Миропонимание В. В. Розанова

Василий Васильевич Розанов (1856—1919)

• один из самых оригинальных и трудно поддающихся толкованию мыслителей конца XIX
• начала XX в.
  Его почти невозможно вписать в какое-либо «направление». Истолковать его метафизику по-своему пытались такие философы, как Н. А. Бердяев, Н. О. Лосский, В. В. Зень- ковский, Г. В. Флоровский и др.

Говоря о Розанове-писателе, часто цитируют слова из «Уединенного» о «музыке в душе». Но еще в 1900 г. в предисловии к сборнику «Природа и история» он произнес нечто сходное, без чего невозможно понять не только его литературное, но и философское творчество: «Говорят, какой-то автор сказал, что он не хочет иметь толпы читателей, но хочет иметь интимного читателя. Кто же этого не желает; но я имел радость видеть, ощущать около себя таких читателей. Что значит «интимный читатель»? Такой, который слышит .музыку души автора, а не только слышит его слова; и имея этот ключ от его произведений, достаточно властно умеет и хочет поправлять его»1.

Эти слова, вне всякого сомнения, раскрывают особенность философствования Розанова. «Музыка души», т. е. то, что за словами, для него была важнее отдельных суждений и выводов. Поэтому Розанов не боится вводить в свои работы диалогическое начало. В частности, на этой «музыке души» держатся его книги, которые содержат полемические материалы (часто направленные против розановс- ких идей) и вообще чужие тексты, сопровождаемые собственным постраничным комментарием Розанова.

’ Розанов В. В. Природа и история. Спб., 1903. С. I—И.

В изучении философии Розанова важно не только, что он говорит, но и как он это делает. Интонация его речи несет в себе второй, глубинный смысл высказываемых суждений. Именно вслушиваясь в эту интонацию, мы можем поставить под сомнение большинство расхожих мнений о Розанове-мыслителе.

Философию Розанова часто пытались интерпретировать как пантеизм, отождествляющий Бога с миром («мистический пантеизм», согласно А. С. Волжскому (Глинке), «имманентный пантеизм», согласно Н. А. Бердяеву и т. д.). Но любовь Розанова к плоти земной носит вовсе не пантеистический характер. Это любовь к творению Божию.

Не менее распространен взгляд на Розанова, как на «богоборца» (Флоренский), как на «человека религиозной страсти», который был «слепой в религии» и потому «так и не увидел христианства» (Флоровский), который прошел мимо Христа (Бердяев).

Неточность большинства толкований метафизики Розанова вызвана тем, что ее разбирали «по темам», говорили о странной «эволюции» взглядов мыслителя: то он увлечен иудаизмом, то позволяет себе в его сторону самые резкие высказывания, то опять с его уст срывается «осанна» иудаизму. И такие же странные колебания взглядов (то защитник, то хулитель) претерпевает Розанов в отношении к христианству, православию, самому образу Христа. Между тем знаменитое восклицание Розанова, что сам он «бездарен», да тема его гениальна, как раз подразумевает необходимость разных точек зрения на один и тот же предмет, что сам Розанов и осуществил в своем творчестве. Причем, нужно заметить, эти разные точки зрения имели все-таки единую основу.

В статье «Может ли быть мозаична историческая культура?» Розанов, «исправляя» расхожее мнение об известных течениях в русской философской и общественной мысли, говорит слова, важные для понимания его собственной философии: «Вся разница между славянофилами и западниками заключается в том, что взгляд первых на историю есть органический, а вторые смотрят на нее, как на простое механическое делание»[396].

В сущности, весь Розанов определяется этой формулой. Сам он — «органический мыслитель» даже тогда, когда идет вразрез со славянофилами (например, в своих «антихристианских» выступлениях). Столь же неоспорима консервативная основа его мышления. Даже в наиболее «леворадикальных» статьях (самая характерная в этом отношении книга «Когда начальство ушло...») чувствуется, что «отрицатели», «нигилисты» воспринимаются им как необходимое звено, неизбежный «момент» исторического процесса, поскольку Богу равно нужны (в определенной пропорции) и хранители устоев, и «потрясатели основ», как нужны и герои, и обыватели, и преступники.

Розанов весь соткан из подобных внутренних противоборств, и потому любое одностороннее толкование дает искаженный образ его взглядов. Но в толковании Розанова-мыслите- ля подстерегают трудности и иного характера. Само жизненное поведение Розанова — это тоже его философия (в этом смысле он близок древнегреческим философам). И потому Розанов относится к тем немногим мыслителям XX в., для понимания которых требуется основательное знакомство с их биографией.

Жизненный и творческий путь. В. В. Розанов родился в г. Ветлуга Костромской губернии в многодетной семье уездного чиновника. Детство и юность Розанова прошли под знаком лишений. В 1861 г. умер его отец, а в 1870 г. он теряет и мать, и его берет под опеку старший брат Николай Васильевич, учитель. В 1878 г. Розанов поступил в Московский университет, где слушал лекции известных ученых: Ф. И. Буслаева, Н. С. Тихонравова, В. О. Ключевского,

В.              И. Герье и др. Закваска «антипозитивизма», полученная в университете, была во многом эстетическая: он морщился от манеры читать лекции и вообще от поведения преподавателей, считавшихся «демократическими». На фоне старой профессуры, к которой Розанов испытывал чувство глубокого уважения, молодая профессура была для него несносной. Противодействие «наследству 60—70-х» станет одной из побудительных причин к созданию первого философского труда «О понимании», где он провел различие между знанием (для которого характерно «отсутствие мышления в произведении его») и пониманием (для которого свойственно «раскрытие внутренней природы понимаемого предмета»).

Университет Розанов закончил со степенью кандидата, но отказался от предложения проф. Герье остаться на кафедре для написания диссертации и защиты ученого звания. Он предпочел идти своим путем: работа провинциального учителя истории и географии в городах Брянске, Ельце и Белом Смоленской губернии и самостоятельные занятия философией.

В 1881 г. Розанов венчается с А. П. Сусловой, некогда возлюбленной Достоевского, и этот брак во многом определит его дальнейшую литературную судьбу. Большая разница в возрасте и деспотический характер Сусловой, а впоследствии и ее отказ дать развод привели к тому, что, встретив В. Д. Бутягину, он в 1891 г. венчался с ней тайно, и его дети долгое время несли на себе печать незаконнорожденности. Этот горький жизненный опыт лег в основу многих розановских книг.

В 1886 г. выходит работа Розанова «О понимании», самое объемное из его философских произведений. Эта первая его книга показывает, что за внешней «сумбурностью» и вечными самопротиворечиями позднего Розанова, а точнее — под ними, лежит большое и крепкое основание. В ней он попытался исследовать науку как цельное знание, установить ее границы, дать учение о ее строении, о ее отношении к природе человека и к его жизни. По мнению многих современников, в этом труде Розанов «переоткрыл» Гегеля. Но по характеру изложения работа обнаруживает сходство со стилем философствования античных мыслителей. В самых основательных умственных построениях Розанова отчетливо проступает не «начитанность», а почти детское «наблюдательство», он как бы берет то или иное понятие и начинает мысленно его «разглядывать» (позже об этой своей особенности он скажет: «Я пришел в мир, чтобы видеть, а не совершить»').

Тема «понимания», уже в рамках той или иной проблематики (вопросы религии, пола, семьи, человеческой жизни), будет лежать в основании большинства его статей и книг.

Пожалуй, еще более глубокий след в формировании его мировоззрения оставила ненаписанная работа «О потенциях». Ее идеи и пафос не только проявляются в книгах «Семейный вопрос в России», «В мире неясного и нерешенного» и др., но и сама форма отрывков, к которой Розанов придет в начале 10-х гг., часто запечатлевают именно «потенцию» мысли. Фрагменты «Уединенного» — это, если перейти на язык проблематики самого Розанова, моментальные «зачатия» мысли, «потенции», со всей их недосказанностью.

В 1891 г. в журнале «Русский вестник» (№ 1—4) печатается большая работа Розанова «Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» (после журнальной публикации издавалась отдельной книгой при жизни автора еще трижды). Она меньше по объему, нежели книга «О понимании», но столь же фундаментальна и для последующего творчества Розанова, столь же «изначальна», как и его ранний труд. Достоевский предстает перед читателем как мыслитель, собравший в себе всю проблематику русской литературы, а в его «Легенде» оказывается сжатой до предельной плотности мысль о всей человеческой истории. Характеристики, которые Розанов дает творчеству Достоевского, могут быть почти всецело перенесены на его собственное творчество. Как и Достоевский, он обращает свое внимание не на «картины», но на «швы, которыми стянуты все эти картины». И большинство суждений его не столько строятся по ясным и четким законам логики, сколько согласуются с глубинной музыкой мысли.

На книгу откликнулись многие, в том числе ценимые Розановым и сыгравшие важную роль в его жизни К. Н. Леонтьев, Н. Н. Страхов, Ю. Н. Говоруха-Отрок, И. Ф. Романов (Рцы), Ф. Э. Шперк. Здесь перед читателем предстала не «отвлеченная» философия (как в труде «О понимании»), а философия «конкретная» — в данном случае в форме литературно-критического исследования. Именно написав о Достоевском, точнее, на основе произведения Достоевского «вырастив» свою философию, Розанов вошел в русскую культуру как величина уже несомненная.

В 1893 г. при содействии Страхова Розанов переехал в Петербург и поступил на службу в Государственный контроль, где проработал до 1899 г. К этому времени относится известная его полемика с В. С. Соловьевым о «свободе и вере» (1894), в которой было сказано много резких слов, причем запальчивость обоих мыслителей, по первому впечатлению, кажется чрезмерной. Оба ощущали надвигающиеся всемирные катаклизмы, и если Розанов еще надеялся, что «черное православие» спасет мир, то Соловьев верил только в грядущий Апокалипсис.

В 1899 г. Розанов, получив предложение

А.              С. Суворина, оставил службу и стал постоянным сотрудником газеты «Новое время», где работал до самого ее закрытия. Публиковался он и в других печатных органах.

Основные проблемы, которые интересовали Розанова, достаточно полно выразились в названиях его книг: «Сумерки просвещения» (1899), «Религия и культура» (1899), «Природа и история» (1900), «Семейный вопрос в России» (1903), «Около церковных стен» (1906), «Метафизика христианства» (1911) (по цензурным условиям разделенная на две книги: «Люди лунного света» и «Темный лик»; в первозданном виде под названием «В темных религиозных лучах» книга опубликована в 1994 г.). Обычно говорят о духовной эволюции Розанова, связанной с его отношением к христианству, когда он, начав как защитник православия, становится со временем критиком исторического христианства, противопоставив «религии Голгофы» «религию Вифлеема», затем — главным образом, по проблемам семьи — разворачивает ожесточенную борьбу с церковью, а позже и с Христом (самая острая статья — «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», вошедшая в книгу «Темный лик»). Но подобная «духовная эволюция» — лишь зримая сторона творчества Розанова. Глубинное его существование—это вечное вопрошание, которое имело свое развитие и выразилось в появлении книг «Уединенное» (1912) и «Опавшие листья» (1913; 1915), которые вобрали всю проблематику Розанова и вызвали многочисленные отклики в статьях и частных письмах — от самых восторженных до грубо ругательных.

В 1901 г. Розанов стал одним из учредителей Религиозно-философских собраний (1901—1903), преобразованных в 1907 г. в Петербургское религиозно-философское общество, откуда он вышел в 1914 г. после скандальных статей о деле Бейлиса. Летом 1917 г. Розанов, спасаясь от бед, которые принесла Февральская революция, переехал вместе с семьей в Сергиев Посад, где создал последнее значительное произведение «Апокалипсис нашего времени» (1917—1918), в котором чаще всего видят главным образом новые нападки на христианство и восхваление иудаизма и язычества. В это время Розанов голодает. Неожиданная смерть сына ускорила его кончину. Умер Розанов в 1919 г. в нищете и примирении с церковью.

Метафизика пола. Центральный пункт философии В. В. Розанова — мистика пола, т. е. пол как некая космическая величина, в которой берут свое начало человеческая история, разные виды религий, состояние семьи и общества.

Наиболее отчетливо эта тема обозначилась в книге «В мире неясного и нерешенного» (1901, 2-е доп. изд. — 1904), хотя те же проблемы решаются и в книге «Семейный вопрос в России», и в отдельных выпусках «Из восточных мотивов» (191 6— 1917), и во многих других работах. Ключом к открытию тайны пола, семьи, рождения стало изучение древних религий — от египетской до эллинской и иудейской.

Живой мир для Розанова пронизан полом. С усложнением организма пол находит все более отчетливое и яркое выражение. У человека пол — это начало личности, он и проявляется более всего в тех частях тела, где отчетливее выражено личностное начало: ладонь («эмбрион лица»), ступня (почерк и походка казвдого человека неповторимы, не говоря уже о музыкальном исполнительстве или танцах), наконец, само лицо и та «точка пола», которая определяет все: «Фигура человека, «по образу Божию, по подобию», имеет в себе как бы внутреннюю ввернутость и внешнюю выверну- тость — в двух расходящихся направлениях. Одна образует в ней феноменальное лицо, обращенное по сю сторону, в мире «явлений»; другая образует лицо Ноуменальное, уходящее в «тот» мир, к каким-то не астрономическим звездочкам, не наших садов лилиям, о коих... начинали петь и говорить... мистики»’.

Симметрия верха и низа в строении человеческого тела раскрывает сущность «точки пола» в ее отношении к человеческой голове: «Там — мышление, здесь — созидание; там как бы мир проектов, здесь — вещь выполненная или, точнее, — мир непрерывного выполнения. Тело мозга создает мысли, пустоты пола создают мыслящие тела»[397]. Семя — это тоже своего рода Слово.«Осмысленность рожденного слишком твердо говорит о мысли в зачатии: но не нашей мысли, а такой, для которой тела наши суть орудия, как мясистый язык есть орудие нашего слова». Результат же этого акта, дитя, «есть ноуменальный глагол»[398]. И потому пол — духовен, и соитие «есть озарение пола; минута его гениальности»[399].

Пол, таким образом, это изначальная и извечная связь (лат. religio) — связь людей, тела и духа, человека с мирозданием, исток жизни, творчества: сам акт зачатия есть акт творящий, т. е. акт «по образу и подобию». И потому: «нет чувства пола — нет чувства Бога!» Потому «рождающие глубины человека действительно имеют трансцендентную, мистическую, религиозную природу»[400].

Понятно, что и брак для Розанова — кос- могоничен. Поскольку зачатие и рождение человека происходят при «Божием соучастии», брак в основе своей религиозен. Более того, брак — это и спасение. Ведь падение человека — не в факте соития, но в том, что он начал чувствовать стыд: «...стыд и грех — идентичны; первый есть кожура второго»[401]. Каждый ребенок безгрешен, не знает стыда. И каждый человек проходит через переломный момент в жизни, когда начинает связывать пол со стыдом. «...Именно в поле — и состоит наследственность греха. «Стыд своего пола» есть какой-то надлом в нем, перелом в нашем к нему отношении; что-то зате- нилось в его истине...» В браке же этот «надлом», «совершившийся в секунду грехопадения», исправляется: «в направлении именно к мужу у жены и у мужа к жене «одежда из листьев» спадает: но стыда не появляется! Главный симптом падения (в Библии — единственный!) — исчез!» Таким образом, супружество есть «восстание человека из грехопадения!»2

Отпадая в браке от греха, человек — через рождение детей — отпадает и от смерти, «проклятие коей так таинственно связано с грехом». И если следовать Библии, «брак сейчас же реализуется по грехопадении и изгнании из рая, как начало искупительного устроения (через «детеныша жены, стирающего главу Змию») человека»[402].

Неудивительно, что человеческая история берет свое начало в семье и сочетании полов. Так, «миг сочетания Авраама и Сарры, от какового произошел Исаак, — определил всемирную историю, насколько последняя вообще связана с еврейством, Библией. Какого могущества был глагол это зачатия (Исаака)!!»5 И этот «глагол зачатия» определяет основу истории: перечень рождавших и рожденных в Евангелии от Матфея — «прототип истории». Не климат и не почва «есть точка новых в истории рождений», а «лоно матери», и «движущий импульс истории» лежит в человеке. «Даже если мы возьмем общий колорит истории, по-видимому, уже объясняющийся из общих условий местности, мы увидим, что и здесь связь объясняющего и объясняемого проблематична и даже прямо отсутствует». Так, Древний Рим и Италия XIII—XV вв. — разные, несходные культуры. «Две Италии — и одно небо; две цивилизации — и один только полуостров; все новое — при вечно старых условиях, новое уже в общем колорите своем»6.

По видимости, многие утверждения Розанова напоминают суждения по аналогии и тем самым не являются доказательными. Но, по его собственному ощущению, истина не доказывается, а прозревается. Он готов повторить слова героя Достоевского из «Сна смешного человека»: «Я видел Истину, я ощущал ее!»

Стиль философствования. Несомненно, под влиянием «метафизики пола» зародились и появились на свет главные философские книги В. В. Розанова, написанные в форме отрывков и афоризмов («Уединенное», «Опавшие листья», «Сахарна», «Мимолетное» — последние две при жизни не были изданы). Книги эти стали одновременно открытием и нового литературного жанра, и нового метода философствования. Стремясь избежать искажения любой своей мысли (поскольку словесно сформулированная и тем более опубликованная мысль искажается, «обездушивается в печати»), Розанов стремится запечатлеть ее во время рождения и даже во время зачатия — как «полумысль»-«получувство», а всю книгу издать «почти на праве рукописи» (подзаголовок «Уединенного»). С точки зрения формы эти книги часто напоминают черновые наброски, написанные только для

5Там же. С. 303.

6 Розанов В. В. Природа и история. С. 208.

себя, что нашло свое выражение и в языке (постоянные сокращения, эллипсы, умолчания). Вместе с тем каждый отрывок — уже запечатленный момент мысли, и, таким образом, вывод, результат мышления здесь совпадает с его процессом. При этом сам автор, приоткрывая «интимную» жизнь мысли, в некоторой степени становится и персонажем, героем своей книги, потому и философское произведение становится одновременно произведением художественным.

Заставив свою мысль работать сразу и в плане философском, и в плане художественном, Розанов часто пользуется не понятиями, а образами-понятиями, когда отдельный образ при повторении в разных контекстах приобретает значение термина.

Через недомолвки, через умение максимально наполнять смыслом не только слова, но даже способ их записи (скобки, кавычки, курсив), когда по тексту многоголосым эхом пробегают обертоны смыслов, Розанов показывает и невозможность систематического мышления, его ложность. Мысль рождается из бытовых мелочей в дрязгах и нелепостях обыденной жизни. Отсюда, от его ориентации на обыденность, где не требуется четкого «продумывания до конца»,—его противоположные высказывания о самых разных вещах и проблемах. Это есть не непоследовательность, но, скорее, апелляция к Высшему Началу, к Богу, способному объединить любые разноречивые суждения, ощущения, поступки.

Таким образом, и сам жанр книги можно представить не как произведение для читателя («я уже давно пишу «без читателя», как «без читателя» и издаю»), а как опыт интимного общения с Богом («Главизной мира»), который и разрешает вечную самопротиворечи- вость, и понимает язык твоих мыслей (включая постоянные умолчания) быстрей тебя самого. Здесь, через саму форму своей книги, Розанов как бы возвращается к главной теме своего первого философского труда — к проблеме понимания. Вместе с тем в самом способе Розанова философствовать содержится и еще один смысл: он низвел философию с Олимпа до кухни, купальни, случайного вагона. Но и сама кухня, или вагон, или окурки в пепельнице превращаются у него в метафизические величины. За феноменом (явлением) он явно ощущает ноумен (умопостигаемую сущность). Тварный мир несет на себе печать любви Божией к своему созданию, и каждая мелочь, каждое мгновение здесь занимают свое неповторимое время и место, и в этом смысле они по-своему непреходящи.

Наука, по Розанову, объясняет видимое, метафизика говорит о том, что за видимым. Как брак имеет две стороны: видимое для всех (свадебный пир) и невидимое (то, что за пиром, что только для брачащихся), так и наука «двустороння». И метафизика — это то, что за наукой, что интимно по природе своей. Лишенный этой интимности ум не может решать метафизические проблемы.

В последнем своем большом произведении

• «Апокалипсис нашего времени», который выходил небольшими отдельными выпусками,
• Розанов возвращается к старым темам. И в жанровом отношении эта работа стоит чуть ближе к сборнику статей, хотя и родимое пятно «Уединенного» ощущается здесь совершенно отчетливо. Антихристианский пафос «Апокалипсиса нашего времени» и христианская кончина Розанова говорят не столько о незавершенности внутренней тяжбы Розанова с самим собой, сколько о ее — для него — неразрешимости. Есть интересный отзыв Флоренского (письмо М. Лутохину), где он объясняет причину нападок Розанова на христианство в этой работе: приюти его какой-либо монастырь (с пропитанием) — он бы, по своей впечатлительности, «с детской наивностью стал бы восхвалять не этот монастырь, а, по свойственной ему необузданности обобщений... все монастыри вообще», и «он воспел бы христианству гимн, какого не слыхивали по проникновенности лирики», хотя это была бы хвала христианству «не за христианственность, а за некоторые нейтральные черты в нем»; Розанову же в Сергиевом Посаде выпали бедствия послереволюционных лет, а помноженные на его прежние семейные проблемы — они вылились в эти резкие выступления[403].

В сущности, говоря об «Апокалипсисе нашего времени», Флоренский сказал об особенностях мышления Розанова как такового: Розанов чувственное впечатление возводит в ранг конечных обобщений. Но, поскольку впечатления человеческие изменчивы, меняются и обобщения. Длительная работа от эмпирического «опыта» до теоретического суждения в Розанове происходит быстро, иногда мгновенно, ему легко думается, и от этого сами впечатления не становятся постоянной основой его выводов. Самый долгий и основной его жизненный опыт — его собственный семейный вопрос, невозможность развода с А. П. Сусловой, тайное венчание с В. Д. Бутягиной, печать незаконнорожденности на его детях и т. д. — и стал главной темой его философии: пол, семья, религия и т. д. В целом, при изменчивости его впечатлений, он как бы проделал работу множества мыслителей (от опыта до обобщения), а философское творчество его насквозь диалогично. Розанов находится в вечном споре с самим собой (даже когда его высказывания носят утвердительный и, казалось бы, непреложный характер), и на каждый вопрос у него есть множество противоречивых ответов. Он оставил разработки множества тем: пол, религия, история, монархия, нигилизм, революция, культура, педагогика и т. д. — почти везде давая самые разноречивые суждения, доходя в них часто до крайности и, если охватить его творчество в целом, оставаясь в непрекраща- ющемся диалоге с собой, самой «неокончатель- ностью» суждений еще более заостряя поставленный вопрос. Тот же «Апокалипсис нашего времени» может быть прочитан как новый «христоборческий» порыв Розанова, новая атака на христианство и осанна иудаизму и язычеству, но в большей мере это не книга против христианства, а горький, отчаянный («с руганью») плач над погибшей родиной.

В целом главная ценность философского наследия Розанова — не в решении отдельных задач (он больше «терзает», нежели дает хоть какое-нибудь решение), а в постановке множества проблем и разработке новых подходов к этим проблемам.