ГЛАВА 13Прибалтика
Никколо Макиавелли
В последние десять лет своей жизни Иван Великий начинает наступление в Прибалтике.
К этому вела внутренняя логика его достижений и замыслов. Взяв под свою опеку Псков (1460 год) и овладев Новгородом, московские великие князья неизбежно втягивались в тот сложный расклад военно-политических и торговых интересов, который существовал в регионе.Интерес к балтийским делам подогревался и фискальными соображениями. Постоянные войны, которые вело Московское государство при Иване III, а также работы по строительству новых крепостей и вооружению армии огнестрельным оружием, требовали огромных средств. Великому князю, при всех его многократно возросших доходах, вечно не хватало денег. Одним из главных источников пополнения казны являлась балтийская торговля. (Торговля с Литвой была тогда довольно вялой, так как товары, предлагаемые к продаже той и другой стороной, были примерно одинаковыми. Немногим лучше шла и южная торговля, сдерживаемая риском степных транзитов и бедностью кочевников.) Однако доходы эти существенно ограничивались теми унизительными условиями, в которые были поставлены русские купцы. Не имея собственного морского флота (создание которого стало возможным для России только во времена Петра Великого), русские вынуждены были продавать свои товары за бесценок иноземным купцам на новгородском или псковском торге. Более того, русское купечество оказалось в тягостной зависимости от перекупщиков — предприимчивых торговых людей из Ревеля, Дерпта и Нарвы. Заручившись поддержкой Ганзы — могущественного союза торговых городов Балтийского моря, — они не позволяли никому покупать товары непосредственно у новгородских или псковских купцов. Русские вынуждены были продавать свои товары главным образом через Ливонию, неся при этом огромные убытки.
Даже объединив свои усилия (что само по себе было весьма проблематично), Новгород и Псков не могли добиться пересмотра тягостных условий принудительного ливонского посредничества. За спиной перекупщиков стояла не только Ганза, но и всегда готовые к войне рыцари Ливонского ордена. Союзницей Ордена в борьбе с Москвой могла выступить Литва. Появления русских на балтийских морских путях не желала и Швеция. Довольно противоречивую позицию (как показали события) занимала Дания, искавшая союзников для борьбы со Швецией, но при этом также не заинтересованная в русском присутствии на Балтике. Таким образом, решение нарвской проблемы могло быть достигнуто лишь в результате существенного роста военного потенциала Московского государства, а также его успешного сотрудничества с теми или иными участниками балтийского сообщества.
Балтийская политика Ивана III может быть правильно понята только с помощью некоторого экскурса в историю вопроса.
Территория современной Латвии и Эстонии, населенная местными племенами ливов и эстов, в конце XII века привлекла внимание немецкого купечества и католического духовенства. Пришельцы построили здесь каменные замки и призвали местное население к обращению в христианство. В устье Западной Двины в 1201 году был основан город Рига. Он быстро становится крупным торговым центром и одновременно местопребыванием епископов Ливонии. Для силовой поддержки католической экспансии в 1202 году с благословения папы Иннокентия III был создан рыцарский Орден меченосцев. (Примером для нового ордена мог послужить созданный в конце XII века тем же Иннокентием III Тевтонский рыцарский орден, развернувший с 1226 года активную деятельность в польском Поморье и Пруссии.) Члены Ордена меченосцев имели особую униформу — плащи с изображением красного меча и креста. Во главе Ордена стоял избиравшийся «братьями» магистр. Сами «братья» — высший слой орденского сообщества — должны были непременно иметь рыцарское звание не менее чем во втором поколении. При вступлении в Орден рыцари давали три монашеских обета — нестяжания, послушания и целомудрия.
Единственной целью их жизни провозглашалась борьба с врагами христианства.Для более энергичного освоения Ливонии рижский епископ пригласил датчан. Датский король Вальдемар II Победоносный (1202 — 1241) покорил племена, населявшие современную северную Эстонию, ив 1219 году построил крепость — историческое ядро современного города Таллина. (Русские называли этот город Колывань, а немцы — Ревель.
Название Таллин по-эстонски означает «датский город».) В 1227 году Ревель захватывают рыцари Ордена меченосцев, которые спешат поставить на холме каменный замок. Через три года у подножия замковой горы появляются около двухсот немецких переселенцев с острова Готланд. Они строят здесь церковь святого Николая — покровителя купцов и путешественников. В 1238 году Ревель вновь переходит под власть датчан, а через десять лет как значительный торговый центр вступает в Ганзейскую лигу. Помимо немцев, шведов и датчан, в городе особой слободкой проживали и русские купцы. В 1265 году начинается строительство каменной стены вокруг Нижнего города — торгово-ремесленной части Ревеля.
Помимо Ревеля, датчане выстроили на севере Ливонии еще несколько каменных замков, среди которых выделялся Раковор (современный город Раквере) и Нарва.
Устав от борьбы с рыцарями за власть над северной Эстонией, Дания в 1346 году продает Тевтонскому ордену эти территории за несколько сотен килограммов серебра. Отныне хозяином положения в регионе становится Тевтонский орден, в состав которого в 1237 году вошел и Орден меченосцев. (Впрочем, объединение тевтонских «братьев» на территории современной Латвии и Эстонии вскоре стало вполне автономным и потому получило в литературе особое название — Ливонский орден.) Власть в Ливонии Орден делил с католическими епископами (дерптским, рижским, курляндским и эзельским), а также с магистратами крупнейших торговых городов.
Из Риги рыцари и католические прелаты начинают экспансию на северо-восток. В 1211 году было учреждено особое эстонское епископство.
Его центром поначалу была крепость Оденпе (современный город Отепя на юго-востоке Эстонии). Однако в 1223 году меченосцы взяли штурмом древний русский город Юрьев (современный Тарту, немецкое название — Дерпт), основанный еще Ярославом Мудрым в 1030 году. Сюда, к самым границам русских земель, в 1234 году была перенесена резиденция эстонского епископа.Увлекшись относительно быстрым продвижением на восток, крестоносцы попытались завладеть Псковом. Однако здесь они столкнулись с сильным сопротивлением Новгорода и стоявших за ним великих князей Владимирских. Поражение на льду Чудского озера в апреле 1242 года убедило рыцарей в том, что они достигли пределов возможного. Отныне граница между русскими землями и завоевателями на несколько веков установилась по реке Нарве, Чудскому озеру и далее верст на двести к югу вдоль линии, продолжающей линию западного берега Чудского озера.
Отношение русских к датско-немецкой агрессии в Прибалтике определялось целым рядом обстоятельств.
Русская экспансия в земли эстов и ливов началась, кажется, еще во времена Ярослава Мудрого. Однако она носила довольно вялый характер. Речь шла главным образом о том, чтобы заставить местных жителей платить дань новгородским или полоцким князьям, а также не препятствовать русским купцам свободно выходить к Балтийскому морю по Западной Двине и речным путям современной Эстонии. Для контроля над регионом русские строят здесь несколько крепостей. Этого было достаточно для того, чтобы держать в повиновении ливов и эстов. Однако, столкнувшись в начале XIII века с методичной и всесторонне продуманной крестоносной агрессией, русские князья вынуждены были отступить обратно на восток.
Ни Новгород, ни Псков, ни Полоцк (до его захвата литовцами в 1307 году) не имели достаточного военного потенциала для изгнания из Ливонии крестоносцев. Даже в том случае, когда русским удавалось выиграть у рыцарей полевое сражение (а таких примеров немало), они не могли закрепиться в Ливонии, так как для этого требовалось возведение мощных каменных укреплений и хозяйственное освоение территории.
Поэтому все русские походы в Ливонию в XIII—XV веках носили характер обычных набегов с целью грабежа и захвата пленных. А это, в свою очередь, определяло отношение к русским местного населения.Опорными точками датско-немецкого присутствия в регионе служили мощные каменные замки. Русские вплоть до XVI столетия не имели достаточных сил и средств для их взятия.
Наконец, сама идея завоевания Ливонии и изгнания оттуда пришельцев весьма неоднозначно расценивалась боярскими кланами Новгорода и Пскова. Война с Орденом неизменно сопровождалась большими убытками для русского купечества. Налаженные торговые связи обрывались. Товары оставались нераспроданными. Русские купцы в прибалтийских городах подвергались репрессиям со стороны местных властей. Даже завоевав Ливонию, русские в ту пору едва ли смогли бы наладить в ее портах морскую торговлю так, как это умели делать немцы, датчане и шведы. Ответом на русскую экспансию мог стать торговый бойкот. С другой стороны, Орден очень быстро становится необходимым элементом разного рода военно-политических союзов, заключавшихся Новгородом и Псковом. С его помощью боярские республики сдер-
живали натиск Литвы, а иногда и мстили друг другу. В итоге до Ивана Грозного никто не ставил всерьез задачи полной ликвидации этого своеобразного государственно-политического образования. Однако разграбить его мечтали все.
Маленькая Ливония, с ее богатыми городами, сытыми крестьянами и гордыми рыцарями, пять веков была вожделенной добычей для «русского медведя». Однако добыть ее он смог только тогда, когда отчасти утратил свой медвежий облик и менталитет. Сокровенная сила Ливонии состояла в том, что она была как бы вершиной айсберга, имя которому — европейская цивилизация.
«Ливонский вопрос» тесно переплетался с давними проблемами русско-литовских, русско-польских и русско-шведских отношений. Владения Тевтонского ордена широкой полосой тянулись вдоль южного и восточного побережья Балтийского моря. «Братья» оттеснили от моря не только русских, но также литовцев и поляков.
Их экспансия на юг приводила к постоянным войнам с Польшей и особенно — с Великим княжеством Литовским. Объединение сил этих двух государств (Кревская уния 1385 года) позволило нанести Ордену тяжелое поражение в битве под Грюнвальдом (1410 год). Новое противостояние Ордена с Польшей имело место в середине XV столетия. Согласно условиям Торун- ского мира (1466 год), завершившего так называемую Тринадцатилетнюю войну (1454—1466), Орден признавал себя вассалом польского короля и передавал Польше все свои западные владения. Столица его перемещалась из Мариенбур- га (Мальборка) в Кенигсберг. Польша «вернула себе непосредственный доступ к Балтийскому морю и получила благодаря этому широкие возможности для ведения экспортной и импортной торговли со странами Западной и Северной Европы. Висла на всем ее протяжении стала польской рекой. По ней и ее притокам сплавлялась продукция со всех концов Польши в Гданьск, откуда морем она шла в порты Западной Европы» (84, 156).Условия Торунского мира позволяли Польше и Литве выступить в роли законных наследников владений Ливонского ордена в случае его кончины. Иными словами, отныне большая война с Орденом означала бы для Москвы и войну с польско-литовским государством.
Ситуация вокруг Ливонии еще более усложнялась «шведским фактором». В XII столетии шведы захватывают и осваивают Финляндию. В начале XIII века они уже выходят к Ладожскому озеру и Карельскому перешейку. Опасность нависает над устьем Невы. В случае его захвата шведами Новгород терял свой главный выход к морю. Отсюда — необыкновенно решительное сопротивление новгородцев шведской экспансии, наиболее ярким эпизодом которого стала знаменитая битва на Неве в 1240 году. Успехи Александра Невского приостановили натиск шведов и вдохновили новгородцев на смелые контрудары. Для борьбы с набегами русских шведы построили в 1293 году мощную каменную крепость Выборг. «С постройкой Выборгского замка шведы закрепились в основном стратегическом центре западной части Карелии у выхода к морю важнейшего для всей Карелии вуоксинско- го водного пути; в результате вуоксинский путь (связывавший Ладожское озеро с Финским заливом. — Я. Б.) попал под шведский контроль» (166,229). Новгородцы тщетно пытались выбить шведов из Выборга. Даже грандиозный поход 1322 года, во главе которого стоял великий князь Владимирский Юрий Данилович, не принес успеха. Каменная твердыня оставалась неприступной. Однако столь же безуспешными были и попытки шведов продвинуться дальше на юг и поставить свою крепость прямо в устье Невы, на месте современного Петербурга. Дело окончилось заключением в 1323 году Ореховецкого договора. Устье Невы оставалось за Новгородом, который брал на себя обязательство обеспечивать безопасность иностранных купцов, направлявшихся в город как по суше, так и водным путем. Эта граница русских земель со Швецией соответствовала реальному соотношению сил и потому сохранялась неизменной несколько веков.
Во второй половине XIV — первой половине XV века отношения Новгорода и Пскова с западными соседями становятся более спокойными. Довольно частые пограничные стычки не могут изменить общей картины: стороны пришли к некоему устойчивому равновесию, нарушать которое просто не имело смысла. Это равновесие исчезло только тогда, когда оправившаяся после династической смуты Москва начинает быстро увеличивать свое военно-политическое присутствие в регионе.
Уже в 1463 году, ощутив за спиной Пскова мощную поддержку Москвы, Орден заключил с русскими перемирие на девять лет. Одним из его условий было возобновление уплаты дерптским епископом особой символической дани великому князю Владимирскому — напоминания о прежней принадлежности города к Древнерусскому государству.
В 1469 году немцы, нарушив перемирие, возобновили войну со Псковом. В 1471 году магистр Ордена перенес свою резиденцию из Риги в замок Феллин (в русских летописях — Ве- льяд, на современной карте Эстонии — город Вильянди), от которого насчитывалось не более 120 верст до русской границы. Псковичи вновь обратились за помощью к Москве. Иван III отправил им на подмогу своего лучшего полководца князя Данилу Дмитриевича Холмского с большим войском. Устрашенные перспективой опустошительного нашествия, немцы в 1474 году поспешили заключить мир со Псковом на тридцать лет, уступив при этом все спорные территории.
В 1480—1482 годах вновь шли военные действия между немцами и Псковом. На помощь псковичам Иван III в 1481 году посылал своих воевод Ярослава Васильевича Оболенского и Ивана Булгака, а также новгородскую рать. Общая численность собранных сил превышала 20 тысяч человек. Около месяца русские войска разоряли Ливонию, захватив при этом два города: Феллин (но не сам замок) и Тарваст. В итоге дерптский епископ и Орден прислали в Новгород своих представителей, которые и заключили новый мир с Иваном III сроком на десять лет. Нарушать этот мир немцы уже не отважились, и он действовал до истечения срока договора.
В отношениях с Орденом и дерптским епископом князь Иван предусмотрительно сохранил старый порядок, согласно которому немцы по всем вопросам обращались не прямо к великому князю в Москву, а к его новгородским наместникам. Этот рудимент прежней новгородской самостоятельности нужен был Ивану для того, чтобы понизить статус ливонских послов на переговорах. Когда немцы весной 1503 года попытались напрямую предъявить государю свои требования и с этой целью прибыли в Москву, Иван поначалу просто отказался с ними разговаривать. Желая любой ценой сохранить мир с московским самодержцем, немцы согласились даже называть его в официальных документах «царем». Вероятно, они знали, какое большое значение князь Иван придает своему титулу. В отличие от короля Казимира IV и его сыновей, ливонцы не придавали этому сюжету особого значения и, кажется, готовы были назвать московита как угодно, лишь бы избежать его гнева.
В начале 90-х годов в северо-западной политике Ивана III определяются новые задачи. От защиты новгородских и псковских земель и контрударов по ливонским землям он переходит к гораздо более сложному вопросу: избавлению русской торговли на Балтике от непрошеного и дорогостоящего посредничества со стороны Ганзейского союза. Воодушевленный своими успехами в деле объединения русских земель, избавленный от необходимости постоянной оглядки на татар, Иван берется за дело, которое требовало широкого кругозора, хорошего знания всех тонкостей политических отношений на севере Европы. Несомненно, здесь сказалась и некоторая самоуверенность, с возрастом приобретенная московским государем.
Подходил к концу 1491 год. В следующем году истекал срок десятилетнего перемирия, заключенного Иваном с ливонцами. Немцы явно хотели продлить мир. Однако на всякий случай великий князь выстроил в Новгороде новую каменную крепость. (Ее строительство завершилось осенью 1491 года.) Продолжалась война с Литвой, уже принесшая Ивану немалые успехи. Летом 1492 года в Москве узнали о кончине короля Казимира. В связи с этим Иван питал надежды на ослабление польско-литовского союза и начало смут в самой Литве.
Именно в это благоприятное для Москвы время великий князь начал едва ли не самое амбициозное из своих предприятий — строительство первого русского города-порта на Балтийском море.
Под 7000-м годом от Сотворения мира (1 сентября 1491 — 31 августа 1492 года) московские летописцы среди прочих новостей помещают и следующее известие: «Тое же весны повелением великого князя Ивана Васильевича зало- жиша град на немецком рубеже на реце на Нарове против Ругодева немецкого города (Нарвы. — Я. Б.) на Девичье горе на Слуде четвероуголено, и нарече ему имя Иваньград во свое имя» (31, 333).
Понятно, что приготовления к строительству начались еще зимой 1491/92 года. Только «по зимнему пути», на санях можно было перевозить к месту закладки крепости тяжелые камни и бревна. Очевидно, к Нарве были посланы те самые мастера, которые осенью 1491 года закончили строительство крепости в Новгороде.
Ивангород был поставлен на русской земле. Немцы не имели никаких формальных оснований для протеста. Однако они, конечно, хорошо понимали, какие плачевные последствия может иметь для них московский проект. Ревель и Дерпт, крупнейшие города Ливонии, были членами Ганзейского союза. Нарва формально не входила в лигу. Однако благосостояние всех этих городов зиждилось на перепродаже русских товаров. Прямая торговля русских с иностранными купцами через Ивангород означала бы крах всего ливонского купечества.
В 1493 году перемирие с немцами было продлено еще на десять лет. Однако постройка Ивангорода вызвала в ливонских городах взрыв ненависти к русским. Жертвами ее стали оказавшиеся там русские купцы и дипломаты. Московские летописи рассказывают, что в эти годы местные власти «на Колывани (Ревеле. — Н. Б.) гостем великого князя нов- городцом многи обиды чиниша и поруганна самовольне, а иных великого князя людей живых в котлех вариша без об- сылки (извещения. — Я. Б.) великого князя и без обыску (расследования. — Я. Б.); тако же и послом великого князя от них наругание бысть, которые послы ходили от великого князя в Рим, и в Фрязску землю, и в Неметцкую; да и старым гостем великого князя новгородцем от них многа неисправ- лениа и обида бысть и разбой на море» (27, 361).
Очень скоро Иван III убедился, что само по себе существование русского порта не меняет общей ситуации. Ганзейский союз не позволял своим членам торговать с Русью через Ивангород. Нарушителей ожидали строгие кары. Их суда грабили каперы — морские пираты, находившиеся на содержании у некоторых участников лиги.
(Великий князь предвидел, что прибалтийские государства ответят на русскую экспансию не только войной, но и торговым бойкотом. А между тем именно с запада Россия получала столь необходимые ей железо и цветные металлы. В этих условиях Иван решил начать поиски собственных природных ресурсов. 26 марта 1491 года, на следующий день после праздника Благовещения, «князь великии послал на Печеру Ивана да Виктора руды искати серебряные, а с ними послал Ондрюка Петрова да Василья Иванова сына Болтина» (32, 286). Экспедиция увенчалась успехом. 20 октября того же года посланцы вернулись с вестью о том, что «немцы» Иван и Виктор «руду нашли серебряную и медяную в великого князя вотчине на реце на Цылме, не доходя Космы реки за полднища, а от Печеры реки за семь днищ. А места того, где нашли, на десяти верстах, а от Москвы до того места, где руду нашли, полчетверты тысячи верст. А нашли руду лета 6999, августа в 8» (32, 287). Устройство рудника за три с половиной тысячи верст от Москвы, в глухих лесах нижней Печоры, было, конечно, крайне сложной задачей. Однако государь уже умел перемещать сотни и тысячи людей туда, куда ему было нужно. Ранней весной 1492 года начался новый этап печорской эпопеи. «Марта в 2 отпустил князь великии Иван Васильевич всеа Русии Мануила Илариева сына Грека да с ним своих детей боярских, Василья Иванова сына Болтина да Ивана Брюха Кузьмина сына Коробьина, да Ондрюшку Петрова, с мастеры с фрязы серебра делати и меди на реце на Цылме, а делавцов (работников. — Н. Б.) с ними, кому руду копати, с Устюга 60 человек, с Двины сто человек, с Пенеги 80 человек, а пермич и вы- мич, и вечегжан, и усолич сто человек, тем корм провадити в судех до места, а не делати» (32, 288). Дальнейшая судьба печорского рудника неизвестна. Однако вся эта история наглядно свидетельствует об уровне задач, которые ставил перед страной «государь всея Руси».)
Единственный способ борьбы с ганзейским бойкотом в условиях отсутствия у Руси своего морского флота князь Иван видел в прямой войне с лигой и покровительствовавшими ей государствами. Главным из них была Швеция, находившаяся в союзнических отношениях с Ливонией.
Ганза не имела собственных войск и в военном отношении не представляла опасности. Иное дело Швеция. Война с ней была рискованным предприятием, решиться на которое московский князь сумел лишь после того, как заручился поддержкой сильного балтийского государства — Дании, а также в известной степени и Тевтонского ордена, искавшего случая свести счеты с Литвой и Польшей.
Дипломатические отношения между Русью и Данией были установлены в 1493 году. Тогда же между странами был заключен договор о дружбе и взаимопомощи. Столь необычный альянс, разумеется, породил множество самых фантастических слухов и предположений. Ливонцы полагали, что альянс направлен в первую очередь против них. В Стокгольме толковали о том, что московский великий князь собирается выдать дочь за наследника датского престола и при помощи датчан отнять у шведов Финляндию. Впрочем, реальностью было лишь то, что датчане начали продавать Ивану III столь необходимое ему высококачественное огнестрельное оружие (161, 142).
Русско-датский союз, как и все союзы Московии с государствами Центральной и Северной Европы, носил довольно призрачный характер. Слишком велика была разница «союзников» во всем, начиная от менталитета и кончая геополитическими замыслами. Впрочем, у двух стран были и некоторые общие интересы. Правивший тогда в Дании король Ганс (1481 — 1513) имел враждебные отношения с правителем Швеции Стеном Стуре. К тому же датчане издавна сильно конфликтовали с Ганзой. «Политика датских королей по отношению к Ганзе заключалась в том, чтобы, избегая с ней открытого разрыва, в то же время содействовать ее ослаблению при помощи других государств» (55, 381). Всего этого казалось Ивану III достаточно для перспективного русско-датского союза. Опыт сотрудничества со Священной Римской империей в борьбе против Польши и Литвы учил его и на европейской политической сцене искать друзей среди врагов своих врагов.
Воодушевленный союзом с Данией, заключенным в 1493 году, князь Иван в марте 1494 года приступил к решительному наступлению на Ганзу. Он приказал отменить все привилегии, которыми пользовались в Новгороде ганзейские купцы. «Ганзейцы лишались права «колупать» (пробовать) приобретаемый воск и требовать наддачу к мехам, которые они покупали у новгородцев» (81, 105). Обиженные негоцианты отправили к Ивану III двух своих представителей (обоих из Ливонии), которые и явились в Москву в сентябре 1494 года. Переговоры шли по обычной для тупиковых ситуаций схеме: ганзейские послы жаловались на притеснения новгородских наместников, а в ответ слышали от бояр упреки в нарушении прав русских купцов и дипломатов в Ливонии. Убедившись в бесполезности дискуссии, послы уехали обратно в Новгород. Однако уже на подъезде к городу оба были арестованы.
Причиной столь необычного обращения с послами стал громкий скандал, вспыхнувший осенью 1494 года и вконец испортивший отношения Ивана с ливонцами. В Москве стало известно о расправе с двумя русскими купцами в Ревеле. Первого из них местные власти обвинили в содомском грехе и сожгли на костре; второго объявили фальшивомонетчиком и заживо сварили в котле. В первом случае в ответ на протесты живших в городе русских ревельские старейшины ответили дерзостью: «Мы сожгли бы вашего князя, если бы он у нас сделал то же». Эти слова дошли до государя, и он потребовал от Ордена выдачи на расправу всего ревельско- го магистрата (146, 127). Ходили также слухи, что, узнав о дерзости ливонцев, Иван в ярости изломал свой посох и швырнул его на землю (55, 382). В выдаче обидчиков ему, разумеется, было отказано.
Ссора с ревельцами дала Ивану повод для разгрома всего Ганзейского двора в Новгороде. В ноябре 1494 года великий князь, по сообщению летописей, «послал... в Новъгород к наместником диака Василия Жука да Данила Мамырева и велел поимати в Новегороде гостей немецких колыванцев, да и товар их, переписав, привести на Москву за их неисправ- ление...». Далее следует описание обид, нанесенных ревельцами великому князю: «И за то князь великий Иван Василиевич опалу свою на них положил, и гостей их велел в тюрмы поса- жати, и товары их спровадити к Москве, и дворы их гостиные в Новегороде старые и божницу велел отнята» (20, 239).
Под предлогом сведения счетов с ревельцами были схвачены и ограблены все немецкие купцы, бывшие тогда в Новгороде: 40 человек из 13 городов (146, 127). Только в апреле 1496 года по ходатайству великого князя Литовского Александра, а также «по челобитию магистрову и седмидесят городов заморских и всеа земли Ливонскиа» Иван велел отпустить томившихся в новгородских тюрьмах ганзейских купцов (20, 239). О возвращении их имущества никто, конечно, и не думал.
В ответ на московскую акцию (напоминавшую периодические разгромы русской купеческой колонии в Казани) Ливония могла бы объявить Ивану войну. Однако такой поворот событий показался Ордену в этот момент слишком рискованным. Более того, ливонцы сильно опасались, что за разгромом Ганзейского двора последует вторжение русских войск в Ливонию, и искали защиты у соседних государей. Вместе с тем пострадавшие решили ответить на московский произвол широкой торговой блокадой Руси. Литва объявила запрет на ввоз во владения Ивана III серебра и даже перестала пропускать через свою территорию московских послов (161,143). Ливония перестала продавать русским цветные металлы (медь, свинец, олово), столь необходимые в военном деле. (Такое положение сохранялось около двадцати лет.) Ганзейский союз по-прежнему бойкотировал Ивангород. Одна лишь Дания все еще сохраняла с Русью кое-какие торговые отношения.
Разгром Ганзейского двора в Новгороде относится к числу сомнительных предприятий Ивана III. Одни историки считают это решение ошибочным и объясняют его слишком ревностным исполнением пожеланий датского короля Ганса. Другие видят здесь обычную прозорливость «государя всея Руси» и полагают, что тем самым он нанес сокрушительной удар ганзейской монополии на Балтике, а также окончательно добил строптивое новгородское купечество. За недостатком источников трудно уверенно поддержать ту или другую точку зрения. Заметим лишь, что не следует лишать московского князя права на ошибки и представлять его своего рода машиной для принятия наилучших решений. Давно сложившийся в исторической литературе образ Ивана III как человека медлительного, осторожного, расчетливого, но при этом настойчивого и неизменно достигающего своих целей, грешит явным схематизмом. Ивану не раз случалось испытывать «головокружение от успехов». Он бросал одно предприятие и поспешно хватался за другое, поманившее его призраком небывалой удачи. При всей его опытности и проницательности, он был еще и человеком страстным, подверженным приступам ярости или восторга.
Вслед за сомнительной акцией против ганзейцев Иван затеял столь же сомнительную по своей целесообразности войну со Швецией. Русско-шведская граница оставалась неизменной с 1323 года, и у Москвы, в сущности, не было никаких оснований требовать ее пересмотра. Однако «государь всея Руси» почему-то решил, что настало время потеснить шведов. Возможно, он был увлечен теми далеко идущими замыслами, которые развивал перед русскими послами датский король Ганс.
Весной 1495 года московские дипломаты вели переговоры с представителями шведского правителя Стена Стуре об урегулировании пограничных споров. Переговоры закончились безрезультатно. В воздухе запахло войной. Стен Стуре обратился за помощью против русских к Литве и Ордену. Между тем уже в июне 1495 года в Карелии появился небольшой русский отряд — предвестник наступавшей большой войны.
В четверг 6 августа 1495 года из Москвы выступил передовой полк московской рати под командованием Даниила Васильевича Щени. 10 августа из столицы ушел и отряд, во главе которого стоял новгородский наместник, известный полководец боярин Яков Захарьич Кошкин (32, 289). Главной целью похода стал Выборг — оплот шведского господства в западных районах Карельского перешейка. Этот неприступный замок, окруженный водой, был построен шведами в 1293 году. Некоторые его части сохранились до наших дней, поражая своей суровой мощью. Особые надежды московские воеводы возлагали на артиллерию. В день Рождества Богородицы, 8 сентября 1495 года, Даниил Щеня приступил к осаде Выборга. Более трех месяцев грохотали орудия. Вновь и вновь шли на приступ русские воины. Однако и на сей раз шведская каменная твердыня устояла. Лишь ее окрестности и пригороды по обычаю того времени были разорены дотла.
Московские летописи весьма лаконично описывают эту бесплодную кампанию против «свеиских немцев» (шведов): «В лето 7004 (1 сентября 1495 — 31 августа 1496 года). Послал князь великыи Иван Васильевич всеа Русии воевод своих Данила Васильевичя Щеня, да Якова Захарьичя, да князя Василья Федоровичя Шуйского съ пьсковичи ратью и на немцы Свеискую землю под город Выбор. Они же землю Немецкую поплениша и пожгоша, Выбора града не взяша. Тогда же под Выбором Ивана Андреевичя убиша ис пищали Суботу Плещеева» (38, 169). (Иван Андреевич Субота Плещеев — представитель московского боярского рода
Плещеевых. Известно, что в 1494 году Су бота ездил с посольством в Валахию и на обратном пути был ограблен в степях какими-то «ордынскими казаками». Под Выборгом бедняге не повезло еще больше...)
В некоторых летописях сохранился перечень воевод по полкам. Здесь в основном Кошкины и Оболенские. «Послал князь великий Иван Василиевич всея Руси воевод своих с Москвы ратию на немцы, на Свийскую землю, под город Выбор: в большом полку князь Данило Василиевич Щеня, а в передовом полку князь Петр Никитич Оболеньской, а в правой руке Петр да Василей Борисовичи. А из Новаго- рода из Великаго послал князь великий воевод своих под Выбор же: в болшом полку Якова Захариича, а в правой руке Федор Костянтинович Беззубцов (Кошкин. — Я. Б.), а в левой руке князь Тимофей Александрович Тростенской (Оболенский. — Я. Б.). А изо Пскова послал князь великий Василиа Федоровичя Шуйскаго со псковичи...» (20, 240).
Более детальную картину этой войны, хотя и «со своей колокольни», рисует щедрая на бытовые подробности псковская летопись. «Того же лета прислал князь великии Иван Васильевич гонца своего, сына боярского во Псков: чтобы отчина моя псковичи послужили бы мне на свею на немцы, а яз отпустил своих воевод Якова Захарьина с новгородцкою силою, месяца августа в Богородицькое говение (Успенский пост, с 1 по 14 августа. — Я. Б.), да князя Данила ГЦеня с московским войском. И князь псковской Василеи Федорович, и посадники псковский, и сынове посадничьи, и бояре, и весь Псков отчина государьская ялися в помощь великому князю Ивану Васильевичю. И псковичи срубилися (обязались. — Н. Б.) с десяти сох (условная единица древнерусского налогообложения. — Я Б.) человек конны, да и священников и свя- щеннодьяконов почали рубити (облагать этой повинностью. — Я. Б.); и священники нашли в правилех святых отец в Манакануне (Номоканон, сборник церковных узаконений. — Я. Б.), что написано, яко не подобает с церковной земли рубитися; и посадники псковский и со псковичи... уча- ли сильно деяти (творить насилие. —Я. Б.) над священники, и лазили многажды на сени и в вечьи и опять у вечье влезли и хотели попов кнутом избесчествовати, Ивана священника рожественьского и Андрея, и в одных рубахах стояли на вечи, а иных всех попов и дьяконов изсоромотиша».
(Несколько слов о месте, на котором разворачивался весь этот скандал. Дело происходило в Детинце, как ласково называли псковичи свой Кремль. Здесь, на высоком мысу у впадения Псковы в Великую, красовался опоясанный могучими каменными стенами Троицкий собор — главная святыня города. «Псковское вече... сделало Детинец центром вечевого управления, местом вершения важнейших государственных дел и связанных с ними обрядов. Вблизи Троицкого собора помещались сени, где заседал псковский правительственный совет, были канцелярия и архив веча, велось летописание, хранилась государственная казна, печати, грамоты, государственные договоры и копии частных документов» (147, 28). Впрочем, продолжим далее текст древнего летописца.)
«...Поехал князь псковской Василеи Федорович и с посадники псковскими с Левонтьем Тимофеевичем и со иными посадники и со псковичи на немцы на свею, а ехали на Запсковье месяца сентября в 6 недельный под обед (воскресенье, 6 сентября 1495 года. — Н. Б.); а были у свей 15 недель...» (40, 81). Другая псковская летопись уточняет срок пребывания русских войск под Выборгом: «Под городом стояли до Рожества Христова» (41, 251).
Скандал с псковскими попами, которых вопреки традиции хотели заставить выставлять ратников с церковных земель, по-видимому, объяснялся тем, что для шведской войны Иван III потребовал от Пскова очень большого числа воинов. Возможно, была даже названа какая-то конкретная цифра, для исполнения которой местные власти вынуждены были пойти на крайние меры. Согласно шведским источникам, численность армии, осаждавшей Выборг, составляла 60 тысяч человек (161, 145). Для того времени это была небывалая сила.
Иван III придавал огромное значение осаде Выборга. В случае успеха он мог рассчитывать на сговорчивость шведов в вопросе о снятии ганзейской блокады с Ивангорода. В сущности, под стенами Выборга решалась судьба всего балтийского проекта — любимого детища московского государя. Все это заставило 55-летнего Ивана лично сесть в седло и по скверным осенним дорогам отправиться в Новгород — поближе к месту основных событий.
Во вторник, 20 октября 1495 года, князь Иван выехал из Москвы. Одна из летописей (Вологодско-Пермская) сохранила удивительно подробное описание того, как великий князь отправлялся в этот поход. Несмотря на будний день, он совершил торжественный и пышный ритуал, начавшийся богослужением в Успенском соборе и завершившийся пешим прохождением государя через весь Кремль к Троицким воротам.
«Того же месяца в 20 день, во вторник, на память великого мученика Артемия, на исходе седьмаго часа (около 3 часов по полудни. — Н. Б.), после обедни поехал князь вели- кии Иван Васильевич к Новугороду, а с ним князь Юрьи, сын его, да внук его князь Дмитреи. А из церкви соборныя Пречистыя князь великии шел пешь из города подле полату свою болшую, мимо митрополич двор да в ворота за Конюшенной дворец. И шел чрез стену и всел на конь за Неглинною противу Богоявленские стрельницы у Троецкого двора. И хлеба ел тогда у князя у Ивана у Юрьевича (Патрикеева. — Н. Б.) на Любохорине, в Третьякове селе Володимеро- ва. То первой стан его от Москвы, а осмои стан его во Тфе- ри» (32, 290).
Официально великий князь ехал в Новгород всего лишь «посмотрити своея отчины». Вероятно, именно так объясняли суть дела и московские дипломаты, отвечая на вопросы иностранных дворов. Здесь вновь проявилась столь характерная для Ивана установка: достигать своих целей незаметно, всегда оставлять возможность для преуменьшения значения происходящего, истолкования большой войны как незначительного порубежного конфликта, захвата целых областей — как возвращения когда-то ненароком утерянной вотчины. На первый взгляд такая игра кажется наивной и бесполезной. Однако не забудем, что с этой своей замоскворецкой хитростью князь Иван действительно сумел незаметно создать крупнейшее в Европе государство.
Государя сопровождали в новгородском походе его второй сын от Софьи Палеолог Юрий и внук Дмитрий (сын умершего в 1490 году Ивана Молодого), которому незадолго перед тем исполнилось 12 лет. В Москве осталась княгиня Софья и ее старший сын Василий с братьями.
Путешествие оказалось долгим. В Новгород Иван въехал лишь через месяц — во вторник 17 ноября. Примечательно, что в те же сроки Иван ездил в Новгород и осенью 1475 года. Но тогда он въехал в город во вторник 21 ноября, «на Веденьев день» (30, 195). В тот же праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы Иван явился под Новгород и в 1478 году. Вероятно, тут сказывалась старая привычка русских князей: летом заниматься южными делами, а зимой — северными.
Новгородский владыка Геннадий со своим духовенством, московские наместники в Новгороде князья Даниил Александрович Пенко и Семен Романович, вся новгородская знать встречали государя далеко за чертой города. По обычаю он начал свое пребывание на Волхове с литургии в Софийском соборе и торжественного обеда в палатах владыки. «И бысть тогда в Великом Новегороде радость велика о приезде государя великого князя», — сообщает официальный московский летописец (38, 170). (Если это не обязательная этикетная фраза, — то перед нами еще одна старинная русская привычка: со страхом и надеждой ждать приезда «барина».)
Но ни прибытие великого князя в Новгород, ни какие-то меры, предпринятые им для поддержки своих войск под Выборгом, не смогли изменить положения. Осада окончилась неудачей. Отступив от крепости в конце декабря, воеводы в январе 1496 года вернулись в Новгород.
Усталые и замерзшие (зима 1495/96 года отличалась свирепостью) участники выборгского похода надеялись отдохнуть на зимних квартирах. Однако великий князь рассудил по- иному. Уже 17 января, в воскресенье, он отправил их в новый поход — на южную Финляндию. На сей раз во главе войска (большого полка) Иван поставил старого сослуживца и двоюродного брата Даниила Щени — князя Василия Ивановича Косого (Патрикеева). Вместе с будущим вождем нестяжате- лей в поход был послан (вторым воеводой большого полка) боярин Андрей Федорович Челяднин. Вновь летописец дает полную роспись воевод по полкам: «В передовом полку князь Александр Володимерович Ростовской да князь Иван Михаилович Репня (Оболенский. — Н. Б.), а в правой руке Дмитрей Василиевич Шеин да Григорей Федорович Давидовича, а в левой руке Семен Карпович да Ондрей Иванович Коробов» (20, 242). Здесь уже не те воеводы, которые штурмовали Выборг. Очевидно, это свежие люди, прибывшие в Новгород вместе с Иваном III уже после начала выборгского похода. Впрочем, дело было не только в этом. Несомненно, государь следил за тем, чтобы среди его полководцев не появлялось незаменимых. К тому же постоянная ротация кадров поддерживала в среде воевод дух состязательности.
Основательно опустошив южную Финляндию, московские полководцы уклонились от сражения с посланной против них большой шведской армией и в воскресенье 6 марта 1496 года, благополучно вернулись в Новгород. Главной добычей этого набега стали тысячи пленных.
Весной 1496 года Иван III послал рать на «каянских немцев», как называли русские жителей центральных районов Финляндии. На сей раз удар был нанесен морем с севера по Лапландии. Выйдя из устья Северной Двины, «судовая рать» доплыла до восточного берега Кольского полуострова и далее реками — до шведских владений. Во главе войска, собранного из ополченцев северных волостей и городов, были поставлены братья Ушатые — князья Иван и Петр Федоровичи (из дома ярославских князей). Воины шли на судах по разлившимся в половодье рекам и сумели глубоко проникнуть в земли северной и центральной Финляндии. «Тое же весны послал князь великыи князя Ивана Федоровича да брата его князя Петра Ушатых на Каяньскую землю, на десять рек, а с ними рать беаше устюжане, двиняне, онежане, важане. А рекам имена коих вое- ваша 8: Кемь, Торма, Колокол, Овлуи, Сиговая, Снежна, Гавка, Путаш. А кои живут на Лименги реке, и те биша челом за великого князя и с воеводами приехаша на Москву, и князь великы их пожаловал отпустил...» (38, 170). Русские ратники хозяйничали в Каянской земле несколько месяцев. По домам они возвратились с богатой добычей в октябре 1496 года (32, 290).
По-видимому, князь Иван собирался продолжить наступление на шведов летом 1496 года. Есть сведения, что в воскресенье 24 апреля 1496 года, из Новгорода под Выборг вновь пошла русская рать во главе с князем Василием Ивановичем Косым Патрикеевым (81, 107). Однако сам государь вынужден был не мешкая покинуть Новгород. Весной 1496 года он получил известие о резком обострении ситуации в Казани, где закачался трон под московским ставленником Мухаммед-Эмином. Вероятно, именно эти вести и заставили Ивана вернуться в Москву. В четверг 10 марта он выехал из Новгорода и ровно через две недели прибыл в столицу.
Казанские дела потребовали пристального внимания великого князя. Для спасения преданного Москве казанского хана он собрал войско и отправил его под Казань. Однако сохранить трон для Мухаммед-Эмина в конце концов не удалось. По соглашению с казанской знатью Иван прислал ему на смену другого своего «царевича» — брата Мухаммед-Эмина Абдул-Латифа, жившего тогда в Москве.
Татарские распри отвлекли государя от Ивангорода и всех связанных с ним проблем. Расплата за неосмотрительность не заставила себя ждать. Летом 1496 года шведы нанесли Ивану неожиданный ответный удар.
Стен Стуре хорошо понимал, в чем заключаются глубинные причины внезапной воинственности «московитов». Не связывая себя сложными и рискованными сухопутными операциями на Карельском перешейке (на что, по-видимому, был настроен московский «генеральный штаб»), шведский стратег нашел иное решение вопроса, позволявшее использовать главное преимущество шведов над русскими — морской флот.
19 августа 1496 года немногочисленные обитатели Иванго- рода с ужасом наблюдали за тем, как с моря вверх по реке На- рове плывет целая армада — 70 шведских кораблей, битком набитых облаченными в железо воинами. Цель их похода не вызывала сомнений: шведы пришли штурмовать Ивангород...
Разгром шведами Ивангорода — символа «русской мечты» на Балтике — едва ли не самая печальная страница отечественной военной истории времен Ивана III. Летописцы рассказывают об этом с горечью и сарказмом. Здесь в полном цвете проявились те пороки, которыми страдала русская армия, — равнодушие далекого «центра», беспечность и трусость местных военачальников, их неумение и нежелание действовать сообща, исходя из интересов дела.
«В лето 7004 (1 сентября 1495 — 31 августа 1496 года) августа 19 в пяток приидоша немци из-за мориа из Стеколна (Стокгольма. — Я. Б.) Свеискаго государьства князь Стефан Кстура (Стен Стуре. — Я. Б.), вскоре разбоем, семдесят бус (небольшое морское судно. — Я. Б.), в Нарову реку, под Иваньгород, и начяша къ граду вборзе приступати с пушками и с пищальми, и дворы в граде зажгоша огнем стреляа, понеже бо не бысть им супротивника. Воевода (в некоторых летописях «удалой воевода». — Я. Б.) и наместник иванегородцкии, именем князь Юрьи Бабич (из князей Друцких. — Я Б.), наполнився духа ратна и храбра, ни- мала супротивится супостатом, ни граждан окрепив (укрепив, воодушевив. — Я. Б.), но въскоре устрашився и побеже из града. В граде же не бысть воеводы и людей бе мало, и запасу ратного не бысть въ граде. А князь Иван Брюхо (из ростовских князей. — Н. Б.) и князь Иван Гундор (из князей Стародубских. — Я. Б.) стоаху с людми близ града и видя- ще граду пленусше от немец, и ко граду в помощь не поидо- ша. Немци же град плениша, и не обретоша в нем противящегося им, вскоре немилостивно пограбиша животы (имущество. — Я Б.) и товар безчислено, а людей секоша, а иных с собою в плен ведоша. И тако въскоре възвратиша- ся и побегоша из града в море» (38, 171).
С особым сарказмом летописцы изображают позорное поведение ивангородского воеводы. Очевидно, он был примерно наказан государем. Примечателен в этом отношении краткий рассказ Вологодско-Пермской летописи. «Того же лета пришедши немцы с моря в бусах, взяша Ивангород пищальми огнеными. А воевода был тогда великого князя в том граде князь Юрьи Бабич, и убеже из града чрез стену, а княгиню свою наперед выпровадил, и наималися (награбили. — Я. Б.) безчислено» (32, 290).
Поспешный уход шведов из захваченного Ивангорода объяснялся просто: со стороны Пскова на них уже шло войско под началом нового псковского наместника князя Александра Владимировича Ростовского. Рассказывая об этом походе, псковские летописи приводят некоторые подробности ивангородского дела. Шведы взяли крепость 26 августа, то есть через неделю после начала осады. Расправа с защитниками и мирными жителями была свирепой: «людей мужей и жен и детей мечю предаша, а во граде хоромы и животы огневи предаша» (40, 82). Гонец с вестью о нападении шведов на Ивангород, примчался во Псков 22 или 23 августа. (Расстояние от Ивангорода до Пскова — около 200 км. Не слезая с седла и меняя лошадей на ямах, этот путь можно было преодолеть за два дня.) Псковский наместник князь Александр Ростовский выступил в поход на третий день после падения Ивангорода — в воскресенье 28 августа. А четыре дня спустя, 1 сентября, из Пскова в сторону Гдова (расположенного на полпути к Ивангороду) выступило и псковское ополчение во главе с посадниками. Поражает медлительность псковичей: они смогли выступить на помощь осажденному Ивангороду только спустя пять дней после получения тревожного известия. (Очевидно, князь Александр Ростовский более других опасался наказания за промедление и потому вышел четырьмя днями ранее основных сил.) Относительно долгие сборы псковичей объясняются прежде всего тем, что приход шведов стал для них полной неожиданностью. Помимо этого они, вероятно, понадеялись на то, что крепость способна выдержать длительную осаду. В сущности, и здесь, во Пскове, наблюдается та же картина, что и в Ивангороде: беспечность, своекорыстие, низкая мобилизационная готовность.
Псковское войско вернулось домой на Николин день — 6 декабря 1496 года. Никаких потерь псковичи не понесли, так как шведы (число которых едва ли превышало 5 тысяч человек) уплыли обратно в море. Столкновение с многочисленным псковским войском явно не входило в их планы. Напоследок шведы предложили передать завоеванный Иван- город магистру Ливонского ордена. Однако тот благоразумно отказался от опасного «подарка» (161, 146).
Разгром Ивангорода был яркой, но, в сущности, бесплодной победой шведского оружия. Удержать город они не могли. Повторный набег уже не обещал такого легкого успеха. Русские восстановили город и усилили меры предосторожности. Идти в глубь русских земель, на Псков или
Новгород, шведы не решались. Продолжение войны казалось вредным и бесперспективным. А между тем русские рати опустошали Финляндию.
Выход был найден в Дании. Король Ганс по просьбе шведской знати, обещавшей ему шведский престол, обратился к Ивану III с просьбой заключить перемирие. В Москве лелеяли мечту о браке княжича Василия (или Дмитрия-вну- ка) с датской принцессой и потому были весьма отзывчивы к любым пожеланиям Ганса. Некоторые историки полагают также, что Ганс обещал увлеченному его смелыми планами московиту передать ему со временем, после своего восшествия на шведский трон, некоторые пограничные волости. марта 1497 года в Новгороде было заключено перемирие между Русью и Швецией на 6 лет. А 26 ноября того же года король Ганс, захватив Стокгольм, стал королем Швеции. До августа 1501 года он удерживал на своей хитроумной голове сразу три короны — Дании, Норвегии и Швеции.
В Москве победа «друга Ганса» породила большие надежды, которые сменились вскоре горьким разочарованием. Датчанин не собирался делать Ивану III каких-либо территориальных уступок в южной Финляндии или Карелии. Раздосадованный Иван велел возобновить боевые действия на шведской границе. Но особых успехов здесь не достигли. Тогда Иван в 1499 году решил без обиняков высказать свою сокровенную мечту и послал сватов к датско-норвежско- шведскому королю (161, 148). Одновременно жених — княжич Василий — получил в управление Новгородскую и Псковскую земли. Теперь будущий тесть король Ганс имел все основания подарить Василию в качестве приданого за дочерью вожделенные карельские волости и погосты.
Все эти матримониальные планы Ивана III имели ряд существенных изъянов. Во-первых, перспектива породниться с «московитами» не вызывало энтузиазма у европейских монархов. Они продолжали смотреть на Русь как на варварское полугосударство, состоящее в непонятных отношениях с татарами и к тому же приверженное греческой «схизме» — неправильному вероучению. Брак с московским жецихом требовал от невесты перехода в православие, что также казалось своего рода унижением. Во-вторых, история с неудачным штурмом Выборга и захват шведами Ивангорода показали, что при всей своей многочисленности московская армия не умеет захватывать сильные каменные крепости европейского типа, а сама Россия с моря вообще не прикрыта каким-либо флотом. Наконец, власть самого короля Ганса в Швеции была относительно слабой и далеко не походила на ту деспотическую власть, которую выковал для себя московский государь. Его поступки зависели от мнения шведской аристократии, которая в массе своей не хотела и слышать о каких-либо территориальных уступках по отношению к Руси. Ганс был избран королем именно с тем расчетом, что он будет управлять страной «заочно», из Дании, и не станет стеснять полновластия аристократии (173, 117).
(В 1501 году Ганс был свергнут со шведского престола, и к власти вновь пришел Стен Стуре (1501—1503). Вернувшись в Данию, король Ганс принялся энергично строить корабли и прославился как создатель первого в Европе государственного военно-морского флота (173, 121). Однако вернуться на шведский трон и восстановить Скандинавскую унию ему так и не удалось.)
Иван III, кажется, несколько переоценил свои возможности. Сватовство княжича Василия было отвергнуто королем Гансом в 1499 году. Равным образом отвергнуты были и русские требования о возвращении некоторых приграничных волостей, высказанные русскими послами в Стокгольме в 1501 году. В дальнейшем отношения Руси со Швецией приняли прохладно-миролюбивый характер. Шведы обещали не вмешиваться в конфликты Новгорода и Пскова с Ливонией, а Москва отказалась от попыток военной силой пошатнуть власть шведов в южной Финляндии и на Карельском перешейке.
Разрыв отношений с Ганзейским союзом, предпринятый Иваном III в 1494 году в контексте его датско-шведских проектов, сохранялся до 1514 года, когда Василий III восстановил Немецкий двор в Новгороде. Все возвратилось на круги своя. Трудно подсчитать убытки, которые понесло русское купечество и казна от затянувшегося спора с Ганзой. Трудно подсчитать и то, скольких пушек и пищалей не получила русская армия из-за ганзейских запретов на продажу Руси цветных металлов и ввоз в страну серебра.
Затяжной конфликт с Ганзой объяснялся не только дружбой Ивана III с датским королем Гансом, который со временем начал морскую войну с лигой. Ситуация усложнялась позицией Ливонского ордена, который выступил на стороне Великого княжества Литовского во время московско-литовской войны 1500—1503 годов. Орден начал войну с Московским государством летом 1501 года, когда некоторые важные события (завоевание русскими Северской Украины, битва при Ведроши) были уже позади. В летнюю кампанию 1501 года можно было ожидать наступления русских на Смоленск. А между тем великий князь Литовский Александр был занят борьбой за польский престол, освободившийся после кончины короля Яна Ольбрахта 17 июня 1501 года. В этих условиях вступление Ордена в войну с Русью могло стать неоценимой услугой для Александра. Магистр Ордена Вальтер фон Плеттенберг решил оказать соседу эту услугу.
Действия Ордена в этой войне отличались стремительностью и натиском. Кажется, рыцари решили показать все, на что они были способны. Да и сам их магистр был, несомненно, одаренным полководцем.
Конфликт начался весной 1501 года достаточно традиционно — репрессиями против русских купцов в Ливонии. «Тое же весны немци в Юрьеве поимаша гостей князя великого новогородцкых и пьсковскых болши двоюсот человек и товар их пограбиша, и послаша их по городом в заточе- нье» (38, 174). Эта акция словно повторяла аналогичную акцию, предпринятую Иваном III по отношению к ганзейским купцам в Новгороде осенью 1494 года. Тогда ливонцы не стали браться за оружие и добились освобождения купцов средствами дипломатии. Теперь они решили наконец отомстить Ивану III тем же способом. Перспектива войны их уже не только не пугала, но даже радовала. Однако на сей раз войны не хотели русские. Ивану вовсе не нужен был «второй фронт» на пороге тяжелой смоленской кампании. Это понимали и псковичи, которые только недавно (в октябре 1500 года) вернулись из похода на Литву. Поэтому псковичи в этом деле поначалу проявили невиданное смирение и терпение. Они послали в Юрьев своего посла «Олексея судью» с требованием отпустить купцов. Немцы ответили отказом. Тогда из Пскова был послан другой посол. Немцы оставили его в Дерпте в качестве заложника, а в ответ прислали своего посла к псковскому вече с требованием вернуть те католические святыни, которые псковичи захватили в одной из предшествующих русско-ливонских войн. Тогда псковичи отправили в Дерпт третьего посла с какими-то предложениями. Они были отклонены, а посол остайлен в городе как пленник. Задержан был и посол, отправленный к немцам по тому же вопросу из Новгорода.
Дальнейшие попытки закончить дело миром становились бессмысленными. Теперь послов нужно было посылать не в Дерпт, а в Москву, «ко князем великим Ивану Васильевичи) и Василью Ивановичу» (40, 85). Первый псковский посол, некий «боярский сын» Созонт, получил от Ивана III заверения в том, что великий князь готов защищать свою «вотчину». Однако псковичи нуждались не в заверениях, а в войске. В Москву помчался новый гонец — некий Василий Опимахович. На сей раз Иван отдал необходимые распоряжения. Из Новгорода пошел во Псков с войсками наместник князь Василий Васильевич Шуйский «и со князи и с помещики с новгородцкими и с людьми своими и со всею ратною приправою» (40, 85). Через неделю вслед за ним пришел во Псков князь Даниил Александрович Пенко (из дома ярославских князей) «и с тверици и со всею силою своею» (40, 85). Среди участников похода источники упоминают и выдающегося московского полководца Даниила Щеню. (При этом в изложении хода боевых действий князя Даниила Васильевича Щеню псковские летописцы иногда путали с князем Даниилом Александровичем Пенко. Хронология этой войны в летописях вообще довольно сбивчива.)
Присланное великим князем войско три недели (с 1 по 22 августа 1501 года) простояло во Пскове. Псковский летописец, как обычно, жалуется на большие расходы, связанные с обеспечением воинов всем необходимым, и даже называет точную цифру — 25 рублей в день (40, 85). Однако Иван III не велел воеводам начинать кампанию без особого приказа. Вероятно, он надеялся, что появление во Пскове большого великокняжеского войска, как это не раз бывало, заставит ливонцев спешно идти на уступки. Эта игра нервов была особенно тяжкой для псковичей, страдавших от длительного пребывания в городе множества ратников. Желая поторопить Ивана, псковичи шлют в Москву нового гонца, а вслед за ним и еще одного. Этот последний, некий Моисей Волосов, сумел преодолеть весь путь от Пскова до Москвы (около 700 км) и обратно с невероятной быстротой — за 10 дней (40, 85). Таким образом, он мчался, меняя лошадей и не слезая с седла, со скоростью примерно 140—150 км в день.
Оба посла везли Ивану III весть о том, «что немцы жгут и грабят и головы секут и живых ведут в свою землю» (40, 85).
Моисей Волосов привез из Москвы долгожданное распоряжение воеводам: начать вторжение в Ливонию.
В воскресенье, 22 августа 1501 года из Пскова на запад выступил «первый стяг с воеводами». Псковскую рать возглавлял московский наместник князь Иван Иванович Горбатый Суздальский, новгородскую — князь Василий Васильевич Немой Шуйский, тверскую — воеводы Иван и Петр Борисович Бороздины (московские бояре тверского происхождения). Собственно московское войско вел князь Даниил Александрович Пенко (40, 85). Кроме основных сил, псковичи собрали отряд добровольцев для нападения на ливонские владения по водным путям — в ладьях и легких судах «ушкуях».
Московско-псковско-новгородская рать миновала Из- борск и 27 августа столкнулась с немецким войском на берегу речки Серицы. Источники сообщают, что рыцарями командовал сам магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг (40, 86). Первыми в битву вступили псковичи. За ними двинулись и остальные русские силы. Ход сражения летописи изображают довольно туманно. Можно понять так, что ливонцы употребили против русских какое-то неизвестное прежде оружие, обратившее их в паническое бегство. «...И напустиша буртальники немецкий ветр на псковскую силу и на московскую силу, и пыль ис пушек и ис пищалей... И побегоша первое псковичи, и они погании навернуша на московскую силу пушками и пищальми, и бысть туча велика, грозна и страшна от стуку пушечного и пищального; и по том москвичи побегоша, и бежачи пометаша свои быта (имущество. — Н. Б.)» (40, 86). Кто такие «буртальники» и что за «ветер» и «пыль» они напустили на русские полки — неизвестно. С. М. Соловьев предлагал следующее объяснение загадочного сообщения: «Из этого рассказа ясно видно, что дело было решено немецкою артиллериею, с которой тогдашний русский наряд не мог соперничать» (146, 128).
Московские летописи добавляют некоторые подробности этого поражения: «Тоя же осени, октября, послал князь великий воевод своих князя Данила Александровича Пенка и иных своих воевод. И встретиша их немцы многие люди безвестно на Сирице, и потопташа их немцы, не поспели воеводы великаго князя въоружитися. И на том бою убили воеводу Ивана Борисовича Бороздина, убиша ис пушки; и князь Данил о отьиде и ста во Пскове» (20, 254). В этом сообщении спутаны даты отправления во Псков первой московской рати во главе с Даниилом Пенко (июль 1501 года) и второй, во главе с Даниилом Щеней (октябрь 1501 года). Однако при этом более ясно, чем в туманном сообщении псковской летописи, названа причина разгрома. Вальтер фон Плеттенберг сумел напасть на московских воевод внезапно. Вероятно, он приготовил засаду в какой-то лесистой долине и почти в упор расстрелял передовые походные колонны залпами из пушек и пищалей. Хорошими мишенями для прицельного огня стали ехавшие впереди командиры — московский воевода Бороздин и псковский посадник Иван Теншин...
Остатки разбитого русского войска бежали под защиту псковских стен, бросая по дороге тяжелое имущество и экипировку. Немцы даже не преследовали побежденных.
Очевидно, они боялись, что русские, опамятовавшись, повернут назад. Однако те, кто вырвался из адской западни, мчались так стремительно, словно за ними гнался сам сатана.
Не растерялись лишь привычные ко всему жители Из- борска. Узнав о происходящем, они выбежали из крепости и бросились собирать имущество, брошенное бегущими ко Пскову ратниками...
Во Пскове весть о битве на речке Серице и ее плачевном исходе вызвала «плач и рыдание» (40, 86). Среди погибших был и псковский посадник Иван Теншин, сложивший голову в самом начале сражения. Вероятно, он, как и Бороздин, был убит метким выстрелом из пищали.
На другой день после битвы на Серице Плеттенберг подошел к Изборску. Этот западный форпост псковской обороны еще в первой половине XIV века был окружен каменными стенами. От его стойкости во многом зависела теперь судьба Пскова. Жители городка сами подожгли деревянные постройки посада, чтобы не дать немцам возможности использовать их для штурма крепости. Ливонцы постояли под стенами Из- борска всего лишь сутки, подвергая крепость непрерывному обстрелу из пушек. Однако «городок Бог ублюде (сохранил. — Н. Б.) и святыи Никола» (40, 86). (Главный храм Из- борска был посвящен Николаю Чудотворцу.) Магистр решил не терять времени на долгую осаду маленькой крепости и поспешил ко Пскову. Вероятно, он знал о том, что в августе 1480 года немцы уже пытались взять Изборск, но, потеряв два дня на штурм, вынуждены были отступить ни с чем (40, 78).
Псковская крепость и основная часть посада располагались на правом берегу реки Великой. Немцы знали, что переправляться через Великую возле Пскова им будет крайне сложно как из-за широкого разлива реки близ устья, так и из- за сопротивления псковичей. Поэтому они решили найти безопасный брод где-нибудь южнее, а уже потом идти к Пскову по правому берегу Великой. От Изборска рыцари двинулись на юго-восток и, выйдя к Великой, стали продвигаться на юг вдоль берега в поисках брода. Между тем псковичи, узнав о движениях врага, провели в городе новую мобилизацию. Пополнив войско свежими силами, они перекрыли все броды на Великой. Попытки немцев начать переправу наталкивались на их решительный отпор. Таким образом, Плеттенберг дошел до расположенного в 50 верстах выше по течению Великой городка Остров. Эта крепость, прикрывавшая подступы к Пскову с юга, располагалась на острове между главным руслом реки Великой и ее боковой протокой. Она впервые упоминается в документах под 1341 годом. В кольце каменных стен и башен, сложенных из серого колотого известняка, высился древний Никольский собор (77, 281).
7 сентября 1501 года немцы «начата бита пушками городок Остров и огненые стрелы пущати» (40, 86). Что за «огненные стрелы» использовал магистр против Острова — неизвестно. Однако известен результат: немцы «плениша дом святого Николы, и городок взяше и огнем выжгоша, и людей плениша, иных меню предаша, а иных огнем сожгоша, и жен и детей, в нощ на 8 день на Рожество святей Богородицы, и того дни прочь отъидоша» (40, 86). При взятии Острова погибли 4 тысячи «душ» — вероятно, почти все население города-крепости (41, 253).
Штурм Острова в ночь с 7 на 8 сентября происходил почти на глазах у перепуганных псковских ополченцев, которые стояли на расстоянии трех верст от города и с ужасом глядели на невиданные «огненные стрелы», которыми немцы выжигали обреченную крепость. «А псковские воеводы и псковичи только смотреша», — укоризненно восклицает летописец (40, 86).
Овладев Островом, магистр не стал переправляться на правый берег Великой, где стояли псковские полки, а предпочел повернуть назад к Изборску. Под стенами крепости немцы стали лагерем и провели ночь. Наутро они свернули лагерь и ушли прочь. Однако Плеттенбрег, заприметив еще после битвы на Серице жадность изборян до всякого брошенного войсками добра, решил воспользоваться этой слабостью неприятеля. В покинутом лагере он оставил засаду. Когда жители Изборска, полагая, что немцы ушли, кинулись обшаривать опустевший стан, рыцари внезапно выскочили из засады и принялись рубить оторопевших любителей легкой поживы. «...И гнашася за ними до самыя стены и всех изсекоша, а иных руками яша, 130 человек, а все то за умножение грех ради наших» (40, 86).
Победа под Изборском, остроумная и блестящая, как и все действия магистра в этой войне, могла воодушевить немцев на новые атаки. «Но Плеттенберг не мог воспользоваться этою удачею, — пишет С. М. Соловьев. — Он поспешил назад, потому что в полках его открылся кровавый понос, от которого занемог и сам магистр. Сильно загоревали ливонцы, когда узнали о возвращении больного магистра с больною ратью: они боялись мести от Москвы, и не напрасно» (146, 128).
Обогащенные добычей, немцы до поры ушли в свои владения. А между тем с юга им на помощь спешила припозднившаяся литовская рать, во главе которой стоял некий «пан Черняк». Узнав о том, что рыцари уже взяли Остров, а потом мимо Изборска вернулись в Ливонию, литовцы решили ограничиться захватом стоявшей на их пути псковской крепости Опочки, расположенной в 70 верстах южнее Острова на реке Великой. Судьба Опочки висела на волоске. «...А литва мало не взяли Опочки, святыи Спас ублюде (сохранил. — Я Б.)» (40, 86).
Успехи бравого Плеттенберга вызвали серьезную озабоченность у Ивана III. В октябре 1501 года он отправил из Москвы во Псков новую рать. Ее командующие, князь Даниил Васильевич Щеня и князь Александр Васильевич Оболенский, выехали из Москвы последними, в понедельник 18 октября (20, 254). С войском шли и служилые татары под началом какого-то «царя тотарского», вероятно, низложенного казанского хана Мухаммед-Эмина, жившего тогда в Москве (40, 86). В походе, разумеется, приняли участие и псковичи.
Вступив на территорию Ливонии, московские воеводы принялись «землю Немецкую воевать» (40, 86). Собственно московские полки шли на правом фланге, а псковичи — на левом. Между ними образовался многокилометровый разрыв. Этим решили воспользоваться ливонцы. Возле замка Гельмед близ Дерпта московская часть войска 24 ноября 1501 года подверглась нападению немецкого войска. В схватке был убит один из больших московских воевод — князь Александр Васильевич Оболенский. Итог сражения псковский летописец изображает в самых обидных для немцев выражениях. «И биша поганых немец на 10 верстах, и не оставиша их ни вестноши (вестника. — Я Б.); а не саблями светлыми секоша их, но биша их москвичи и тотарове, аки свиней, шестоперы» (40, 87).
Московские летописи вновь более реалистично, чем псковские, изображают ход сражения. Немцы напали на русский лагерь внезапно, в третьем часу ночи. Их войско было оснащено пушками и пищалями. Русские все же сумели отбиться и даже обратили немцев в бегство. Однако «много их утече» (19, 241).
После битвы Даниил Щеня повел себя довольно неожиданно. Московское войско быстро двинулось на север, «мимо Юрьев и Ругодива к Иванюгороду» (40, 87). Воевода не захотел даже подождать псковичей, которые грабили ливонские волости где-то поблизости и лишь через три дня, наехав на множество непогребенных тел, узнали о битве под Гельмедом. Все это можно объяснить только одним: вероятно, в эти дни Даниил Щеня получил от Ивана III грозное распоряжение: бросить все и немедленно идти к Ивангоро- ду. Именно к этому предположению ведет и хронологическое сопоставление событий.
Иван III внимательно следил за новостями из Швеции. В августе 1501 года король Ганс уехал из Стокгольма в Данию, оставив там вместо себя свою жену королеву Кристину. Однако уже в сентябре произошел переворот и власть в стране захватил соперник Ганса Стен Стуре. (Королева Кристина до мая 1502 года мужественно обороняла замок при помощи своих гвардейцев, надеясь на возвращение Ган- са. Однако тот явился слишком поздно и так и не сумел восстановить свою власть в Швеции.)
В Москве узнали о перевороте в Стокгольме именно в конце осени 1501 года, когда войско Даниила Щени уже ушло в Ливонию. Теперь, когда к власти в Швеции вновь пришел Стен Стуре, великий князь мог ожидать новой атаки шведов на Ивангород. Вероятно, именно по этой причине Иван и послал распоряжение Даниилу Щене спешно (даже не дожидаясь затерявшихся где-то в ливонских угодьях псковичей!) идти к Ивангороду. Расстояние от Дерпта до Ивангоро- да не превышало 150 км, и московское войско при скором марше могло преодолеть его за три дня. Псковичам велено было идти туда же вслед за московской ратью. (Впрочем, возможно и другое объяснение: Даниил Щеня узнал о намерении ливонцев напасть на Ивангород и, зная о том, сколь дорога эта крепость для Ивана III, поспешил на ее защиту.)
Вопреки ожиданиям, зима 1501/02 года прошла спокойно. Нападения на Ивангород не произошло (или оно было вовремя предотвращено Даниилом Щеней), и потому московские воеводы предприняли из района Нарвы дерзкий набег на Ревель (Колывань), о котором сообщают некоторые летописи: «И ходиша воеводы близ Калывани и выидоша на Иванъгород, а землю Немецкую учиниша пусту» (38, 175). Взять мощную ревельскую крепость Даниил Щеня, кажется, и не пытался. Однако сельские волости, особенно беззащитные зимой, были разорены полностью. Весь этот набег производился «с оглядкой» на Ивангород. Расстояние от него до Ревеля составляет всего около 180 км. Конное войско походным маршем могло преодолеть его за три- четыре дня.
Понятно, что долго держать большое московское войско во главе с лучшими воеводами в Ивангороде было накладно.
Иван III вскоре отозвал воевод в Москву. Ушли и татары со своим «царем», которого государь зимой 1501/02 года вновь посадил на казанский трон. Прикрытие Ивангорода поручено было новгородскому наместнику Ивану Андреевичу Лобану Колычеву (деду знаменитого митрополита Филиппа Колычева) (82,176). Такое поручение было вполне естественным: крепость находилась на землях, издавна принадлежавших Великому Новгороду. Кроме того, в распоряжении Колычева находилось новгородское войско, которое он при необходимости мог использовать для защиты Ивангорода.
Колычев отнесся к этому делу очень серьезно. Он даже сам поселился в Ивангороде. Здесь его и застали нагрянувшие на Ивангород 9 марта 1502 года немцы. О дальнейшем кратко сообщают летописи: «Тоя же зимы, марта в 9 день, приходиша немцы на Иванъгород. Тогда Лобана Колычева у бита и иных 20 человек да Михаила Смолка Иванова сына Слизнева, понеже Лобан стоял на Иванегороде в заставе не со многими люд- ми, а немцы пришли многие» (20,255). Вместе с Иваном Колычевым смертную чашу испил Михаил Иванович Смолка Слиз- нев — скромный представитель многолюдного московского аристократического рода Ратшичей, получивший незадолго перед тем поместье в Новгородской земле (82, 205).
Гибель воевод, похоже, была не напрасной. О захвате немцами крепости не сообщается. Очевидно, на этот раз Ивангород устоял.
Почти одновременно с набегом на Ивангород немцы предприняли наступление на южном участке псковско-ливонской границы. «Того же лета, месяца марта в 17 день, при- шедши немцы к Красному городку (современный поселок Красногородское в 110 км к югу от Пскова. — Н. Б.) ив Коровьи бору волость взяше и голов посекоша много, а иных поведоша с собою; а в городке вельми притужно было, хоте- ша дом пленити святого Спаса Преображение Господа нашего Иисуса Христа; а людей Бог ублюде и святыи Спас; и заве- щаша церковь поставите святую Пятницу» (40, 87).
Продолжение рассказа представляет собой причудливую смесь мистической приподнятости с обычной для провинциалов обидой на равнодушие к их бедам «столичных» властей. «А немцом виделось за Синею рекою на горе от часовне святого Георгиа сила велика, и нападе на них страх и трепет, и побегоша прочь, устраши бо их Бог и святая Пятница; и поставиша красногородцы церковь святую Пятницу. И приидоша псковская сила к Красному городку, а они по- гании побегоша прочь, а псковские воеводы и псковичи не пособиша им ничем же и поехаша ко Пскову» (40, 87).
Летом и в начале осени 1502 года Иван III предпринял первую попытку овладеть Смоленском. Туда были брошены лучшие силы русской армии. Великий князь хорошо понимал, что такая ситуация может побудить к нападению на русские земли ливонских рыцарей и шведов. Для прикрытия северо-западных рубежей в Новгороде была сосредоточена сильная группировка войск. Командование ею государь возложил на князя Даниила Васильевича Щеню и князя Василия Васильевича Немого Шуйского. Оба были пожалованы званием новгородского наместника. Из Новгорода в случае необходимости московские полки могли относительно быстро выдвинуться и к Пскову, и к Ивангороду и к Великим Лукам. Ход событий показал дальновидность московского правителя. В начале сентября 1502 года — в самый разгар сражения за Смоленск — Ливонский орден, выполняя свой союзнический долг по отношению к Литве, предпринял новое крупное наступление на руские земли.
«Прииде местер (магистр Ордена. — Я Б.), отметник (враг. — Я Б.) правыя веры, ко Изборску городку ратью со всем замышлением, и лезоша к городку усердно, месяца сентября в 2 день; и городок Бог ублюде и святыи Никола, и отъидоша прочь, не учинивши ничего же, а стояли под городком одну нощь» (40, 87). Вновь повторилась прошлогодняя история: немцы тщетно пытались взять сходу избор- скую крепость и, потерпев неудачу, отправились дальше на восток. Разница состояла лишь в том, что в начале сентября 1501 года магистр от Изборска повернул на юг и пошел к Острову. Теперь он двинулся прямо на Псков.
«Да поидоша подо Псков, хупучися (похваляясь. — Я. Б.), со всем замышлением и с пушками, того же месяца в 6 день, а пришли во утре во втором часу на Завеличье (район Пскова на противоположном от Кремля левом берегу реки Великой. — Я Б.). И почаше погании пушками бити на дом святая Троица, и псковичи помолившеся святей Троицы и вышли противу их на Завеличье со жолныри (пехотинцы, вооруженные огнестрельным оружием. — Я. Б.), и почаша с ними битися псковичи и жолныри с пищальми, и много пушками били на город на Кром (местное название псковского Кремля. — Я. Б.); а детинца Бог ублюде и святая Троица» (40, 87).
Простояв в Завеличье один день и убедившись в твердости псковской обороны на этом участке, магистр повел свое войско к Выбутам—древнему погосту, находившемуся в 12 км выше Пскова на левом берегу Великой. Возле Выбутов был брод через реку, которым не раз пытались воспользоваться приходившие на Псков ливонские рыцари (171, 120).
В 1407 и 1480 годах немцам не удалось сломить здесь оборону псковичей. Но бравый Плеттенберг и на этот раз оказался победителем. После ожесточенного сражения он отбросил псковичей от брода и перешел на правый берег Великой. Вскоре немцы уже атаковали псковскую крепость с наименее защищенной, юго-восточной стороны. Здесь, со стороны Поля («на Полонище»), стены дополнял широкий ров, наполненный водой. Стремясь не дать немцам материалов для штурма стен или поджога города, псковичи сами выжгли все деревянные строения вокруг крепости. Среди всеобщего смятения не терял голову один лишь московский наместник князь Иван Иванович Горбатый Суздальский. Он распорядился выстроить на некоторых участках обороны дополнительные деревянные стены, которые, по мнению псковского летописца, спасли город от пожара (40, 88).
Интенсивные атаки немцев продолжались два дня. На третий день Плеттенберг увел своих воинов «тем же путем» (40, 87). Магистр узнал, что со стороны Новгорода вот- вот могут подойти великокняжеские полки. Опытный полководец, он не желал оказаться между ними и осажденными псковичами. К тому же сила немцев была значительно меньше той, которой располагали Даниил Щеня и Василий Шуйский. Уход немцев псковский летописец, как обычно, объясняет небесной помощью: «...А псковичь Бог ублюде и святая Троица» (40, 87).
Московско-новгородская рать подошла к Пскову вскоре после ухода врага. Не теряя времени, воеводы вместе с псковским ополчением двинулись в погоню за Плеттен- бергом. Магистр успел, отходя к Выбутовскому броду, сжечь за собой мосты через реку Череху (правый приток Великой) и Многу. Однако погоня продолжалась. «И погна- шася воеводы великих князей и псковичи, и нагнаша их в Озеровах на могильнике, и немцы кошь (обоз. — Я. Б.) свои поставиша опричь (отдельно. — Н. Б.) и молвиша: толке де и Русь ударитца на кош, и мы де и выйдем изо Псковской земли; а толке же де и на нас, ино туто нам головы по- класти своя» (40, 88). Для задержки русских в брошенном обозе немцы оставили и свою челядь из числа местного населения. Вероятно, рыцари пообещали этим несчастным, что скоро вернутся для их спасения...
Отдадим должное Вальтеру фон Плеттенбергу: он прекрасно знал своего противника и умел пользоваться его слабостями. При виде брошенного немцами обоза русских обуяла жажда легкой наживы. Первыми кинулись грабить чужое (а частью и захваченное у них же) добро псковичи.
Вслед за ними подоспели и москвичи с новгородцами. «И начата межи собя дратися о быте (добре. — Я Б.) немецком, а чюдь кошевую (эстонцев и латышей, брошенных рыцарями на растерзание русским в оставленном обозе. — Я. Б.) всю присекоша» (40, 88).
Дело едва не закончилось катастрофой. Немцы внезапно остановились и ударили на русских ратников. Псковский князь Иван Иванович Горбатый в отчаянии носился среди развороченных телег, пытаясь урезонить добытчиков и вернуть их в строй. Но в ответ на его призывы слышались одни лишь бранные слова.
Московским воеводам удалось все же навести кое-какой порядок и дать отпор немцам. Однако это беспорядочное столкновение с отходившим рыцарским войском стоило москвичам ощутимых потерь. Подробности сообщает Типографская летопись. «Немци же убояшася, отступиша от града за тридесять поприщ, въеводы же великого князя обоидоша их от града Из- борска и сретошася с немци на озере на Смолине (ныне озеро Городищенское близ Изборска. — Я. Б.), и учинишася им бой, месяца сентября 13 день, и бишася и разидошася обои. И на том бою убиша князя Федора Кропотича, да Григорья, Дмитреева сына Давыдовича, да Юрья, Тимофеева сына Юрлова, и иных многих детей боярских, а немец падоша бесчислено. И оттоле немци отьидоша въсвояси, а воеводы великого князя разыдо- шася и с своим воинством к собе» (30, 215).
Картину боя уточняет Воскресенская летопись. Когда московские воеводы уже почти догнали Плеттенберга возле Изборска, разведка сообщила, что немцы обратились в паническое бегство. Дух охотничьего азарта и наживы оказался сильнее всякой дисциплины. «И люди великого князя многие ис полков погониша (бросились в погоню. — Я. Б.), а полки изрушалй, и кошевных людей немецких многых побили, и пришли на немецкие полки, а немци стоят полки въоружены, и великого князя людей не многых избиша, которые пришли изрывкою (в одиночку. — Я Б.), а сами ся отстояли, потому что у великого князя въевод плъки ся из- рушали; на том бою убиены бысть князь Андрей Александрович Кропоткин да Юрий Юрлов сын Плещеев» (19, 242).
Итог стычки при озере Смолине обычно сильно преувеличивают. Немцы называли этот эпизод своей большой победой (81, 192). Русские же источники оценивали его как «ничью». С. М. Соловьев выражался столь же патетически, сколь и уклончиво: «...битва была одна из самых кровопролитных и ожесточенных: небольшой в сравнении с русскими войсками отряд немцев бился отчаянно и устоял на месте» (146, 129).
Впрочем, оплошавшие московские воеводы, упустившие магистра из-под самых рук, могли отчитаться перед Иваном III захваченным немецким обозом. В свою очередь, Плеттенберг мог похвалиться перед «братьями» тем, что благополучно вывел войско из Псковской земли и на прощанье перебил нескольких наиболее азартных московских витязей.
Дерзкие рейды Вальтера фон Плеттенберга отчасти напоминали набеги казанских или ногайских татар. Опасные своей внезапностью и жестокостью, они не могли, однако, изменить общий расклад сил в регионе. Приближение многочисленного великокняжеского войска заставляло грабителей поспешно отступить восвояси. Да и ливонское купечество нуждалось в мирных отношениях с Русью для развития своей торговли. Военные предприятия соскучившихся крестоносцев интересовали ливонских горожан лишь постольку, поскольку они обеспечивали их торговые интересы и личную безопасность.
В начале 1503 года ливонские представители вместе с послами великого князя Литовского Александра прибыли в Москву для переговоров о мире. Слегка покуражившись перед ливонцами, князь Иван заключил с ними перемирие сроком на шесть лет. Стороны возвращались к тем границам и отношениям, которые существовали между ними до войны 1501—1502 годов. В 1509 году перемирие было продлено еще на четырнадцать лет, причем ливонцы приняли на себя обязательство не помогать Литве в случае ее конфликта с Москвой. Торговля Руси с Ливонией возобновилась. Однако ливонцы (а вместе с ними и вся Ганзейская лига) по-прежнему не желали продавать русским серебро и металлы, необходимые для военного производства. Русские со своей стороны еще в 90-е годы XV века решили прекратить покупку соли — самого ходового товара, шедшего из Ливонии (161, 154).
Подводя итоги действиям Ивана III в Прибалтике, следует признать, что он сумел лишь громко заявить о своих интересах в регионе, но не сумел отстоять их перед лицом стран, давно и прочно освоившихся здесь. Поиски «выхода к морю», а затем и проблема укрепления позиций России на этом важнейшем мировом перекрестке, станут «головной болью» для многих поколений наших правителей. У истоков этой непрекращающейся исторической борьбы стоит «государь всея Руси» Иван Васильевич. Он никогда не видел чарующей бесконечности моря, не вдыхал его незабываемого запаха. Но именно он начал строить Великую Россию, которую невозможно представить без морей. И потому, подобно Петру Великому, Иван вполне заслуживает памятника где-нибудь на скале над холодным Варяжским морем.