Аритмология и антиномизм
Аритмология является способом философствования Флоренского, пронизывает все его творчество. В узком смысле слова, аритмология — теория прерывных функций. В широком смысле — это идея прерывности, способная сформировать качественно новое миросозерцание, идущее на смену аналитическим миросозерцаниям разного рода, в основе которых лежит принцип непрерывности.
Впервые термин «аритмология» в широком его понимании появился в трудах Николая Васильевича Бугаева (1837—1903) — профессора математики Московского университета, декана физико-математического факультета. Бугаев считал, что в XX в. грядет грандиозная смена миросозерцании: аналитические в своей основе миросозерцания, господствовавшие в идеологии нового времени вплоть до XIX в. включительно, будут заменяться аритмологи- ческими миросозерцаниями. Характерными чертами аналитического миросозерцания являются: 1) непрерывность явлений во времени и пространстве; 2) постоянство и неизменность их законов; все законы природы выражаются непрерывными функциями от пространственно-временных координат; 3) возможность понять целое из его элементов; 4) возможность определенно обрисовать явление для всех прошлых и предсказать для всех будущих моментов времени.По мнению Бугаева, аналитическое миросозерцание бессильно там, где надо объяснить действия индивида, обладающего свободой и способностью целеполагания. Флоренский писал, что оно не способно объяснить свободу, веру, подвиг, творчество, красоту. Если аналитическое миросозерцание пытается исключить случайное (например, объявляя случайность непознанной необходимостью), то аритмология органически приемлет случайное, исследуемое в теории вероятности (одна из аритмологических дисциплин). В XX в. многие науки стали перестраиваться на вероятностной основе. Достаточно вспомнить квантовую механику, законы которой носят существенно вероятностный характер.
Аритмология причисляет Дарвинову эволюционную теорию к числу аналитических учений, ибо эволюция полагает непрерывные переходы между видами. Уже к концу XIX в. биология накопила немало фактов, не укладывающихся в сложившуюся эволюционную теорию. Например, почти полное отсутствие переходных форм живых существ и в раскопках, и в современном состоянии царства живых существ. Из Дарвиновой же теории следует, что они должны существовать в огромном количестве. Аритмология противопоставляет эволюционизму прерывную картину жестко оформленных и чрезвычайно устойчивых видов. Живому свойственны и причинные (аналитические), и целесообразные (аритмо- логические) изменения. Цель и причина — трудносочетаемые понятия для философии нового времени. Пока все попытки их сочетать остаются недостаточно убедительными. В социальной жизни чередуются периоды постепенной эволюции (аналитическое) и революции, социальные катастрофы, переломы индивидуальной и социальной жизни (арит- мологическое).
Флоренский утверждал, что аналитическое миросозерцание господствовало начиная с эпохи Возрождения вплоть до начала XX в. Оно стремилось избавиться от «ужаса прерывности». Научной базой аналитического миросозерцания стали дифференциальное и интегральное исчисления, созданные Ньютоном и Лейбницем, а также эволюционное учение начиная с Бюффона. Понятие непрерывности возникло в недрах математики. В связи с этим «вполне естественно было ждать, что сама виновница такого соблазна, — математика, — с течением времени захочет исправить ту односторонность миросозерцания, которую она, хотя и непреднамеренно, вызвала в умах целых поколений»1. Эти ожидания сбываются: источник перестройки миросозерцания лежит, по Флоренскому, в «теории групп», т. е. в том, что сейчас называется теорией множеств. С идеями аритмологии Бугаева, обогащенной идеями теории множеств Г. Кантора, связывал Флоренский будущее и науки, и философии.
Прежде всего Флоренский отмечает доказанное Кантором утверждение, что континуум (непрерывное множество точек) есть связно е и совершенное множество точек, т.
е. непрерывное есть частный случай, модификация прерывного. Законы классической логики (аналитические законы мышления) — закон тождества и его неизбежные спутники: закон противоречия и закон исключенного третьего — говорят о статической стороне мышления. Эти аналитические законы мышления полагают коснение в старом, новое же требует аритмологических понятий: «Подвиг же — в том, что «естественные силы», — присущие уму инертность и само-довольство, — толкают его к коснению в старом, в конечном, в «известном». Нужно преодолеть самодовольство рассудка, порвать магический круг его конечных понятий и выступить в новую среду, — в среду сверх-конечного, рассудку недоступного и для него нелепого»[423]. Такой подвиг совершила, например, математика, введя иррациональные числа. Аритмология призвана стать философией творческого подвига, подвига мысли, ищущей и находящей новое, еще небывалое.Помимо чисто математических истоков, утверждает Флоренский, аритмология живет чувством, что «мир познаваемый надтреснут»[424]. Это чувство трагедии, совершающейся в мире, свойственное Флоренскому, отлично от оптимизма московской философско-математической школы, которая надеялась, что разумная деятельность «социаль-инженеров» может гармонизировать мир, соединить разрозненное. Флоренский связывает аритмоло- гию с эсхатологическими (включающими представления о конце света) настроениями своей эпохи: «Может быть, и новейшие исследования и течения в области идеи прерывности намекают именно на ту же близость Конца»4.
В стремлении к «подлинной рациональности» Флоренский преодолевает формальнологический рационализм, свойственный отчасти московской философско-математической школе. Все, о чем он писал, насыщено любовью к противоречию: «Ведение противоречия и любовь к противоречию, наряду с античным скепсисом, кажется, — высшее, что дала древность. Мы не должны, не смеем замазывать противоречие тестом своих философем! Пусть противоречие остается глубоким, как есть. Если мир познаваемый надтреснут и мы не можем на деле уничтожить трещин его, то не должны и прикрывать их.
Если разум познающий раздроблен, если он — не монолитный кусок, если он самому себе противоречит, — мы опять-таки не должны делать вида, что этого нет. Бессильное усилие человеческого рассудка примирить противоречия, вялую попытку напрячься давно пора отразить бодрым признанием противоречивости»1. У истоков антиномизма Флоренский ставит Платона, большинство диалогов которого он понимает как художественно-драматизированные антиномии. Учение Канта об антиномиях разума Флоренский считал самой глубокой и плодотворной идеей Канта. Антиномии есть условие существования разума: «По природе своей разум имеет закал антиномический, ибо разум дву-законен, дву-центрен, дву-осен. А именно, в разуме статика его и динамика его исключают друг друга, хотя вместе с тем они не могут быть друг без друга»-. Источником антиномий, да и всего аритмологически расчлененного мироздания, соответственно и разума, по мнению Флоренского, являются грех и зло, которые раздробляют и мир, и существо человека. Раздробительное действие греха особенно сказывается в рассудке,- У Флоренского истина есть антиномия. Тезис и антитезис вместе выражают истину. При приближении к истине наш разум все более выявляет возможность лишь антиномического мышления о ней. Безысходная для разума антиномия — признак истины. Антиномии пронизывают все мышление человека. Начинается все с антиномий в догматах. Бог и единосущен, и триипостасен, т. е. Бог — и один, и три. Два естества во Христе — божественное и человеческое — соединены и неслиянно, и нераздельно. Отношение человека к Богу и предопределено, и определено свободной волей человека. Вера — и свободна, зависит от доброй воли человека, и есть дар Божий и не находится в воле человека. Антиномии есть бессмыслица для рассудка. Рассудок должен отвергнуть себя, чтобы постичь истину-антиномию. А может быть и не-А. «Невозможно» может сочетаться с «несомненно». Из Я любовь делает не-Я. Постижение истины-антиномии есть подвиг веры (оба — аритмологи- ческие понятия). Вера есть самоотрешение рассудка. Акт самоотрешения рассудка и есть вера. Здесь можно вспомнить изречение Тер- туллиана: «Верую, ибо абсурдно». Противоречие «всегда тайна души, — тайна молитвы и любви. Чем ближе к Богу, тем отчетливее противоречия. Там, в Горнем Иерусалиме, нет их. Тут же — противоречия во всем; и устранятся они не общественным строительством и не философическими доводами... Чем ярче сияет Истина Трисиятельного Света, показанного Христом и отражающегося в праведниках, — Света, в котором противоречие сего века препобеждено любовью и славою, —тем резче чернеют мировые трещины»3.