ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Почти через два десятилетия, накануне мирового экономического кризиса 2008 г., многие западные наблюдатели называли Россию возрождающейся державой. Она купалась в нефтедолларах, покинула орбиту Запада 33, выплатила государственный долг, накопила большие золотовалютные резервы и публично ставила вопрос о превращении рубля в резервную валюту на территории Евразии.

В западных СМИ всячески раздувалась фраза президента Путина из выступления перед Федеральным собранием в 2005 г. — о том, что распад СССР стал крупнейшей геополитической катастрофой ХХ в. Его слова трактовались как признак активной ностальгии Кремля по недавно утраченной империи и даже намерения восстановить СССР.

Это толкование было неверным. Крушение империи чаще всего становится политическим землетрясением с массой человеческих жертв. Достаточно вспомнить, каким кровопролитием сопровождался конец британского правления в Индии или Палестине. А Юго-Восточная Европа до сих пор ощущает «подземные толчки» после столь далекого уже падения империй Османов и Габсбургов в 1918 г.

Более того, Путину принадлежит и другая фраза: «У того, кто не жалеет о разрушении Советского Союза, нет сердца, а у того, кто хочет его воссоздания в прежнем виде, нет головы».

Вопреки наиболее распространенной интерпретации путинская ремарка о «катастрофе» не была предвестником перехода к неоим- перской, реваншистской политике. Аналогичным образом его нашумевшее выступление на Мюнхенской конференции по проблемам безопасности в феврале 2007 г.38, в котором он резко раскритиковал внешнюю политику США, не означало объявления Вашингтону новой «холодной войны». На деле Путин фактически пытался внушить Западу новые правила игры с Россией. Их суть можно подытожить так: «Принимайте нас такими, как есть, и не вмешивайтесь в наши внутренние дела; признайте нас равными себе; там, где наши интересы пересекаются, решение может быть только компромиссным»39. Двумя годами позже администрация Обамы молчаливо согласилась с этими условиями. В феврале 2009 г. в том же Мюнхене вице-президент США Джозеф Байден заявил о «перезагрузке» американской политики в отношении России. Это послужило началом периода конструктивного и плодотворного взаимодействия двух стран, символом которого стало вступление в силу нового Договора по СНВ в феврале 2011 г.

Но тогда, в 2007 г., между Россией и Америкой назревал реальный конфликт: Украина рвалась в НАТО, а замороженные конфликты на территории Грузии начали «разогреваться». Многим наблюдателям

казалось: бывшие советские республики, особенно Украина, вот-вот станут тем же, чем была Восточная Европа в 1945—1947 гг., — театром и призом новой «холодной войны».

После того как украинское руководство — президент Виктор Ющенко, спикер Верховной рады Арсений Яценюк и премьер- министр Юлия Тимошенко — в начале января 2008 г. обратилось к Североатлантическому альянсу с просьбой распространить на их страну «План действий по подготовке к членству в НАТО», события начали развиваться в ускоренном темпе. Эта неожиданная заявка (радужные надежды, связанные с «оранжевой революцией» 2004 г., давно рассеялись), к тому же поданная в последнюю минуту, всего за три с небольшим месяца до Бухарестского саммита НАТО, о которой к тому же первым сообщил не кто иной, как американский сенатор Ричард Лугар, не могла не вызвать в Москве ощущения, что речь идет об анти- российском сговоре. Путин лично поспешил на саммит, хотя прежде никогда не принимал участия в таких встречах, и попытался отговорить руководство НАТО от присоединения Украины. Ему приписывают такую фразу в разговоре с Бушем за ужином: «Украина — это даже не государство!». Вероятно, Путин имел в виду, что целостность украинского государства весьма непрочна и ее не стоит ни принимать как данность, ни подвергать испытанию. Однако слова президента прозвучали так, будто он отрицает саму украинскую государственность и предъявляет претензии на ее территорию в качестве буферной зоны между Россией и Западом.

Решение, принятое НАТО на Бухарестском саммите, было наихудшим для всех.

тельно станут членами НАТО, тем самым как бы поощряя украинскую и грузинскую стороны 40. Это никого не успокоило, а, напротив, вызвало возмущение и в Киеве, и в Тбилиси, и в Москве. Те несколько месяцев, что прошли между Бухарестом и нападением на столицу Южной Осетии Цхинвали, стали периодом неуклонного нарастания напряженности, напоминавшей о «холодной войне». И Москва, и Тбилиси расценивали бухарестское решение как непрочное перемирие, не способное продолжаться долго. И в развернувшейся войне нервов Грузия первой схватилась за оружие.

Пятидневная война в Грузии в августе 2008 г. стала результатом просчетов, явных ошибок и политических провалов 41. Действия президента Грузии Михаила Саакашвили нельзя охарактеризовать иначе как авантюристические, безответственные и жестокие. Он переоценил собственные силы и недооценил противника. План Саакашвили заключался в том, чтобы молниеносным ударом вернуть контроль над Южной Осетией и поставить обычно медлительную Россию перед свершившимся фактом. Администрация Джорджа Буша поддерживала и поощряла Саакашвили, хотя его режим трудно было назвать демократическим, и, хуже того, при этом оказалась не в состоянии контролировать его действия. Отношения с Грузией были отданы на откуп чиновникам из Госдепартамента. Кремль, в свою очередь, давно уже использовал замороженные конфликты на Кавказе, чтобы не допустить вступления Грузии в НАТО. Политика Москвы по отношению к Грузии по сути оказалась в руках военных, а затем спецслужб. Бесконечная игра, состоявшая из провокаций и контрпровокаций, призванная, по расчетам Москвы, убедить всех, что Грузия не подходит для членства в любом «клубе», и уж тем более в натовском, а по замыслу Тбилиси — поднять тревогу в связи с растущим нажимом России, вышла из-под контроля.

Для российских правительственных кругов внезапное нападение Саакашвили на Цхинвали стало подтверждением худших опасений в отношении Соединенных Штатов. И Путин, уже занимавший пост премьера, и недавно ставший президентом Дмитрий Медведев были застигнуты врасплох: они ожидали новых «провокаций», а столкнулись с полномасштабным наступлением грузинских войск. В последующие накаленные дни, когда европейцы гадали, по кому Москва нанесет новый удар, российское руководство рассматривало действия Саакашвили как «косвенную агрессию» Вашингтона, которую тот развязал руками Тбилиси. Оно и представить не могло, что столь масштабная акция не была спланирована или хотя бы санкционирована

Соединенными Штатами. В конце концов, разве госсекретарь Кондолиза Райс не посещала Тбилиси в середине июля 2008 г.?

Теперь Москва готова была поверить: США отлично понимали, что делают, когда вооружали Саакашвили и фактически сделали «Мишу» своим «приемным сыном». Действия грузинского президента, по ее мнению, свидетельствовали о том, что «неконтролируемые элементы» в американской администрации — позднее Путин упомянул конкретно вице-президента Дика Чейни — пытаются втянуть Россию в конфликты с соседями (на очереди, как считалось, война с Украиной из-за Крыма) и одновременно использовать эти конфликты для повышения шансов на победу сенатора Джона Маккейна в президентской гонке 2008 г. Логика Кремля заключалась в следующем: поскольку Россия усиливается и возрождается (этот термин в 2007 и первой половине 2008 г. был весьма популярен на Западе), США должны стремиться не дать ей «подняться с колен». Метод, избранный для этого, — вовлечь Москву в серию конфликтов на ее границах. Это не только будет истощать силы России, но и позволит восстановить единство Запада на антироссийской платформе.

Еще один источник тревоги был связан с перестановками в российском руководстве: Медведев считал, что оказался в положении лидера времен «холодной войны», которого другая сторона «проверяет на прочность» — как в свое время, по убеждению американцев, сама Москва поступала с Джоном Кеннеди и Джимми Картером.

В ситуации, когда российские миротворцы подверглись нападению и гибли под грузинскими снарядами, у Москвы не оставалось иного выбора, кроме силового ответа. Контрудар был мощным, но ограниченным по масштабу — Россия бросила в бой танковые колонны, артиллерию и в отдельных случаях задействовала бомбардировочную авиацию. Ее «послание», адресованное Вашингтону не в меньшей степени, чем Тбилиси, гласило: «запретные линии» реально существуют,

и они обозначают границу между миром и войной. Российские войска не просто вступили в бой с армией другой страны. Они сражались против «почти союзника» Соединенных Штатов, которые в течение предыдущих четырех лет вооружали, обучали и консультировали грузинские вооруженные силы.

Контрнаступление России стало первым со времен Афганской войны 1979—1989 гг. случаем, когда Москва применила силу против внешнего врага и вторглась в соседнюю страну. В этом было существенное отличие Августовской войны от двух кампаний в Чечне и участия России в конфликтах на постсоветском пространстве — от Таджикистана до Приднестровья. Вопреки звучавшим с Запада обвинениям российская военная операция против Грузии при всей своей решительности носила продуманный, взвешенный и дозированный характер. В результате российские войска нанесли серьезный ущерб вооруженным силам и военной инфраструктуре Грузии, продвинулись за пределы зон конфликта в Южной Осетии и Абхазии: чтобы унизить Тбилиси и дать ему «прочувствовать» свое поражение, они на несколько недель оккупировали грузинские города Гори, Поти и Сенаки. Но, хотя российская интервенция осуществлялась по модели натовской операции 1999 г. против Югославии Слободана Милошевича, Москва не бомбила мосты, дороги, телестанции и здания государственных ведомств. Говорит сам за себя и тот факт, что были приняты все меры, чтобы проходящие через территорию Грузии трубопроводы, по которым транспортируются каспийские энергоносители, не пострадали. Жертв среди гражданского населения Грузии почти не было 43.

Подобно тому, как поступил Запад с Милошевичем после начала Косовского конфликта в 1999 г., Кремль после нападения на Цхинвали объявил Саакашвили преступником, отказался иметь с ним дело и не скрывал своего желания, чтобы тот покинул президентский пост. Но, что бы ни говорил Путин президенту Франции Николя Саркози о том, какому наказанию стоило бы подвергнуть грузинского лидера, он не поддался соблазну захватить его самого и Тбилиси. Россияне, похоже, надеялись на то же, что и Запад десятью годами раньше: что грузинский народ, как и сербы, сделает нужные выводы и отстранит своего президента от власти. Саакашвили, надеялись в Москве, будет свергнут собственным народом, как Милошевич в 2000 г., через год с небольшим после войны в Косово. Российское руководство предпочло бы, чтобы после этого он, как и президент Югославии, предстал перед судом, но в реалистичность подобного сценария мало кто верил.

Наголову разгромив друга Америки, Кремль стремился подорвать репутацию Вашингтона как «гаранта безопасности» проамерикански настроенных правительств в странах СНГ. Эффект был впечатляющим. После кавказского кризиса большинство поляков опасалось, что в их страну, невзирая на членство в НАТО, вот-вот войдут российские танки. В прибалтийских государствах тоже царила тревога: их защитник, США, был далеко, а русские — вот они, по другую сторону границы 44.

Впрочем, еще важнее было другое: возникло впечатление, что США не готовы подвергнуться опасности, чтобы защитить друга, а Россия такую готовность наглядно продемонстрировала. Несмотря на любые аналогии с «холодной войной», Грузия в 2008 г. не стала аналогом Германии 1948 г. Российское руководство считало, что добилось психологического преимущества над Вашингтоном, и заявило, пусть в самых общих выражениях, о наличии у Москвы «зоны привилегированных интересов» вдоль российских границ.

Лидеры России не могли поверить, что все эти события стали не результатом преднамеренного нападения «чужими руками», а следствием сбоя политики администрации США на грузинском направлении. Полагая, что они сражаются против вашингтонской марионетки, российские руководители были уверены и в том, что США скорее всего захотят расквитаться за поражение своего протеже. Поэтому, когда президент Буш, пытаясь продемонстрировать хоть какую-то активность, поручил доставку гуманитарной помощи в Грузию Шестому флоту США, в Москве это восприняли как зловещий признак. Российская сторона ожидала, что американцы снова начнут поставлять Грузии оружие и снаряжение для реванша и, возможно, не ограничатся даже этим. Постоянный представитель России при НАТО позднее рассказывал, что Москва опасалась прямой военной интервенции США на Южном Кавказе 45.

В этих обстоятельствах признание Россией независимости Абхазии и Южной Осетии, последовавшее через две недели после окончания боевых действий, в разгар гуманитарной миссии Военно-морских сил США в черноморских портах Грузии, можно расценить как акт сдерживания. Конечно, Москва весьма эмоционально восприняла признание независимости Косово Соединенными Штатами и рядом других стран в апреле 2008 г. Решение по Абхазии и Южной Осетии в свете этого выглядело как естественный ответ и одновременно наказание американского союзника. Тем не менее и вслед за признанием Косово, и сразу после атаки на Цхинвали Россия воздерживалась от

подобных действий. Решающий шаг Кремль сделал через три недели после начала конфликта, когда пушки давно замолчали.

Здесь весьма уместно будет вспомнить о «тумане войны». В глазах рационально мыслящего наблюдателя логика российского руководства могла выглядеть так: Грузия побеждена, но Соединенные Штаты, спровоцировавшие конфликт, не удовлетворятся подобным результатом. Таким образом, реванш вполне вероятен. И единственный способ предотвратить новую войну — разместить в Абхазии и Южной Осетии значительные воинские контингенты. Для этого, однако, необходима официальная просьба их правительств, и чтобы удовлетворить такую просьбу, обе республики должны быть официально признаны. Однако эти рациональные военно-политические и правовые расчеты, если они и существовали, должны быть помещены в крайне эмоциональный контекст тех дней — сочетание глубокого возмущения, победной эйфории, крайней неопределенности обстановки и опасений относительно будущего развития событий.

Военная акция в Грузии на короткое время изменила вектор внешней политики постсоветской России. У нее давно уже вызывали недовольство события, происходившие в Центральной и Восточной Европе, а также на постсоветском пространстве после окончания «холодной войны»: расширение НАТО на восток, военные кампании Запада на Балканах, военное присутствие США в бывших государствах Варшавского договора и советских республиках Центральной Азии. Москва, однако, сначала была бессильна этому помешать, а потом не имела достаточных оснований для ответных действий. Нападение Тбилиси изменило ситуацию, дав России повод для справедливой войны.

Кроме того, Россия заняла ревизионистские позиции. Москва выступила за пересмотр некоторых элементов международного порядка, сложившегося после «холодной войны», который она отказывается признавать. Кремль был полон решимости не делать новых уступок США на территории, которую Москва словами Медведева объявила сферой своих «привилегированных интересов»46. Он также стремился аннулировать некоторые приобретения Запада, сделанные в предшествующий период: кульминацией этих успехов стала волна расширения НАТО и ЕС в 2004 г. и «цветные революции», увенчавшиеся заменой первых постсоветских режимов в Грузии, на Украине и поначалу в Киргизии на более плюралистические и прозападные. Ответив силой на действия Грузии, Путин и Медведев продемонстрировали, что не будут уклоняться от возможной конфронтации с Соединенными Штатами.

Накануне войны решающее влияние на расчеты и практические действия России оказывала перспектива вступления Грузии в НАТО. Москва рассматривала присоединение к Альянсу любого из своих бывших сателлитов или владений как символ политического влияния США и плацдарм, который американские военные могут использовать в качестве инструмента давления на Россию. Таким образом, главной ее целью в сфере внешней политики и безопасности стало ограничить продвижение НАТО на восток пределами 2004 г., т. е. прибалтийскими государствами.

Все это говорит о том, что и после 1991 г. российские круги, связанные с обеспечением безопасности страны, продолжали считать, что США всерьез рассматривают возможность военного удара по России — рано или поздно. В соответствии с этой точкой зрения территории, оставленные Советским Союзом в конце «холодной войны», должны были в стратегическом отношении оставаться «ничейной землей», буфером между Россией и Североатлантическим альянсом, к которому российские генералы по-прежнему относились с подозрением.

По сути этот подход основывался на принципах игры с нулевой суммой. Препятствуя расширению НАТО, а значит, размещению в новых странах — участницах блока американских войск и объектов, Россия стремилась подтвердить, что СНГ является зоной ее привилегированных интересов. «Привилегии» для Москвы не означали притязаний на восстановление исторической империи или создание новой системы жесткого контроля по типу Варшавского договора. Скорее Россия хотела исключить в постсоветском регионе любое внешнее влияние, угрожающее ее собственному. Подобная позиция предусматривала нейтралитет новых независимых государств (как минимум), вступление некоторых из них в военный альянс с Москвой, беспрепятственный доступ российского бизнеса на их рынки и мощное культурное влияние России на всем пространстве бывшего СССР.

К началу 2007 г. Москва все еще пыталась договориться с Грузией, предлагая вывод всех российских войск с ее территории, нормализацию двусторонних отношений и помощь в урегулировании конфликтов с Абхазией и Южной Осетией в обмен на статус непри- соединившегося государства, т. е. на отказ от членства в НАТО и обязательство не допускать на свою территорию иностранных военных после ухода российского контингента. Тбилиси категорически отверг эти предложения.

За пределами СНГ Москва стремилась не допустить создания на Западе единого фронта, направленного против нее. Она пыталась

стравить Евросоюз с США и НАТО, позволив Саркози — тогда Франция как раз председательствовала в ЕС — выступить в роли посредника при заключении перемирия с Грузией и тем самым сделав Европу, а не Соединенные Штаты, главным переговорщиком со стороны Запада и основным партнером России на Кавказе. В рамках самого Евросоюза Россия налаживала сотрудничество с крупными державами континентальной Европы — Францией, Германией, Италией и Испанией, пытаясь нейтрализовать «русоскептиков», возглавляемых Великобританией, Польшей и Литвой.

Российское руководство продемонстрировало готовность выдерживать огонь западных СМИ, выжидая, пока не улягутся страсти. Позднее оно с удовлетворением отметило тот факт, что их первые репортажи о войне на Кавказе, где вся вина возлагалась на Москву, а действия Саакашвили фактически оправдывались, оказались необъективными. В докладе Тальявини, подготовленном в ЕС и обнародованном в 2009 г., ответственность за конфликт распределялась равномернее. Символическая приостановка начала переговоров ЕС с Россией по новому соглашению о партнерстве продлилась недолго. Аналогичным образом вскоре возобновился и диалог по линии Россия- НАТО. Решение администрации Буша заморозить контакты в рамках «группы восьми» свелось к нулю из-за необходимости сформировать «большую двадцатку», куда, естественно, вошла и Россия. А избрание президентом Барака Обамы в ноябре 2008 г. окончательно закрыло неприятную главу в российско-американских отношениях и дало Вашингтону и Москве возможность начать все с чистого листа.

Чтобы Вашингтону стали окончательно ясны опасности, связанные с вторжением на «чужую территорию», руководство России устроило символическую военную демонстрацию в Западном полушарии. Маневры у берегов Венесуэлы с участием российских стратегических бомбардировщиков и боевых кораблей должны были поставить американцев в неприятное положение наблюдателей за «играми» другой державы на своих задворках. Хотя эта микродемонстрация силы не произвела на США особого впечатления и не завоевала Москве новых друзей, игра, по мнению Кремля, стоила свеч: необходимые акценты были расставлены.

Россия пошла и на более далеко идущий шаг, изменив ситуацию на месте: она официально признала независимость Абхазии и Южной Осетии, от чего воздерживалась более пятнадцати лет. Среди многих факторов, обусловивших это решение, наибольшее значение, пожалуй, имела прагматическая причина: необходимость размещения

в обоих анклавах регулярных российских войск, чтобы удержать Грузию и США от попыток вернуть их под контроль Тбилиси. Сегодня высшее руководство России составляют люди, исповедующие правовой подход: они настаивают, что все их действия соответствуют Конституции страны. А поскольку согласно Конституции присутствие российских войск за рубежом возможно только с согласия законных властей соответствующих стран, признание было единственным способом обеспечить соблюдение Основного закона. Определенную роль, несомненно, сыграли и другие соображения — от демонстрации силы и решимости на Северном Кавказе до стремления показать военным, что принесенные ими жертвы были не напрасны, и дать выход накопившемуся раздражению из-за признания Западом Косово вопреки мнению России.

Значение этого шага Кремля связано не только с его фактической необратимостью. Москва вновь закрепила за собой право самостоятельно решать, что считать правильным, а что нет в международных делах — в свое время на это право претендовал Советский Союз, но Российская Федерация с самого начала отказалась от него в пользу общих ценностей и принципов международного сообщества. Одновременно Россия применительно к данному случаю сформулировала собственное толкование таких понятий, как геноцид, гуманитарная интервенция и обязанность защищать мирное население. Иными словами, Москва заявила: в вопросах, напрямую затрагивающих ее интересы, она будет вершить международное правосудие собственными руками.

Несмотря на аналогии с Косово, военная акция России и признание Абхазии и Южной Осетии имеют больше общего с действиями Турции в отношении Северного Кипра. Москве пришлось смириться с тем, что даже ее немногочисленные ближайшие союзники — страны Организации Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), куда кроме России входят Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, — и партнеры по Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), в первую очередь Китай, решили не следовать ее примеру в вопросе о признании 47. Тем не менее российское руководство было щедро вознаграждено за свои действия: внутри страны поднялась волна патриотизма и национализма, напоминавшая поддержку, оказанную обществом Путину осенью 1999 г., когда он после взрывов жилых домов в Москве начал кампанию против чеченских террористов на Кавказе. Внешние наблюдатели не могли не прийти к выводу, что тандем Путина-Медведева прошел через серьезный кризис с развернутыми знаменами, а младший его участник

получил боевое крещение. Впрочем, через полгода на них (как и на весь мир) обрушился другой кризис, финансовый, в результате чего события в Грузии и на Кавказе отодвинулись на второй план.

Разговоры о новой «холодной войне» велись на высокой ноте, но продолжались недолго 48. Администрация Обамы «перезагрузила» отношения с Москвой: это стало одним из элементов «перезагрузки» всей американской внешней политики. Ни Россия, ни ее соседи не занимали приоритетного места в этом процессе. Расширение НАТО приостановилось: Украине и Грузии было сказано, что они не готовы к вступлению — и это, кстати, полностью соответствует действительности. Отношения с Россией тоже не рассматривались Белым домом как приоритет, однако она могла помочь в решении действительно первостепенных его задач — в Ираке и Афганистане. Москва отреагировала на «перезагрузку» с осторожностью, но позитивно, хотя и полагала поначалу, что получила в лучшем случае передышку. Ее отношения с Западом еще какое-то время оставались волатильными, а геополитическое будущее других стран бывшего СССР — неясным.

Затем «перезагрузка» начала давать первые плоды. В апреле 2010 г. был подписан новый Договор по СНВ. К концу года вступило в силу так называемое «Соглашение 123» о российско-американском сотрудничестве в области атомной энергетики, а вступление России во Всемирную торговую организацию (ВТО) представлялось решенным делом. Помимо железнодорожного маршрута Россия открыла Соединенным Штатам воздушный коридор для снабжения и ротации контингента в Афганистане. Москва вместе с Вашингтоном проголосовала за резолюцию Совета Безопасности ООН о новых санкциях против Ирана и даже пошла еще дальше, аннулировав контракт на поставку Тегерану зенитно-ракетных комплексов С-300. В ноябре 2010 г. Медведев прибыл на натовский саммит в Лиссабоне в совершенно ином настроении и с совершенно иной целью, чем Путин за два с половиной года до того. В марте 2011 г. Россия, воздержавшись в Совете Безопасности ООН, «пропустила» резолюцию, дававшую странам формальное право применить силу против режима Муамма- ра Каддафи в Ливии. Проблем на постсоветском пространстве вроде бы больше не было. Оставалась лишь Грузия, но ее успешно вывели за скобки, чтобы не омрачать достигнутого прогресса.