О своеобразии русского духа и предназначении русской культуры

Профессиональное увлечение историей западноевропейской культуры не сделало Карсавина «западником» в том значении этого слова, которое имело хождение в России начиная с первой половины XIX в.

Опираясь на философию всеединства, которая допускала возможность воссоздания целостного облика предмета по какому-либо одному из его «моментов», Карсавин предпочитал анализировать национальную религиозность, поскольку усматривал в религии важнейшую сферу человеческой жизни. В различном толковании Западной и Восточной церквами догмата троичности мыслитель усматривал истоки всех дальнейших расхождений западноевропейского и русского культурных миров. Католическое учение об похождении Духа Святого «и от Сына» (филиокве) приводит, по его мнению, к принижению Духа. Отсюда проводится прямая линия к характерным особенностям западного строя мышления: идее границ человеческого разума («Лютеранин Кант столь же характерен для западной мысли, как и творцы Filioque...»)[525], таким ее чертам, как рационализм, эмпиризм, релятивизм. С этой же догмой Карсавин связывал возникновение в западной духовности разрыва между абсолютным и относительным, породившего отказ от веры в совершенную небесную жизнь и сосредоточение интересов на идеале земного благополучия.

Послереволюционная Россия переживает, с его точки зрения, второй этап европеизации (первый он связывал с преобразованиями Петра I). Однако русскую идею следует искать не в европейских тенденциях русской мысли. Для русских, в отличие от западноевропейцев, характерно отсутствие разрыва абсолютного и относительного, для них органически неприемлема идея границ знания. Присущая православной мысли интуиция всеединства исключает распространенное на Западе механистическое истолкование мира и юридическое понимание отношения между Богом и людьми. На православном Востоке немыслима практика индульгенций и бухгалтерского понимания исповеди. Покаяние не сводится к точному возмещению грехов соответствующим количеством добрых дел, оно — целостное преображение человека, умоперемена.

Конкретизируя эти общие положения, Карсавин называл в числе позитивных национально-характерных черт упорную борьбу русской мысли с рационализмом и эмпиризмом, подчеркивал, что и в отечественной философии преобладали течения, связанные с отмеченными тенденциями религиозности («типичный путь русского философа ведет из-под суровой руки Когена в лоно Плотина»[526]), что русская философия неотделима от жизни и т. п. В этих суждениях Карсавин не был оригинален. Подобные же оценки можно встретить у славянофилов, В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, С. Л. Франка, других русских философов конца XIX — начала XX в. Другое дело, что он чужд стремлению абсолютизировать своеобразие русской мысли и русского национального характера, считать их самодостаточными и универсальными. Он подчеркивал, что многие положительные черты русского народа существуют лишь в потенции, что здесь можно говорить лишь о тенденциях развития, во многом столь же одностороннего, как и на Западе.

Стремясь быть объективным, Карсавин указывал и на негативные стороны православно-русской культуры и национально-русского характера. Очарованность красотой и гармонической стройностью идеального божественного миропорядка, непоколебимая уверенность в неизбежном наступлении преобразования мира породили созерцательность и пассивность. Это касается как православия, так и обыденного бытия русского человека. Устремленность в будущее нередко «обеспложивает» настоящее. Русский человек стремится действовать всегда во имя чего-то абсолютного. Ради идеала он готов пожертвовать всем, но если усомнится в идеале или его близкой осуществимости, то «опускается до звероподобного бытия», становится равнодушным ко всему, впадает в апатию и лень. Православное сознание характеризуется Карсавиным как весьма противоречивое. В нем сочетаются идеал абсолютной ценности всякого проявления жизни с признанием относительности и несовершенства всего человеческого, что позволяет избежать абсолютизации каких-либо форм организации общественной жизни и даже дает возможность религиозно оправдать революцию. И в то же время верность преданию, возведенная в принцип, ведет к косности, порождает отрицательное отношение ко всему новому.

И все же Карсавин полон оптимизма в отношении будущего русского народа. Русский народ велик не только тем, что он совершит в будущем, а и тем, что он уже сделал: он велик своей государственностью, духовной культурой. Мыслитель призывал ценить не только будущее, но также прошлое и настоящее, рассматривать настоящее как самоценность, а не только как средство на пути к новой жизни.

Основная задача русской культуры, полагал Карсавин, состоит в том, чтобы «проявить» имеющиеся в православном христианстве потенции через принятие уже «воплощенных» Западом ценностей и восполнить их собственными началами. «Восполнение» и есть русское национальное дело. Он мечтал о воссоединении церквей, воссоединении культур, о всеедином человечестве, сохранившем национально-индивидуальные черты.