национальное строительство

Распад СССР мгновенно превратил имперский вопрос в русский. После предыдущего крушения империи в 1917 г. и кровавой

гражданской войны от двух до трех миллионов человек вынуждены были покинуть страну, оказавшуюся под властью большевиков.

Это, однако, не привело к конфликтам. Прозвучавший в сентябре 1990 г. знаменитый призыв Александра Солженицына «обустроить Россию»42 на основе РСФСР, Украины, Белоруссии и Северного Казахстана был, несомненно, услышан — «Комсомольская правда» опубликовала его статью гигантским тиражом в 27 млн экземпляров, но желающих последовать ему не нашлось. Правительство России отвергло ирредентизм. Националистический дискурс о «разделенной нации» при всей своей активности и шумности не определяет практическую политику. Несмотря на несомненный рост ксенофобии и экстремизма в стране, русский национализм остается маргинальной силой. Среди россиян по-прежнему превалирует «постимперский» или «наднациональный» элемент.

Если взглянуть на ситуацию под другим углом, то население России, сильно уменьшившись по сравнению с населением СССР, одновременно стало гораздо более однородным. В 1989 г. русские составляли примерно половину граждан Советского Союза (в 1913 г. лишь 43% населения империи были великороссами, но государство официально рассматривало всех восточных славян — малороссов, белорусов и великороссов — как единую этническую группу). Относительное снижение веса этнических русских стало одной из глубинных причин распада советского варианта империи.

Надо, впрочем, иметь в виду, что в отличие от других постимпер- ских стран — кемалистской Турции, Австрии до аншлюса, нынешних Сербии и Хорватии и буквально всех остальных постсоветских независимых республик — российское национальное государство строится не на этнической основе 44. Это во многом связано с довольно низким уровнем этнонационального самосознания у русских. В допетровской России их идентичность определялась в основном православной ве

рой, в рамках империи — местом жительства (поэтому огромное количество крестьян осталось равнодушным к Первой мировой войне и судьбе империи) 45. В советские времена некоторые граждане хранили верность государственной идеологии, другие отождествляли себя с высокой культурой, эту идеологию молчаливо отвергавшей, а для большинства основой идентичности была победа СССР над фашизмом, а также его достижения в науке, искусстве и спорте. Для русских единственными разделительными линиями были государственные границы: внутри этих границ четко очерченных в этническом плане территорий практически не существовало. В тот период большинство русских вслед за популярной песней могли сказать: «Мой адрес — Советский Союз». Это также соответствовало духу формулы Витте.

Империя всегда была больше, чем территория компактного проживания русских. И в постимперский период создание российской гражданственной нации становится для страны задачей первостепенной важности. Президент Ельцин с самого начала, говоря о гражданах страны, употреблял термин «россияне». Двадцать лет спустя это понятие — возникшее еще при Петре, но после XVIII в. использовавшееся редко — стало общепринятым. В реальности, однако, «россиян» еще не существует. Население страны пока не структурировано. На сегодняшний день Россия — страна и государство, но еще не нация.

Некоторые наблюдатели считают, что эта задача невыполнима.

В этой связи можно, конечно, указать на значение больших чисел, а также амбиций и таких факторов, как способность вести за собой и готовность идти за кем-то. Впрочем, этнический состав «смеси» — не главное. Нельзя утверждать, что создать общую нацию с украинцами легче, чем, например, с удмуртами. Важнее всего другое: гражданская нация может возникнуть только после того, как общество прошло ряд стадий модернизации 46. Гражданская нация не существует без институтов: верховенства закона, прав собственности, рыночных механиз

мов, социальной солидарности, системы ценностей. Сегодня все эти ингредиенты в большом дефиците. Высшая форма самовыражения нации — ее участие в демократическом процессе. Таким образом, современная российская нация может сформироваться только в результате успешной всеобъемлющей модернизации.

Во времена СССР большинство русских и буквально все представители русского народа, жившие на окраинах, самоидентифициро- вались как «советские люди». В то же время лишь небольшая часть армян или эстонцев ощущала себя в первую очередь «советскими». Когда Советский Союз распался, естественным путем развития для большинства новых государств стала национальная (этническая) мобилизация. Звиад Гамсахурдия, первый президент Грузии (он занимал этот пост в 1991—1992 гг.), по сути объявил всех жителей республики негрузинского происхождения гражданами второго сорта. Это обернулось трагическими последствиями, особенно в Абхазии и Южной Осетии.

Россия не спешила двигаться в том же направлении. И главная причина здесь не в том, что коммунистический режим подавлял русский национализм. Он точно так же пытался искоренить украинский, эстонский или чеченский национализм — но без особого успеха. Тот факт, что постсоветские российские элиты сосредоточены на материальном обогащении и потому в значительной мере космополитичны, имеет определенное, но тоже не решающее значение в этой ситуации. Важнее другое: считается, что «выпячивание» русской нации может стать концом нынешнего российского государства. Хотя более 50% русских находят привлекательным лозунг «Россия для русских»47, утверждение русской нации в стране, где столько народов имеют собственные республики на исторической территории со своими конституцией, языком и национальными устремлениями, — это явный рецепт новой катастрофы.

Впрочем, если русские, несмотря на рост ксенофобии и вспышки ультранационализма в их среде, в основном по-прежнему не отождест

вляют себя с «этнической» нацией, с другими народами Российской Федерации ситуация сложилась прямо противоположная. Татары, чеченцы, якуты и другие — все они обладают весьма четким этническим самосознанием. Представители трех десятков малых народностей, населяющих Дагестан, хоть и называют себя «россиянами», с крайним пиететом относятся к своим этническим корням.

Рост ксенофобии, всплеск шовинизма и ширящаяся волна насилия против иностранцев также говорят об отсутствии у русских какого-либо аппетита к созданию нового варианта империи: она вызывает лишь остаточное чувство ностальгии.

У Конгресса русских общин не было будущего. Как правило, русские, живущие за рубежом, легко ассимилируются, принимая правила игры, установленные титульными нациями. Они не формируют диаспоры. Но аналогичным образом в самой России они, принимая как данность национальную специфику регионов, населенных этническими меньшинствами, негативно относятся к мигрантам в крупных городах, если те не следуют существующим там правилам поведения. Те же, кто их перенимает, воспринимаются как свои, россияне. Таким образом, чтобы считаться россиянином, человек должен внешне ассимилироваться, обрусеть: говорить на языке, знать обычаи и привычки русского народа и следовать им, по крайней мере публично. В ходе столкновений в декабре 2010 г. между молодыми москвичами и выходцами с Кавказа юный дагестанец сказал толпе русских: я такой же россиянин. Ему ответили вопросом: «А чего ж вы с ножами ходите?»48.

Примечательно, что в сегодняшней России нет представления об «общности судеб». Конец Советского Союза стал и концом большого макросообщества. Прежде люди были связаны почти физически, по рукам и ногам — традициями в царские времена, официальной идео

логией, аппаратом полицейского государства и закрытостью границ в советскую эпоху. В сегодняшней России общество атомизировано, оно на деле не скреплено никакими барьерами, официальными или традиционными.

Пройдя через травматический опыт внезапного крушения государства со всеми его системами — экономической, общественной и идеологической, россияне научились ставить на первое место частную жизнь и не слишком волноваться о таких вещах, как расцветка государственного флага, линия границы или состав правительства. Сохранились в первую очередь родственные связи, контакты на личном и местном уровне. Россия, некогда общинная по духу и горячо патриотичная, полностью погрузилась в частную жизнь. И напротив, общественное пространство, некогда всеобъемлющее, подчеркнуто игнорируется. Это напоминает ситуацию в типичном российском городском доме: квартиры, как правило, содержатся в чистоте и ремонтируются, но на лестницах царит грязь, а лифт дышит на ладан, и никого это не волнует.

Внешняя угроза, которая могла бы восприниматься как достаточно серьезная, чтобы привести к возникновению «защитного национализма», сегодня отсутствует. По итогам опроса, проведенного в 2009 г., лишь 37% респондентов заявили, что ощущают внешнюю угрозу. Для сравнения: в 2000 г. (после Косово) и в 2003 г. (после вторжения в Ирак) эта цифра составляла соответственно 49% и 57%. По мнению 52% россиян, внешней угрозы стране не существует 49. Это мнение, собственно, разделяет и Кремль: военная реформа откладывалась двадцать лет и началась лишь в 2008 г., а модернизацией вооруженных сил власть занялась лишь в нынешнем десятилетии.

Неудивительно, что «священный долг» защиты отечества отодвинулся на второй план. Россияне согласны платить умеренную цену за оборону и безопасность, но не желают лично принимать участие в военных действиях. Даже те, кто считает, что внешняя угроза существует, абсолютно не готовы жертвовать чем-либо, а уж тем более жизнью ради блага всего мира в целом (лишь 14% согласны с понятием «интернационального долга», выполнявшегося, по официальной версии, советским контингентом в Афганистане) и даже ради собственной стра

ны (33%). Только 57% опрошенных заявили, что готовы защищать Россию от иностранной агрессии, которую они на нынешнем этапе считают крайне маловероятной. При этом 88% выразили готовность защищать себя и свои семьи. Кроме того, 80% поставили на первое место собственные интересы, и лишь 6% — государственные.

Кремль по-своему пытается исправить эту ситуацию. Ельцин и его помощники много говорили о необходимости «национальной идеи», но сформулировать ее так и не смогли. Путин действует более методично. Он создал концепцию современного российского консерватизма, антикоммунистическую и антилиберальную одновременно. Его главные элементы — авторитет государства, неразделимость политической власти, сращивание экономического влияния с политической властью и подчинение ей, ценности традиционных религий (в первую очередь православия), патриотизм, стратегическая самостоятельность во внешней политике и великодержавный статус страны. Чтобы сохранить этот статус, консерваторы даже готовы поддержать модернизацию — при условии, конечно, что она не подорвет их собственную власть.

Отношение консерваторов к демократии весьма любопытно. Они явно не рассматривают ее как ценность саму по себе, но готовы использовать ее атрибуты в качестве инструмента легитимации. Из опыта двух своих предшественников — Ельцина и Горбачева — Путин извлек один урок. Первый президент России и первый (и последний) президент СССР поначалу пользовались огромной популярностью, но быстро утрачивали ее — а затем теряли и власть. Мало того, Горбачев утратил и государство, доверенное его попечению, а Ельцин чуть было не утратил. Путин пришел к выводу: чтобы сохранить власть, необходимо завоевать и удерживать прочную популярность. Ему это удалось, и он смог обеспечить популярность Медведеву. Второй вывод заключался в том, что эта популярность должна быть сугубо личной: ни одна правящая партия, ни один институт государства не сможет завоевать ее сверху, и ни одной серьезной оппозиционной группировке нельзя позволить бороться за нее снизу. Итак, сегодня атомизация общества в сочетании с персонализированной властью стала рецептом стабильности в постсоветской России.

И речь идет не только о подтасовке выборов, хотя подобных обвинений в адрес властей звучит множество. Не ограничивается дело и контролем над крупнейшими телеканалами, хотя он чрезвычайно, даже жизненно важен для удержания власти правящей элитой. Куда большее значение имеют популярные стратегические шаги — например, при

урезании всех бюджетных расходов не только не трогать пенсии, но даже повышать их 50. Пенсионеры участвуют в выборах активнее, чем любые другие сегменты населения. Таким образом, популярность была обеспечена по сути за счет удовлетворения патерналистских потребностей тех социальных групп, что привязаны к традиционной системе управления, возникшей еще до советской власти, но чрезвычайно усиленной коммунистическим режимом. Однако это, в свою очередь, означает сохранение имперского государства, которое все меньше соответствует глобализующейся «среде обитания» России.

Если Россия возобновит движение в сторону демократии, национальный вопрос, а с ним и вопрос территориальной целостности страны, может снова встать во весь рост. Не исключен новый всплеск сепаратизма, причем не только на Северном Кавказе. В ходе переписи 2010 г. некоторые жители Калининградской области назвали себя не россиянами, а «калининградцами». Существует и вероятность того, что в психологии русского народа национальный элемент пересилит наднациональный. Демократизация подвергнет давлению как внешние, так и внутренние границы 51. Если это давление окажется слишком сильным и границы придут в движение, под угрозой окажется безопасность огромной территории.

В странах Балтии национальное строительство в отличие от России носило более прямолинейный характер. Латвийская, литовская и эстонская элиты объявили о восстановлении независимости своих стран, прерванной советской оккупацией. Вновь вступили в силу конституции, действовавшие до 1940 г., частную собственность вернули законным владельцам, гражданство было предоставлено тем, кто имел его до 1940 г., и их потомкам, те же, кто переселился в Прибалтику позднее, должны были пройти процесс натурализации. Кроме того, с 2004 г. граждане прибалтийских государств стали гражданами Европейского союза. Удивительная метаморфоза: из СССР в ЕС — и всего за пятнадцать лет!

В Литве гражданство было автоматически предоставлено всем жителям республики. Однако в Латвии и Эстонии этого не произошло. Сотни тысяч людей, в основном славянского происхождения, не стали проходить процедуру натурализации. Впрочем, примечательнее другое: многие из тех, кто ее преодолел и получил гражданство, считают, что их стараются не допустить на политическую арену и в госаппарат. Фактически Латвия и Эстония постепенно превращаются в двухобщинные страны, причем лишь одна из этих общин является синонимом «нации».

Белоруссия демонстрирует многие из черт, свойственных российскому обществу, за вычетом тех характеристик, что имеют имперские корни 52. Белоруссия — малая страна, не имеющая выхода к морю и соседствующая с восточноевропейскими государствами. Белорусская нация находится еще в стадии формирования. Язык не станет ее определяющей чертой — в качестве средства общения в стране преобладает русский. То же относится и к религии: большинство белорусов — православные, но патриарх их церкви находится в Москве; значительное меньшинство в стране составляют католики.

В отличие от русских белорусы никогда не проникались имперским духом. В отличие от украинцев среди них не были особенно сильны националистические настроения. Белорусы пользуются репутацией спокойных, работящих людей, глубоко привязанных к своей скромной земле и не желающих отправляться «за три моря». В постсоветскую эпоху определяющим фактором для Белоруссии станет ее восточноевропейское географическое положение. Имея таких соседей, как Польша, Литва и Украина, белорусы не могут не ощутить себя европейцами.

Перед Украиной в сфере национального строительства стоит сложная задача создания единой страны, учитывая разнообразие ее регионов, оказавшихся в советские времена в рамках одной территории. Впрочем, есть и позитивные факторы. Сталкиваясь во многом с теми же проблемами в общественной сфере, что и Россия, Украина обладает одним преимуществом: она — не Россия с ее суровым климатом, огромными просторами, культурно-этническим многообразием и имперским менталитетом. Можно даже сказать, что постсоветская Украина самоидентифицируется как «не-Россия». Пока не определившись с тем, что же такое Украина, ее лидеры и элиты возносят на щит независимость — от России — в качестве главнейшей ценности.

Сегодня, через два десятилетия после обретения Украиной независимости, можно говорить о некоторых ее успехах в деле национального строительства. В отсутствие серьезных кризисов, способных создать нестерпимую напряженность в обществе (такой кризис может спровоцировать, например, необходимость четкого военнополитического выбора между Россией и Западом), Украина устоит. Чем дольше ей удастся избегать подобного неприемлемо четкого выбора, тем сильнее она будет становиться и в конечном счете приобретет иммунитет от воздействия «опасных для жизни» внешних факторов.

Молдавия — расколотая страна, точнее, страна, еще не достигшая национального единства и сплоченности. Нельзя, впрочем, сказать, что ее единство утрачено: скорее его еще предстоит достичь —

неустанными усилиями и при некоторой доле везения. Анализируя ситуацию в Молдавии, необходимо прежде всего иметь в виду два исторических факта. Один из них заключается в том, что в Средние века она была княжеством, занимавшим территорию по обоим берегам Прута — сегодня по этой реке проходит ее граница с Румынией. Обе исторические столицы Молдавского княжества — Яссы, а до этого Сучава — находятся сегодня на территории Румынии.

В 1859 г., когда Молдавия вместе с Валахией сформировали единое румынское государство, ее нынешняя территория (тогда она называлась Бессарабией) осталась в составе Российской империи, аннексировавшей ее в 1812 г. В течение всего решающего периода становления румынского национального государства Бессарабия в него не входила. Она была оккупирована Румынией и включена в ее состав в 1918— 1940 гг., затем присоединена к СССР, пережила еще одну оккупацию в 1941—1944 гг. и снова стала советской.

В 1940 г. почти все население Кишинева уехало в Румынию. В советской Молдавии остались в основном крестьяне, лишенные «панрумынского» самосознания. За последние два столетия предки нынешних молдаван лишь четверть века провели в румынском государстве, и в шесть раз больше времени — в Российской/советской империи.

Еще один факт заключается в том, что Приднестровье никогда не было частью Молдавии или Румынии: этот регион был присоединен к Молдавской ССР в 1940 г. Таким образом, перед Молдавией в сфере национального строительства стоит двойная задача. Молдаванам необходимо как-то размежеваться с родственным румынским народом и одновременно интегрироваться с приднестровцами, которые фактически отделились более двадцати лет назад, в сентябре 1990-го, почти за год до распада СССР, и отличаются от них в этническом и культурном плане, а также в основном негативно воспринимают все, что связано с Румынией.

Ситуация в Грузии выглядит более сложной, но на деле может оказаться проще, хотя и не легче. В отличие от Молдавии Грузия в ХХ в. имела опыт собственной государственности, пусть и недолгий. Грузия провозгласила независимость в 1918 г., в разгар Гражданской войны в России, и большевики признали ее суверенитет в договоре 1920 г. Однако уже в следующем году республика была захвачена красными войсками, которыми командовали в том числе грузинские большевики. В 1991 г. Грузия заявила о выходе из СССР, а Абхазия и Южная Осетия вышли из состава Грузии, изгнав со своей территории грузинское население.

Теперь, когда Абхазия и Южная Осетия неподконтрольны Тбилиси, у страны есть возможность сосредоточиться на развитии, как иногда говорят, «коренной Грузии». Серьезные результаты в социальноэкономической сфере, борьба с коррупцией и сопутствующая этому консолидация грузинской нации позволит не только повысить уровень жизни грузин, но также исцелить раны, нанесенные их национальной гордости, и укрепить положение страны на Южном Кавказе.

Азербайджан подобно Молдавии и Грузии не может оправиться от потрясения, связанного с утратой территории — населенного преимущественно армянами Нагорного Карабаха и прилегающих регионов. Как и в случае Грузии, у этой печальной ситуации есть и позитивный аспект — национальная однородность государства в его нынешнем «усеченном» виде дает шанс построить нацию на прочной основе единой этнической принадлежности. Проблемы Азербайджана в плане национального строительства имеют внешнюю природу, а значит, в какой-то степени способствуют этому процессу. Кроме того, благодаря каспийской нефти и газу у Баку появились значительные финансовые возможности для решения проблем социальноэкономического развития. В то же время ощущение собственной силы и независимости — в том числе от зарубежных доноров — повышает самооценку азербайджанской элиты и создает у нее мотивацию, чтобы требовать назад Нагорный Карабах. А это, в свою очередь, увеличивает опасность войны с Арменией.

Сама же Армения де-факто объединена в одно целое с непризнанным государством — Нагорным Карабахом. Тем самым национальная мечта 1980-х годов стала явью, и современный вариант Великой Армении уже создан. Беда в том, что ее не принимает международное сообщество. Проблемы, с которыми сегодня сталкивается армянская нация, целиком связаны с социально-экономическим развитием. Территория, утраченная азербайджанцами, досталась Армении. Но у Азербайджана есть нефть, деньги и международное влияние, в результате чего он невосприимчив к внешнему давлению. Армения же, не имеющая сырьевых ресурсов, лишенная выхода к морю и расположенная в стороне от транзитных путей, сильно зависит от поддержки диаспоры в США, Европе, России и на Ближнем Востоке.

Проблема Казахстана в момент обретения независимости заключалась в том, что его титульная нация составляла меньшинство на собственной земле. В ХХ в. доля казахов в его населении снижалась: 67% в 1911 г., 57% в 1926 г., 39% в 1938 г. и 30% в 1959 г. По состоянию на 1989 г., накануне распада СССР, казахов в республике было чуть

меньше 40%. В этой ситуации одной из главных политических целей руководства страны стала «казахизация» Казахстана.

К 2009 г. этнический баланс в республике изменился — в основном за счет более высокой рождаемости у казахов, а также эмиграции русских и представителей других национальностей. Доля казахов увеличилась до 63%, а доля русских снизилась столь же резко — с 38% в 1989 г. до 23% двумя десятилетиями позже. Многие представители других народов — немцев, украинцев и белорусов — покинули страну, что привело к сокращению общей численности населения на 10%.

«Казахизация» включала также назначение казахов на высокие должности в правительстве и административном аппарате, а также переименование городов, имевших русские названия. В результате корректировки этнического баланса власти Казахстана стали спокойнее относиться к другим вопросам, в частности, допустив употребление русского языка в качестве официального. Однако когда в 2010 г. русский выразил желание баллотироваться в президенты Казахстана, он подвергся нападкам со стороны казахских националистов. Это вообще весьма болезненная тема: еще в 1986 г. спокойный Казахстан потрясли беспорядки, когда стало известно, что главой республиканской компартии должен стать русский аппаратчик.

После 1991 г. Киргизия по сути пыталась добиться той же цели: передать всю власть коренной национальности. И здесь этому способствовала массовая эмиграция представителей других этнических групп — в основном русских, других славян и немцев. После нее реальную конкуренцию киргизам составляли лишь узбеки, проживающие на юге страны. Летом 2010 г. межэтнические трения в Оше привели к погромам и массовому исходу узбекского населения в соседний Узбекистан.

Сам Узбекистан с момента обретения независимости не ощущал такой угрозы со стороны «чужаков», как Казахстан и Киргизия. Усилия Ташкента в сфере национального строительства сосредотачивались на восстановлении преобладающего положения страны в регионе. Поскольку Бухара, Самарканд, Хива, Хорезм и значительная часть Ферганской долины находятся на его территории, узбекские власти «приватизировали» фигуру великого завоевателя и создателя средневековой империи Тамерлана (1336—1405 гг.) в качестве «отца- основателя» новой страны.

Власти Таджикистана, где уровень национального сознания остается сравнительно низким и откуда почти все русское население выехало в 1990-х годах во время гражданской войны, пытались

вывести происхождение своего нынешнего государства от династии Саманидов, создавшей в IX—X вв. обширную империю на территории Центральной Азии и Ирана. В память об этих древних правителях воздвигались памятники, а таджикский рубль заменила новая валюта под названием сомони 53.

В Туркмении был выбран иной путь. Вместо прославления древних династий и эмиров последний глава республиканской компартии Сапармурат Ниязов, назначенный на этот пост Горбачевым, сделал «отцом» туркменской нации самого себя и даже получил официальный титул Туркменбаши (аналог Ататюрка). В стране был введен культ личности, невиданный в бывшем СССР со времен смерти Сталина и сравнимый разве что с ситуацией в Северной Корее. В 2001 г. Туркменбаши написал книгу под названием «Рухнама», содержавшую официальную версию истории и национальных устремлений Туркмении, а также чрезвычайно консервативный набор ценностей. Всему населению предписывалось неустанно изучать этот труд; правда, позднее преемник Ниязова прекратил эту практику, заменив учение Туркменбаши собственными более актуальными, пусть и не столь амбициозными постулатами.