РУССКИЙ ВОПРОС

Так или иначе, вырождение благородной старой утопии заверши- лось. Она слилась с геополитическими амбициями выродившегося самодержавия и с брутальным черносотенством. И, может быть, во- все не странно, что именно её пророки несопоставимо точнее пред- видели — и описали — основные очертания эволюции средневековой системы на три четверти столетия вперед,нежели тогдашние либера- лы.

И совсем, право, несложно измерить силу их предвидения. Всё, что для этого требуется, — просто спросить себя вправду ли кончи- лась власть так безумно волновавшего их "еврейского вопроса" над российскими умами даже сейчас, столетие спустя после падения по- родившего его императорского самодержавия, а затем и советской его наследницы?

Есть, как ни странно, достаточно очень серьёзных оснований в этом сомневаться. Во всяком случае конец XX века отмечен был в России бурным всплеском восхищенного интереса именно к черно- сотенцам - и причем не в каком-нибудь маргинальном "Нашем сов- ременнике", а в самом сердце современного литературного процесса, в его, как говорят англичане, mainstream.

А. Рейтблат, на которого мы уже ссылались, привёл в журнале "Неприкосновенный запас" немало документальных свидетельств этого восхищения. Вот некоторые из них.

"В адресованном учителям библиографическом словаре 'Русские писатели. XX век' (М., 1998), изданном 'Просвещением' под редак- цией директора Пушкинского дома Н.Н. Скатова помещены вполне сочувственно написанные статьи об идеологах черносотенного дви- жения Б.В. Никольском и В.М. Пуришкевиче [том самом, как пом- нит читатель, который требовал выселить евреев за Полярный круг], а получивший широкую известность публикацией 'Протоколов си- онских мудрецов' С.А. Нилус назван 'выдающимся духовным писа- телем' и ' пророком'.

Меньшиков в последнее время вообще становится предметом стоящего культа, - продолжает автор. - При региональном обще-

288

289

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

на финишной прямой (1881-1914)

ственном фонде поддержки Героев Советского Союза действует ини- циативная группа по увековечению его памяти и популяризации на- следия, ежегодно проходят Меньшиковские чтения <...> и, что самое важное, обильно переиздаются его работы. Вышло уже несколько книг: 'Из писем к ближним', 'Выше свободы' (1998; с предисловием Валентина Распутина и тремя (!) послесловиями) и тематический том издаваемого студией Никиты Михалкова ТРИТЭ сборника 'Россий- ский архив' (вып. 4, М., 1993; содержит дневник Меньшикова 1918 г. и его письма), не считая многочисленных публикаций в журналах и сборниках". (57)

Это все, впрочем, судя по анализу Рейтблата, скорее работы лю- бительские. О действительной глубине новейшего интереса к "еврей- скому вопросу" можно судить по тому, что в дело уже вмешалась тя- желая, так сказать, артиллерия. Я говорю о вполне серьёзных авто- рах, претендующих на объективное, чтоб не сказать академическое, решение вопроса. Например, о В.В. Кожинове и его вышедшей в 1998 г. вторым изданием книге "Черносотенцы и Революция" и о первом томе работы А.И. Солженицына "Двести лет вместе", издан- ной уже в 2001 году.

Конечно, оба автора трактуют отдельные сюжеты "еврейского во- проса" по разному. Кожинов, допустим, всячески подчеркивает, что Союз русского народа был одним из самых серьёзных политических движений дореволюционной России, которое "гораздо лучше других политических сил понимало к чему ведёт Революция". (58) Подтвер- ждает он свою трактовку тем, что принадлежали к этому движению выдающиеся деятели русской культуры.

"Общенародный", "всесословный" характер Союза русского на- рода обосновывает Кожинов еще и тем, что "в нем с самого начала принимали прямое участие и родовитейшие князья Рюриковичи (на-

мер, Правнук декабриста М.Н. Волконский и Д.Н. Долгоруков) и абочие Путиловского завода". (60) Но Кожинов, конечно, писал пологию Черной сотни, он откровенно болел за "своих".

В отличие от него, Солженицын чувствует себя скорее некомфор- табельно, говоря о Союзе русского народа и всячески стремится его роль умалить: "Союз этот, раздутый слухами и страхами в легендар- ный, был в реальности жалкой, бессильной и безденежной партией < .> Через несколько лет после загасания революции 1905 Союз Рус- ского Народа - и от начала бутафорский - бесславно растаял". (61)

Не берусь судить, кто прав в этом споре, лишь надеюсь, что чита- телю будет легче разобраться в этом, когда он услышит в заключи- тельной главе этой книги рассказ о судьбе Союза русского народа из уст самого его шефа Николая Евгеньевича Маркова. Здесь, однако, представляется разумней остановиться не столько на том, что разде- ляет наших авторов, сколько на том, что у них общего, на самом их подходе к "еврейскому вопросу" в самодержавной России.

А подход этот такой. Отношения между самодержавием и евреями описываются как конфликт равных. Да, они враждовали между собою и вынуждены были волею судьбы жить вместе.

Допустим, в погромах, где разоряли, калечили и убивали сотни людей только за то, что они евреи, виноват, по Солженицыну, "сти- хийный взрыв масс". (62) В какой-то мере и православные иерархи: "не смогли помешать, чтобы впереди погромных масс не качались бы распятия и церковные хоругви". (63) Но пуще всего виновата "нерас- порядительность полиции". (64)

Да, все они — и раздраженные евреями массы, и местная админи- страция, и иерархи — несут свою долю ответственности за погромы (косвенно даже и самодержавие, не сумевшее учредить на местах Дельную администрацию). "Но с существенной поправкой: что и ев- Рейская молодежь того времени - весомо делит ту ответственность". (65) И те, стало быть, виноваты, и эти тоже хороши, всем сестрам по серьгам.

Ибо как посмела еврейская молодежь создавать отряды самообо-

Роны от погромщиков, отчаянно — а порою и нагло — провоцируя и

ез Тог° возбужденные массы? Кто, скажите, позволил ей защищать

в°их женщин и стариков, пусть и не защитила их "нераспорядитель-

19-4648

290

291

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

На финишной прямой (1881-1914)

ная полиция"? У Кожинова эти отряды самообороны и вовсе вырас- тают в зловещую силу, в главную, по сути, причину погромов. Удов- летворенно цитируя диатрибы скандально известного Д.Е. Галков- ского, вроде таких: "Вооруженные до зубов еврейские погромщики <...> специально учиняли беспорядки, провоцировали русское насе- ление" — Кожинов глубокомысленно замечает: "ясно, что в резких суждениях Галковского есть своя правота". (66) Не случайно же, про- должает он, "более 80 процентов октябрьских погромов 1905 года произошло вокруг Киева и Одессы, где, очевидно, были сильные центры сопротивления <...> Сопротивление, в свою очередь, порож- дало ответные вспышки".

Как и Бисмарк, оба автора считают такую позицию посредника в конфликтах сторон "объективным пониманием ситуации" (69), даже не замечая жестокой иронии в самой попытке пропорционально "разделить ответственность" между теми, кто бил, и теми, кого били. Зачем, скажите, стали бы евреи создавать отряды самообороны, не будь погромов? Неужто следовало им, как баранам, покорно подста- влять горло под ножи убийц? Ведь в том-то же и дело, что между Вы- сокими договаривающимися сторонами было столько же равенства, сколько между тюремщиками и заключенными. И вовсе не о кон- фликте между равными шла речь, но об истязании бесправного и униженного меньшинства могущественным "административным ре- сурсом" самодержавной империи. О конфронтации, в которой и по- лиция, и бюрократия, и прокуратура, и церковные иерархи оказались поголовно на стороне погромщиков. Не только было неспособно са- модержавие защитить это меньшинство, но и беспощадно, всей сво- ей чугунной тяжестью на него обрушилось.

За столетие с четвертью пальцем о палец не ударило оно, чтобы дать этому меньшинству гражданское равноправие, отказало ему в элемен- тарном человеческом уважении, третировало его как изгоя, заперло его в гетто. И всё это по отношению к гордому народу, про который Владимир Соловьев сказал, цитируя "иудея из иудеев" апостола Пав- ла: "Это народ закона и пророков, мучеников и апостолов, 'иже верою победиша царствия, содеяше правду, получиша обетования' ". (70)

Да возьмем хоть ту же оскорбительную процентную норму для приема евреев в гимназии и университеты, введенную в 1887 году в разгар контрреформы, ведь и ее Солженицын оправдывает. "Конеч- но же, — признает он, — динамичной, несомненно талантливой к уче-

ию еврейской молодежи - этот внезапно возникший барьер был бо- лее чем досадителен". Но с другой стороны, "на взгляд коренного населения - в процентной норме не было преступления против рав- ноправия, даже наоборот.

Значит так, не Россия выиграет от талантливости к учению части её молодежи, пусть еврейской, а "они" получают субсидию за счет "коренного населения". Явно же,что видит автор в евреях чужаков, "не наших". Явно не чувствует оскорбительности самой постановки вопроса. Не понимает, что не "досадительна" была процентная нор- ма для этой части российской молодежи, а невыносимо, непередава- емо унизительна.

Неужели и впрямь нужно самому побывать в шкуре "не наших", чтоб это почувствовать? Но вот ведь Короленко почувствовал. И Со- ловьев тоже. И лучшие из лучших русских юристов, защищавших в 1913 году Менделе Бейлиса на чудовищном средневековом процессе, затеянном против него Министерством юстиции, все это чувствова- ли. А вот Солженицын и Кожинов не чувствовали. Почему? Влади- мир Соловьев объяснил нам это еще 120 лет назад, когда сказал, что "господствующий тон всех славянофильских взглядов был в безус- ловном противоположении русского нерусскому, своего — чужому". (72) Потому-то, выходит, и не чувствовали это Кожинов и Солжени- цын, что сами принадлежали к этой "особняческой" традиции. Не к той, декабристской, к которой принадлежали Короленко и Соловьев.

Удивляться ли после этого, что оба автора терпеть не могут Со- ловьева? Еще бы! Он в одной беспощадной фразе раскрыл настоя- щий секрет их шокирующей глухоты к переживаниям "не наших", глухоты, граничащей с атрофией нравственного чувства и вынужда- ющей их оправдывать чугунные мерзости архаического самодержа- вия. И оправдывать притом мучительно неловко. Тем, что и у других народов, дескать, рыльце в пушку. Кожинов, например, ссылается на то, что и в средневековой Европе тоже были еврейские погромы, на- пример, в 1147 и в 1188 годах во время второго и третьего крестовых походов. (73) И даже не подозревает человек, какую самоубийствен- ную параллель он провел. Ведь означает она невольное признание, что, если в Европе средневековье умерло уже сотни лет назад, то в °ссии начала XX века было оно всё еще живо. Право, не меньшего “1°Ит это признание, нежели памятная декларация Бердяева, что

°ссия никогда не выходила из Средних веков".

292

293

Патриотизм и национализм в России. 1825-1931

ца финишной прямой (1881-1914)

Современной Америки, впрочем, Кожинов не касается, за исклю- чением того, что объявляет ее царством "идеологического тоталита- ризма". (74) Солженицын же, напротив, именно примером совре- менной Америки оправдывает российскую процентную норму 1887- го. Послушайте, как: "в общем виде - вопрос [о процентной норме], уже теперь с предела низшего, 'не меньше, чем' — и сегодня бушует в Америке". (75)

Не знаю, право, на какую степень невежества читателей рассчи- тывал автор. Ведь не могут они не знать, что в Америке-то спор идёт о чем-то прямо противоположном тому, что происходило в самодер- жавной России. А именно о том, каким образом компенсировать да- же правнуков некогда оскорбленного и униженного меньшинства, но уж никак не о его новом "досадительном" унижении.

И ничему не научил наших авторов даже развал советской импе- рии, когда миллионы русских словно обратились во мгновение ока в евреев, в "не наших", оказались гражданами второго сорта, бесправ- ным меньшинством во многих бывших советских республиках, а ны- не суверенных государствах. Нет, конечно, им там не устраивают по- громов, не запирают в какую-нибудь черту русской оседлости, не вводят для них процентную норму — но тяжко ведь всё равно, спро- сите их, тяжко чувствовать себя "не нашими" в своей стране.

Не помню уже, кто сказал, что не было в самодержавной России "еврейского вопроса". Был русский вопрос. Я понимаю это так. Пол- тора столетия боролись, как мы видели, в России две традиции - де- кабристская и особняческая. У тех, кто принадлежал к первой, серд- це болело за всех униженных и оскорбленных. Те, кто принадлежал ко второй, болели за "своих", шельмуя "не наших" - даже в собст- венной стране. Какая из этих традиций возьмёт в конечном счете верх - к этому и сводится, кратко говоря, русский вопрос.

Судя по тому, что серьёзные (и несерьёзные) мыслители "держав- ного" большинства и сегодня продолжают делить свой народ на "ко- ренное население" и "не наших", верх пока что берет традиция особ- няческая. В этом, по крайней мере, смысле предвидение Шарапова оправдалось. Печальное заключение это нечаянно подтвердил и сам Кожинов, заметив, что "ореол поклонения, который окружает сегод- ня 'ретроградные' лики Розанова или Флоренского [их он, конечно, тоже зачислил в черносотенцы] свидетельствуют об их духовной по- беде". (76) Что же тогда сказать об ореоле поклонения, окружающем сегодня Меньшикова?

УРОНЕННОЕ ЗНАМЯ

А тогда, на финишной прямой дореволюционного самодержавия,

пооиграть предстояло российским либералам. Они ничего не угадали

за единственным исключением Владимира Соловьева, ошиблись во всем. Почему? Здесь еще одна громадная историческая загадка, которая совершенно очевидно выходит за пределы моей темы. Но во- все обойти её невозможно. Вот как я вижу одну из основных причин политической слепоты либералов.

Никто в России, и в первую очередь, как это ни парадоксально, люди, считавшие себя учениками Соловьева, не воспринял его как политического мыслителя, как учителя жизни, а не только филосо- фии. Знамя борьбы с имперским национализмом как основой сред- невековой политической системы упало с его смертью. Не стал он для своих учеников апостолом Павлом. Как "первого русского са- мостоятельного философа" (77), как "блестящее явление" на небо- склоне русской мысли (78), Владимира Сергеевича превозносили. Его "философия всеединства" была, можно сказать, канонизирова- на. Особенно красноречиво хвалил его Бердяев: "Соловьевым могла бы гордиться философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Соловьева не читала и не знала, не признала его своим". (79)

Допустим. Но Бердяев-то читал. И признал. Так почему даже ему, не говоря уже о Булгакове, который вообще не отличал Соловьева от славянофилов, никогда не понадобилась политическая интуиция учителя? Даже при том, что самая яркая политическая статья Соловь- ева так и называлась "Славянофильство и его вырождение". Что це- лый том в его первом собрании сочинений посвящен был именно борьбе с имперским национализмом.

Редчайший ведь в русской истории случай. Учитель, мудрец, по- читаемый пусть не всей либеральной интеллигенцией, но цветом её, самыми красноречивыми, самыми талантливыми её лидерами, объ- яснил им, в чем корень зла в стране, которую они любили и хотели спасти. Объяснил не только опасность этого зла, но и катастрофу, ко- торая их самих ожидала. А они словно оглохли. Во всяком случае зна- менитый сборник "Вехи", большинство авторов которого полагало себя его учениками, полностью игнорировал вырождение славяно- фильства и патриотическую истерию, грозившую России не только волной черносотенства, но и гибелью. Вместо того, чтобы поднять ег° знамя, сосредоточились авторы "Вех" на беспощадной критике интеллигенции.

295

294

Патриотизм и национализм в России. 1825-1921

На финишной прямой (1881-1914)

Что ж, и впрямь велики были ее грехи перед страною. Тут и "пра- вовой нигилизм" (Богдан Кистяковский). Тут и "политический им- прессионизм" и "рецепция социализма" (Петр Струве). И вообще "интеллигентский быт ужасен, подлинная мерзость запустения, ни малейшей дисциплины... праздность, неряшливость, гомерическая неаккуратность в личной жизни, грязь и хаос в брачных и вообще по- ловых отношениях... совершенное отсутствие уважения к чужой лич- ности, перед властью - то гордый вызов, то покладливость" (Михаил Гершензон).

Все это порой и верно, но несомненно не имеет права на подоб- ное обобщение: ведь педагоги, врачи, инженеры — тоже интеллиген- ция, притом трудящаяся в поте лица. Да и творческие люди далеко не все жили как богема. Тем более что было ведь и другое. Был декабри- стский патриотизм. Был "укоренившийся идеализм сознания, этот навык нуждаться в сверхличном оправдании индивидуальной жиз- ни, [который] представляет собой величайшую ценность" (80). И го- товность умереть за правое дело тоже была. Не в этом суть, однако. В веховской критике не было главного.