ФИЛОСОФИЯ КАК НАУКА

Можно выделить две социальные структуры, в рамках которых формировалась философская мысль в России XVIII века. Первая ориентировалась на классическую традицию профессионального философствования.

Систематическое и «профессиональное» изучение философии как светской дисциплины, более того, «как науки» связано с Академией наук и Академическим университетом. Если в системе университетского преподавания философия пребывала в качестве лекционных курсов, которые читались (или должны были читаться), обучающимся там студентам, то в контексте организации академических исследований она была связана скорее с методом, нежели предметом. Петербургская Академия наук не предполагала должности «академика от философии». Тем не менее, сам тип мышления эпохи заставлял быть философами и физиков, и математиков, и астрономов.

Universitatis Petropolitanae был очень своеобразным учебным заведением. Он имел иную структуру и задачи, нежели известные европейские университеты с освященными веками традициями. Несмотря на привлекательную для руководства идею соединения науки с высшей школой, чтение лекций было для академиков явно нежелательным дополнением к основной работе. Большинство из них предпочитало ограничиться исключительно научными изысканиями. Это было связано и с отсутствием достаточно подготовленных студентов. Некоторым из академиков вменялось в обязанность привести с собой учеников, которые и стали первыми студентами российского университета.

«1) Чтоб упражняться мне в сем труде до тех пор, пока я по- хочу, и всегда б вольно было мне отказаться от оного, когда я пожелаю.

2. Дать мне таких студентов, о которых доподлинно известно, что мой труд при наставлении их не тщетен будет.
3. Дано б было мне на волю назначить способное к сим лекциям время и напоследок,
4. Чтоб студенты ходили ко мне на дом, ибо невозможно, чтоб я для весьма неприятного мне труда (курсив мой. — Т.А.) тратил деньги, чтоб я держал для того одного лошадей и коляску или б в ненастную погоду ходил в аудиторию»[16]. Профессор ботаники И.-Х. Гебенштрейт заявил, что не будет читать лекций, «пока не переедет в квартиру при Ботаническом Саде»[17]. Академик Миллер отказывался читать публичные лекции, предпочитая заниматься более доходным частным преподава- нием.[18] Ломоносов писал о нем: «Близ тридцати лет будучи профессором, ни единой не читал лекции и над чтением других

4

смеялся» .

После воцарения Елизаветы Петровны последовали жалобы со стороны группы русских ученых А.Н. Нартова, Н. Попова, С. Старкова, П.

«есть ли Университет и честные и славные науки происходят

6

ли и процветают ли» .

Академический университет начинал свои занятия несколько раз. Е.С. Кулябко отмечала, что фактически Университет был открыт в 1747 г. По мнению М.В. Ломоносова, «с начала Академии наук от 1725 по 1733 год ни единого российского студента при ней не было, который бы лекции у профессоров слушал»[20]. В «Всенижайшем мнении о исправлении Санктпе- тербургской Императорской Академии наук» он писал о необходимости восстановить университет «от прежнего испорченного состояния»[21], а в 1760 г. составлял подробный план инаугурации, предполагая, что именно с этого времени можно говорить о настоящем открытии Университета.

Интересно, что в этом же году, как бы в пику Ломоносову, Г.Н. Тепловым был составлен проект университета на Украине, который было задумано создать в резиденции К.Г. Разумовского в Батурине[22]. Следует отметить, что светский университет был создан на Украине только через полвека и, конечно, не в Батурине, а сначала в Харькове (1804), а затем в Киеве (1833).

«Поэтический беспорядок» царил в петербургской Академии до конца столетия. В «Записках, показывающих сравнительное состояние Академии в последствие десяти летнее» Е.Р. Дашкова, которая была назначена директором Академии наук в 1783 г. пишет: «Академики были обременены должностями, званию их не принадлежащими, анатомик исправлял должность казначея, астроном сделан был смотрителем за печами и трубами в академических строениях и проч.»[23]; «.химическая лаборатория едва заслуживала сие название, ибо она не только недостаточна была необходимо нужными для опыта принадлежностями, но и самая печь вместо химической сделана была хлебная.»[24]; «.проезду к Академии не было, топь, грязь, сие место непроезжаемым болотом становилось»[25].

Проблемы вызывал неопределенный социальный статус, как студентов, так и самих академиков и профессоров. Г.-Ф. Миллер полагал, что это одна из причин по которой дворянские дети идут в университет неохотно. «Русское дворянство ищет повышений чинами, — пишет он. — Между тем знатнейшие ученые оставались без чинов, и это в стране, где все преимущества соразмерены с чинами, где не имеющий чина не может показаться ни при каком официальном представлении, какой же после этого порядочный человек решиться оставаться при учености, я хочу сказать сделаться ученым по профессии?»[26]. М.В. Ломоносов был в этом смысле более оптимистичным. Он считал, что приобщение к сокровищу знаний не только приближает к этосу благородных, но и повышает реальный социальный статус. Так, в 1758 г. в «Проекте регламента академической гимназии» он писал: «. Науки являются путем к дворянству, и все идущие по этому пути должны смотреть на себя как на вступающих в

4

дворянство» .

В России, где положение в обществе и социальная принадлежность определялась «Табелью о рангах», состояние ученых, которые оказались вне этого регламентирующего документа, было непрестижным и двойственным[27]. В екатерининскую эпоху в «Городовом положении» был определен их статус, согласно которому «ученые, кои академические или университетские аттестаты или письменные свидетельствы предъявить могут, и таковыми по испытании Российских главных училищ признаны» должны быть записаны в пятую часть городового общества в число «именитых граждан» вместе с художниками, скульпторами, архитекторами, банкирами, оптовыми торговцами, землевладельцами. Им предоставлялось право «ездить по городу в карете парою или четвернею», «иметь загородные дворы и сады».

Академия наук учреждалась «из трех классов» наук — математического, в который входили теоретическая математика, механика, астрономия, география, навигация; физического, включавшего кафедры теоретической и экспериментальной физики, химии, анатомии, ботаники; а так же «гуманиоры, гисто- рии и права», в котором должны были работать специалисты в области «студиум актиквитас» (красноречия и древностей), «истории древней и нынешней», «ндравоучения» (права, политики, этики). Преимущественное внимание уделялось наукам естественного цикла. Вместе с академией учреждались гимназия и университет. В Указе отмечалось, что классические традиции разделения на 4 факультета — теологический, юридический, медицинский и философский — в России невозможны, и поэтому «факультет теологии здесь оставляется и попечение о том токмо Синоду предается»[29]. На философском факультете предполагалось изучать логику. метафизику, математику, фи- зику, а так же «гуманиору» — элоквенцию, «студиум антикви- тас» и «гисторию». При этом, «академик матезеос сублимиорис может профессором логики и метафизики, и математики генеральной быть и при том же физику генеральную и экспериментальную учить»[30].

Философии в Академическом университете уделялось серьезное внимание. В нем изучались курсы «Руководство во всю философию» или «Введение в философию», история философии, логика, метафизика, практическая философия или этика, натуральная философия. В сетке учебных часов не было ни одного предмета, которому уделялось бы больше часов, нежели философии. Следует признать, что в истории Академического университета были периоды, когда философия была единственным преподававшимся там предметом.

Философия преподавалась и в Гимназии. Сохранились материалы , связанные с учителем философии и математики И.Г. Иоперти, которого экзаменовал профессор А. Браун, отметивший, что «в философии, в логике, морали, так же в математике и физике показал

он себя так, что начальные основания помянутых наук обучать мо-

2

жет» .

Академический университет, как и Академия наук в целом имел естественнонаучную ориентацию, поэтому на первом месте находились проблемы методологии выявления метафизических оснований научных теорий. Натурфилософские рассуждения содержались и в самих формулировках научных теорий, поэтому рассуждения о «причине», «пространстве», «движении», «познании» предваряли исследования естественнонаучного характера, составляя самостоятельные философские сочинения, внутри научных трактатов. «Физика» еще не вполне отделилась от «метафизики», поэтому умозрительные аргументы использовались в науке, а научный опыт — для решения философских проблем. Способ познания считался универсальным для всех областей знания, как опытного, так и умозрительного, что породило феномен энциклопедизма, выражавшийся в том, что «ученый» в то время обычно был специалистом во многих областях, одной из которых довольно часто была философия.

Первым официально объявленным «метафизиком», приглашенным на кафедру логики и метафизики был Г.-Б. Бильфингер (1693-1750), возглавивший затем кафедру физики, вторым — Х. Мартини (1699-?), который, напротив, первоначально занимал кафедру физики. Он получил образование в Тюбингене, а потом специально приехал в Галле, чтобы послушать лекции Вольфа. Три года провел в Галле в тесном контакте с Вольфом, потом вернулся в Тюбинген, где получил место экстраординарного профессора философии, кроме того был наставником математики в Collegium illustre — специальном заведении при тюбингенском университете для воспитания детей аристократов. В Тюбингене он издал книгу «De harmonia animi et corporis humani maxime praestabilita, commentatio hypothetica.» (1723), в ней подвергались критике долейбницевские теории о соединении тела и души, оспоривались сомнения Фуше, Бейля, Ньютона, Кларка. Она попала в знаменитый «Index librorum prohibilitorum». В 1726 г. он написал «Dilucidationes philosophicae de Deo, anima humana, mundo et generalioribus rerum affectionibus», где он излагал и защищал лейб- нице-вольфианскую метафизику. Бильфингер оставил Россию в 1731 г. По возвращении в Тюбинген был сделан там профессором богословия.

В материалах Академии наук сохранилась запись, свидетельствующая о том, что первоначально Бильфингер приглашался именно как специалист в философии, ибо «. господин Вольф его академии, яко человека в философии по принципам весьма обученного, рекомендует»[31]. Хр. Вольф считал Бильфин- гера не только «очень сведущим в философии», но полагал, что «хорошего философа труднее найти, чем хорошего математика, и он во всех странах редкость»[32]. Собственно Бильфингер и приглашался не просто как философ, но как философ-вольфиа- нец. Предлагая ему профессуру президент академии наук Л. Блюментрост писал, что его согласие вызовет особое удовольствие, «поскольку мы желаем. чтобы у нашей нации, еще не приверженной ни к каким другим философским учениям (principles), преподавалась вольфианская философия и чтобы она распространялась в этом столь обширном государстве»[33].

На одном из первых публичных собраниях Академии Биль- фингер произнес речь, впоследствии напечатанную в Кенигсберге, так как в сенатской типографии не хватило латинского шрифта[34] под названием «Sermones in primo soleni Academiae scientiarum imperialis conventu die XXVII Decembris anni 1725 publice recitati. Petropoli, Sumptibus Academiae scientiarum» [1726]. В своей речи Бильфингер изложил историю науки, начиная от античности, обозначая вехи развития научной мысли и маркируя их именами Галилея, «рысьеглазого» Кеплера, «отца ньютонианской философии», Декарта, открывшего человечеству «более надежный способ философствования»[35]. Биль- фингер отмечает важность различных научных объединений — кружков Монмора и Тевено в Париже, оксфордского кружка, Флорентийской академии, Лондонского королевского общества, Парижской академии наук, Берлинского научного общества. Бильфингер отмечает важность коллективного исследования: «Люди лишь тогда познают свои силы, когда не бесконечное число делает одно и то же, а одни оставляют другим. В объединении удобно не только то, что по советам и побуждениям друзей ты будешь знать, к чему лучше приложить твой труд, но еще важнее то, что в самой работе, как бы она не протекала, ты можешь ждать помощи от понимающих друзей» .

Ю.Х. Копелевич отмечает, что в это время «убеждение в длительности, бесконечности процесса познания природы. пришло на смену необоснованной вере мыслителей предшествующего поколения в близкое раскрытие тайн природы и создание «систем», объясняющих все явления»[36]. Сам Бильфингер поясняет это следующим образом: «С учеными, устремляющими внимательный взор в свою науку, происходит то же, что с смотрящими в микроскоп. Представь глазу, пусть даже самому зоркому, листок, сорванный с дерева. Посмотришь мгновение и тебе покажется, что ты увидел все. Но подложи его в микроскоп, пусть даже плохонькой, и ты увидишь новое и неожиданное. Замени его другим, лучшим, потом еще лучшим, и так много раз, и каждый раз появится что-то незамеченное раньше, неожиданное, даже невероятное. Едва ли можно надеяться, что мы проникнем в крайние пределы всех вещей, и никогда для человеческого познания не будет исчерпана возможность открытий»[37].

В документах Академии наук отмечено, что Бильфингер «искусства физикальные с изъяснениями их и конклюзиями» излагал «следствуя в том Гравесанду в Институциях философии Невтонианской»[38]. Эта работа, написанная по-латыни («Phi- losophiae Newtonianae institutiones, in usus academicos»), выдержала в первой половине XVIII в. не менее десятка изданий на латыни, английском и голландском языках. В.-Я. Гравезанд (Grave- sande, Willem Jacob 's (1688-1742)), голландский философ, математик и физик был так же автором сочинений»Математические элементы натуральной философии, подтвержденные экспериментами или введение в философию Сэра Исаака Ньютона», «Эссе о перспективе», «Введение в философию, метафизику и логику».

Книгу Гравезанда привез в свое время из заграничной поездки И.Д. Шумахер[39]. Примечательно, что в это время во всех университетах, в том числе и в Кембридже физику преподавали все еще по Декарту[40]. Несмотря на то, что в точности не известно содержание лекций Бильфинера по философии[41], можно отметить, что он, если не прямым, то косвенным образом затрагивал основания британской философии. Ньютонианская философия попадала в Россию чрезвычайно сложным путем, во-первых, в контексте научной (физической) теории, а во-вторых, в интерпретации немецкого ученого, ориентирующегося на голландского исследователя. Это тем более интересно, что распространения нью- тонианства в России было затруднено популярностью Лейбница, который не только полемизировал с великим англичанином по теоретическим вопросам, но и находился с ним в определенной тяжбе по поводу приоритета в некоторых научных открытиях. В вопросе о природе света расходился с Ньютоном и Л. Эйлер. Кроме того, философию Ньютона в России, да и вообще на континенте, очень часто представляли себе лишь по сочинению Вольтера «Основы философии Ньютона» (1738), которая была, разумеется, не столько старательным изложением идей Ньютона, сколько рассуждениями самого Вольтера, вдохновленного Ньютоном на метафизический трактат.

Впрочем, в числе ученых петербургской академии были и такие убежденные ньютонианцы, как Ж.Н. Делиль (по совету которого, например, Петр I приобрел «Начала» Ньютона), а так же ученые, не чуждавшиеся изучения трудов Ньютона, — Я. Герман, Д. Бернулли. В 1724 г. Делиль побывал в Англии, где встречался с Ньютоном и Э. Галлеем.[42]. Ньютонианская картина мира изображается в стихах А. Кантемира, кстати, прилежного ученика Делиля[43].

Нидерландская философия XVIII в. также плохо известна современным исследователям, тем менее изучены влияния таких ее представителей как Вильям Якоб Гравезанд или Бернард

Ниевенти (Bernard Nieuwentijt (1654-1718)), хотя сами российские мыслители отмечали их в числе авторитетных авторов[44]. Определенную роль в популяризации идей голландских мыслителей сыграла издательская деятельность Н. Новикова[45].

Виттенбергский магистр Х. Мартини был рекомендован Хр. Вольфом как будущий адъюнкт по физике и математике. отнесся к предложению с большим энтузиазмом. Получив предложение приехать в Россию, он писал, что принимается за изучение русского языка[46]. От петербургского приема Мартини был в восторге. Да это и не удивительно, ведь вместо адъюнктской он получил профессорскую должность с жалованием 600 рублей в год и обязательством «внедрять начала вольфианст- ва»[47]. Мартини написал своему учителю восторженное письмо, и Хр. Вольф сообщал об этом Блюментросту: «Г-н Мартини писал мне с большою похвалою, как любезно он был встречен по своем прибытии и как приятно в Петербурге. Я нисколько не сомневаюсь, что все принятые на службу будут вполне довольны и никого не потянет обратно. Я везде оповещаю об этом, чтобы все более рассеивать необоснованные предубежде-

ния»[48].

Выбор Х. Мартини был не очень удачным. Он получил кафедру логики и метафизики не потому, что был более крупным философом, а потому, что Бильфингер был значительно более выдающимся физиком.

В расписании на 1732 г. указано, что логику и метафизику читал Г.-В. Крафт, профессор общей физики[49], позже он читает «физику и метафизику с принадлежащими к тому экспериментами показывать», а Л. Эйлер читает публичные лекции не только по математике, но и по логике[50]. Из «Росписи академическим членам, первым в Академию призванным.» видно, что «физика и метафизика» не были разделены в практике преподавания ученых того времени. Так, цитируя указанную «Роспись», видим, что «Якобус Германус. здесь первым профессором от математики. в 1730-м году генваря 16 числа отбыл в Базель город профессором моралики. Георгиус Бернгардус Бульфингер был профессором ординарии в княжеской коллегии и профессором экстраординарии от философии в университете в Тибинге, а здесь профессором ординарии от физики. Фрид- рикус Христофорус Грос. назначен был профессором экстраординарным от моралики, а в 727-м году отбыл в Москву. Георг Волфганг, магистр от философии. назначен быть профессором от математики. Иосиас Фейтбрехт, магистер от философии. назначен быть профессором от физики»[51]. Профессором «от физики» был назначен так же некто «Леонгард Рулес, магистр разных хитростей.(! — Т.А.)»[52]. Х.Ф. Гросс преподавал этику прежде всего по книге Пуфендорфа «О должностях человека и гражданина». Эти лекции оказали влияние на мировоззрение А. Кантемира, слушавшего их в академическом уни- верситете[53]. Продолжая список преподавателей философии, назовем Г.Н. Теплова, о котором речь пойдет позже, упомянутого в печатном объявлении 1742 г. Христиана Эрготта Геллерта, адъюнкта академии, который собирался читать «логику и метафизику Волфу порядком Тиммиговым публично, а приватно охотников обучать будет намерен в физике и математике»[54] и академического стихотворца Г.Ф. Юнкера, лекции которого о «политике и морали» упомянуты в объявлении 1734 г.[55] В 1758 г. М.В. Ломоносов активно рекомендовал в профессора философии Г.В. Козицкого, окончившего Лейпцигский университет. Этот вопрос долго рассматривался Академической канцелярией, однако дело не было доведено до конца, несмотря на то, что диссертация соискателя была предоставлена Академическому собранию и даже посылалась на дом академикам[56].

В «Исчислении всех дел, что профессоры, как в публичных, так и в приватных собраниях, елико ко умножению и совершенству наук принадлежат, так же и в приватных лекциях, елико потребно есть к наставлению юношества досель произвели и это впредь в тех же вещах произвести намерены», датированном августом 1727 г., видно, что научные планы были достаточно обширны. Так, «Бульфингер, профессор физики экспериментальной и теоретической. в том числе в употребление императорскому величеству написал историю нынешнюю и политику моральную, или нравоучительную.

Христиан Мартиний, профессор логики в приватных собраниях предложил:

1. Стебло[57] — разума божественного к человеческому приравненного, зерцало.
2. Предложение махины, которую чрез немалое время движение округлое, оризонтальное, без всякого наружного двизателя сохраняется.
3. Начало нерассмотримых от Лейбница новоизобретенного

4

ясно доказательство .

4. Того же начала пользы, которые требовались.
5. Науку силлогизмов приложением простых, 2-сложных, 6 образов приполненную.
6. Яко особные фигур силлогистических правила новыми изъяснениями состягать надлежит.
7. Рассуждение славная препорций наука подает ли какую помощь в логических или нет?
8. Особливое упоминание пропорциональства в уравнительных.
9. Решение феномена отрочати любекского Гейнекения, удивительную памяти силу имущего
10. Резон словенствовательный моей системы и сочинений ее в таблице синоптической.

В лекциях предает правила логические. Сочиняет систему логическую, и тогда поедет.

Грос, профессор моральных и нравственных учений, следующие диссертации академии предложил:

1. О мере добродетелей и злых дел, и может ли каковая изо- брестися, и с того какого плода чаять?
2. О совести правой и погрешительной, благой и злой, и как благая имать гнатися, злая же быть избежная.
3. О разуме законов, и разности, и о вменении, следующим по законам.
4. О неизбежных приключениях (фатах), разум употреблений и пределах моральной философии.
5. О свободе воли, о нужде стоической и христианской.
6. О должностях перед Богом, поелику от истинных оснований восследуют
7. О разуме права естественного, права языков и права гражданского, и правдивых между ими разделениях.

В лекциях слушателям своим толкует Пуфендорфия о человеке и гражданине, сочиняет наставления философические и публичные ведомости»[58].

Постепенно научно-практические цели, поставленные перед Петербургской Академией наук оттеснили на второй план не только метафизику, но и всю «гуманиору». Это породило мнение, что петербургская академическая философия закончилась, не успев как следует встать на ноги. «Вследствие всей совокупности и внешних и внутренних условий жизни Академии, — пишет Г.Г. Шпет, — словесно-исторические науки испытали в ней особо превратную судьбу. Они то исключались вовсе из «классов» Академии, то опять вводились, то замирали под давлением ненаучных обстоятельств. Не сразу они заняли подобающее им место, но все же заняли, и лишь для философии ничего не было сделано. Правда, в XVIII веке, пока при Академии существовали университетские курсы, там преподавалась какая-то философия, но устав [17]47 года настоятельно требовал от профессоров философии, чтобы они не учили ничему противному православной вере, добронравию и форме правительства. Профессоры должны были представлять в канцелярию конспекты своих лекций для суждения о том, не уклоняются ли они от ученья православной веры и не сомневаются ли они в славном состоянии государства»[59]. Суждение Шпета, конечно, авторитетно, но далеко от истины. Действительно, Петербургская Академия наук имела явную естественнонаучную ориентацию (хотя не следует забывать, что важным направление ее работы были так же исторические и ориентальные исследования). Однако это способствовало развитию таких направлений философии как онтология, космология, или в более общем плане — натуральная философия. Philosophia naturalis не только была в эпоху Просвещения важным философским направлением, но и выполняла важную функцию методологического основания естественной науки.

Ряд событий второй половины XVIII века сделали менее значимым традиционный курс «логики и метафизики», да и Академический университет, понизивший свой статус до Училища Академии, переживал период упадка. С 1755 г. начал работу Московский университет, в стенах которого сосредоточилось преподавание и изучение академической философии.

Философия «московская» несколько отличалась от философии «петербургской». Она в большей степени была направлена на умозрительные проблемы, не была так тесно связана с естественной наукой, как в Петербургская Академии. Кроме того, изменились маршруты стажировок. Студенты, становившиеся затем профессорами, стали получать образование не только в Германии и Франции, но так же в Англии и Шотландии. Однако «основы», воспроизводящиеся впоследствии с завидным постоянством[60], были заложены именно в «резиденции», а не в «столице».

Недостаток «гуманитарности» в Петербургской Академии наук был отчасти компенсирован созданной в 1783 г. Российской Академией, президентом которой стала Е.Р. Дашкова, а членами — крупнейшие российские ученые, литераторы, государственные деятели — Г.Р. Державин, Д.И. Фонвизин, М.М. Херасков, Я.Б. Княжнин, И.Н. Болтин, И.И. Лепехин, С.К. Котельников, Н.Я. Озерец- ковский, С.Я. Румовский, А.П. Протасов, М.М. Щербатов, Г.А. Потемкин, И.И. Шувалов, епископ Дамаскин (Д.Е. Семенов-Руднев). Российская Академия была чисто научным учреждением, призванным заняться «исправлением и обогащением» русского языка. Главной задачей Академии стало составление шеститомного «Словаря Российской Академии», осуществленного в достаточно короткий срок (с 1786 по 1794 гг.). Работа Академии осуществлялась под активным контролем самой императрицы. Как писал А. С. Пушкин, «Екатерина стремившаяся во всем установить закон и незыблемый порядок, хотела дать уложение и русскому языку. Академия, повинуясь ее наказу, тотчас приступила к составлению словаря. Императрица приняла в нем участие не только словом, но и делом. Часто осведомлялась она об успехе начатого труда и, несколько раз слыша, что словарь доведен до буквы «Н», сказала однажды с видом некоторого нетерпения: все «Нет» да «Нет!» Когда же вы мне скажете: «Ваш?». Академия удвоила старание. Через несколько времени на вопрос императрицын: что словарь? отвечали ей, что Академия дошла до буквы «П». Императрица улыбнулась и заметила, что Академии пора бы «Покой» оставить». Несмотря на сии шутки, Академия должна была изумить государыню поспешным исполнением высочайшей ее воли: словарь окончен был в течении шести лет».[61]

Следует отметить, что, давая пространные объяснения и толкования терминов, этот словарь является важным источником по изучению философской лексики XVIII в. В нем интерпретируются значения метафизических, этических, эстетических, историософских категорий, что является не только результатом рефлексии на соответствующие темы авторов словаря, но и развитием понятийного аппарата самих этих дисциплин. В статьях «Благо», «Воля», «Движение», «Дух», «Душа», «Естество», «Жизнь», «Законы», «Знак», «Идея», «Истина», «Милосердие», «Милость», «Мир», «Предполагать», «Различать», «Умозрение» и т. д. даются краткие философские характеристики этим понятиям.

Философский дискурс не только не был чужд академической традиции, но философия часто была важнейшим предметом, изучавшимся Академией наук. Не всегда это было явно, иногда требуется обратить внимание не только на текст, но и на контекст, не только прочитать, но и вычитать, не только увидеть, но и понять. Истина далеко не всегда бывает очевидной. Чтобы постичь ее, порой необходимо проделать дополнительную работу не только по достижению нового знания, но и по освобождению от старых предрассудков. Но почему бы не сделать это усилие?