ГЛАВА 1 ХАРАКТЕРНЫЕ ЧЕРТЫ ИСТОРИЧЕСКОГОПЕРИОДА
1.
Никогда еще, в отличие от предыдущего периода, такие огромные свободные капиталы не были предоставлены в распоряжение промышленности, торговли, биржи, сельского хозяйства, транспорта и других сфер экономики, и никогда не было еще такого быстрого увеличения значения вывоза капитала из экономически сильных стран в экономически слабые, как именно к началу XX века. Эти капиталы — и в Соединенных Штатах Америки, и в Англии, и во Франции, а с конца 90-ых годов XIX столетия и в Германии — росли так быстро, что шедшему параллельно с этим ускорению промышленности не хватало капиталов, и вопрос о вывозе финансов, рынках для размещения свободной наличности сделался в этот период одним из самых злободневных и самых напряженных вопросов экономической политики великих держав (кроме, может быть, России и Японии)
Свободная денежная наличность, естественно, избирала себе размещение там, где процент или прибыль были выше. Этому естественному стремлению отчасти мешали могущественные силы экономического происхождения. Помехой для свободной миграции капитала из одних стран в другие была, прежде всего, политика, обусловленная интересами национальной промышленности. Еще Наполеон I говорил, что промышленность более «национальна, чем торговля». Капитал, уже вложенный в промышленность, оказывается, в большинстве случаев, политически сильнее и влиятельнее капитала еще свободного.
Поэтому, например, французские промышленные круги воспротивились участию французского капитала в постройке багдадской железной дороги; поэтому американские промышленники изо всех сил противились размещению американских капиталов в Германии.
Частично причиной этому было то, что они боялись усиления европейской промышленности.Особое значение приобретала конкуренция финансового капитала. Это приводило к двум результатам. Во-первых, свободный капитал (там, где он был в больших количествах) с каждым десятилетием все настойчивее искал себе выхода и выгодного размещения; вопрос о завоевании новых рынков в Азии и Африке именно для вложения свободных капиталов все настойчивее становился в повестку дня. Второй результат заключался в том, что в этот период доступность и дешевизна кредита дали мощный толчок технической революции и создали возможность невероятно быстрого распространения все новых и новых изобретений. Времена, когда между изобретением и его широким распространением, его полным использованием проходили годы и годы, миновали. Доступны стали самые смелые технические эксперименты, самые дорогие и проводимые в короткие сроки смены технологий. Дешевизной и обилием кредита не только поощрялся и распространялся технический прогресс, но предоставлялись огромные возможности для количественного роста промышленности.
Чаще всего капитал устремлялся за границу, лишь удовлетворив спрос промышленности у себя дома, но к концу XIX века вопрос о вывозе и размещении капитала за границей становился все насущнее для развитых держав. Чем более монополизировалась сама организация финансового капитала, вывозимого из метрополий в колонии, или, шире говоря, в экономически более слабые страны, тем больше
падал интерес к техническому прогрессу в производстве. Это явление местами становилось совершенно очевидным уже с последних лет XIX столетия. Особенное значение оно приобрело в Англии, которая к этому периоду утратила промышленное первенство.
2. Именно в результате появления и роста гигантских капиталов возник еще один -характерный признак периода развитого капитализма. Именно финансовый капитал, вложенный в торговлю и промышленность, стал преобладать в экономической и политической жизни передовых государств.
В середине и особенно конце XIX века такой капитал шел от победы к победе. Эти победы при необычайном разнообразии внешних форм и проявлений вели к одному и тому же результату, предначертанному всей мировой экономической эволюцией: к политическому торжеству представителей торгово-промышленного капитала над представителями землевладельческого хозяйства. С этой точки зрения, например, дни 27, 28 и 29 июля 1830 года, когда пала монархия Бурбонов во Франции, или день 7 июля 1832 года, когда английская реформа стала законом, день 19 февраля 1861 года в России, когда было отменено крепостное право, или день 26 апреля 1865 года в Соединенных Штатах, когда генерал Джонсон сдался генералу Шерману, и кровопролитное пятилетнее междоусобие между промышленным Севером и плантаторским Югом, закончилось бесповоротным поражением рабовладельцев, — все это разные формы и этапы одного и того же исторического процесса.Новые социальные слои, связанные с торгово-промышленным капиталом, победили везде без исключения, где только они сталкивались с представителями плантаторского, феодального или крепостнического землевладения. Среди этих победивших социальных слоев представители промышленного производства к концу XIX века играли в Англии, Германии, Соединенных Штатах Америки первенствующую роль.
Банковский капитал возрастал в развитых державах с такой прогрессией, что никакие препятствия, включая политические, не могли помешать его постоянной экспансии в экономически более слабые страны. Да и препятствия эти становились совершенно ненужными при гигантском росте капитала. И именно это повсеместное распространение европейского и американского капиталов больше любой другой экономической силы способствовало интернационализации всей хозяйственной жизни земного шара, созданию мирового хозяйства, тесной связанности, зависимости, взаимодействию разнообразнейших хозяйственных феноменов, происходящих в самых далеких точках. Колебания ценных бумаг на мировых фондовых биржах, тенденции к уравнению цен на товары на самых разнородных и удаленных друг от друга рынках — это только два ярких признака и последствия появления мирового хозяйства.
Однако появление этого мирового хозяйства отнюдь не создало той идиллии «мирного соревнования», о которой грезили еще в середине XIX века такие ученые и политические мечтатели, как Бокль или Кобден. Напротив, если, например, промышленники сплошь и рядом толкали свое государство к военным выступлениям во имя захвата новых источников сырья и рынков сбыта, то и финансисты, руководители банков и фондовых бирж, тоже требовали (больше всего в самые последние годы перед Первой мировой войной) деятельной военно-дипломатической поддержки всюду, где только они стремились поместить свободную наличность. Крупп, братья Маннесманы, фирма «Вулкан» влияли на правительство Германии в том же направлении, в котором руководители парижской биржи влияли на правительство французское. Экспортеры свободных капиталов стали в последние десять — пятнадцать лет перед мировой войной еще более энергично толкать Европу к катастрофе, чем это делали экспортеры товаров.
В России не промышленный, а именно торговый капитал мог толкать правительство к экспансии, мог поощрять завоевательные тенденции еще тогда, когда русская промышленность была слабо развита. Промышленники же стали оказывать влияние в этом направлении только перед Первой мировой войной. А вот торговый капитал был с давних пор крупной политической силой в России. Третий признак, подобно двум предыдущим, характеризуется явлениями, назревавшими уже задолго до наступления эпохи империализма, однако лишь в последнюю треть XIX и в начале XX века достигшими особой степени яркости и очевидности. Определить совокупность этих явлений можно так. необычайная и общая для всех великих держав готовность к разрешению основных проблем международной экономической конкуренции непосредственной «пробой сил», Другими словами, непосредственной сначала дипломатической, потом военной борьбой. Именно этот признак — руководящая агрессивная роль финансового капитала — и является характерным для последнего довоенного периода.
Подвижность государственной машины объясняется также последствиями развития финансового капитала: огромными успехами техники, организацией транспорта, возможностью почти мгновенной мобилизации, появлением гигантской военной промышленности, обслуживающей армию и флот, усовершенствованием службы связи, а прежде всего, тем, что само государство в том виде, в котором оно существовало в Европе к концу XIX века, было тесными узами связано с финансовым капиталом.
Что касается еще одного явления — постоянной мысли о пробе сил в тех кругах, которые являлись руководящими во всей экономической жизни своей страны, — то здесь играли роль самые разнообразные мотивы, которые, в основном, могут быть сведены к следующему. В Германии бурный и неслыханно быстрый процесс роста промышленности, а затем и роста свободных капиталов вызвал настойчивое стремление к овладению колониями не только как рынками сбыта, но и как рынками сырья, а потом и как местами размещения свободных капиталов. В Германии укрепилось мнение, что чисто экономическими средствами борьбы она не сможет победить Англию. В самой Англии среди многих промышленников и финансистов господствовало убеждение, во-первых, что время работает для Германии и против Англии, и если вовремя не решиться разрушить эту могущественную машину, созданную Бисмарком, то даже и чисто экономическая конкуренция с ней станет для Британской империи непосильной. Во-вторых, в Англии указывалось, что если Вильгельм II говорил: «Будущее Германии на воде» — то это именно означает стремление отнять у Англии колонии. И это же стремление подтверждается гигантским ростом военно-морского флота в Германии. Во Франции преобладал "страх экономического и политического отставания Франции и уничтожения ее великодержавия. В России имперские настроения среди промышленных кругов были еще малозаметны в конце XIX века, но они стали более выраженными после 1905 года. Особенно влияло на это внедрение иностранного капитала»
И в России, и в Германии, и во Франции, и в Англии стало укрепляться мнение о том, что «проба сил является неизбежным и, во всяком случае, удобным, находящимся под рук?ии средством для разрешения назревших проблем». Стало укореняться также мнение, легкомысленно повторяемое многими военными специалистами, о безусловной невозможности долгих войн, и о том, что будущая война будет ис-
числиться неделями или немногими месяцами. Все это делало еще более популярной удобную мечту о пробе сил.
В Германии все были склонны верить начальнику генерального штаба Шлиффену, который обещал полную победу через восемь недель, и в каждой стране были свои шлиффены. И они различались между собой обьгшо только в установлении числа недель, победу же каждый своей стране они гарантировали.Эти тенденции внешней политики великих держав сильно влияли даже на такие страны, в которых присутствовала, главным образом, жажда непосредственного приращения своей ограниченной Территории. Здесь часто главную роль играла боязнь опоздать к разделу добычи. К началу XX века на мировую политику все больше и больше влияли Соединенные Штаты Америки. Запретительная политика, разного рода тарифные препятствия способствовали тому, что европейские товары были изгнаны из бшатейшего внутреннего рынка США. За этим последовала борьба северо-американского капитала с европейским сбытом в Центральной и Южной Америке. Это объяснялось огромным политическим влиянием США на весь американский континент.
Подобные действия стесняли европейский финансовый капитал, ограничивали его поле действия. Последствием и должно было оказаться еще большее обострение экономической конкуренции, а потому и политического соревнования и вражды между европейскими державами. После выступления на мировое поприще северо-американского капитала земной шар начал становиться для капитала европейского уже слишком тесным. Погоня за рынками сбыта и сырья, а также возможности выгодного вывоза капиталов приобрела еще более острый характер.
Таковы были общие условия, в которых жили и развивались крупные державы в конце XIX века — начале XX века. Намечалась грандиозная борьба, столкновение самых гигантских сил, которыми только обладало человечество. В этой связи особое значение приобрела дипломатия, которая позволяла развитым странам определиться с выбором союзников накануне этого столкновения.