РАССУЖДЕНИЕ О БЕССМЕРТИИ ДУШИ '

Бессмертие души есть то преимущество, по которому она вечно будет продолжать свое бытие и по разрушении тела.

Для лучшего объяснения сей важной материи, во-первых, разделим мы бессмертие души на два рода.

Сие простое существо, поелику не есть тело, не подвержено никакому телесному действию, требующему противодействия, которого не находится в простых существах. Да не противополагают нам здесь для опровержения силы нашего рассуждения системы о наваждении физическом, или о действии тела на душу или души на тело; ибо сие было бы не что иное, как сомнительное сомнительным доказывать. Итак, ежели душа есть существо простое и не подверженное действиям сотворенных существ, то она внутренно и по своему естеству будет неразрушимая, нетленная, или бессмертная. 2.

Мы не знаем другого разрушения, кроме того, которое происходит от деления частей. Существо простое, какое есть душа, поелику оных не имеет, не будет подвержено сему разрушению и, следовательно, оно не может разрушиться, как токмо чрез уничтожение; но сие разрушение превосходит силы причин естественных. Посему душа по своему естеству есть неразрушима, и естественные причины сего не могут учинить; следовательно, она внутренно бессмертна.

Бессмертие внешнее есть то существа качество, которое делает его необходимо неразрушимым от всех, какого бы они свойства ни были, подобных ему существ. Одно необходимо нужное существо есть внешне бессмертное; ибо оно не имеет никакого существа над собою высшего, которое бы могло его уничтожить, и разрушение его заключает в себе противоречие, да и не было бы оно иначе существо необходимо нужное.

Следует теперь вопрос; окажет ли ей вечное существо сию благость? Откровение выводит нас из всякого сомнения. Но можно ли, не касаясь откровения, доказать сие естественным образом? Сего-то всякий знающий, что есть гоказательство в собственном названии, доказывать не )смелится. Ибо здесь речь идет о познании воли божией. Разум довольно ясно открывает нам ее в рассуждении того, что мы должны делать; но он в рассуждении божиих определений не постигает оной: сие познание превышает всякое понятие, а сверх того и мало споспешествует нашему благополучию.

Единое откровение может нас совершенно удостоверить о сем бессмертии; ибо можно сказать, что оное Доставляет нам толикое множество сильных причин, кои вместе взятые столь важны, что удобно доводят нас к весьма утешительной известности.

Да и невероятно, чтоб существо, которое в состоянии познавать толикие истины, делать толикие изыскания, рассуждать о бесчисленных вещах, чувствовать оных соразмерность, сходство и красоту, размышлять о делах создателя, постигать его самого, примечать его судьбы и проникать причины оных, восходить выше вещей чувственных и до познания вещей духовных и божественных, которое может действовать с свободою и рассуждением и которое способно к прекраснейшим добродетелям; нимало, говорю, невероятно, чтоб существо, украшенное толь изящными качествами и притом такими, которые несравненно превышают качества бессловесных, было создано на маловременность сея жизни.

Впрочем, человеческий разум по своей природе может преуспевать и приводить в совершенство свои способности. Хотя познания наши заключены действительно в некоторых пределах, однако мы не видим границ ни в самом нашем познании, ни в вещах, нами познаваемых, ни в успехах нашего рассуждения, благоразумия и добродетели. Человек в рассуждении сего всегда способен к высшей некоторой степени совершенства и зрелости. Смерть постигает его прежде, нежели, так сказать, окончит он свои успехи и в самое то время, когда он в состоянии восходить гораздо выше.

Ничто не могло равняться с веселием и удовольствием, которое ощущали разумнейшие и мудрейшие между язычниками, веря, что душа по своей природе бессмертна. Сие мнение было твердейшею их подпорою среди утеснений, в которых они находились, а наипаче среди тех, в которые ввергали их добродетели. Оное подавало им великую надежду о будущей счастливой их жизни; и, наконец, служило им сильным побуждением прилепляться к упражнению во всяком роде нравственных добродетелей и содержать плоть свою навсегда в повиновении разуму.

Сие без сомнения происходит из естественного чувствования достоинства существа нашего и величества судьбины нашей, что мы по природе смотрим всегда на будущее, что печемся о том, что приключится после нас; что стараемся учинить имя наше и памятование об нас бессмертными и что мы хотим заслужить хорошее мнение у потомков наших. Сии чувствования не суть мечтание ни самолюбия, ни предрассуждения. Желание и надежда быть бессмертным есть природное впечатление. И сие желание есть само по себе толь благоразумно, толь по- лезно и толь сходно с человечеством, что можно по крайней мере из оного вывесть весьма вероятное умозаключение о будущей жизни. Сколь ни велико и сильно по себе сие желание, но оное тем больше умножается, чем больше стараемся мы о просвещении своего разума и чем более успеваем в познании истины и в исполнении добродетели. Сие чувствование есть надежным началом благородных, великих и полезных обществу действий, и можно сказать, что без сего начала все человеческие намерения были б малы, подлы и весьма низки.

Следственно, не можно сомневаться о том, чтобы сия надежда тщетно от бога была влиянна человеку.

Итак, рассмотрев человека физически, рассмотрим теперь его нравственно. Мы видели, что человек есть существо разумное и свободное, которое отличает справедливое от честного, которое находит в себе глас совести, которое знает зависимость свою от творца и которое рождено для исполнения известных должностей. Прекраснейшее его украшение есть разум и добродетель. Первейшее его упражнение и старание состоит в том, чтоб успевать в предписанных добродетелях, употребляя в пользу все случаи, ведущие его к просвещению и благотворению. Чем более он упражняется и успевает в толь похвальных упражнениях, тем более исполняет намерения создателя и оказывает себя достойным полученного им бытия. Он чувствует, что может отдать отчет в своем поведении, почему и оправдает или осуждает сам себя, смотря по своим действиям.

Прибавим к сему рассуждению, что если душа человеческая умирает с телом, то состояние скотское есть во многом превосходнее пред человеческим. Удовольствия бессловесных, хотя состоят в одних чувствах, однако суть чище и действительнее, поелику оные не бывают ни прерываемы, ни уменьшаемы, ниже колеблемы каким- либо размышлением, и они совершенно ими наслаждаются; а если и не наслаждаются оными, то кажется, что менее имеют в них нужды, нежели человек, поелику об оных мало и думают. Недостатки их не бывают сопровождаемы размышлением. Скоты, говорит весьма хорошо Сенека, убегают видимой ими погибели; избежав ее, бывают спокойны. Скоты свободны от беспокойства, они не пекутся о своем семействе, ниже о своих потомках; не беспокоятся тщетными изысканиями знания, которое должно с ними погибнуть; нет у них заботы в рассуждении будущей жизни и нет надежды, которая должна бы быть тщетна. В самое то время, когда они ниже помышляют о своей смертности, неожидаемый ими какой-либо удар, или непредвидимая боль прекращает их бытие. Итак, из всех рассуждений видно, что человек не под физическим управлением находится, как скоты, но под нравственным.

Рассмотрев таким образом человеческую природу, возвратимся теперь к богу; мы в нем также найдем новьк причины, кои уверят нас о награждении и мучении в будущей жизни.

Мы показали, что нет в сем свете довольного различия между состоянием добродетельных и порочных и что нет должного возмездия за добродетель по мере изящности оной, ниже мучения за порок, которое соответствовало бы великости оного; а поелику известно и несомнительно, что ежели есть бог, ежели он существо бесконечно благое и бесконечно правосудное, если смотрит он за поведением всякой твари, если одобряет он тех, кои исполняют его волю и подражают ему, если напротив того, осуждает тех, кои идут совсем противным путем; поелику, говорю, известно, что ежели все сие справедливо, то необходимо должно, чтоб высочайшее сие существо для удержания величества своих законов и своего правления, наконец, оказало некогда явные знаки своего благоволения или негодования и чтоб оно изъявило величайшую разность, которую полагает между повинующимися его законам и беззаконно попирающими оный.

257

Зак,, \> 81

Сверх того, ежели бог есть существо совершенное, то он не может, будучи таковым, сделать что-нибудь противного здравому и совершенному разуму. Следовательно, невозможно, чтоб он был виною существа, коего бытие противно бы было таковому рассудку, или, что то же значит, чтоб он не поступал разумно с существами, зависящими от его могущества. Если же мы находимся в числе сих существ и если смертность нашей души противна здравому разуму, то сего довольно для удостоверения, что она бессмертна: но мы можем иметь о том такую неоспоримую известность, какую только можно нам снискать употреблением наших способностей; то есть, что нет ничего такого в природе, в чем бы мы более могли быть удостоверены, как в сей истине. Итак, теперь остается нам только рассмотреть, противна ли смертность души здравому разуму или нет? Не сие делает существо несчастливым, когда ему будет доставлено состояние постоянного, истинного и не подверженного в рассуждении перемены никакому опасению благоденствия, равно как и то не подвергает его несчастию, когда оно создано будет в состоянии благополучия смешанного, так, чтоб несчастие его всегда меньше было несчастия и чтоб существо сие не более претерпевало, как сколько само оно изберет претерпеть для получения благополучия, соединенного с его несчастием; ниже, наконец, и то не делает существа несчастным, если бы оно и было сотворено более подверженным злополучию, нежели счастию, когда оно может иметь в то же время возможность избежать несчастия или по крайней мере избежать оного столько, сколько нужно для воспрепятствования, чтоб все оное несчастие не превышало того, которое бы согласилось оно лучше снесть, нежели лишиться хотя части благополучия, сопряженного с сим несчастьем. Один случай, которым при сотворении человека можно сделать его несчастным, мог бы быть тот, если бы он сотворен был несчастным, то есть без пособия, без награждения и не положивши никакой замены его злосчастию; но сей случай сам по себе есть столько противен и несходен с разумом, что одна мысль об нем возмущает ум и по одному природному рассудку умствующего человека. Всякий теперь, проникнув таким образом в природу разума и справедливости, может довольно быть убежден, что предложения сии суть неоспоримая истина. По сему почитавший душу смертною, должен согласиться на одно которое-нибудь из сих двух предложений: что если бог есть существо неразумное,, несправедливое и немилосердное, или что человек в жизни сей точно может найти помощь и замену своей бедности и злосчастью. Допускать первое из сих предложений было бы противоречить истине, яснейшим образом доказанной; притом прибавить можно, что сие было бы писать столь недостойное и столь нелепое и нечестивое понятие о высочайшем существе, что никто не согласится дать в себе место оному, кроме изверга рода человеческого, и притом самый тот, который защищает сие мнение, точно уверен, что оное есть ложно.

Признавать же второе предложение, сие значило бы не познавать человечество и не иметь общего смыслу.

Итак, положим, хотя никак невозможно, чтоб бог, будучи существо бесконечное, премудрое, правосудное и благое, не имел другого намерения и не предполагал себе другого конца при сотворении тварей, одаренных разумом, каковы суть люди, коих он одарил столь благородными и изящными качествами и способностию всегда и на всяком месте отличать добро от зла, невозможно, говорю, чтоб в сем бог не предписал себе другого конца, как токмо того, чтоб вечно сохранить последова- ние одною за другою столь маловременных тварей, находящихся в сем нечастнейшем состоянии побеждения, развратности и несчастья нынешнего в свете, в коем непременный закон в рассуждении добра и зла нимало не наблюдается, в коем необходимая разность вещей не производит почти никакого чувствительного действия; в коем порок от добродетели довольно не различается по своим плодам и в коем слава божия и величество его законов бывает весьма часто попираема ногами; добродетельные люди не получают им должного награждения, ниже беззаконники заслуживаемого им наказания. Но что вместо вечного одного за другим последования новых существ, каковы оные ныне суть, должно необходимо, чтоб некогда вещи совсем переменили вид свой и чтоб те же самые люди, кои пребывают ныне, пребывали также и в другой будущей жизни, в которой бы мучения и награждения были распределяемы каждому соразмерно прежнему его поведению; в коем бы все беспорядки нынешнего света были исправлены; из коего бы всякое лицеприятие было изгнано, и в коем стези провидения, показывающиеся нам ныне по несовершенству нашего об оных понятия столь запутанными и непреходимыми, были б полным образом изъяснены, и мы бы нашли их достойными существа бесконечно благого, правосудного и премудрого. Без сея истины все прочие будут совершенно бесполезны; и если отвергнуть мучения и награждения

будущего состояния, то надобно уничтожить и правосудие, благость, порядок и разум, и не останется на свете ни одного начала, которое могло бы служить основанием доказательства во нравоучении.

Но хотя бы мы, отложив причины, взятые из нравственных свойств божества, устремили внимание к природным его совершенствам; однако истина, о которой мы говорим, все была неоспорима. А чтобы в том удостовериться, то надлежит только вникнуть в познание и премудрость творца, являющуюся в строении вселен- ныя. Ибо кого уверить можно, чтоб бог, создавши существа столь почти совершенные, каковы суть люди, и дав им превосходнейшие качества, определил им обитать на сем только земном шаре с столь отличными от других тварей знаками; поистине должно бы быть крайне слепу, чтоб не видеть, что по крайней мере сия низкая творения часть сотворена для них и относится единственно к их пользе; нельзя, говорю, никого уверить, чтоб сие было сотворено для таких существ, которые навсегда кратковременны и которым определено провождать малое число лет, составляющих жизнь их, в ужасном беспорядке и странном смущении, и потом навсегда быть уничтоженным. «Ибо не безрассудно и не случайно мы сотворены и созданы, но точно была некая сила, которая, благодетельствуя человеческому роду, не произвела и не питает того, что бы, по принесении всех трудов, умерло навсегда. Цицерон. Тускулан. Запр.» И что бы в сем последнем случае можно вообразить суетное, как сотворив света? Что гнуснее и противнее правилам премудрости, как такое сотворение человеческого рода? «Если мы без всякой причины родимся; если в произведении людей нет провидения; если мы случайно для себя только и для своего сладострастия рождаемся и если мы по смерти преобращаемся в ничто, то что может быть так бесполезно, так тщетно и так суетно, как человечество и как самый мир? Лактанций, в книге 8».

Но дабы лучше дать восчувствовать силу наших рассуждений, то сделаем сравнение двух систем, дабы увидеть, которая из них будет сообразнее с природою j и с состоянием человека; одним словом, которое из них будет премудрее и достойнее бога. Положим, с одной сто-.' роны, что творец представлял себе совершенство и благополучие своих тварей, а наипаче добро человека и целого общества; что для сего, даровав человеку ра- зумение и волю, учинив его способным знать свое определение, узнавать и следовать путем, который один может к оному его привести, наложил он на него строгое обязательство шествовать постоянным путем сим и не терять никогда из виду светильника разума, который должен освещать стези его; что для большего воспомоществования он вложил в него все чувствования и начала нужные, которые бы его руководствовали; что сие распоряжение и сии начала, поелику происходят от существа могущественного, премудрого и благого, то и имеют все свойства истинного закона; что сей закон влечет уже за собою всей жизни свое награждение и наказание; но как первое свое узаконение недовольно, то бог для придания расположению столь достойному его премудрости и благости всего совершенства и для доставления человеку во всех возможных случаях побуждений и нужной помощи, учредил еще узаконение, собственно так называемое, закон естественный, который окажется в будущей жизни, и что, .взирая на поведение людей, намерен он потребовать у них за оные отчета, наградить добродетель и наказать порок воздаянием, точно соразмерным заслуге и преступлению каждого.

Противоположите сей первой системе ту, которая утверждает, что человек создан для настоящей только жизни и что после оной нечего ни надеяться, ни опасаться; что бог, создавший человека и установивший общежитие, не принимает в оном никакого участия; что одаривший нас разумом и способностию различать добро от зла нимало не смотрит, как мы оную употребляем; но так все предал в нашу волю, что все наши действия совершенно от воли нашей зависят; что мы не отдадим никакого отчета нашему создателю и что невзирая на неравное и неправильное раздаяние добра и зла всей жизни, невзирая на все беспорядки, причиненные злобою или неспра- ведливостию человеческою, мы не должны ожидать от бога ни наказания, ни награждения.

Можно ли сказать, чтоб последняя сия система сравниться могла с первою? Объясняет ли она столько совершенства божия? Равномерно ли она достойна его премудрости и правосудия? Столько ли она способна к отвращению от порока и подкреплению добродетели в по- ползновенных и опасных обстоятельствах? Делает ли здание общества столь твердым и дает ли законам естественным такую важность, какой требует слава вышнего законодателя и благо человечества? Ежели бы из двух обществ, защищающих сии разные системы, надлежало избрать какое-нибудь одно, то кто бы из разумных не предпочел жить в первом из них? Нет, конечно, никакого сравнения между сими двумя системами в рассуждении изящности и сходства. Первая есть дело совершеннейшего разума; вторая же недостаточна и допускает многие нелепости. Следовательно, сие одно довольно ясно показывает, которая из них справедливее в рассуждении того, что должно здесь судить и размышлять о намерениях и делах бога, который делает все с величайшею пре- мудростию.

Но сверх того, познание будущей жизни полагают ли они между познаниями вероятными или и совсем еще сомнительными? В сей неизвестности всегда лучше будет держаться о сем познании подтвердительного мнения. Ибо без сомнения, та надежнейшая сторона, которая менее подвержена опасности, и при всяком случае менее теряет, нежели выигрывает. Положим, что будущая жизнь сомнительна. Если же точно есть будущая жизнь, то уже не верить оной есть великая погрешность; а поступать так, будто бы оной не было, есть пагубное заблуждение; такая погрешность влечет за собою бедственные следствия; положим же, что будущей жизни совсем нет, то погрешность верить оной ничего другого, кроме хороших следствий, не производит. Из сея погрешности не произойдет в рассуждении будущей жизни никаких нелепостей, ниже в настоящей не подвергнет она нас великим беспокойствам. Итак, как бы то ни было, но мудрый человек и в самом противном для естественных законов случае не усомнится из сих двух систем одной последовать, а другую отвергать. Добродетель всегда восторжествует над пороком. Но если сия сторона уже благоразумна в самой сомнительности и неизвестности сего положения, то благоразумнее еще будет она тогда, когда откроется (как то сему иначе и быть нельзя), что сие мнение по крайней мере достовернее другого. Первая степень правдоподобия есть простая вероятность, которая хотя и слаба, однако для любопытного и благоразумного человека бывает наилучшим побуждением к конечной решимости. И если в обыкновенности сея жизни делах благоразумно поступать по сему правилу, то сие самое благоразумие позволяет ли нам в важнейших и существенно к нашему благополучию относящихся вещах отступать от сея стези?

Наконец, если, поступая в сие немного далее и приводя вещи к истинной их цели, согласятся, что мы имеем здесь в самом деле ежели не доказательство, собственно так названное (поелику оно в положении места не имеет), то по крайней мере вероятность, основанную на столь разумных догадках и на столь великом сходстве, что весьма близко подходит к известности, то еще более будут уверены, что в сем случае должны мы поступать сообразно с иным законом и что разум не позволяет нам поступать по иному правилу.

Поистине, нет ничего достойнее разумного существа, как искать во всем ясности и не основываться, как токмо на правилах достоверных и известных. Но как сие не всегда возможно, а удостовериться надобно, то что бы тогда делать, когда бы надлежало всегда ожидать для сего строгого доказательства? По недостатку высочайшей степени известности должно останавливаться на низких, и не великая вероятность делается довольным доказательность, когда нет столько же сильных противоположений. Если сия сторона сама по себе не очень известна, то по крайней мере то достоверно, что в сем случае должно ее предпочесть; и сие необходимо следует из нашей природы и состояния. Если бы при ограниченном нашем понятии и необходимости на что-нибудь решиться, нужно было нам иметь для сего совершенную известность, и мы бы не хотели принять вероятности за начало уверения, то надлежало бы или согласиться на менее вероятную и противную вероятию сторону, чего никто не захочет, или бы провождать жизнь свою в сомнениях и нерешимости, пребывать почти всегда в недоумении, не придерживаться никакой стороны и не иметь никакого твердого правила жизни, что совершенно разрушило бы систему человечества.

Отсюда происходит, что сия великая истина более или менее во все времена и у всех народов была принимаема, смотря по большему или меньшему их просвещению, то есть, когда народы более или менее познавали начала вещей.

ПРИМЕЧАНИЕ

Эта анонимная статья впервые была опубликована в русском масонском журнале «Вечерняя заря» (1782. Ч. 1), руководителем которого был известный масон И. Е. Шварц. Печатается полностью по кн.: Н. И. Новиков и его современники. С. 218—228.