1.4.2. Полифонический субъект высказывания как основная единица смыслового анализа

Категория субъекта в языке имеет прежде всего синтаксические корни и относится, как правило, к парадигме типологии моделей предложения как методу системной организации синтаксиса: «С точки зрения системной организации синтаксиса модель предложения предстает в качестве единицы расчленения всей совокупности разнообразных предложений языковой реальности как целого.

В языке категория субъекта рассматривалась с точки зрения формальносемантической. Так, в русском языке, по формальным признакам наличия /

отсутствия главных членов предложения, А.А. Шахматов предлагал асимметричную дихотомию двусоставных (всегда личных) и односоставных (номинативных, инфинитивных, безличных, определенно-личных, неопределенно-личных и обобщенно-личных) предложений [^к 1998]. При этом категория «личности» в русских грамматиках трактуется по-разному. Г.А. Золотова пишет: «Термин «личность» употребляется в лингвистике

неоднозначно, но здесь [в цит. работе — А.Ч.] он означает, что позицию подлежащего занимает имя в именительном падеже (или его перечисляемые субституты со значением опредмеченного понятия). Что отражает это грамматическое установление? Прежде всего признание действительной центральности в грамматической системе, частотности глагольно-именного (Ni—Vf) типа предложения. Вместе с тем нельзя не видеть здесь влияния логико-грамматических концепций и грамматик европейских языков. Отсюда — суженное, обедненное представление о действительном многообразии форм первого главного члена, носителя предикативного признака, неоправданность синтаксического противопоставления именительного падежа косвенным, нарушенное, смещенное соотношение синтаксических, морфологических и семантических признаков в представлении о подлежащем» [Золотова 2001, 102].

Академик В.В. Виноградов рассматривает значения лица у глагола как шкалу, идущую от наименее многозначной формы (1 лица) через семантически более растяжимые формы 2 и 3 лица, далее — через неопределенно-личное значение — к устранению лица и безличности [Виноградов 1986, 458-463]. В.В. Виноградов термином «устранение лица» определяет те случаи, когда говорящий обозначает лишь одно действие, как бы «не заботясь» о действующем субъекте [Там же: 462]. Устранение лица он рассматривает как элемент в градации выражения субъекта с разной степенью определенности.

Во французском языке отсутствует корреляция между некоторыми формальными и семантико-синтаксическими типами субъектных репрезентативов. Например, основой ядерной моделью синтаксического поля безличности является псевдосемантическое, т.е. формальное, местоимение il, семантически никак не связанное с местоимением 3-го лица и предполагающее определенную дистрибуцию семантики глаголов: ilpleut / ilpleure (дождит/ он плачет), но, окказионально, у П. Верлена мы встречаем: «Il pleure dans mon creur comme il pleut sur la ville» («В моем сердце плачется, как дождит над городом»).

С другой стороны, невозможность для аналитического французского языка использовать опущение формального субъекта в большинстве синтаксических моделей отличает его от морфологически независимого, оформленного за счет флексий глагольного лица в русском языке: «Иду и вижу: плетёшься, шатаешься». Таким образом, из четырех возможных способов выражения лица деятеля (см. [Гак 1998, 85]) во французском языке превалирует «синтаксический — по связи со служебным местоимением, которое, имея грамматические признаки служебного слова, тем не менее морфологически не входит в состав глагольной формы: франц. je parle, tu parle(s), il parle» [Там же]. Это приводит Э. Бенвениста к определению категории лица у глаголов и местоимений как наложение двух корреляций: личности (противопоставление 1 и 2 лица 3-му) и субъективности (противопоставление 1 и 2 лица - адресанта и адресата).

Вслед за В.В. Виноградовым В.Г. Гак представляет процесс обобщения вплоть до устранения лица деятеля следующим образом: 1) конкретно-личный субъект (с внутренней градацией от единичности к множественности); 2) совокупный субъект (мы с тобой); 3) собирательный субъект (группа студентов); 4) неопределенно-личный субъект (стучат); 5) обобщенно- личный субъект; 6) неопределенно-указательный субъект (это); 7) устраняемый субъект (стучит!); 8) безличность (бессубъектность: светает)» [Гак 1998, 86-87]. Он подчеркивает, что неопределенно-личный субъект занимает серединное положение на шкале устранения и обобщения лица. Ссылаясь на В.В. Виноградова, В.Г. Гак считает, что в нем сохраняется прямое или скрытое отношение к производителю действия, каковым является одушевленное существо. Одушевленный субстрат неопределенно-личных форм подтверждается двумя фактами: а) возможностью замены их пассивными конструкциями с устраненным субъектом (поле вспахали — поле вспахано) (пример В. В. Виноградова); б) тем обстоятельством, что во французском языке, например, существует особое неопределенно-личное местоимение on, восходящее к слову 'человек' (homme) [Там же]. Часто обобщенно-личное местоимение может выступать в роли субститута 1-2 лица: «On a marre de tes conneries» («Надоели твои выходки») или « Tiens, on ne dit plus ‘bonjour!’?» (Что, уже не «здороваемся?»).

С некоторыми поправками позволим привести схему В.Г. Гака, раскрывающую основные (первичные) функции эксплицитного (дейктического) субъекта во французском языке и вторичную функцию нейтрализации (ср. [^к 1998, 87]):

Таким образом, под обобщенным лицом понимается субъект диффузный (синкретичный), совмещающий в себе и одушевленность, и неодушевленность, референт которого определяется ситуативно (изотопически), «здесь и сейчас».

Итак, мы можем наблюдать на примере категории субъекта, как синтаксис, «прорастая» семантикой, порождает некоторый поливалентный семантический субъект с большей или меньшей степенью эксплицитности [Червоный 1995], который может иметь референтом как одушевленную, так и неодушевленную субстанцию, действующую, переживающую, претерпевающую воздействие и т.д. Субъект перестает быть связанным с ядерной синтаксической конструкцией (как член предложения), имеет тенденцию к формально-семантической трансформации и т.д. По определению В.Г. Гака, обобщенно-личное значение может выражаться как путем переосмысления определенно-личного значения (например, это типично для русского языка, где формы 2 лица грамматикализовались в этом значении: Что посеешь, то и пожнешь), так и путем переосмысления формы неопределенноличного значения (это характерно для французского языка, где местоимение on наряду с неопределенно-личным значением закономерно выражает и обобщенно-личное значение: On recolte ce qu'on a seme) » [Гак 1998, 87]. В том и другом языке такие формы коррелируют с категорией обобщения [ Андиттт 2012] и употребляются в поговорках, пословицах и др. паремиях.

Как видим, семантика чревата прагматикой (об интегральной семантике, включающей прагматику [см. Fauconnier 1984]), и предложение, сохраняя статус синтаксико-семантической модели (Г.А. Золотова), превращается в высказывание, которое отличается как актуализированное в речи предложение характеристиками, отмеченными В.Г. Гаком: ситуативностью (дейктизацией, появлением «речевых слов» [Ducrot 1980]); избирательностью (темарематическими трансформациями, перемещением семантико - прагматического фокуса пропозиции); компрессией и избыточностью (опущение элементов, эллипсис и дублирование элементов, плеоназм); направленностью (меной «точек зрения» говорящего и адресата, «субъект- объектными» или «субъект-субъектными» отношениями, например: «Qu’est-ce que c’est beau!» или «Qa s’appelle ‘Reviens!’» - шк.

Однако, погружаясь вместе с категориями высказывания в речь, мы расширяем и ипостась субъекта, представляя его как произносящего высказывание (энунциональный субъект), как носителя определенной интенции и речевого намерения совершить тот или иной речевой акт (интенциональный субъект), как участника пропозиции высказывания (протагонист) и, наконец, как ко-субъекта, или «объект-субъекта» (реципиента, или адресата), имея в виду, что в каждом высказывании наличествует «фактор адресата» [Арутюнова 1981]. Здесь мы прочно становимся на позиции диалогизма, предполагающего, вслед за М.М. Бахтиным, что «единственная реальность языка - это диалог». Следовательно, в каждом конкретном адресанте (JE) отражается адресат (TU) [Бахтин 2000] .

Философски-метафорично это субъектно-субъектное диалогическое единство демонстрирует французская (а скорее восточная) притча о двух друзьях: «Apres avoir jeune sept ans dans la solitude, l'Ami s'en alla frapper a la porte de son Ami. Une voix de l'interieur demanda: Qui est la? - C'est moi, repondit l’Ami. Et la porte resta fermee.. .Apres sept autres annees passees au desert, l'Ami revient frapper a la porte. Et la voix de l'interieur demanda: - Qui est la? L'Ami repondit: - C'est toi! - Et la porte s'ouvrit» (Цит. по [Coquet 1984]).

Выводя субъект за рамки предложения, а затем и высказывания, мы проводим не разделяющую, вертикальную, а соединяющую, горизонтальную черту между «языком» и «речью» и, вслед за Н.Н. Болдыревым, считаем, что при функционально-семиологическом подходе (синтактика - семантика - прагматика) язык выступает как единый объект — язык-речь, что позволяет учитывать взаимодействие двух его аспектов: статического и динамического, системного и функционального (деятельностного) [Болдырев 2001].

Глаголы пропозиционального отношения «Я думаю, что ...», «Я полагаю, что...», Я считаю, что...» имеют своим субъектом «переживающего» (В.Г. Гак) интенционального субъекта. Они, если вернуться к дихотомии Э. Бенвениста (см. выше), и являются ядром субъективности или «субъективной модальности» [Витгенштейн 1994; Пропозициональные предикаты 1987], синкретично совмещая говорящего и интенционального субъекта «модуса» высказывания, когда пропозиция выражает определенное положение вещей — «объективное» — с точки зрения говорящего.

Таким образом, проблема субъекта высказывания (а не предложения) приводит нас к дихотомии «субъективная»/«объективная» точка зрения.

Одна точка зрения может соответствовать эпистемической, субъективной модальности и носить мысленный характер. «Она имеет место в уме говорящего (Г), но может и не иметь место в действительности» [Шатуновский 1996, 174]. Соответственно объективная модальность не зависит от

пропозиционального отношения и остается вне интенционального субъекта «объективным свойством объективной действительности» [Там же].

Необходимо еще раз уточнить, что онтологически субъект имеет три ‘ипостаси’: Я - говорящий (Энунциатор); Я - рефлексирующий и интенциональный (Переживающий субъект - по Гаку) и Я - действующий (Протагонист - по Гаку) [Гак 1998, 559-560]. Е.М. Вольф пишет: «Когда мы говорим мне скучно, он обрадовался, то здесь ЭС [эмоциональное состояние - А. Ч. ] осознается субъектом и интерпретируется с помощью соответствующих предикатов. Говорящего в этих случаях нельзя отождествлять с чувствующим субъектом, он смотрит на него как бы со стороны, даже если речь идет о

самонаблюдении. Таким образом, сама структура ЭС, состоящая из субъекта ЭС, предиката ЭС и причины, может быть включена в модальную рамку как бы "второго порядка", куда входят, эксплицитно или имплицитно, субъект- наблюдатель и предикат наблюдения» [Проблемы 1989, 68 и след.].

Таким образом, возникает категория эмоционально-оценочной рамки вокруг пропозиции (содержания) высказывания [Арутюнова 1988; Вольф 1985; 2002; Гак 1984; 1998], и обе они окружены в реальной речи дискурсивнокоммуникативной рамкой, включающей говорящего и его собеседника, ответственных за деонтологию речевой интеракции (вступление в речевой контакт, поддержание диалога, выход из коммуникации и т.д.) [Гак 1998].

Следовательно, триединый субъект высказывания может быть представлен как субъект трех рамок, трех ситуаций: 1) деятельностноорганизационной (ситуация общения); 2) речевой (дискурсивной) и эмоционально-оценочной и 3) пропозициональной - ср. [Алферов 2001 б]): Схема 3. Три ипостаси субъекта во французском высказывании

где— Je enon5ant (Я - Энунциатор);— Je intentionnel (Я -

Интенциональный, переживающий и рефлексирующий субъект) и— Je

actant (Я - Протагонист, действующее лицо). Соответственно получатель сообщения может быть обозначен как:, — Tu ecoutant et intentionnel (Ты -

слушающий, интенциональный, интерпретирующий адресат);— Tu -

reactif (Ты - реагирующий). В пропозиции могут действовать как лица, так и не-лицо [Benveniste 1966] — II _act обозначает позицию протагониста 3 лица. Причем, если Я и Ты находятся в интеракциональных отношениях («субъект-

субъектных»), то 3 лицо (или «не-лицо» по Бенвенисту) составляет с первыми двумя интерактивные («субъект-объектные») отношения, независимо от одушевленности/неодушевленности объекта.

В когнитивной лингвистике такое взаимодействие посредством высказывания представляется прежде всего как обмен знаниями с целью построения общего когнитивного пространства собеседников [Булыгина 2003]. Типологию знаний и их участие в когнитивной «трансакции» описывает О. Йокояма [Йокояма 2005]. Естественно, носителем знаний в такой трансакции является языковое сообщение.

Номинативная типология субъекта (в конкретной инкарнации «человек») в принципе проста. В.Г. Гак отмечает: «Человек может быть обозначен в речи, исходя из разных признаков, в связи с чем выделяются следующие типы номинации человека в речи:

— имя собственное;

— гиперонимическая номинация: человек, лицо, персона;

— демографическая номинация (возраст, пол, профессия, проис - хождение, национальность): старик, девочка, слесарь, парижанин, француз);

— функциональная номинация, указывающая на связь лица с выполняемым или претерпеваемым им действием: читатель, раненый;

— относительная номинация, показывающая соотнесенность родственную, профессиональную и др. данного лица с другим: брат, пациент;

— оценочная номинация: молодец, негодяй, этот осел;

— местоименная номинация: местоимения личные, указательные,

относительные» [Гак 1998, 579].

1.4.3. Субъект в объекте и объект в субъекте

Широко разрабатываемая в русистике категория «состояния» нейтрализует оппозицию «одушевленность/ неодушевленность». На первый план выступает оппозиция «личность/безличность». Однако, проанализировав французский

материал, необходимо отметить отсутствие корреляции в синонимичных высказываниях русского и французского языков. Ср:

Сразу оговоримся: приведенные высказывания семантически, или референциально, синонимичны, т.к. совпадает их «предметная ситуация, денотат. Мы имеем в виду два определенных погодных явления и их «языковое-речевое» представление.

На первый взгляд, приведенные высказывания по-разному представляют семантику субъекта по параметру «объектность» (формальное отсутствие субъекта предложения, деятеля»)/«субъектность» (наличие подлежащего-^и/е?), а также субъект-объектные отношения. Только фразы I6 и IIb имеют в своем составе маркеры отношения к семантическому субъекту в роли дополнения- экспириенцера (I6) и подлежащего-экспириенцера (IIb). В остальных семантический субъект (одушевленный) либо отсутствует (безличные !а и 11а, 111а,б и 1Уа,Ь), либо имплицируется как субъект оценки в экспрессивных 1в и 11с. Особняком стоят фразы 111в и 1Ус и частично 1в, в семантическом пространстве которых находится неодушевленный субъект в роли подлежащего или номинатива.

Однако, во-первых, за всеми ними стоит энунциатор - он же экспириенцер, порождающий эти высказывания в результате воздействия на его разные перцептивные модули (по Дж. Фодору [Fodor 1986]), и в этом смысле они все субъективны как выражение восприятия говорящего. Помещенные в диалог, они могут быть опровергнуты как ложные с противоположной точки зрения собеседником. Даже

«псевдоповестовательные» (дескриптивные) Шв и IVc, как, например, вырванное из контекста пушкинское, казалось бы, дескриптивно-оценочное «Мороз и солнце - день чудесный!», выполняют аргументативную функцию по формуле «если...то»: « Чего ж ты дремлешь, друг прелестный? - Пора, красавица, проснись!» ..., так же, как «Si le vent soufflera, on repartira...» (R. Sechan), или косвенный речевой акт просьбы:

«- Il y a un courant d’air » (= «Fermez la fenetre!»).

Представленное сопоставление, по нашему мнению, доказывает, что семантический субъект связан не столько с семантикой отдельной фразы (предложения), сколько с той конечной интерпретантой, которая превращает «субъект-объектные» отношения как результат влияния внешнего фактора на высказывания говорящего (т.е. влияние объекта на субъект) в «субъектсубъектные» отношения, предполагающие инференции (умозаключения) интерпретирующего (анализирующего) адресата.

В.Г. Борботько отмечает: «Когда в дискурсе встречается так называемое авторское «я», то это «я», даже относясь к личности говорящего, не совпадает с нею. Оно представляет собой одну из возможных позиций, «инстанций» говорящего, которую его сознание соотносит в качестве операнда с некоторым другим операндом, предметом речи. Существенно то, что сам главный оператор, или рефлектирующая инстанция, от которой исходит установление всякого рода соответствий, никогда не представлена в дискурсе отдельной формой, она всегда пребывает «за кадром», существуя только в своих производных величинах. [...] Если принять, что сознание является для себя одновременно и субъектом и объектом рефлексии, то возникает парадоксальная ситуация. Чтобы осуществить рефлексию, сознание должно сначала сделать «рефлексивный выход», то есть занять внешнюю позицию по отношению к себе. Однако сознание не может выйти за пределы самого себя и, тем не менее, оно осуществляет рефлексию. В силу того, что процесс рефлексии является имманентным сознанию, по-видимому, не рефлектирующая инстанция «занимает внешнюю позицию» по отношению к рефлектируемой, а наоборот, дело обстоит так, что рефлектируемая инстанция попадает во внутреннюю позицию по отношению к рефлектирующей.

Рефлексия — это отражение сознанием самого себя, некое удвоение фрагмента в пространстве образов мира, в результате чего сознание приобретает способность оперировать своими собственными образами. В результате самоотражения сознание расщепляется на две инстанции — рефлектирующую, активную, выступающую в роли оператора рефлексии, и рефлектируемую, «пассивную», которая является объектом рефлексии и одновременно образом, «копией» ее субъекта» [Борботько 2010, 67-68].

Таким образом, субъект может стать «объектом». Это происходит, прежде всего, когда субъект высказывания либо имплицитен (т.е. подозревается), либо элиминирован в силу его неучастия в процессе (111в и 1Ус), либо пассивен и претерпевает определенное состояние (J’ai froid; Je suis malade, etc.).

Промежуточной формой являются предложения, где существительное «в именительном падеже обозначает не носителя признака, а предикативный признак, приписываемый субъекту, выраженному другой именной формой, например: «Малышу год; У больного радикулит; С тетушкой обморок» [Золотова 1982, 103];

Если рассматривать знаковую полифоничность субъекта (синтаксического, семантического и прагматического), можно утверждать взаимопереход внутри поля категории персональности субъекта в объект и наоборот. В любом пассивном предложении типа «Дом строится рабочими» имеется расхождение между семантическим и синтаксическим субъектами. Синтаксический субъект — скорее объект, а не наоборот, как подсказывает нам глубинная SVO - структура «Рабочие строят дом». Здесь мы опираемся на онтологическую логику, поэтому таких предложений, несомненно, значительно больше в обыденной речи. Однако мы часто имеем взаимное равенство субъекта и объекта. Например французский так называемый возвратный залог («Се livre se vend bien» - Эта книга хорошо продается) или его морфологические корреляты — взаимные или каузативно возвратные формы: «Marie et Jean s'aiment» или « Je me suis fait voler ma valise a la gare» опять доказывают расхождение между поверхностной синтаксической структурой персональности и глубинной семантической структурой «субъект-объектных» отношений. Последняя фраза вообще дословно не переводится на русский язык («Я у себя заставил украсть чемодан») и передается просто как «У меня украли...». Но если в русском варианте субъект - экспириенцер пассивен и как бы «снимает с себя вину», то внутренняя форма французского оборота, наоборот, подчеркивает персональную ответственность за «ротозейство» («Не вводи в искушение ближнего своего» или нечто подобное). Внутренняя форма возвратно-каузативного залога естественно стерлась, и французы, как и русские, говорят, естественно, о результате, о факте 'Кто-то украл'.

На прагматическом уровне — уровне кодирования и декодирования смысла проявляется степень семантической (онтологической) активности субъекта и объекта. Этот уровень и определяет форму категории персональности и ролевые позиции семантических субъекта и объекта на синтаксическом уровне.

Таким образом, трансформации, отмеченные Н. Хомским [Chomsky 1964], действительно служат логико-прагматической цели представления «субъект-объектных» отношений в глазах адресата-интерпретатора.

В силу асимметрии плана выражения и плана содержания можно представить взаимоотношения субъекта и объекта на семантикосинтаксическом уровне. Здесь мы сталкиваемся с явлением, подробно изученным и изучаемым, называемым «семантическая структура», или «диатеза». «Диатеза остается самым мощным из лингвистических инструментов, используемых при установлении соответствия между ролями участников (обозначаемой глаголом) ситуации и их синтаксическими позициями. Диатеза позволяет выявить иерархию коммуникативных рангов, иначе — иерархию тематичности (topicality hierarchy) участников, информация о которой заключена в наборе приглагольных синтаксических позиций и является не менее важной, чем информация о семантических ролях» [Падучева 2004, 388].

Содержательная функция диатезы представляется как «ориентация процесса» (В.Г. Гак), или семантическая «перспектива» (Ч. Филлмор) с точки зрения говорящего субъекта. С.А. Крылов, например, предлагает различать диатезы, охватывающие несколько уровней абстракции: (а) синтаксическую систему языка, в зависимости от которой личная диатеза является исходной, а безличная — производной от неё (Буря перенесла лодку на берег - Бурей перенесло лодку на берег), (б) отдельный семантико-синтаксический разряд предикатов; так, у «погодных» глаголов (verba meteorologica) естественно считать исходной диатезой безличную (морозило, штормило; светает, моросит, тянет сыростью); у глаголов 'недомогания' (verba aegrotandi) — безлично-мучительную (Петю знобит, шатает, тошнит, рвёт, трясёт, лихорадит ...), у глаголов 'экспериенциальных склонностей' — безличноаффективную (мне кажется, нравится, представляется, снится...) и т.п.; между тем в синтаксической системе языка безлично-аффективная диатеза не является исходной, и у других глаголов чувства и восприятия выступает лишь как производная от исходной личной (Надя плачет - Наде плачется) или личной пропозициональной диатезы (Фрол думает, что опасность миновала - Фролу думается, что опасность миновала; Ярослав верит, что мы победим - Ярославу верится, что мы победим)' и т.д.» [Крылов 2004].

Феноменологическому знанию, как отмечает А.В. Кравченко, противостоит другой тип собственно языкового знания — структуральное знание. Это знание есть форма категоризации информации, полученной и обработанной не как часть эмпирического опыта индивида, но как обобщающий итог опыта поколений, т. е. оно принадлежит не индивиду, а языковому социуму в целом, поэтому для языкового индивида оно является данным, существующим знанием [Кравченко 2004]. Поэтому поверхностные роли категории «языковой субъект» не меняют его данности на глубинном, когнитивном уровне.

Ж. Деррида пишет: «Данность рождается как давшая себя вспышка, но сразу и вместе со вспышкой становится ясным, что данное, если оно дано, никогда не переставало быть данным, и если уж оно дано, то его уже некуда деть — данное дано раз и навсегда» (J. Derrida. Donner le temps. 1: La fausse monnaie. Paris, 1991. P. 24. - Цит. по [Мерлин 2006, 9]).

Подводя итог, можно заметить, что поверхностные трансформации, меняющие семантические роли субъекта (‘деятель’ - ‘экспириенцер’ и т.д.), лишь подтверждают глубинную суть синтактико-семантической структуры категории «языковой субъект: несмотря на «объективность» точки зрения, отраженной в поверхностной структуре, глубинный субъект — это реальный источник процесса, становящегося «точкой зрения», вектором ориентации коммуникативной перспективы в поверхностной структуре, во многом определяемой главным структурным центром — глаголом.

Одну из характеристик «точки зрения» приводит Н.Д. Арутюнова на примере дихотомии «событие/факт». Причем, «категории событийного (онтологического) ряда» могут различаться между собой по таким параметрам, как статичность/динамичность, градуированность/неградуированность, кульминативность/некульминативность, результативность/нерезультативность, гомогенность/негомогенность, счетность/несчетность и т.п. Эти и им подобные признаки используются при описании значений предикатов. Для второго ряда характерны различия по признакам реальности/гипотетичности, верифицируемости/неверифицируемости, истинности/ложности,

утвердительности /отрицательности (логическому качеству), по референции субъекта (логическому количеству) и другим чертам, используемым при классификации суждений. С указанными рядами категорий соотносятся два принципиально различных типа значения: событийное (в широком смысле) и пропозитивное, или фактообразующее. Оба значения связаны с предложением и чаще всего выражаются его номинализациями. Первое — полными номинализациями: Розы приятно пахнут - * Приятный запах роз известен всем. Вторые — неполными: Розы приятно пахнут -* То, что розы приятно пахнут, известно всем. Сравнив приведенные примеры, можно убедиться в том, что полная номинализация относится непосредственно к реалиям, а неполная — к суждениям о реалиях. Это различие имплицирует и разницу в значении предиката» [Арутюнова 1988, 104].

Крайним проявлением градуальной шкалы «личное лицо» — «безличность» является так называемый «имперсонал» (см. выше). Встает вопрос: должен ли «имперсонал» быть исключен из языковой категории «языковой субъект», так как в поверхностных структурах нет формально выраженного семантического субъекта действия, и называются они часто «бессубъектные конструкции» («БК»)? Мы в наших рассуждениях приходим к отрицанию этого отрицания. Для того есть, по крайней мере, два аргумента: первый — когнитивный, второй — прагматический.

Категория «языковой субъект», как и любая другая категория, мыслится как оппозиция своего противочлена (истина/ложь, утверждение /отрицание и т.п.). Неважно, что некоторые категории не дихотомичны, а градуальны (см. выше). Эти градуальные шкалы на своих полюсах имеют взаимоотрицающие субкатегории типа P — не-Р, либо Р (наличие признака) — 0 (отсутствие признака). Вопрос о семантической первичности личных конструкций впервые поставила порождающая грамматика, для которой всякое безличное предложение может рассматриваться как производное от соответствующего личного предложения при помощи правила трансформации [Хомский 2010] (см. выше). По-другому к феномену безличности подходит французская «психомеханика» (Г. Гийом, Ж. Муанье и др.) [Гийом 1992; Moignet 1980]. По мнению этих ученых, в БК безличное местоимение 'il' соответствует представлению говорящих о «мировом лице», которое может быть противопоставлено «человеческому лицу». Все случаи употребления БК рассматриваются с этой позиции как объединенные в плане содержания этим значением и непроизводные. Такое объяснение во многом определяется формальной синтаксической структурой французского языка: «Во французском языке БК выделяются по формальному критерию: они образуются финитным глаголом в 3-м л. ед. ч. с безличным нереферентным «пустым» местоимением 'il' в позиции подлежащего. Безличное местоимение 'il' в БК выполняет роль формального подлежащего, а типологически во многих языках (например, в русском) ему соответствует нулевое подлежащее. Грамматическая система французского языка требует, чтобы финитный глагол во всех наклонениях, кроме императива, употреблялся с подлежащим и согласовывался с ним в лице и числе, пусть даже это подлежащее является формальным» [Корди 2004, 232]. Однако, помимо лексикализовавшихся оборотов (в основном «погодных», «темпоральных» и «бытийно-пространственных») Il pleut; Il est minuit / quatre heures, Il se trouve (que), etc. или т.н. «презентативов»: il y a 'имеется' и il est 'есть' (= быть, находиться, существовать и т.д.), чему существует онтологическое объяснение: субъект (человек) не властен ни над силами природы, ни над течением времени, — большинству суждений с «БК» во французском языке находятся синонимические (производные?) личные конструкции или перифразы: Il fait frais = J’ai froid; Il se fait tard = Je ne peux plus (rester), либо псевдоличные (с маркерами субъективности - актуальными или грамматикализованными) «Ma maison est dans le Midi»; «La Tour Eiffel se trouve...» (см. выше, а тж. Приложение II). Опуская вопрос генезиса и отдаленность от «внутренней» формы этих конструкций, заметим вскользь, что, по мнению некоторых ученых, безличная конструкция имеет особую грамматическую функцию, являясь способом пассивной трансформации. Исходя из теории диатез и залогов [Холодович 1979; Храковский 1981], безличный пассив должен рассматриваться как особая диатеза и, хотя

формальное выражение глагола не отличается от личного пассива, в предложении он маркирован безличным местоимением-подлежащим.

Е.Е. Корди считает, что грамматическим значением БК является бессубъектность процессов и явлений, обозначаемых глаголами и оборотами данной группы. Редкие употребления этих глаголов в личных конструкциях носят сугубо литературный характер и обычно имеют переносное значение. Так, например, в грамматике Grevisse приведены литературные примеры с метеорологическими глаголами, где в одном случае в качестве субъекта выступает Бог, в другом — снаряды, пули и т. п.:

— Dieu a-t-il tonne et eclaire? (Bossuet) - 'Послал ли Бог громы и молнии?'.

— Boulets, mitrailles, obus [...], pleuvaient (Hugo) - 'Ядра, пули, снаряды [...], падали дождем»' - (Цит. по [Корди 2004, 237]).

Однако, по нашему мнению, последние примеры явно показывают «включенность» субъекта говорящего или субъекта интенционального (выражающего степень интенсивности процесса). Прибегая к метафорам, которые становятся «феноменом, обеспечивающим понимание» [Лакофф 2008], говорящий субъект именно так представляет интерпретатору предметную ситуацию, соотношение личных и «объективных» безличных процессов, событий фактов. В.Г. Гак, поэтому, к традиционной триаде дейксиса «я - здесь - сейчас» добавляет четвертый компонент «так, таким образом», который входит в коммуникативно-дискурсивную и модально-оценочные рамки высказывания [Гак 1998].

Еще более «субъективными» являются «модусные БК — самые частотные из всех БК французского языка, имеющие разнообразные значения: модальные значения необходимости (il faut 'нужно', il est necessaire 'необходимо'), возможности (il est possible 'возможно', il se peut 'может быть'), оценки достоверности (il est probable 'вероятно'), значения эвиденциальности (il parait 'кажется', il semble 'кажется'), прагматической оценки (il est facile 'легко', il est difficile 'трудно', il est utile 'полезно'), оценки истинности (il est vrai), положительной и отрицательной оценки какого-либо действия (il vaut mieux 'лучше', il importe 'имеет значение', il fait bon 'хорошо', il serait dommage 'было бы обидно'), оценки частотности, узуальности (il arrive 'случается', il est rare 'редко бывает') и др.» [Корди 2004, 239-242]. Таким модусным безличным конструкциям может быть приписан интенциональный (модальноаксиологический) субъектный префикс, например «Je crois que...», «Je pense que .», «Je trouve que .», etc.

И, наконец, с точки зрения реляционной грамматики [Перлмуттер, Постал 1982], БК можно рассматривать как «понижение в ранге» подлежащего в плане выражения, когда безличное местоимение равносильно опущению подлежащего, и, следовательно, субъект здесь представлен секвенцией (следующей за подлежащим глагольно-именной конструкцией со статусом «объекта»). Следовательно, субъект присутствует, но не занимает позицию подлежащего. Такое понимание соответствует концепции «точки зрения», обмена ролями подлежащего и дополнения. Другими словами, концепции актуального (или коммуникативного) членения предложения «пражской функциональной грамматики». В личных предложениях субъект является исходным пунктом (или темой), а предикат (сказуемое) — ядром высказывания (или ремой). Предложения, в которых глагол-сказуемое занимает первое место, а за ним следует обозначение субъекта, Е.Е. Корди считает нерасчлененным ядерным высказыванием, где присутствует рема, но не обозначена тема. «Таким образом, БК выступает в данном случае как инструмент актуального членения и его грамматическим значением является устранение субъекта с позиции подлежащего и темы» [Корди 2004].

Косвенным подтверждением субъективности БК является её закрепленная ориентированность не столько на говорящего, сколько на человека вообще, т. е. речь следует вести о языковом антропоцентризме и его проявлениях в различных языковых структурах. В частности, выделяется категориальная основа (инвариантная сущность) языка во всех его ипостасях, являющаяся носителем антропоцентризма; эта категория есть «точка зрения» — «система антропогенных позиций, выступающих по-разному (то актуально, то виртуально) в языке, речи, речевой деятельности и поэтике» [Кравченко 2004, 22-23]. При этом самый термин "точка зрения" прочитывается как "местоположение" — место в пространстве, с которого видится объект восприятия [Там же]. При таком подходе под ЭГО следует понимать не говорящего, а познающего мир человеческого индивида, участника речевого обмена по поводу референта, становящегося и производителем высказывания, и его интерпретатором.

В выраженной языком мысли (информации, смысла) отражается опыт, данный в ощущениях, или в «модулях» восприятия [Fodor 1986]. Именно особенностями восприятия определяется субъектность (субъективность) как свойство, объясняющего приоритет языкового антропоцентризма и антропоморфизма, которые «вплетены в самую ткань языка» [Lyons 1977, 690]. Антропоцентризм является «отправной точкой теоретической и практической деятельности человека» [Колшанский 1975, 86]. Основу

перцептивного (феноменологического) знания составляют предметы, события, явления, которые проецируются как все возможные между элементами реального мира виды отношения, зафиксированных в диатезе, предикатах, инверсии или «устранении» поверхностного субъекта. Поэтому языковой антропоцентризм и антропоморфизм особенно четко проявляются в различного рода диатезах, структуре высказывания и текста как пространственных отношениях между субъектом и объектом, между предметами и явлениями действительности, воспринимаемыми человеком. Это и есть субъект восприятия как точка отсчета (точка зрения).

Ориентированность на субъект восприятия как точку отсчета, составляющая когнитивное содержание значения языковых единиц, свойственна не только лингвистическим воззрениям. Такое понимание характерно и для литературоведения, теории дискурса — не случайно фактор наблюдателя как элемент интерпретативной модели языкового значения в последние годы прочно вошел в систему филологического анализа [Кравченко 2008; Красных 1998; Кузнецов 2003; Кунина 1978; Ладыгин 1997; Магировская 2009; Французская семиотика 2000; Эко 2007 и др.].

Как отмечает А.В. Кравченко, «говорящий, описывая в высказывании какую-то ситуацию, имеет в своем распоряжении лексические и грамматические средства, с помощью которых он маркирует наблюдаемость этой ситуации, хотя необязательно в роли наблюдателя должен выступать он сам» [Кравченко 2004, 19].

Идеи пражцев (функциональной грамматики) в отечественной лингвистике, вслед за Р.О. Якобсоном, развивает В.Г. Гак, который представляет выраженность/невыраженность семантического субъекта особым образом — через определение поля определенности/неопределенности субъекта [Гак 1998].