезно относившемуся, пожалуй, только к одной вещи на свете - к лошадям. «В быстром развертывании армейского аппарата колоссальное значение имел опыт т. Ворошилова в командовании армией, чего у меня, естественно, еще не было, - охотно признавал заслуги старшего товарища в деле подбора штабных кадров Семен Михайлович. - И все это в значительной степени должно быть отнесено на долю организаторского таланта т. Ворошилова» [18, С. 40].

Бывший унтер-сверхсрочник на «шибко грамотных» вообще смотрел с некоторым подозрением и открыто кичился тем обстоятельством, что у него под началом никогда не было ни одного «военспеца». Только командуя армией, он вынужден был смириться, как с необходимым злом, с присутствием среди своих бравых рубак «интеллигенции», под которой, очевидно имел в виду политработников типа И. Бабеля, но и тех - «не более 2 %»!

«Долгое время Буденный не имел никакого штаба, - свидетельствовал О.Л. Леонидов. - Он появился только в дивизии. А до этого времени все делалось лично Семеном Михайловичем, с минимальной затратой времени и усилий на «писанину».

- Все донесения, - рассказывает Буденный, - я прочитывал и рассовывал по карманам. По окончании операции, когда все уже было выполнено, я очищал карманы, выгребая из них донесения, рвал и бросал эти бумажки.

Когда Буденный принял командование дивизией, он завел для дел специальный ящик, куда по вечерам бросал накопившиеся

за день в карманах сводки, рапорта и проч.» [107, С. 48]. Ворошиловым «бумажное дело» в конной армии было поставлено на более солидное основание; выходила даже газета «Красный кавалерист».

Таким образом, распределение обязанностей между двумя «вождями» красной конницы (Щаденко никогда не мог подняться до их уровня популярности) сложилось достаточно естественно и органично. Буденный, который «по воспоминаниям всех его знавших, отличался редким косноязычием» [162, С. 31], никогда не претендовал на роль оратора, сосредоточившись на командовании, обучении бойцов рубке и обращению с лошадьми, а «горячий человек» (по Бабелю) Ворошилов взял на себя обязанность по «по борьбе с личным составом», как переиначивали армейские острословы должность заместителя по работе с личным составом в 1990-е годы. Тем более, что состав Первой конной, как мы увидим, был настолько своеобразен, что управлять им в ряде случаев можно было только буквально под дулом пулемета.

Когда явного рецидива не наблюдалось, воспитание бойцов организовывалось привычными средствами революционной риторики. Приоритеты в воспитательной работе были расставлены первым же приказом по войскам армии от 6 декабря 1919 года.

«На Реввоенсовет Конной армии возложена чрезвычайно тяжелая и ответственная задача сплотить части красной конницы в единую, сильную духом и революционной дисциплиной Красную Конную Армию.

Вступая в исполнение своих обязанностей, реввоенсовет, напоминая о великом историческом моменте, переживаемом Советской Республикой и Красной Армией, наносящей последний смертельный удар бандам Деникина, призывает всех бойцов, командиров и политических комиссаров напрячь все силы в деле организации армии. Необходимо, чтобы каждый рядовой боец был не только бойцом, сознательно выполняющим приказы, но сознавал бы те великие цели, за которые он борется и умирает.

Мы твердо уверены, что задача будет выполнена, и армия, сильная не только порывами, но и сознанием и духом, идя навстречу победе, беспощадно уничтожая железными полками и дивизиями банды Деникина, впишет еще много славных страниц в историю борьбы за Рабоче- Крестьянскую и советскую власть.

Да здравствует Первая Конная Красная Армия! Да здравствует скорая победа! Да здравствует мировая Советская власть!» [36, С. 72]

Весьма любопытно, что первый приказ по только что сформированной армии практически полностью был посвящен не боевым задачам, как можно было бы ожидать, не организации боевой учебы и налаживанию и отработке взаимодействия частей и соединений, а именно вопросам воинской дисциплины. Это дает представление о том человеческом материале, который составлял ряды конной армии.

При том профессионализме конармейцев, которых член РВС республики тов. А.С. Бубнов называл прирожденными конниками говорить об обучении было, наверно, действительно излишне. Армия, напомним, была фактически переименована из закаленного в боях конного корпуса, получив только некоторое количество обеспечивающих частей и организовав штаб.

Рискнем предположить, что для конармейцев проблема разделения, характерная вообще для всего российского общества того времени, стояла особенно остро, поскольку и красная, и белая кавалерия формировалась, в основном, из одного источника. Это пехотные мобилизованные части, перебрасываемые с фронта на фронт, имели мало шансов воевать с земляками, но и то, наиболее устойчивой красной пехотой справедливо считались латышские стрелки и интернациональные части, не испытывавшие никакой рефлексии в братоубийственной войне.

Бойцам-кавалеристам, куда бы ни забросила их судьба, приходилось сходиться в беспощадной рубке с земляками-одностаничниками, нередки были случаи, когда в бою сталкивались близкие родственники. Это ставило кавалериста в особые условия. Сдаться в плен красному кавалеристу, переступившему через братскую кровь, было практически невозможно. Конечно, такое «теплое» чувство было взаимным. Комдив О.И. Городовиков приводил в воспоминаниях характерные высказывания своих подчиненных при виде пленных белоказаков:

«Конвоиры ворчали, зло поглядывая на белых: Моду придумали - белогвардейцев в плен забирать! Рубить их на месте, а не цацкаться!» [36, С. 42]. Оттого Буденный, например, писал, что в плен попадали буквально единицы конармейцев. Немыслимое ожесточение гражданской войны ярче всего проявлялось именно в кавалерии.

Нельзя сравнивать и оружие, и способ действия им в пехоте и кавалерии. В пехоте преобладал огневой бой; успехи офицерских рот во многом были обусловлены именно их стремлением кончать дело штыковым ударом. Из интереснейших воспоминаний Н.И. Кирюхина следует, что на Восточном фронте (который, мы полагаем, мало чем отличался от прочих фронтов Гражданской войны) на ружейнопулеметный огонь смотрели, зачастую, как на «средство морального воздействия».

Сам Кирюхин - командир роты 214-го стрелкового полка 24-й Симбирской Железной дивизии - признавался, что «после боя, несмотря на то, что он кончился нашим отступлением, - испытываешь чувство необыкновенного облегчения... Хочется, чтоб наступившая тишина продолжалась как можно дольше» [89, С. 29-30]. И это свидетельство неоднократно раненого командира, коммуниста, несомненно храброго человека, служившего, к тому же, в прославленном боевыми традициями соединении. Как видим, советская пехота, за исключением отдельных частей, не отличалась в то время особенно высоким боевым духом.

В кавалерии основным способом был бой холодным оружием, та самая знаменитая буденовская рубка, к которой человеку очень непросто, как показано М.А. Шолоховым, было привыкнуть, но раз привыкнув, не менее трудно было и отвыкнуть. Для ведения конного боя холодным оружием, необходим был огромный запас психологической устойчивости; он, судя по всему, порождал совершенно определенный тип бойца, достаточно необычный в войнах пулемета и аэроплана, сильного и страшного врагу, прежде всего, своей волей и стремлением к победе, решительностью, отчаянностью и, мы бы сказали, своего рода «отпетостью».

В результате феномен Первой Конной укладывался в формулировку

О.Л. Леонидова: «При ознакомлении с составом конной армии, стало ясно, что для этих людей борьба есть все, что у них только одно желание — победить или умереть (выделено нами. - авт.)» [107, С. 56]. О своих бойцах с восторгом отзывался и сам Семен Михайлович Буденный: « Это были индивидуумы!.. Каждый знал, за что он борется, знал, что его подстерегает смерть, не боялся ее и думал только о том, чтобы не дешево отдать свою жизнь (выделено нами. - авт.)» [там же, С. 50].

В воспитательной работе с таким контингентом очень важно было не дать ему скатиться до уровня простых головорезов, с каковыми красные кавалеристы имели сильное сходство, облагородить и возвысить в их глазах хотя бы конечные цели их кровавой борьбы. Без осознания великих целей, за которые боролся и умирал боец красной кавалерии будущее Конармии было туманно; в перспективе перед К.Е. Ворошиловым и С.М. Буденным всегда маячил грозный призрак деморализации их воинства, очень уж озабоченного традиционным казачьим стремлением к походу за зипунами. Член РВС республики И.Т. Смилга писал в статье «Совершенные ошибки», что с советской властью у обывателя ассоциируется только красная пехота, в то время как «...нашу конницу часто сравнивают с конницей Мамонтова и Шкуро». «Очевидно, - делал выводы высокопоставленный партиец, - нравы в красной кавалерии оставляют желать лучшего» [162, С. 27].

Военная риторика Ворошилова и Буденного достаточно правильно учитывала особенности своего этоса. Приказ по войскам Первой конной армии № 3 от 10 января 1920 г., написанный после взятия Ростова, представляет собой очень характерный образец «конармейской» риторики.

«Доблестными Красными Орлами[128] 1-й Конной армии, в боях 7 и 8 января с.г. на подступах к Ростову и Нахичевани[129], на голову разбиты банды белых. Врагу нанесен сокрушительный удар, от которого ему уже не оправиться. Нами уничтожено огромное количество живой силы противника; одних пленных взято больше 10.000 человек. Нам сдались полки в полном боевом составе во главе со своими командирами. Взято 36 орудий, множество пулеметов, 9 танков и весь обоз двух дивизий.

В результате полного разгрома врага, поздно вечером 8 января наши части вступили в Ростов и Нахичевань. Красные бойцы, как и прежде, отличались беззаветной храбростью и доблестью. Командиры и комиссары с честью и полным самоотвержением выполнили свои ответственные задачи.

ЧЕСТЬ И СЛАВА ВАМ, КРАСНЫЕ ГЕРОИ!!!

Революционный Военный Совет Конармии от лица Советской Республики приносит глубокую благодарность героям Красной Кавалерии. Красная армия окончательно побеждает врагов рабочих и крестьян.

Скоро наступит долгожданный мир, а с ним свободный и радостный труд. Прочь с дороги, все пособники Деникина, грабежами и темными деяниями поддерживающие черное дело белых генералов! Долой бандитов и воров!

Да здравствует Красная конная Армия!

Да здравствует Советская Республика!

Да здравствует мировая революция!» [77, С. 24].

Любопытно сравнить этот приказ с приказом П.Н. Врангеля по войскам Кавказской Добровольческой армии № 2, изданным ровно за год до «конармейского» - 10 января 1919 года. Сходство «белой» и «красной» риторики поражает, начиная с формы обращения («орлы») и заканчивая подробным перечислением мест сражений и захваченных трофеев. Возвышенно-патетический тон и обилие славословий войскам также общие для обоих документов. Вот только ворошиловский стиль несколько грубоват и топорен.

Мы, конечно, далеки от мысли обвинять тов. Ворошилова в сознательном плагиате; сходство его риторики с риторикой «черного барона», на наш взгляд, следует отнести к общим для обоих ораторов свойствам их этоса. Как и Врангель, Ворошилов командовал настоящими воинами, и то, что он сумел правильно уловить на каких струнах следует играть в разговоре с ними, служит только к его чести, как оратора.

«Красные орлы» в богатом Ростове не упустили случая изрядно поживиться. Настолько изрядно, что командование армии вынуждено было всерьез озаботиться проблемой разложения в рядах пролетарской конницы. Дневники Бабеля передают как именно конармейцы выполняли в то время «свои ответственные задачи»: ««Иван Иванович - сидя на скамейке, говорит о днях, когда он тратил по 20 тысяч, по 30 тысяч. У всех есть золото, все набрали в Ростове, перекидывали через седло мешок с деньгами и пошел» [164, С. 142].

Конечно, не к лицу было Ворошилову честить в своем приказе красных героев мародерами, пьяницами и насильниками. Да это было и небезопасно. Вместо этого им разыгрывается беспроигрышная карта, к которой прибегали в трудные времена практически все советские военачальники. Собственные грехи списывались на происки коварного врага, наводнявшего вооруженный оплот советской власти своими прихвостнями, бандитами и еще, чего доброго, белогвардейскими шпионами, денно и нощно занятыми усиленной дискредитацией пролетарского воинства. На это намекают два лозунга, предшествующие обычной для советской риторики цепочки здравиц, венчающих речь.

Ростов чуть было не стал для Конной армии тем же, чем для Великой армии Наполеона стала Москва. Брошенные после недели разгульной жизни 18 января в наступление на Батайск красные части были жестоко биты и отброшены за Дон, потеряв до 40 % своего состава.

Однако нет худа без добра. «После занятия... Ростова конной армией, - вспоминал Е.А. Щаденко, - приток добровольцев настолько усилился, что РВС 1-й конной армии пришлось принять специальное постановление, запрещающее принимать добровольцев в части непосредственно. Несмотря на такой приказ, инициатива бойца-агитатора, бойца-организатора не прекращалась. Боец сам принимал бойца, находил себе друзей и сочувствующих, вербовал, приводил в часть, вооружал его, находил коня в бою» [77, С. 55]. Если переводить это высказывание с советского официоза образца 1935 г., то становится понятно, какое применение находили те 20-30 тысяч экспроприированных у ростовской буржуазии рублей, которые сотни красных героев «Иванов Ивановичей» спускали на зависть одностаничникам.

Ну а военные неудачи всегда можно было списать на недалекость «военспецов», не понимавших великой роли конницы в Гражданской войне, которая открылась просветленному единственно верной теорией драгунскому унтеру и старому большевику-слесарю. Читая воспоминания С.М. Буденного, нельзя не поражаться той бездне косности, непонимания, злопыхательства и чуть ли не явного вредительства, которые окружали славный дуумвират, всеми силами пытавшийся спасти «рабоче-крестьянскую и (курсив наш. - авт.) советскую власть».

Впрочем, с ненавистными интеллигентами «вожди» не особо считались, благо за их спинами стоял очень авторитетный нарком по делам национальностей и по совместительству член РВС республики и ряда других фронтов И.В. Сталин. Их дружный хор, вопиявший к небу советской государственности, возобладал, и командующий Кавказским фронтом «военспец» В.И. Шорин, поставивший «Конную армию на грань гибели», был, как известно, заменен юным «победителем Колчака и завоевателем Сибири».

С новым двадцатисемилетним командующим «вожди» Конармии, приближавшиеся к солидному сорокалетнему возрасту, и вовсе не церемонились: непринужденно отвечали вопросом на вопрос, навязывали свое понимание обстановки, настаивали на принятии собственных планов и вообще всячески подчеркивали перед «начитанным» полководцем свою боевую и житейскую опытность.

Поддержка Сталина и его земляка Г.К. Орджоникидзе способствовала настолько быстрому заражению тт. Ворошилова и Буденного «звездной болезнью», что вскоре на совещании у С.С. Каменева они уже не стеснялись требовать подчинения Конармии непосредственно главкому. Буденный бывал еще и недоволен, если Каменев не сразу же претворял в свои распоряжения предложения «конармейцев». Читая документы тех лет, трудно отделаться от ощущения, что в сознании «вождей» Конармия представляла собой не просто одно из объединений Красной армии, а некую особую Конную Красную армию, недаром ее порядковый номер писался преимущественно именем числительным и слово «Конная» чаще всего начиналось с прописной буквы.

Вслед за командирами каждый конармеец очень быстро проникался сознанием собственной исключительности и высокой чести принадлежать к прославленной Армии. В этом ему помогали политработники. Например, А.И. Еременко приводил в своих воспоминаниях такую речь члена РВС (судя по всему, Щаденко) перед молодым пополнением, прибывавшим на усиление Первой Конной.

«Товарищи! Конная армия под руководством Реввоенсовета и своих легендарных командиров Ворошилова и Буденного разгромила полчища белых и гонит их остатки к Черному морю.

Разгром под станицей Егорлыкской Кубано-Донской и Добровольческой армии положил начало полному разгрому на этом фронте всей белой сволочи.

Но, товарищи, гидра контрреволюции еще шипит вокруг нас. Интервенты шлют вновь и вновь своих наймитов, вооружая и снабжая их, чтобы свергнуть советскую власть. Они хотят отобрать у нас все, что завоевали в кровопролитных битвах рабочие и крестьяне нашей страны. Но это им никогда не удастся.

Ваша часть молодая, не так давно влилась в ряды Первой Конной армии, так будьте достойны этой чести. Будьте храбрыми, стойкими, беззаветно преданными Коммунистической партии и советской власти, как ветераны Первой Конной. Помните, что вы добровольцы, посланники Красного Шахтерского Донбасса» [60, С. 23].

Как видим «вожди» красной кавалерии очень быстро обрели статус «легендарных» в глазах своих подчиненных. Это даже немного беспокоило вождя мирового пролетариата, просившего «не делать из Буденного легендарного героя и не восхвалять его как личность в печати,., так как это очень пагубно влияет на него» [162, С. 183]. Насколько пагубно влияла на Семена Михайловича его популярность сказать трудно, но он с достоинством нес свалившееся на него «сладкое бремя славы» и всеми силами стремился соответствовать образу народного героя, по крайней мере, внешне.

Интереснейшее описание командования армии и характерных типов конармейцев пред началом Польского похода привел бывший командир кавполка Н.В. Ракитин. «Ворошилов в темно-серой каракулевой шапке и серой бекеше... На Буденном темная черкеска с золотыми газырями, кинжалом, шашкой и поясом. Из-под черкески полыхает ярко-красная шелковая рубаха и, кажется, такой же бешмет» [149, С. 74].

Никакого отношения к Кубанскому казачьему войску Семен Михайлович, как и П.Н. Врангель, конечно, не имел. Но, как и его противник, предпочитал носить «воинственную» горскую одежду, только в отличие от барона Врангеля, выбиравшего благородное серебро приборного «металла», красный командующий не удержался и «присвоил» себе золото, очевидно, для пущего шику.

«Noblesse oblige». Положение легендарного командира действительно обязывало, и Буденный это очень хорошо понимал, как понимал это, кстати, и Ворошилов, своим обликом явно работавший на «имидж» командующего. На фоне подчеркнуто неброской серой одежды этого «серого кардинала» Конармии великолепие Буденного блистало еще ярче.

Напрасно будет искать в деятельности С.М. Буденного каких-то особых полководческих дарований. Сила Конармии была не в них. Но один вид этого «красного Мюрата» производил на войска магнетическое действие. «Как только появился Буденный среди красной конницы,.. - так описывал О.Л. Леонидов эпизод боя при прорыве польской обороны у Сангородка, - в настроении бойцов произошел резкий перелом. Все воодушевились, загорелись надеждой на близкую победу. Это, между прочим,., обычное явление, когда Буденный лично появлялся на линии боя» [107, С. 90].

Мы уже писали, что красная кавалерия комплектовалась отнюдь не сермяжной «серой скотинкой». И все же, читая горделивое описание конармейцев у Ракитина, трудно удержаться от изумления. «Первая Конная армия того периода не производила впечатления регулярной конницы... Вот на рослом рыжем жеребце сидит коренастый, среднего роста боец. На нем пальто из отличного шевиота, с котиковым воротником. Для езды в седле пальто сзади разрезано по живому месту. На ногах ярко-желтые хромовые сапоги и новые галоши с глянцем. На груди огромный, ярко-красный бант. На желтой портупее - кавказская шашка в серебре, перехваченная поясом с серебряными побрякушками. С правой стороны в деревянной кобуре висит маузер, с левой - наган или браунинг. К правой переметной суме привешен карабин. На животе болтается граната, подхваченная ремешком от охотничьего патронташа, набитого винтовочными патронами. Седло казачье. Поверх него кусок дорогого персидского ковра с яркими узорами...

Недалеко от него - другой. Этот огромного роста. По всему лицу от левого виска до середины подбородка - красный шрам... На великане цветистая фуражка какого-то царского уланского полка с синим верхом и ярко-желтым околышем, офицерское пальто и лакированные сапоги с непомерно большими шпорами. На руках перчатки... Из кармана пальто торчит эфес шашки, оттопыренные бока говорят о присутствии под пальто справа и слева револьверов или гранат. Винтовка у бойца висит слева впереди седла, дулом вниз... Под детиной великолепная серая кобыла... У великана и у кобылы что-то одинаковое в глазах: море удали, радость жизни, силушка непомерная.

А вот еще яркая фигура. На бочкообразном вороном коне, безобразном своей мощью, высится толстяк в кубанке. Оружие и всякие атрибуты на толстяке те же, что и на большинстве. Но лицо у него особенное. Это не лицо, а скорее искрошенная шашкой и ножом маска. Про таких говорят: «Перед сном встретишь - пропала ночь».

Части и подразделения так же не похожи друг на друга, как не похож этот толстяк на красавца в офицерском пальто...

Я никогда не видел ничего подобного. Перед атакой этих тысяч немыслимо устоять» [149, С. 73].

Рис. 15. Типы красных кавалеристов

Картина, что и говорить, достойная кисти Васнецова. Даже масти коней соответствуют. Чувствуется, что конармейские Алеша Попович,

Добрыня Никитич и Илья Муромец не даром проводили время в Ростове, истребляя «живую силу врага, защищавшую осиные гнезда дворянско- буржуазной контрреволюции», как о том гордо сообщали в свое время т. Ленину их вожди. Немало того, что украшало эту бывшую «живую силу», как видим, перекочевало на бойцов красной кавалерии и их верных росинантов. Видимо зря Семен Михайлович обижался на Бабеля, оставившего такую правдивую, как показывают мемуары, зарисовку ко- нармейского великолепия: «... сабли в красном бархате, кривые сабли, жилетки, ковры на седлах».

Все это роскошное убранство особенно ярко контрастировало с откровенным убожеством пехотинцев. «Обмундирование у всех износилось, - свидетельствовал о состоянии обмундирования и обуви бойцов своей роты Н.И. Кирюхин, - от гимнастерок и брюк остались одни клочья, более половины стрелков - босые и без шинелей... Более или менее сносные ботинки остались только у 10 красноармейцев... Многие бойцы совершенно босы. Решил одеть их в лапти» [89, С. 39, 47]. Внешний вид основной массы советской пехоты, судя по всему, действительно мало чем отличался от описания Бабеля: «Русский красноармеец пехотинец - босой, не только не модернизированный, совсем «убогая Русь», странники, распухшие, обовшивевшие, низкорослые голодные мужики» [164, С. 149].

По сравнению с этим воинством увешанная оружием и трофеями конармейская «уважающая себя», подлинно боевая красноармейская семья», по выражению Н. Ракитина, смотрелась настоящей гвардией. Недаром на нее, как на своеобразный «ultima ratio» стремились делать ставку все советские командующие фронтами, в чьем подчинении оказывалась Конармия.

Но для всякой гвардии чрезвычайно важна уверенность в собственной непобедимости, в противном случае она ничем не отличается от прочих войск. Это в полной мере понимал Наполеон, с равным усердием поддерживавший миф о непревзойденных боевых качествах своих «старых ворчунов» и берегший их от кровавых потерь на поле брани. Советские же военачальники были совершенно лишены возможности беречь свои отборные войска, наоборот, они были вынуждены тратить их без остатка в огне Гражданской войны, ибо кроме них воевать было практически некому.

Оставалось только утверждать в отборных бойцах залихватскую уверенность в себе и... надеяться на чудо. Поэтому речь К.Е. Ворошилова на смотре Конармии перед выступлением на Польский фронт представляла собой типичное внушение.

«Красные воины! Великая честь выпала на нашу армию, принять наглый вызов польского барича, тяжелой мозолистой пролетарской рукой снять боевой саблей его дворянскую голову.

...Для того, чтобы выполнить задачу, возложенную на нас рабочими и крестьянами, - разбить наголову и уничтожить последнюю силу контрреволюции в лице польской помещичьей армии, вы должны не только захотеть победить во чтобы то ни стало, но вы должны от командира и военкома до последнего бойца напрячь все свои силы при выполнении этой задачи...

Вы победите потому, что уже не раз побеждали помещиков и капиталистов. Вы победите потому, что боретесь за правое дело освобождения угнетенных, вы победите потому, что стремитесь к победе, что она идет вместе с вами» [3, С. 105].

Однако внушение не убеждение, а значит и речь внушающая не есть речь воспитывающая. В речи Ворошилова мы не найдем ни одного серьезного аргумента, вся она построена на иррациональных доводах. Действие их кратковременно. Такие речи можно произносить перед боем, взвинчивая себя и слушателей, но ее явно недостаточно перед выступлением в длительный поход. Тогда требуется дать пищу уму и чувству слушателей, побудить к трудной работе их сознание, чтобы во время долгих маршей они мысленно возвращались к сказанному, обдумывали и передумывали слова командира с тем, чтобы этой внутренней работой, в беседе с товарищами на привалах и дневках постепенно претворить чужие мысли в собственные убеждения.

В явной «неглубокости» идейного содержания военной риторики сталинской гвардии скрыты, на наш взгляд, истоки культа феномена «вождизма», характерного для Первой Конной и давшего впоследствии такие печальные рецидивы в общегосударственном масштабе Советской России. В самом деле, в чем было черпать уверенность в победе бойцу-конармейцу, если его командующий не мог предложить ему ни одного разумного основания благополучного исхода тысячеверстного похода и борьбы с противником, который тоже, очевидно, всеми силами стремился к победе.

В Бога советский боец не верил. В Совнарком, наполненный ненавистными простому казаку евреями, тоже. Оставалось положиться на товарища, доброго коня, шашку и собственную бесшабашную храбрость. Оставалось положиться на ум, мудрость, способность предвидения, удачливость, наконец, того, кто под красным революционным знаменем вел его в бой. Не случайно про конармейцев говорили, что они верны советской власти, но с оговоркой: «через своего командира».

Оттого красная кавалерия постоянно ходила по тонкой и, надо сказать, порой весьма условной черте, разделяющей оба враждующих лагеря. «Советскость» ее была, перефразируя Лескова, сомнительна. Нередки были случаи перехода к противнику целых частей. Еще в феврале 1921 г. командир первой бригады 4-й кавалерийской дивизии Маслаков поднял бунт против советской власти и с тремястами сабель ушел в ряды белых. В боях под Кременцом неожиданно в полном составе перешел к полякам Кубанский полк, до этого пользовавшийся прекрасной боевой репутацией. Потому, наверно, заезжие высокопоставленные партийцы, вроде М.И. Калинина, предпочитали играть на самолюбии красноармейской массы, что как огня боялись нарушить неустойчивое равновесие лояльности «красных героев».

Их собственные «вожди», хорошо зная свойства этоса, в экстраординарных случаях говорили с ними предельно конкретно, для убедительности расположив перед фронтом пулеметы. Конечно, никакой надобности в заградотрядах с их пулеметами в тылу здесь не возникало. «У этой санкюлотской армии, - по выражению Романа Гуля, - было только одно оружие сумасшедшая храбрость», которую не пытались оспаривать даже враги. Но неистребимая тяга к «барахольству» начала сказываться в Конармии еще на подходе к фронту, на территории Украины. «...Наша армия идет зарабатывать, не революция, а восстание дикой вольницы», - набрасывал в дневнике Бабель. Попытки пресекать эту почти узаконенную форму самоснабжения приводили чуть ли не к бунту, как например, в Особом полку. Случай «усмирения» полка под дулом пулемета приведен в воспоминаниях Н.В. Ракитина, бывшего его очевидцем.

Вести воспитательную работу с конармейцами было непросто. Комиссар 31-го полка С.М. Кривошеин рассказывал о своеобразном «бунте», разыгранном его «воспитуемыми» с целью проверить своего полит- бойца на прочность. «Отаки у нас экзамены! - комментировал позже спектакль один из его организаторов. - Мы, бывало, как заорем, как шашками замахаем, так все агитаторы и «мама» сказать не могут, бегут куда кому ближе» [100, С. 185].

Непросто было и командовать ими. Простейшие требования не покидать самостоятельно колону во время марша запросто могли спровоцировать реакцию: «Ты што, шкура, наводишь тут старорежимные порядки?» [там же, С. 173].

С началом активных боевых действий всю эту вольницу стало еще труднее держать в руках. Ожесточение боев нарастало, а с ним постепенно умалялось даже то небольшое воспитывающее воздействие политработников, которое еще имело место в Конармии в промежутках между боями. Насколько можно судить, явление это было общим для всей Красной армии в период Советско-польской войны.

«Политическая работа замерла, - свидетельствовал, например, о положении дел в соседней с 1-й Конной 12-й армии Н.И. Кирюхин. - А с красноармейским составом надо работать и работать... Недавно я был свидетелем беседы бойцов между собой. Они говорили о том, что мы воюем не с белой Польшей, а с Польшей вообще, которая будто бы требует какую-то автономию, что когда мы покорим Польшу своей власти, тогда и войне конец. У части бойцов нет ясного представления о целях войны, о задачах Красной армии... «Усмирить поляков», «бей поляков» - нередко слышишь от красноармейцев» [89, С. 39, 49].

В самой Конармии также явно недоставало сознательности. Ворошилов передавал, что в армии еще перед выступлением ходили слухи о том, «что идем на фронт, чтобы воевать с поляками, чтобы взять «Париж». До Парижа вооруженному отряду революции добраться не пришлось, да и из- под богатого Львова его в самый неподходящий момент отозвали спасать положение, сложившееся на Западном фронте. По простодушному свидетельству В. Зеленского, от Львова отходили с сожалением: «Тяжело было оставлять добычу, которая казалась столь близкой и заманчивой (выделено нами. - авт.) после столь трудного похода» [67, С. 23]. Сам С.М. Буденный, вынужденный разъяснять своим «орлам» обоснованность приказа, отмечал, что «бойцы пали духом и недовольны» [19, т.2, С. 341]

На «национальной» войне «серой» массе красноармейцев подозрительно быстро стали совершенно чужды революционные лозунги. «Чего только не кричали бойцы для подбадривания друг друга. Ротный санитар т. Петряев, бежавший впереди всех, размахивал стойкой от носилок и, матерясь, орал не своим голосом: Даешь!.. А-а-а! - бегут, братишки, бегут!..

Не отставали и пулеметчики. Потные, грязные, напрягая все силы, они волочили «максимки» по вспаханному полю и кричали: Братва, обожди. Дай нам «пустить» по панам ленточку... на закуску, так их мать...» [89, С. 34].

Этот густой мат, висевший над полем боя, зримо свидетельствовал о том, что даже в период успехов Красной армии с ее моральным духом не все было в порядке. Еще одним грозным признаком этого был потрясающий разлив жестокости по отношению и к вооруженным, и к пленным врагам. Только в самом начале Польского похода еще наблюдались проявления, правда, обычно лицемерной, и запоздалой, но хоть какой-то жалости и гуманизма. Так, В. Зеленский приводит в своих воспоминаниях такие строки, касающиеся зрелища двух батальонов изрубленных поляков: «Жесткая злобная накипь в сердце по отношению к полякам, как к врагу сменялась великой мягкостью и сочувствием к ним, невольным рабам капитала» [67, С. 9].

Недостатки в воспитательной работе среди конармейцев особенно тяжело сказались в период неудач, сменивший недолгое «угарное» шествие советской власти по польской земле. Весь накопившийся в душах запас жестокости вылился на беззащитных жителей еврейских местечек, которые были виноваты только тем, что принадлежали к одной нации с теми советскими руководителями, кто бросал Конармию в жерло вулкана, близоруко руководствуясь иллюзорными надеждами на пробуждение «мировой революции».

«Вожди» еще держались на тонкой ниточке своего «легендарного» авторитета, но для них было очевидно, что рано или поздно придется делать выбор: или разделять участь комиссара 6-й кавдивизии Шепелева, или возглавлять свое разбойное воинство, вставая в оппозицию ко всему и вся, но на этом пути предостережением им служила судьба комкора Думенко. Обвинительное заключение по делу расстрелянного истинного основателя красной конницы гласило: «Комкор Думенко и его штабные чины своей деятельностью спекулируют на животных инстинктах массы, пытаясь завоевать себе популярность и поддержку тем, что дают полную волю и поощрение грабежам, пьянству и насилию. Злейшими их врагами является каждый политработник, пытающийся превратить разнузданную и дикую массу в регулярную, дисциплинированную и сознательную боевую единицу» [162, С. 117]. Оба пути, как видим, вели в тупик.

Оставалось попытаться обуздать войска, сочетая «пулеметные», проверенные на Украине, и риторические, обкатанные в Ростове, аргументы. Поэтому 11 октября 1920 г., как только армия вырвалась из боев, самая «прославившая» бесчинствами 6-я дивизия была заперта в угол, образованный железнодорожными путями с курсировавшими по ним

бронепоездами, и окружена Особой бригадой с артдивизионом, после чего под дулами пулеметов ее составу «тов. Мининым[130] был прочитан артистически следующий приказ» вождей.

«Мы, Революционный Военный Совет 1-й Конной красной армии, - говорилось в нем, - именем Российской Социалистической Советской Рабоче-Крестьянской Республики объявляем:

Слушайте, честные красные бойцы, слушайте преданные до конца трудовой республике красные командиры и комиссары! 1-я Конная армия в течение почти целого года на разных фронтах разбивала полчища самых лютых врагов рабоче-крестьянской власти, была грозой неприятеля и любовью и надеждой трудящихся не только в России, но и за границей. Особенно прогремела ее слава после могучих сокрушительных ударов на фронте против польских помещиков и капиталистов. Окруженная этой славой 1-я Конная армия согласно приказу Главкома начала выходить из боя для приведения частей в полный порядок перед выполнением новой боевой особой задачи. Гордо реяли красные знамена, орошенные кровью павших за святое дело героев, окропленные радостными слезами освобожденных тружеников.

И вдруг совершилось черное дело и целый ряд неслыханных в рабоче- крестьянской армии преступлений. Эти чудовищные злодеяния совершены частями одной из дивизий, когда-то тоже боевой и победоносной. Выходя из боя, направляясь в тыл, полки 6-й кавалерийской дивизии, 31, 32, и 33, учинили ряд погромов, грабежей, насилий и убийств. Эти преступления появились еще раньше отхода. Так 18 сентября совершено было 3 бандитских налета на мирное население; 19 сентября - 3 налета; 20 сентября - 9 налетов; 21 числа - 6 и 22 сентября - 2 налета, а всего за эти дни совершено было более 30 разбойничьих нападений...

В местечке Любарь 29/IX был произведен грабеж и погром мирного населения, причем убито было 60 человек. В Прилуках, в ночь со 2 на 3/Х тоже были грабежи, причем ранено мирного населения 12 человек, убито 21 и изнасиловано много женщин. Женщины бесстыдно насиловались на глазах у всех, а девушки, как рабыни, утаскивались зверями-бандитами к себе в обозы. В Вахновке 3/Х убито 20 чел, много ранено, изнасиловано, и сожжено 18 домов. При грабежах преступники не останавливались ни перед чем, и утаскивали даже у малышей-ребят детское белье.

Там, где прошли преступные полки недавно еще славной 1-й Конной армии, учреждения советской власти разрушены, честные труженики кидают работу и разбегаются при одном слухе о приближении бандитских частей. Красный тыл разорен, расстроен и через это уничтожено правильное снабжение и руководство красных армий, борющихся на фронте.

Трудовое население, встречавшее когда-то ликованием 1-ю Конную армию, теперь шлет ей вслед проклятия. Имя Первой конной армии опозорено. Наши славные боевые знамена залиты кровью невинных жертв. Враг ликует от предательской помощи ему и от разложения частей нашей армии» [164, С. 167-168].

Приказ написан действительно талантливо. Перед нами настоящее эпическое повествование о немыслимых подвигах и неслыханных злодеяниях конармейцев, о взлете и грехопадении красного воинства. Сама эта антитеза должна была сильно подействовать на воображение бойцов. После такой прелюдии последовало распоряжение запятнавшим себя полкам сдать оружие и революционные знамена. Требование это, не без колебаний, но было выполнено. Не в последнюю очередь благодаря талантливо организованному речевому воздействию. Без него, возможно, не обошлось бы без жертв. «Бандитские» части, на что указывают воспоминания С.М. Буденного, были готовы к использованию «пулеметных» аргументов, отчего и держали усиленные команды коноводов и даже «засадный полк в зеленой дубраве». Не готовы эти отчаянные головорезы оказались к применению риторических аргументов, особенно, надо понимать ранил их заскорузлые в крови души пассаж о воровстве рубашонок у малышей-ребят.

Так риторика предотвратила казавшееся неминуемым кровопролитие. И хотя без жертв и репрессий по итогам работы армейского трибунала и специальной комиссии ЦК партии большевиков все же не обошлось, они не шли ни в какое сравнение с возможным их количеством в случае попытки разрешения проблемы исключительно силовым путем.

В дальнейшем при подготовке армии к боям на Южном фронте проводилась усиленная пропагандистская обработка красноармейской массы. И все же армия была уже не та. Ее слава и гордость - состав, условно говоря, первого формирования, безвозвратно сложил свои буйные головы на полях Украины и Галиции. В Польше успех Буденного объяснялся «редкими достоинствами его бойцов. Энергично отдаваемые приказы добросовестно и со вниманием выполнялись младшими начальниками и с особой лихостью - рядовыми кавалеристами. Учтено и понято было буденовцами одно из важнейших условий современного боя - взаимная выручка...», - как писал О.Л. Леонидов. Любопытно, что Конармии были свойственны черты, отличавшие... наполеоновские, «революционные» полки периода войн 1805-1806 и 1807-1809 гг. «Отмечается также движение частей «на выстрел» и самодеятельность начальников», -читаем далее у того же автора [107, С. 86]. Это движение «на выстрел», демонстрировавшее величайшую энергию и боевую активность войск, было характерно и для Великой армии. Так что если и есть за что именовать М.Н. Тухачевского «Красным Наполеоном», так это за то, что он, водивший в сражения такие прекрасные войска, так же, как его великий предшественник, и погубил их.

В разговоре с влившимися по окончании Польского похода в Конармию пополнениями ее «вожди» теперь оперировали, в основном, социальным пафосом и, - неслыханное прежде дело! - намекали на скорую поддержку мирового пролетариата, как, например, в «юбилейном» приказе по войскам 1-й Конной армии № 93 от 7 ноября 1920 года.

«...Это вы мощными рядами разорвали на военном фронте роковое кольцо контрреволюции и разбили его звенья по частям. За три года борьбы на внешнем военном и внутреннем трудовом фронте пролетариат своими победами разбил все надежды контрреволюции.

...В начале этого года должна закончиться борьба с последним остатком внутренней контрреволюции - бароном Врангелем. Во имя скорого возвращения к мирному труду мы должны в этом четвертом году добить и уничтожить этого наследника российской контрреволюции.

Мы били его не раз раньше, и мы добьем и уничтожим его теперь. Мы должны помнить, что близка поддержка мирового пролетариата.

Буржуазия слышит поднимающийся рокот восстающего мирового пролетариата. Это он, сокрушая свою буржуазию, идет нам навстречу. Этот год будет решающим годом, когда наша победа, уничтожив врагов трудящихся масс, приведет нас к солнцу мировой революции.

Да здравствует мировая Советская власть!

Да здравствует штаб мировой революции - III Коммунистический Интернационал!

Да здравствует мировая революция!» [105, С. 119-121].

Само обращение к социальному пафосу, вместо ставшего привычным за годы войны героического, лучше всего свидетельствовало о духовном истощении Красной армии к концу 1920 года. Все эти утопические призывания мировой революции, равно как и обещания закончить борьбу и обратиться к мирному труду лучше всего показывают, что дух «дикой вольницы» в рядах гвардии вооруженного пролетариата угас вместе с наведением в ее рядах относительного порядка. Конная армия была сильна своей стихийной, былинной, первобытной, если угодно, мощью. Об этом говорят и наблюдения Н.В. Ракитина перед началом Польского похода: «Если дисциплина строя обычно символизирует его мощь, то Конная армия, двигаясь без всякого следа дисциплины, стихийным потоком людей и лошадей демонстрировала непреодолимую, безудержную силу» [149, С. 73]. Обещать таким людям помощь мирового пролетариата не было никакой необходимости.

Падение боеспособности Первой конной в операциях на врангелевском фронте очевидно. Воспевание ее подвигов в Северной Таврии и Крыму - удел советских ангажированных историков. Значительно большее значение в этих операциях имели действия 2-й конной армии, о чем в свое время неоднократно писали ее обиженные ветераны.

Изданный Реввоенсоветом Конармии под лозунгом «Республика ждет полного уничтожения барона Врангеля!» приказ № 95 от 12 ноября 1920 г. пытался поднять дух подчиненных, красноречиво расписывая подвиги красной пехоты и разложение в рядах белых.

«Красные орлы!

Войска барона Врангеля, не добитые нами в боях на левом берегу Днепра, укрылись на Крымском полуострове в полной уверенности, что им удастся отсидеться за естественными и искусственными укреплениями.

...Доблестные геройские полки 51-й стрелковой дивизии под руководством беззаветно преданных революции и республике командиров и комиссаров, при содействии 52-й стрелковой и Лат. дивизии, под ураганным огнем противника с моря и суши, голодные и усталые, беспрерывными штурмами овладели этой крепостью. Во время боев с 3 ноября они, прорезывая несколько линий проволочного заграждения, устилая трупами своих лучших бойцов путь к победе, многочисленными атаками нанесли колоссальные потери противнику.

Сбитый пехотой, разложенный паникой, потерявший с падением этой единственной укрепленной полосы Крыма надежду в дальнейшем успехе своего черного дела, противник откатывается вглубь Крыма. Среди кадрового и молодого офицерства идут раздоры и ссоры. Дисциплина и подчиненность отсутствуют. Впереди у них гибель от вашей меткой пули и сабли, позади волны бездонного Черного моря, преграждающего путь к спасению.

Пехота блестяще выполнила возложенную на нее задачу. Теперь дело за вами. И вы также славно и блестяще выполните его, как выполняли свои задачи на Дону, Кубани, в Галиции и Польше. Республика ждет от вас уничтожения Врангеля и его банд» [105, С. 128-129].

Создается впечатление, что командование армии пыталось создать у своих «красных орлов», отнюдь не горевших боевым задором, впечатление, что главная работа уже сделана пехотой и им остается только преследовать и гнать разбитого противника, собирая пленных и вожделенные трофеи.

Дело, однако, обстояло далеко не таким радужным образом, как его пытались представить «вожди», и красные кавалеристы, уже испытавшие на себе силу ударов якобы разложенной паникой Русской армии совершенно не рвались «окружать», «отрезывать» и вообще геройствовать. Несмотря на все зажигательные призывы и грозные приказы красных командующих врангелевская армия организованно погрузилась на суда и покинула Крым.

Вот то, о чем мы говорили, сравнивая Старую гвардию Наполеона и Конную армию Буденного. Битая гвардия уже не гвардия, а просто сборище надломленных духом людей, по привычке кичащихся былой силой и славой, при воспоминании о вчерашних сражениях и победах.

Такая Конная армия советской Республике была не нужна. Поэтому почти сразу же после того, как стихли сражения Гражданской войны, ее безжалостно урезали до размера кавалерийского корпуса. Над наведением лоска на историю ее побед и поражений теперь предстояло потрудиться поколениям «былинников речистых», усиленно создававших миф о том, как Конармия всегда «с честью выполняла ответственные задания командования»! 19, т.З, С. 3].

* * *

Подводя итоги развитию красной военной риторики в период Гражданской войны, в качестве самого главного вывода следует отметить относительную «нестойкость» социального пафоса в военных речах советских полководцев. Смена «идеальных» топов социального пафоса, таких как «мировая революция», «освобожденный труд», «социальная справедливость», «всемирное братство» и проч., более почвенными, «приземленными» понятиями героико-патриотического и государственного пафосов обуславливалась реальным содержанием вооруженной борьбы. Социальный пафос начал выходить из употребления с февраля 1918 г., когда германские войска прекратили состояние перемирия. Критические обстоятельства, в которых вскоре оказалась советская власть, стиснутая «кольцом фронтов» антибольшевистских движений, побуждали советских лидеров быстро переориентироваться в общественной речи на решение задач более практического свойства, нежели создание всемирной республики Советов.

Отечественная история дает нам любопытнейший пример «опережающего» действия общественной речи на общественное сознание. Ничего подобного мы не увидим при изучении революционных движений Западной Европы XVII-XVIII веков.

Английская революция насаждала новые, буржуазные ценности в общественном сознании, развиваясь под знаком старого, средневекового религиозного пафоса в общественной речи. Новый, национальный пафос общественной речи, двигавший толпы парижской черни на штурм Бастилии и Тюильри, был в значительной степени подготовлен трудами нескольких поколений великих французских просветителей, исподволь трудившихся над изменением общественного сознания.

И только в русской революции, всколыхнувшей огромные массы населения, практически не затронутые какой-либо осознанной революционной идеей, старое общественное сознание реформировалось под непосредственным воздействием новых ценностей общественной речи. Функцию замещения религиозных ценностей, на которых стояло общественное сознание массы русского народа до 1917 года, был призван исполнить социальный пафос общественной речи.

Это было выполнено в ходе бурных митингов, сходок, манифестаций первого периода революции, который мы условно назвали «эпохой красногвардейской атаки на капитал». В этот период красная риторика ставила перед собой ограниченные цели - трескучей революционной фразой, построенной на топах нового, социального пафоса, «приручить» массу вооруженного народа сделать ее восприимчивой идеям, исходившим из уст большевистских агитаторов. После того как эта задача была решена ценности социального пафоса все более отходили на второй план, оставаясь в виде «декларируемых» ценностей преимущественно в области пропаганды.

Вынужденные отстаивать свое право на существование в бескомпромиссной вооруженной борьбе большевики очень скоро осознали, что агитация, с ее близкими и понятными всем установками «сегодняшнего дня» должна оперировать относительно простыми и доступными массовому тиражированию средствами. Так в практике организатора Красной Армии Л.Д. Троцкого сложилась «формула успеха», заключавшаяся в сочетании организации - агитации - революционного примера - и репрессии. Употребляясь в разумной пропорции, эти средства принесли красным победу в Гражданской войне.

Правильно оценивая примитивный образовательный уровень российского этоса, которому были глубоко чужды тонкости политических программ враждующих сторон, большевики в своей военной риторике сознательно, на наш взгляд, избегали серьезной положительной аргументации даже в пользу советской власти. Агитаторы обходились обычно ходульными формулировками о «власти рабочих и крестьян», давшей народу землю и свободу от «эксплоататоров» - «помещиков и капиталистов».

Красные военные ораторы избегали и чрезмерно подробной и глубокой контраргументации, и вообще серьезной критике позиций своих политических противников. Делалось это также, надо полагать, вполне осознанно: чтобы не привлекать ненужного внимания массы к существованию какой бы то ни было альтернативной точки зрения. Применительно к классовым врагам отдавалось предпочтение инвективам самого общего свойства, которые не столько характеризовали политическое лицо противника, сколько нагнетали страх и ненависть к звериному оскалу империализма.

Практическое отсутствие полноценного убеждения слушателей в речах советских полководцев, обусловило смещение акцентов в сторону внушения, с целью приведения слушателей в требуемое оратору эмоциональное состояние. Для этого широко употреблялась агрессивная метафорика и яркие эпитеты. Из стилистических фигур наибольшее распространение получили повторения, которым отдавал предпочтение еще Наполеон Бонапарт. В целом можно констатировать, что в советской военной риторике всю войну преобладал жанр вдохновляющей речи.

Увлечение средствами выразительности речи приводило к удлинению и усложнению периодов, создавая у слушателей ощущение некоего революционного «речевого карнавала», что косвенно способствовало маскировке скудости положительного содержания речей и располагало к некритичному восприятию оратора и венчающих его выступление лозунгов. Это было тем более необходимо, что ключевым словом в выступлениях подавляющего большинства советских военных ораторов были слова «должен», «должны». Отсутствие разумных аргументов в поддержку указанных императивов сначала возмещалось указанием на неминуемые репрессии, которые не замедлят обрушиться на ослушников и просто недостаточно ретивых исполнителей воли советской власти. По мере увеличения численности Красной Армии тема репрессий сменилась в советских военных речах темой подавляющего численного превосходства «вооруженного пролетариата».

Все эти тенденции с древности были свойственны восточной воинской речевой традиции. На Востоке, как проницательно заметил Ф.М. Достоевский, никто никого не убеждает: «Велит Аллах, и повинуйся, «дрожащая тварь!» Перенесение этих установок на российскую почву имело печальные следствия в отсутствии твердых убеждений в массе красноармейцев, слабости воинской дисциплины, особой «революционной нервности» войск, испытывавших сильнейшие перепады настроения в зависимости от боевой обстановки. Возможно поэтому советские полководцы так порой безоглядно, всеми силами пытались наступать, не всегда трезво сообразуясь с требованиями момента. Поддержанию бодрого настроения наступающих войск приносилась в жертву оперативно-стратегическая целесообразность. Своеобразная «азиатчина» проявлялась и в слабости военной организации, и в отсутствии серьезного подхода к делу. Например, М.Н Тухачевский в докладе С.С. Каменеву 12 июня 1920 г. так и заявлял: «Надо сознаться, что от организации нашей армии чрезвычайно отдает азиатчиной, а от польской веет европеизмом» [128, С. 79].

Недостаток в советской общественной речи убеждения, построенного на рациональной аргументации, помноженный на «рецидивы» остатков религиозного сознания массы, имел следствием возникновение и быстрое распространение феномена «вождизма», черпавшего силу в иррациональной уверенности в могуществе и превосходстве собственного руководства, которое при СССР переросло в уверенность в превосходстве всего советского. Так что «культ личности», на что указывал еще Л.Д. Троцкий, был в некотором смысле, обусловлен объективно. Это наследие долго изживалось в советской России и СССР, но не вполне изжито до сих пор во многом благодаря тому, что политические лидеры редко могли противостоять соблазну быстро добиваться сиюминутных целей путем внушения и манипуляции.

К явным успехам красной военной риторики можно отнести то, насколько быстро с переходом к героико-патриотическому пафосу она смогла выбить из рук своих оппонентов их главное оружие. Активно эксплуатируя факт поддержки союзниками России в Первой мировой войне антибольшевистских движений, красные агитаторы смогли внушить массе, что истинными государственниками, собирателями русских земель, патриотами, защищающими Россию от «интервентов и белогвардейцев», являются именно они. Во время Советско-польской войны наблюдалось даже кратковременное обращение советского руководства к ценностям национального пафоса.

Нельзя не отметить и обращение красной военной риторики к темам воспитания сначала классовой, а в отдельных случаях и общечеловеческой нравственности, основанной на идеалах служения своему классу, всем «обездоленным и угнетенным», воспитанию войскового товарищества и личной чести вооруженных защитников революции.

В этой связи обеспечение единства взглядов государственного и военного руководства на личную примерность коммунистов и широкое освещение этой темы в военных речах стало тем могущественным средством, которые выдвинули РКП(б) в авангард советского общества. По- крайней мере, многочисленные кровавые жертвы, приносимые партией на полях сражений Гражданской войны, придавали силу ее словам и подкрепляли моральное право требовать этих жертв и от народа. К сожалению, именно это, похоже, и объясняет ужасающую нас сегодня жестокость и хладнокровие, с которыми эти жертвы приносились.

Красная военная риторика в годы войны, наряду с традиционными жанрами военной речи, часто использовала жанр обращения. Эти обращения, обычно составленные с соблюдением всех риторических канонов, могли облекаться в форму отдельных приказов командующих войсками, но могли входить и в тексты обычных боевых документов.

Остается упомянуть о том, что значительную часть советского руководства составляли люди, не лишенные дара слова. «Большинство их лидеров были людьми с литературными и ораторскими способностями и не имели никакого управленческого опыта», - так характеризовал российских большевиков Г. Уэллс [184, С. 880]. Остается только удивляться тому, насколько быстро эти «писатели» подчинили своему влиянию могучую стихию русского бунта, заключив его в еще зыбкие на первых порах организационные рамки государственной работы. Этот ярчайший пример торжества слова лишний раз свидетельствует о его силе и в пользу необходимости для военного и государственного деятеля владеть ораторским искусством.