Пожалуй, основное качество российской системы власти, которое объясняет наличие многих других, — это несовпадение между каркасом власти, ее организационной структурой и внутренним содержанием, реальными механизмами, в которых решающую роль играют теневые отношения. В связи с несовершенством президентского режима на фоне его все обостряющихся внутренних противоречий роль неформальных подстраховочных структур неизмеримо усиливается. Существование в России разрыва между политическим каркасом и его наполнением говорит о необходимости уделять внимание не только строительству новых институтов, но и культивированию новых привычек, политической культуры и традиций, а также формированию гражданского общества. Недаром Ральф Дарен- дорф воспринимал посткоммунистическую трансформацию, вернее, ее последовательность через метафору «трех часов» — часа эконо миста, часа юриста и часа гражданина, самого долгого из всех. Пока у нас сохраняются советские и досоветские представления о политике и власти, необходимо отдавать себе отчет в том, что даже при самой рациональной политической реформе мы можем вновь получить неожиданный результат. Несоответствие между оболочкой системы и ее внутренним содержанием находит отражение в кажущейся жесткости некоторых организационных решений (например, сложности разблокирования Конституции) и одновременно аморфности реальных политических процессов, которые могут эволюционировать в любом направлении. Именно этот факт является одним из объяснений способности российской власти к выживанию и воспроизводству на протяжении последних десяти лет по крайней мере в трех формах: «двоевластия» в период 1991—1993 гг., суперпрезидентства после 1993 г. и «двойного лидерства» весной 1999 г., не говоря уже о том, что в отдельные периоды развития власть могла принимать авторитарное, демократическое или «олигархическое» обрамление. Разрывы между внешним и внутренним создают немало возможностей для имитационной деятельности власти, что также является одним из направлений ее выживания и адаптации к обстоятельствам. Так, российская власть может успешно имитировать многопартийность, парламентаризм, оппозицию, даже само президентство. Для понимания сущности российской власти представляется необходимым провести разделение между государством, системой и режимом. Впрочем, еще Фернандо Кардосо говорил, что надо четко различать государство и режим ®. Это тем более необходимо при исследовании посткоммунизма и особенно в распавшихся многонациональных государствах. Я понимаю систему как совокупность всех институциональных и прочих отношений в сфере политики и экономики, которые регулируют общественную жизнедеятельность. Под режимом я подразумеваю не только стиль правления, но и характер взаимоотношений между центром власти и обществом. Для России характерными являются две особенности. Первая — сурро- гатность системы, которая не структурирована, не разделена функционально (нет, кстати, четкого размежевания между политикой и экономикой). По существу система как совокупность разнообразных институтов, которые взаимодействуют по вертикали и по горизонтали, у нас отсутствует. Система подменяется президентским режимом, построенным по весьма упрощенной схеме. Второй особенностью, отчасти связанной с первой, является отсутствие размежевания между государством и режимом, что является наследием и пред шествующего этапа коммунистического развития России и следствием того, что при выходе из коммунизма произошел распад прежнего государства 60. Взаимосвязь между государством и режимом отличает Россию от других бывших коммунистических государств. В последних при деградации коммунизма и распаде партийного государства произошло своевременное отделение коммунистического режима от государства, и в результате государство сохранилось и стало инструментом реформ уже при другом режиме. В России выход из коммунизма произошел за счет падения и режима, и государства. Однако при этом в условиях распада прежних связей правящий класс пошел на сохранение некоторых элементов старого режима (в частности, старого правящего класса, советов) как консолидирующей структуры, которая должна была предохранить общество от распада. В дальнейшем образование нового режима предшествовало формированию государства, а затем режим начал даже подменять государство и тормозить государственное строительство. Сегодня в России наличествует ситуация, когда режим фактически заменяет государство, и его падение опасно тем, что оно может вызвать непредвиденные последствия для общества, не имеющего прочной государственной структуры. Так что если в других странах мы имеем дело с большей государственной преемственностью, то в России — скорее с режимной преемственностью 61. Основными составляющими российской власти являются демократизм ее формирования и административно-авторитарный характер функционирования. В 1998 г., пытаясь определить суть режима, мы с Игорем Клямкиным писали, что российская власть «...по объему полномочий и тщательно оберегаемой надпартийности, т. е. независимости от каких-либо политических сил, напоминает монархическую власть, но по способу формирования она выборная. А выборная монархия, “выборное единовластие” — это политический нонсенс, свидетельствующий о том, что Россия все еще оказывается втиснутой в усыпанное минами историческое пространство между неизжитой традицией единовластия, тяготеющего к пожизненности, и необходимостью использовать демократические процедуры для легитимации этого единовластия, ибо все другие способы (монархические, силовые и партийно-идеологические) уже исчерпаны» 62. В российской конструкции власти заложен мощный структурный источник неразрешимого противоречия — между демократическим и авторитарным началами. Разумеется, можно вспомнить, что такое противоречие существует и в латиноамериканских «делегированных демократиях», в рамках которых демократически избранный президент концентрирует в своих руках все основные полномочия. Но там лидер обычно осуществляет свою «делегированную» власть при помощи силовых и мобилизационных механизмов, которых у российского президента нет. Впрочем, подобного рода режимы в Латинской Америке крайне недолговечны и завершаются переходом либо к демократии, либо к еще более жесткой диктатуре. Пожалуй, только на Тайване найден способ разрешения противоречия между авторитаризмом президентства и постепенной демократизацией, но опять-таки за счет сочетания мощного силового начала режима и разветвленной системы патронажно-клиентелистских отношений, которые охватили все общество и успешно подстраховывают режим. Но тайваньский вариант консолидации у нас тоже неприменим (он был возможен только в начале перестройки). Более того, в России патронажно-клиентелистские отношения не облегчают демократизацию, а осложняют ее, закрепляя полукриминальные формы регулирования. Кроме того, в демократической составляющей российского режима сохраняется немало архаично-митингового. Демократизм в понимании многих все еще не сопрягается с осознанием верховенства закона, с необходимостью формирования сложной системы взаимных сдержек. Словом, мы все еще имеем дело с антилиберальной демократией, которая вряд ли может успешно нейтрализовать административно-иерархическое начало режима, а скорее служит его дополнением и декоративным украшением. И здесь мы видим парадоксальность самого явления: с одной стороны, демократизм формирования режима и авторитаризм его функционирования порождают постоянный и неразрешимый конфликт, а с другой — они взаимодополняемы. Заложенное в российском режиме авторитарное начало зиждется в основном на соответствующей традиции и лишь отчасти на привычках и поведении лидера. В настоящее время в рамках ельцинского лидерства этот авторитаризм ослаблен, ситуативен и полностью реализован быть не может, существует скорее как потенция — и потому, что «силовые» структуры вряд ли свяжут себя с дряхлеющим президентом, и потому, что усиление его авторитаризма вряд ли поддержит правящий класс, который раскололся на несколько группировок, ориентированных на разных лидеров, и, наконец, потому, что сам Ельцин вряд ли захочет использовать насилие в целях самосохранения. По-видимому, для него то, как он завершит свою миссию, имеет немалое значение. Отмечу еще один парадокс: система, ориентированная на всевластие одного лица, не содержит ресурсов для обеспечения этого всевластия. Всевластие может быть осуществлено только через насилие и его соответствующее идеологическое обеспечение. Но средств для осуществления насилия у Центра нет, нет и желания или политической воли его использовать. Мобилизационная идеология вряд ли найдет поддержку в правящем классе и обществе. Поэтому приходится думать об обеспечении власти через раздачу властных, административных, экономических ресурсов отдельным группам влияния и регионам. А в этом случае всевластие становится декоративным, следовательно — бессильным. Импотенция всевластия - это и есть сущность российской власти. Раздача власти Центра в обмен на лояльность региональных вассалов или «олигархов», этакий политический «залоговый аукцион» приводит к тому, что происходит безудержная децентрализация власти и ее ресурсов и их приватизация теневыми, нелегитимными силами. А так как четкой границы между режимом лидера, системой и государством не существует и режим зачастую подменяет государственность, то происходит постоянное ослабление государства в целом, а также деформация экономических механизмов. Российскую систему расшатывают и другие противоречия, иногда (но не всегда) являющиеся продолжением основного структурного конфликта: между президентской «вертикалью» и ассиметрич- ной Федерацией, между либерализмом президентства и популизмом парламента, между потребностями элитной демократизации и либеральной демократией, между слабостью государства и гипертрофированным государственным аппаратом, между стремлением к всеохватывающему регулированию и спонтанностью развития, между вож- дистской политикой и децентрализацией власти, между слабостью государства и державнической риторикой. Но самым серьезным вызовом системе является противоречие между капитализмом и демократией. Речь идет о том, что дальнейшая демократизация власти в условиях дискредитации реформаторских идей и сохраняющегося влияния коммунистических и державнических сил может затруднить дальнейшее развитие рынка. В свою очередь, продолжение либерализации экономики в нынешних российских условиях заставляет размышлять о сужении демократизма и новом просвещенном авторитаризме. Как разорвать этот круг, пока неясно. В России возникла власть, которая неизбежно должна быть неустойчивой, ибо выход из строя одного из ее элементов неизбежно влечет за собой дисфункцию всего режима, не имеющего механиз мов институциональной подстраховки, а та подстраховка, которая формируется президентом в виде придворных противовесов, эфемерна. Словом, мы имеем систему, сложенную по типу карточного домика. Выпадение одного блока не ведет к ее обвалу лишь потому, что хрупкая внешняя конструкция поддерживается за счет развитых теневых механизмов властвования — распределения ресурсов и разрешения конфликтов. Но теневая подсистема, подстраховывая режим, одновременно ослабляет его, лишая легитимности, усиливая его коррупцию, подрывая его регуляционные возможности. Не менее существенно, что российский режим строится на основе Конституции, которая не является ни общественным договором, ни даже договором элит, ибо среди правящего класса нет единства относительно оптимальных правил игры и постоянно проявляется стремление к изменению всей конструкции, причем волюнтаристским или силовым способом. Конституция является зафиксированной победой лишь одной стороны и уже поэтому она будет пересматриваться, что в российских условиях постоянных междоусобиц неизбежно станет (и уже стало) постоянным источником напряженности. То обстоятельство, что внесение конституционных изменений весьма затруднено, может лишь усилить угрозу неправовых и нелегитимных попыток пересмотра Основного закона. Следовательно, мы не только не застрахованы от новых антисистемных революций, но сам режим (вернее, его конституционная основа) может подталкивать к ним. Косвенным признанием того, что Конституция не работает, являются постоянные попытки основных политических актеров искать дополняющие основной закон консолидирующие процедуры. Эти действия лишь выявляет неустойчивость российского конституционного строя 63. Причем чем больше мы компенсируем неэффективность системы декоративными обрамлениями, тем больше мы насаждаем пренебрежение к конституционализму и легализму, разрушаем уважение к законам и их незыблемости. Так что чем больше изобретается дополнительных механизмов для компенсации не работающей Конституции и системы в целом, тем сильнее подпитывается конституционный и правовой нигилизм, что чрезвычайно опасно, особенно в период, когда системное строительство еще не завершено. Несколько лет функционирования российской политической системы позволяют выявить основные факторы ее самовыживания. Так, она функционирует или создает видимость функционирования за счет поддержания и правящего класса, и общества во фрагментиро ванном состоянии; самое главное для нее — предотвратить опасную поляризацию. Оптимальным режимом существования является для нее стагнация, при которой есть возможность распыления угрожающего недовольства и нет необходимости в резких поворотах, нет оживления, которое может оказаться антисистемным. Система выработала три формы выживания, которые она чередует в зависимости от обстоятельств, — встряски, временные «пакты» и провоцирование напряженности. Система поощряет увод политической и экономической активности в «серое» нелегитимное поле, которое позволяет выживать и обществу, и правящему классу за счет создания «теневого порядка». Возникшая в России политическая система выживает и за счет смены своих опор. В течение нескольких лет она опиралась на коалицию прагматиков и технократов, которая давала ей импульс и одновременно стабилизировала ее. Но в зависимости от потребностей происходило возвышение то одной, то другой группы, что являлось своеобразной формой клановой двухпартийности. Неконсолидированность власти — тоже один из факторов самосохранения системы. Полностью консолидировать власть в России, сплотить и в рамках возникшего режима укрепить ее оказывается невозможным. Во-первых, сам президент не заинтересован в этой консолидации, ибо только слабость и аморфность режима позволяет ему играть роль Лидера-Арбитра. Во-вторых, не заинтересованы в консолидации власти обслуживающие ее слои и региональные лидеры, для которых рыхлость системы является важнейшим властным ресурсом, который позволяет им участвовать в политических «залоговых аукционах». Налицо очередная ловушка: возникшая в России система может функционировать только в неконсолидированном, аморфном состоянии, в режиме стагнации. Любые попытки консолидировать такой режим, а следовательно, выбрать только одну систему координат, уточнить его базу, могут ускорить его обвал64. В принципе подобное стагнирование не является для России чем- то совершенно новым — она не раз на протяжении своей истории впадала в это состояние и пыталась справляться с ним, в частности через авторитаризм. Возобновится ли и на этот раз ритм маятника или России наконец удастся найти точку равновесия, как нашла когда-то Западная Европа, пока неясно. Очевидно, то, как пройдет смена правления и будет формироваться новый режим власти, приблизит нас к ответу на этот вопрос.