РУЛЬЕ КАРЛ ФРАНЦЕВИЧ

В 1836 г. он занимает должность репетитора (ассистента) на кафедре естественной истории медико-хирургической академии. После защиты диссертации К. Ф. Рулье получает степень доктора медицины и должность адъюнкт-профессора.

Лето 1841 г. он проводит в научной командировке в Германии. Неудовлетворенный развитием европейской науки, Рулье публикует в «Отечественных записках» статью «Сомнения в зоологии» (1841).

С 1842 г. и до самой смерти К. Ф. Рулье занимает кафедру зоологии Московского университета. Он стал одним из основателей зоологии как науки, уделив большое внимание проблемам палеонтологии, историческому методу в биологии. Он заложил также основы экологии животных.

К. Ф. Рулье много сделал для пропаганды передовых взглядов в биологии. В течение многих лет он был секретарем Московского общества испытателей природы, редактировал издававшийся им «Вестник естественных наук». В пятидесятых годах большой резонанс вызвали публичные лекции Рулье «Чтение о нравах и образе жизни животных» (1845—1846) и «Жизнь животных по отношению к внешним условиям» (1851).

Пропаганда передовых материалистических взглядов на природу, близость к революционным демократам вызвали преследование прогрессивного профессора. За университетскими лекциями К. Ф. Рулье велось наблюдение. Его книги изымались из обращения. В 1852 г. ему было запрещено выступать с публичными лекциями.

Умер К. Ф. Рулье в 1858 г.

СОЧИНЕНИЯ 1.

Рулъе К- Ф. Избранные биологические произведения. М.: АН СССР, 1954. 688 с. 2.

Рулье К.

ЛИТЕРАТУРА 1.

Микулинский С. Р. К- Ф. Рулье и его учение о развитии органического мира. М.: АН СССР, 1957. 355 с. 2.

Абрашнев М. М. О стихийной диалектике в творчестве К. Ф. Рулье//Филос. науки. I960. № 4. С. 120—124. 3.

Давиташвили Л. Ш. Учение К- Ф. Рулье о развитии органического мира//Вопр. философии. 1964. № 5. С. 85—91.

СОМНЕНИЯ В ЗООЛОГИИ КАК НАУКЕ1 I

От известного переходим мы к неизвестному, посредством данного отыскиваем неизвестное. Это коренное правило лежит в основании всех способов, употребляемых для исследования вновь изучаемого предмета: должно изучить ближайшее данное. Всегда ли так поступаем мы в нашей науке? Нет, иногда идем путем обратным, не чувствуя того. Все первоклассные ученые согласны, что в основании зоологии полагается возможно точное разграничивание видов животных. Где же это более возможно, как не в животных, нас беспрестанно окружающих, т. е. домашних, или в животных нашей фауны? С другой стороны, большое количество видов одного рода требует необходимо для удобнейшего обозрения принять один из них за типический, нормальный, а прочие — за изменяющиеся от него, который, следовательно, должен быть нам более доступен, известен; а таким может быть животное нашей фауны. Так точно поступают в математике: найти неизвестное возможно только при помощи предшествующих данных известных. Ботаники давно уже оценили-по достоинству эту истину: все делают экскурсии. [...]

III

Все лучшие писатели почти всех времен принимали и доселе принимают единогласно произвольное движение за отличительную черту животных. Из всех зоологов, с которыми я имел случай познакомиться на путешествии своем по Германии, Эренберг один отличает животное способностью принимать твердые вещества (пищу) во внутренние, резко ограниченные полости; и он, однако же, не отвергает произвола в движении животных, а говорит только, что часто слишком трудно открыть его.

417

27 Заказ 263

Есть даже и такие писатели, которые из предпочтения к человеку отрицают в животных существование рассудка и допускают в них только инстинкт, который, по их же мнению, есть непроизвольное, бессознательное влечение делать одно и избегать другого,— забывая притом, что в основание всей науки полагают они понятие о произволе движения животных,— забывая также, что при частном описании животных они же называют наскоро одно животное умным, а другое тупым и пр. Другие, не могущие противостоять доказательствам в пользу рассудка животных и не хотевшие совершенно признать его, допускали, однако ж, нечто вроде его, и называли это нечто смыслом! Кювье-младший2 впервые раскрыл всю важность психологии животных, и это величайшая его заслуга, хотя уже до него писали 3некоторые о нравах животных, в особенности же Вирей 3, и хотя Блэнвиль уже прежде составил для этой части зоологии название зооэтики, но, повторяем, никто не чувствовал ее важности; ей не было дано места в науке, и немногие исследования проявления духовной жизни в животных лежали без употребления, как материалы без назначения, без видимого отношения к зоологии.

VIII Из того же определения животного, в котором на произвол движений указывается как на признак существенный, отличительный, следовало бы ожидать, что и в утверждении вида, деле столь важном в науке, мы также будем обращать внимание на нравы, на психологию животных,— а между тем сторона эта упущена почти во всех видах.

Скажут, может быть, что сторона материальная есть единственно постоянная, легко уловимая в животном. На это заметим, что образ животного столь же постоянен: никогда животное не изменяет его без перемены самых материальных признаков своих, и если, с одной стороны, отправление зависит от организации орудия, то никто не станет отрицать, что в свою очередь и отправление имеет влияние на устройство орудия: орудие и отправление, вещество и жизнь существуют во взаимной,, тесной, родственной связи.

Из этого однако ж не следует, что системы, основанные на одних материальных признаках, бесполезны. Лексиконы, в которых слова размещаются по последовательности составляющих их букв, нужны для удобнейшего приискивания первых. Но никто не станет утверждать, что лексиконы выражают собою все, что можно и, следовательно, нужно знать о слове; что в порядке букв заключается, например, всегда значение, происхождение и пр. слова.

IX

Описывать виды и назначить им место в системе почиталось всеми главным делом в науке: «Nommer, decrire et classer c'est la base et le but de la science»6,— говорит Кювье, представитель современного периода науки нашей.

Следовательно, к этому делу должно приступать с возможными предосторожностями, чтобы не положить ложных начал в основание науки.

Я хочу классифицировать животное как нечто целое — полное животное, а не часть его.

Как тело органическое, существующее в пространстве, животное требует, чтобы рассмотреть его: a)

с материальной стороны орудий его, b)

со стороны проявлений жизни в них, c)

с материальной стороны целого животного, d)

со стороны проявлений жизни в целом животном, как частной, так и общей. B)

Как тело органическое, существующее во времени, животное должно быть рассмотрено: e)

во всех изменениях и периодах зачатия, постепенного развития, смерти, возрождения и пр.

Вот сумма явлений, составляющая полную историю животного. Только изучив ее вполне, имеем мы право решить о самостоятельности или нераздельности известного вида; только тогда, когда мы изучили животное со всех возможных сторон, имеем мы право говорить с уверенностью об отношении полной его сферы к ближайшим или смежным сферам других животных, т. е. классифицировать его вид.

На подобных ли основаниях, так ли мы везде и всегда утверждаем виды? Нет, мы поступаем обыкновенно гораздо легче: определяем вид по одной шкурке, по одному экземпляру, даже не всегда живому, а набитому, не зная ничего о его органических изменениях и условиях, его переходных формах, его жизни и пр., и прибавляем только под конец описания: «чучело видел я в таком-то кабинете» или «единственный экземпляр этого насекомого сохраняется у того-то».

Из такого скороспешного утверждения видов следует весьма естественно, что мы их характеризуем не надлежащими, не существенными признаками, или недостаточною суммою признаков: характеристика вида поминутно изменяется; рождается необходимо сбивчивость, неясность в описаниях видов, которую разрешить может только одно полное изучение организации, жизни и нравов животного. Припомним себе только хищных и водяных птиц: существуют ли два писателя, которые их описывают одинаково и в одинаковом числе? Есть ли даже один писатель, который, говоря об них дважды в разное время, не изменял существенно мнений своих об них? И это справедливо даже относительно самых обыкновенных птиц нашей фауны. Оно весьма естественно: мы обманываем самих себя, принимая часть за целое. Мы хотим классифицировать целых животных, а классифицируем их зубы, клюв, перья, ноги и пр. Мы смеемся над человеком, подбирающим в своей библиотеке книги по цвету бумаги, чернил, обрезу, переплету и пр., а между тем не то ж,е ли мы делаем с животными?

Пока мы не станем изучать каждое животное со всех сторон его жизни, ab ovo ad mortem usque 7, монографиями законченными, отовсюду замкнутыми, до тех пор системы наши не приобретут возможной степени совершенства и постоянства. В этом отношении имеем мы единственное утешение перед собою, что естествоиспытатель, лишенный возможности приобретать новых животных, не лишен возможности делать полезные и важные наблюдения над животными своей фауны. Монографии самых обыкновенных, даже домашних животных представляют обширное поле для полезной деятельности естествоиспытателя и доставят ему имя не менее достойное имени того, кто описал немалое количество новых животных. Поверять и пополнять старое в науке, по крайней мере, столь же важно, как и указывать новое. [... ] X

В единственном роде человека допускаем мы только один вид — «homo sapiens L». Но далее, заметив, что многие особи представляют резкие, важные отличия, которые постоянны, т. е. не зависят от наружных условий, передаются в потомстве и не переходят друг от друга, мы разделили этот вид на новые группы, которые и назвали племенами или поколениями (stirpes generis huma- ni); в животных же виды делим мы только на видоизменения (varietates) и придаем племенам гораздо большую важность, нежели видоизменениям; но почему? Если взаимные отличия племен чрезвычайно важны, то почему не называем мы их видами, почему принимаем только один вид, а не многие виды в роде человека? Почему не принимаем мы племен в животных, а видоизменений или видов в роде человека? XI

Мы говорим, что естественная история, а в частности и зоология, есть наука чисто опытная; в ней все начинается и оканчивается опытом. С другой же стороны, науку вообще слагаем из материи или содержания и формы; первая приобретается наблюдением и опытом; последняя — соображением или умозрением. Наблюдения и опыты немы: их должно объяснить, им должно дать значение, без того они будут лежать без пользы в науке; в свою очередь каждое умозрение должно поверяться и отражаться каким-либо фактом. Словом, содержание составляет предмет (объект) исследования и изучения, а форма выражает собою способ дальнейшего исследования и облегчает начальное изучение его. Что же будет после того наука чисто опытная и чисто умозрительная? — Чистый парадокс.

Зоология и вся естественная история по преимуществу опытная уже потому, что она исследует тела, и вместе с тем умозрительная потому, что должна представлять собою форму науки, а не беспорядочный, безотчетный набор необъясненных фактов, схваченных наудачу или на случай.

ПРИМЕЧАНИЯ 1

Впервые опубликовано в журнале «Отечественные записки» (1841. Т. XIX, отд. 2.). Печатается в отрывках по.кн.: Избранные произведения русских естествоиспытателей первой половины XIX века. М.: Соцэкгиз, 1959. С. 479—480, 481—482, 487—488, 489—490. 2

Кювье-младший — французский естествоиспытатель Ф. Кювье (1773—1838). 3

Вирей Ж- Ж. (1776—1847)—французский естествоиспытатель, автор сочинения «История нравов и инстинктов животных» (1820). 4

Вагнер Р. (1805—1864) —немецкий физиолог. 5

Пуркинье Я- (1787'—1869) —чешский биолог.

s Называть, описывать и классифицировать — основание и цель науки.

7 От яйца до смерти.