Ш. ОРГАНОПРОЕКЦИЯ

Суть159 мысли Каппа—уподобить искусственные произведения техники естественно выросшим органам. Техника есть сколок с живого тела или, точнее, с жизненного тело-образующего начала; живое тело,—разумея это слово с вышеприведенной поправкой,—есть первообраз всякой техники. ndvxcov Хргщатсоу цётроу avOpomoQ єаті,—скажем старыми словами Протагора 5, но придавая им смысл не субьективно-психологический, а объективный,—физический и метафизический. По образцу органов устраиваются орудия, ибо одна и та же душа, одно и то же творческое начало — в инстинкте зиждет подсознательно тело с его органами, а в разуме—технику с ее орудиями, но и тут орудие-строительная деятельность протекает в важнейших своих стадиях под-сознательно, и сознанию достается лишь процесс вторичный. Можно сказать, что перво- проекты, как телесных органов, так и технических орудий,— одни и те же, и лаборатория их—в одной и той же душе. Но осуществления этих проектов направляются двумя различными руслами, хотя первоначально единство замысла и на различных путях пребывает соблюденным.

И. Вот схематический пример сказанному. Мы голодны. Первичный импульс голода не удовлетворяется прямо, магически, голым волением, но раскрывает себя, свой смысл,—систему внутренних соотношений,—как протяженно-расчлененную совокупность органов, в которых должно видеть явление воли. Наша всегда нам принадлежащая власть над органами тела, при отсутствии таковой же над прочими телами внешнего мира, определяется не тем, что пределом власти нашей служит граница нашего тела, а как раз наоборот; граница нашего тела есть признак, производное, последствие ограниченности нашей власти над самими собой.

По тонкому замечанию М. М. Сперанского7, первый человек, до своего грехопадения, не замечал своей наготы потому, что таковой не было: весь мир был телом царя тварей, и потому не было определенного места в мире, про которое можно было сказать: «Вот нагота тела». Но когда единство с миром было разорвано грехом, тогда только небольшая область действительности стала более-менее беспрекословно подчиняться непосредственным велениям воли; явилась граница власти воли, предел ее непосредственной мощи, и, заметив свою оторванность от прежнего своего тела, человек застыдился наготы ее. Но эта граница не может рассматриваться как безусловная: и в пределах самого тела очень многие функции, очень многие органы не находятся во власти тех, кто не научился ими владеть свободным произволением, равно как и то, что—за пределами тела, напротив, жизненно связано с телом, а, при известных навыках, делается и подвластным сознательному усилию; граница тела может суживаться, почти до исключения из тела большей части его объема, а может и расширяться неопределенно далеко.

III. «Глаз действует, пока он похож на камеру-обскуру,— написал Фехнер в <1855?>-м году,— бронхи—пока они похожи на флейту, сердце—пока оно похоже на помпу, все тело со всеми его химическими процессами—пока оно похоже на топящуюся печь, выносящая влагу кожа—пока она похожа на холодильник» 9.

Подобных свидетельств можно было бы набрать множество; большинству их присуща общность их сопоставлений. Но в истории телеологических воззрений мысль, сопоставляющая орудия и органы, мало-помалу формируется и вследствие этого определительно указывается, каким именно орудиям подобны те или иные органы. Так, Боссюэ высказывает приблизительно подобные же сопоставления, но с значительной степенью отчетливости, так что явно выступает сопоставление отдельных органов тела с определенными орудиями и снарядами. «Из всех дел природы,— пишет Боссюэ,— в которых цель достигнута наилучшим образом, это без сомнения есть человек. Кто изучит человека, тот увидит, что это есть дело величайшего намерения, которое могло быть задумано и исполнено только глубокой мудростью. Если мудрость эта проявляется в целом, то она кажется не меньшею и в каждой отдельной части. В человеческом теле все расположено с удивительным искусством.

Для всасывания жидкости губы превращаются в трубку, а язык делается поршнем. К легким приделан воздухоносный канал вроде нежной флейты особой отделки. Эта флейта, открываясь более или менее, смягчает воздух и дает разнообразие тонам. Язык — это смычок, который, отделяясь от зубов и ударяясь о нёбо, извлекает здесь особенные звуки. У глаза есть свои влаги и свой хрусталик.

Если кости переламываются, они опять могут быть соединены. Из поверхностей переломов природа выделяет особого рода белок, который и служит спайкой, вследствие чего кости делаются еще более крепкими, чем были до того. В самой замечательной укупорке находится спинной мозг. Это цепь маленьких костей, закупоривающих одна другую, в виде двойного смыка (шарнира), открытых в середине для прохода кровеносных трубок крови, которыми питается сам мозг. Эти сосуды и внутри имеют свои ходы. Позвоночный столб необходимо было сделать из многих кусков для того, чтобы можно было и выпрямлять и сгибать тело, которое не было бы гибким, если бы позвоночный столб состоял из одной сплошной кости.

Все машины в человеческом теле просты. Действие их всюду облегчено, а строение настолько надежно, что в сравнении с ним всякие другие машины очень грубы. При ближайшем исследовании каждой части можно там видеть всякого рода ткани. Нет ничего лучше этих тканей... Никакой резец, никакой токарный станок, никакая кисть не могут приблизиться к той нежности, с которой природа отточила и округлила свои предметы.

В человеческом теле все, что производит отделение, смешение жидкостей, осаждение, переваривание, брожение, остатки, все это производится так искусно, что в сравнении с этим самая утонченная химия есть ничто иное, как очень грубое невежество.

Много вполне упорядоченных и очень сильных движений по правилам механики совершается в нас без науки, без обсуждения и размышления.

IV. Только что приведенные сближения органов тела и механизмов правильны, как указание на сходство тех и других, но они страдают пороком, свойственным вообще XVrH-му веку,— деизмом и потому—вытекающим из него—механицизмом. Логически и метафизически первым тут мыслится механическое приспособление, раз навсегда сделанное неизменным и приспособленное к точно предусмотренным заранее действиям, организм же—как нечто вторичное, образованное по образцу или образцам-механизмам. Образец органа действует в силу внешнего сцепления своих частей; соответственный же орган ему подражает, по существу своему будучи тоже не более как механизмом, хотя и устроенным рукой премудрого Механика; недаром же Творца вселенной XVHI-ый век так любил сравнивать с Часовщиком. Но достоинство механизма—в его автоматичности; чем менее вмешательства со стороны дальнейшего творчества требует раз изготовленный механизм, тем он, как механизм,—совершеннее. И потому в автоматичности заведенного при самом творении мира, в возможности идти ему по предустановленным механическими законами путям видел XVIII-ый век божественное превосходство его над механизмами, изготовляемыми рукою человеческой и требующими починок и других вмешательств нового творчества мастера. Однако, типом совер- щенства все же был механизм в собственном смысле слова,— такой, который кажется взгляду механика насквозь прозрачным, и потому апологетика этого времени может быть рассказана простыми словами: «Мир хорош,— совсем как наши машины,—и потому, значит, сотворен Существом разумным». Но нетрудно понять, что в этих самодовольных словах содержится самообожествление человеческого разума, образующее суть жизнепонимания Нового времени и завершенно раскрывшееся в кантианстве. XIX-ый век, в котором начался перелом к жизнепониманию средневековому, открыл вместе с областью сверх- и под-сознательной, но тем не менее духовной, и организм. А тогда стало ясно, что так называемое «механическое» есть лишь способ грубой схематизации жизни, моделирование, иногда практически полезное, но застящее действительность, лишь только к нему относимся не как к условной схеме. Если же речь идет о познании действительности, то тогда не организм и его органы должно понимать из механизма, а как раз наоборот должно в механизме видеть отображение, сколок, тень какой-либо из сторон организма. Можно сказать, что механизм есть внешний очерк, абрис, контур организма, но пустой внутри, тогда как в организме—главное—это тончайшее его строение, его гистология и, так сказать,— ультра-гисто- логия. И тогда понятен вывод: «Технические продукты, как, например, зрительная труба, фортепиано, орган, представляют собой несовершенные органопроекции глаза, уха, горла», а глаз, ухо, горло—их органические первообразы.

V. Но чтобы эта мысль об орудиях, как о проекциях тела, была более ясна и, главное,— более плотна, не оставим своего обсуждения, прежде чем бегло просмотрим ряд примеров из этой беспредельной области.

а) Наши руки и плечи, в сущности вся фигура в целом, проектируются в технику, как обыкновенные весы; чашки весов соответствуют ладоням несколько простертых рук, когда мы прикидываем на руках, какой из двух грузов тяжелее, коромысло— рукам, голова—стрелке, ноги—опоре весов. Когда мы вешаем грузы на руках, то, как всякий мог заметить, мы представляем собою весы, и это обстоятельство запечатлено в нашем языке названием сторон коромысла—плечами его.

б) Рука, или как поверхность, или как схватывающая пальцами, или как сжимающая, «есть мать всех орудий, совершенно так же как осязание есть отец всех ощущений». Напомним, что даже благороднейшее из ощущений, зрительное, есть лишь утонченнейшее осязание, на что указал уже Аристотель 13; зрение есть осязание ретиной. Тут уместно напомнить и то, что наша кожа, эмбриологически, развивается из наружного зародышевого листка, из той самой эктодермы, которая порождает собой, при дальнейшем дифференцировании, нервную систему и, потому, чувствующие части органов ощущения. Иначе говоря, самое сокровенное нашего тела есть, вместе с тем, и самое внешнее его, а органы ощущения суть не что иное, как та же видоизмененная кожа, и, следовательно, самые ощущения — производные осязания; а так как представительницей чувства осязания бесспорно надо признать руку, то понятно и то, что рука оказывается первообразом большинства наших орудий. Гладило для разравнивания, утюг, станки шлифовальные и полировальные для дерева, металла, стекла, камня, включительно до бриллиантово-гранильных машин и до приспособлений шлифовать оптические линзы,— все это ладонь руки, то согнутая, то распрямленная, то чрезвычайно увеличенная, то, наоборот, весьма уменьшенная, то с подчеркнутой жесткостью, то умягченная,—рука, которой в одних случаях придана большая, чем у ладони органической, определенность и постоянство движений, тогда как в других случаях, напротив, она получает большую сравнительно с членом тела свободу движений. Органическая рука способна производить многие действия, и потому — ни одного предельно точно. Но при разных мастерствах ладонь все же получает разный характер, делаясь то более жесткой, то более гибкой, и т. д. В перечисленных же орудиях и других, проектирующих ту же ладонь, те или иные свойства ладони стилизируются, подчеркиваются с соответственным ослаблением других; тогда ладонь теряет свою многообразную функцию и, сделавшись определенной в направлении своей деятельности, дает тот или иной гладильный инструмент. Но было бы ошибочно думать, что это проецирование органа в технику делается нарочито, сознательным расчетом: правильнее видеть в техническом творчестве сознательное использование не готовых, растущих в теле образцов, а идей их, доступных под- или сверхсознательному созерцанию. И вот, та самая идея-функция, которая организмом осуществляется в ладони руки, осуществляется другой раз, или другие разы много других разов, но с разными оттенками, в ряде орудий гладильного назначения. Если угодно, можно было бы сказать, что эти разные орудия суть воплощения одной и той же идеи, но в разных стилях: ведь что же, в сущности, есть стиль, как не выражение того или другого поворота творческой воли в силу необходимости добиться известной функции. Мы вникли в проекции руки, как ладони, нетрудно теперь было бы сделать то же в отношении проекции той же руки, но в ее функции схватывания и сжимания; но, не останавливаясь на этом, обратимся к другим органам.

в) Ряд зубов — в технике соответствует напильнику и пиле. На такое сопоставление наводит, между прочим, и название режущих уголков пилы—зубьями. Нужно думать, что древнейшею пилою была даже просто челюсть какого-нибудь животного; по крайней мере некоторые дикие племена Южной Америки в настоящее время пользуются в качестве пилы челюстью с зубьями, и именно рыбьею. Прокалывающая и пробивающая функция отдельного зуба проецируется в технику иглою и шилом,—поскольку зуб стилизуется в острие,— и долотом и стамескою,—когда зуб подводится под образ клина. Понятно, далее, что эти перво-орудия могут осложняться, через повторение и через сочетание с другими орудиями; но суть дела от этого не меняется. Добавим еще лишь, что и доныне рыбья кость служит у некоторых народов иглой; может быть, это колеблет мысль об игле как проекции зуба и побуждает видеть прототип иглы в кости.

г) Челюсти с зубами и губами послужили прототипом клещей, тисков и т. п. инструментов. Эту параллель закрепил язык, что заставляет нас говорить о губах клещей и тисков, об остро-губцах и плоско-губцах. Когда мы говорим про остро-губ- цы, что они «перекусывают» проволоку, то перед нами опять функциональное подобие их перекусывающим зубам.

д) Скребущий и царапающий ноготь проецируется царапающими и скоблящими инструментами; гравировальные иглы, стамески, наконец, обыкновенное стальное перо несут функции, которые, за неимением соответственных инструментов, возвращаются от проекции обратно к первообразу, то есть ногтю.

е) Наши конечности, взятые по частям, дают в технике рычаг, а в целом—систему рычагов с шарнирными соединениями.

ж) Уху подражают рояль, пианино, фортепиано и прочие тому подобные музыкальные ударные инструменты с клавишами. Сперва может показаться неестественным такое сопоставление, раз упомянутые инструменты производят звук, а ухо его воспринимает, так что функции там и тут различны. Но если мы вспомним, что восприятие звука возможно лишь после его в каком-то смысле воспроизведения в самом слуховом органе, то мы согласимся, что аппарат внутреннего уха есть аппарат звуко-производящий, хотя этот звук и не разносится наружу. Подобие уха и рояля, следовательно, обосновывается. Ударный аппарат уха — молоточек, наковальня и стремя,—удивительно воспроизведены техническим творчеством в каждом из молоточков с передаточными частями рояля, барабанная перепонка соответствует клавишам, кор- тиевы дуги—струнам, костные резонаторы—резонансовым доскам и полостям. Таково одно направление, по которому была стилизована идея уха; а другое—привело к звукозаписывающим аппаратам, фонавтографам, фонографам и граммофонам, причем граммофоны и фонавтографы специализировали функцию фонографов.

з) Проекция глаза, со стороны оптических сред, есть камера-обскура, изобретенная Баптистом Портою14 в 1560 году. Т. к. арабский ученый Алъгасен15 уже в <...)-м году описал строение глаза, а Шейнер16, в своем сочинении «Oculus», напечатанном в 1562-м году, дополнил физическую теорию зрения, XVI-ый же век был самым оживленным в обсуждении теории зрения, особенно перспективы, то, естественно думать, изобретение Порты не стояло особняком от общего внимания к глазу и, следовательно, могло быть сознательным сколком его устройства. Во всяком случае, некоторое время спустя, сам изобретатель, в своем сочинении «Magia naturalis», напечатанном в 1562-м году, сравнивает глаз со своей камерой-обскурой. Нет сомнения, что в рассматриваемом, как и во многих других случаях, не только познание органа повело к техническому строительству, но и, напротив, техническое построение побудило более пристально вглядеться в свой прототип и отчетливо представить себе его схему.

и) Заведомо сознательным повторением ахроматически преломляющих глазных сред было изобретение ахроматических линз для телескопов и прочих оптических инструментов. История его настолько показательна для учения об органопроек- ции, что о ней следует напомнить хотя бы несколькими словами. Как известно, основатель учения о световом рассеянии лучей и преломлении, Исаак Ньютон17, руководимый некоторыми неточными опытами и предвзятыми мыслями, был убежден, что цветовое рассеяние пропорционально преломлению, так что свет после преломления остается белым тогда и только тогда, когда лучи, выходящие из преломляющей среды, параллельны лучам падающим. А отсюда следовал вывод, что цветная окрашенность изображений по краям—в прямой пропорциональности к оптической силе инструмента и что бесцветных изображений посредством преломляющих сред получить невозможно. Авторитетом Ньютона это убеждение укрепилось и надолго сделалось общепринятым среди ученых. Но там, где было <обрыв текста)

і) Оптические среды глаза могут проецироваться и с различными специализированными стилизациями: тогда возникают сложная лупа, микроскоп, подзорные трубы, рефракторы и т. п. При этом, собственно измерительные части таких инструментов проецируют те нервные приспособления, при помощи которых мы можем учитывать, на сколько именно мы повернули в том или другом направлении свой глаз. Как (пример) вращательных движений одного глаза мы укажем пользование лимбами, тогда как общий подъем всего корпуса проецирован ка- тетометром. Что же касается до конвергенции обоих глаз, то она проецирована в различных дальномерах, а далее, в больших масштабах осуществляется всякой триангуляцией: включительно до измерения астрономических расстояний, где базисом служит диаметр Земли или даже диаметр земной орбиты. Другой же момент, служащий к определению глубинных расстояний, а именно аккомодация хрусталика, тоже дает основу для телеметрии, через измерение фокусного расстояния. Бинокулярный зрительный синтез повел, как известно, даже путем сознательного подражания, к изобретению стереоскопа и стереоскопической камеры в светописи; расширяясь далее, то же начало проектировалось в телестереоскопе, который правильно было бы назвать глазами великана, а при еще большем расширении глазного расстояния возникли астрономические фотографии для стереоскопа путем съемки с разных концов земного диаметра или даже земной орбиты. Мы уже видели, что устройство ахроматических линз исходило из подражания ахроматизму глаза. Но у глаза и помимо ахроматизма есть ряд своеобразных свойств. Введение в современной оптической технике систем оптических чечевиц из разных сортов стекла есть подражание оптическим средам глаза, имеющим переменную плотность и, весьма вероятно, несколько различный состав. Чем больше введено в оптический прибор таких чечевиц, тем это приближение к глазу делается большим; в коллиниарах Фохтлендера, анастигматах Цейса и двойных анастигматах Герца вводится по две системы чечевиц, каждая в три чечевицы, итого—по шести чечевиц; в телеобъективе Штейнгеля—уже по три системы чечевиц, две, имеющие по две чечевицы, и одно — в три, итого семь чечевиц18.

Оптический образ, даваемый хрусталиком в зрительном аппарате, дробится, как известно, на отдельные, далее уже невидимые непротяженные, для сознания, элементы, каждый соответствующий одному нервному окончанию. Другими словами, картина мира представляется точечной, как бы сложенной из мозаики. Технически это раздробление оптического образа использовано при фотографировании через сетку и в последующем за ним цинкографском точечном воспроизведепии изображения в типографском деле.

Тот же принцип дробления зрительного образа на элементы использован в приборах, передающих вдаль зрительные образы. Этот последний содержит в себе: и хрусталик, дающий образ, и ретину, образ дробящую и воспринимающую, и проводящие пучки нервов, именно пучки, как и в аналогичных передаточных приборах.— Ретина, с ее зрительным пурпуром, изменяющаяся от действия света, проецируется светочувствительной пластинкой, а вместе с оптическим нервом—фотохимическими элементами как производителями тока и электронно-химиче- скими фотометрами как обнаружителями и измерителями лучистой энергии.

Фотография исходила из глаза. Но замечательно, что и дальнейшее развитие фотографической и связанной с нею типографской техники следует принципам, которые наглядно показывает зрение. Имею в виду восприятие цветов. Глаз не только дробит световую поверхность экстенсивно, но и разлагает каждый из элементов поверхности качественно, на три основные цвета, соответствующие трем родам нервных цветовос- принимающих окончаний в ретине, если верить теории Юнга — Іельмгольца19. В истории искусства эта способность глаза повела, через сознательное подражание, к пуантелизму. В технике на том же начале была основана сперва цветная фотография Жоли через сетку чередующихся параллельных линий трех цветов, а затем — вошедшая в употребление Люмьеровская 20 цветная фотография на пластинах, осыпанных смесью троякоок- рашенных крахмальных зернышек.

Проекцию того же принципа, но в ином направлении, дает фотографирование через три светофильтра с дальнейшим соединением затем трех изображений сциоптиконом или же, при раздроблении их сеткой—через печатание на одном месте тремя красками—обычная трехцветка.

Чтобы закончить с вопросом о бесчисленных технических проекциях глаза и его частей, отметим лишь, что сознательное подражание радужной оболочке глаза дало в технике диафрагму ирис, что и по названию указывает на радужную оболочку (iris—радужная оболочка), вместившую более старые и менее совершенные проекции той же оболочки—обычными диафрагмами.

к) Мы говорили о глазе. Но и другие органы имеют свои технические проекции. Так, сосущая функция губ проектируется в «банках», отдойниках с резиновым баллоном, а совместно с языком—в воздушных насосах; и нагнетательные и разряжающие насосы проецируют губы, причем поршень несет функцию языка. Говорящая же функция губ—проецирована рупором, раструбами духовых музыкальных инструментов, амбушюром телефона. Голосовой же аппарат в целом дает всевозможные музыкальные духовые инструменты, причем волынка имеет даже в своем мехе проекцию легких. А с другой стороны, этим голосовым аппаратом, как бы вырванным из нашего организма и отброшенным иногда за сотни верст, является телефон, причем провода соответствуют нервам, передающим артикуляционную иннервацию.

л) Нервная система проецируется электрическими приборами, с которыми она имеет, по-видимому, более чем только формальное сходство. С одной стороны, мы знаем, что нервные процессы всегда сопровождаются электрическими токами, воспринимаемыми и обычными чувствительными гальванометрами, и при этом токами, меняющимися по силе и напряжению, в зависимости от процессов психических. Напомним к этому, что именно мышечная функция и органы преобразовываются в таковые же электрические у различных электрических рыб, по исследованиям Бабухина и И. Ф. Огнева21, то есть иначе говоря, в электрических ударах электрических рыб нужно видеть эквивалент мышечным ударам, и, значит, непосредственное следствие иннерваций. А с другой стороны, электричество, объединившее ныне в себе все прочие виды энергии и ставшее уже универсальной физической причиной, лежащей не только глубже разделения отдельных видов энергий, но и глубже разделения материи и энергии, электричество по эзотерическим воззрениям, издревле рассматривалось как частный случай первома- терии или, если угодно, перво-силы, которая есть носитель не только всех физических, но и оккультных явлений мира, будем ли мы называть эту все-причину одом, астралом или иными подобными терминами. Следовательно, с этой точки зрения «пластического посредника» понятна теснейшая связь между явлениями, подстилающими психику, и электрическими.

Всякий электрический провод из металлического середнячка и изолирующий обмотки весьма напоминает нерв, особенно когда при лучшей изоляции делается не одна обмотка, а несколько слоев ее. Но особенно разительное сходство с нервами усматривается в том электропроводе, который можно назвать таковым по преимуществу,— в океанических и подземных кабелях, образованных, как и нерв, пучком проводящих проволок, залитых изолирующим веществом, окруженных затем проволочной обмоткой ради крепости, затем рядами изоляторов и наконец охраняющей кабель стальной полосой — обвивкой. Это сходство кабеля с нервным пучком было уже давно отмечено Каппом; что же до проволок тонких, то они напоминают нервные ответвления.

Но если проводящая нервная система напоминает электропроводную сеть, то центральную, как ее понимает современная психофизиология, нельзя не определить как прототип распределительных досок, так или иначе направляющих токи, или, еще, с такой распределительной доской по преимуществу— центральной телеграфной или, еще лучше, телефонной станцией. Все учение о нервных путях и протоках, образующихся или нарушающихся в центральной нервной системе, конечно, есть схема этих станций.

Наконец, следует сказать несколько слов и о воспринимающем нервном аппарате. Он состоит из отдельных нервных клеточек—нейронов, є длинными отростками. Нейроны, своими отростками приходящие в соприкосновение при раздражении органов восприятия теми или иными видами энергии и вследствие этого дающие проход как нервному, так и электрическому току, бегущему по нерву, очень напоминают чувствительный орган радиотелеграфа, так называемый слипатель, cohereur или Flitter. Там же происходит сближение и слипание металлических (никелевых, железных) опилок, вследствие чего увеличивается электропроводность слипателя и электрический ток бежит по проводу к центральному радиотелеграфному аппарату-регист- ратору, который уподобляется центральной нервной системе. Может быть, рассуждая внешне-физически, возможно предположить, что самые сцепления нейронов имеют тот же электромагнитный характер, как и сцепление опилок слипателя. Электромагнитные волны, возбуждая в опилках мгновенные токи, параллельные и одного направления, вызывают обычные по- ндеро-моторные электромагнитные действия, то есть заставляют опилки притягиваться друг к другу, слипаться и следовательно проводить слабый электрический ток батареи, в цепь которой включен слипатель. Не происходит ли того же и с нейронами, на которые действуют волны тепловые и световые, то есть электромагнитные. Малая величина нейронов как раз подходила бы к малой длине этих волн и следовательно была бы сообразной к электромагнитному восприятию именно световых волн. А токи, посылаемые тогда по нервам,— это собственные токи организма, которые при соприкосновении нейронов получают возможность свободно пройти и дать сигнализацию. Следовательно, радиотелеграф соответствует органам восприятия нашей чувствительности.

м') Сердце с его желудочками и клапанами проецируется в технике насосом двойного действия, всасывающим и нагнетающим одновременно. Іарвей 22.

А, кроме того, есть какая тонкая нить, идущая от сердца к часам, ритмически выстукивающим время.

м) Кости—с их упругими искривлениями, с двумя видами костной ткани, плотной и губчатой, с пластинками, расположенными по линиям наибольшего сопротивления, и с их чудесной, сравнительно с количеством вещества, крепостью—это прототип железных и железобетонных сооружений. «В запутанный на первый взгляд и густо переплетенной сети костных перекладинок и пластинок, которая пронизывает губчатую кость, мы узнаем механически совершенную систему упругих столбов и стропил. В каждой кости эта система распределяется иначе, но всегда так, что костные петли, образующие в архитектуре кости сеть, соответствуют направлению действия силы, которому подвергается данная кость при нормальных движени- ях и функциях нашего тела. Каждая отдельная костная пластинка имеет свое специальное статическое назначение, свою определенную задачу в этой кажущейся путанице столбов, связанных между собою и взаимно перекрещивающихся в своих направлениях. Строение губчатого костного вещества напоминает устройство тех, столь же легких и изящных висячих мостов, которыми нынешнее строительное искусство заменяет, с минимальной затратой материала и в наиболее целесообразной форме, тяжелые и массивные каменные арки, воздвигавшиеся в прежнее время над реками и долинами. Открытие этой архитектурной сущности губчатого костного вещества принадлежит Ійрману Мейеру23. Как установили математически Кульман и Юхтус Вольф, «человеческое бедро устроено строго по принципам статики, как мог бы устроить инженер какое-либо тело, которому приходилось бы, подобно бедру, выдерживать давление и вытяжение» (Ю. Вольф); во всех исследованных в этом направлении костях архитектура костных перекладинок в губчатом веществе вполне соответствует теоретическим линиям графической статики. Направление решетчатых перекладинок сети строго придерживается линий, которые мы получаем в математических построениях, соответствующих по форме и функции костям» 24.

н) Живое существо, всякое теплокровное, со стороны тепловой энергии может быть названо термостатом, и есть прототип термостатов технических. Можно даже сказать более определенно, что термостат есть проекция материнской утробы, искусственная материнская утроба, подобно тому как инкубатор—прибор для искусственного выведения цыплят—уже явно и преднамеренно подражает курице-наседке.

о) Обратимся160 теперь к тому синтетическому орудию, которое объединяет в себе многие орудия и, принципиально говоря, все орудия. Это орудие орудий есть жилище, дом. В доме, как средоточии, собраны все орудия или находятся при доме, возле него, в зависимости от него,—служат ему. Чего же есть проекция жилище? Что именно им проецируется? По замыслу своему, жилище должно объединять в себе всю совокупность наших орудий—все наше хозяйство. И если каждое орудие порознь есть отображение какого-либо органа нашего тела с той или другой его стороны, то вся совокупность хозяйства, как одно организованное целое, есть отображение всей совокупности функций-органов, в их координированности. Следовательно, жилище имеет своим первообразом все тело в его целом. Тут мы припоминаем ходячее сравнение тела—с домом души, с жилищем разума. Тело уподобляется жилищу, ибо самое жилище есть отображение тела. Припоминаем в классическом изречении Витрувия25, сказавшего, вслед за общим воззрением древности, что прекрасное здание должно быть построено «подобно хорошо сложенному человеку»,—изречение, точный смысл которого раскрывается ниже. Подобно сему и Микель- Анджело утверждает, что «части архитектурного целого находятся в таком же соотношении, как части человеческого тела, и тот, кто не знал и не знает строения человеческого тела в анатомическом смысле, не может этого понять». Наружность здания он сопоставляет с лицом, этою наружностью тела—по преимуществу. «Если в плане имеются различные части,— писал Микель-Анджело,— то все, одинаковые по качеству и количеству, должны быть одинаково украшены и орнаментированы. Если же меняется одна часть, то не только позволено, но необходимо изменить ее орнаментику, а также и соответствующих частей. Основная часть всегда свободна, как нос, находящийся посредине лица, не связан ни с одним глазом, ни с другим; рука же должна быть одна как другая, и один глаз должен быть как другой. Поэтому очевидно, что части архитектурного целого находятся в таком же соотношении, как части человеческого тела, и тот, кто не знал и не знает строения человеческого тела в анатомическом смысле, не может этого понять»26. Дом подобен телу, а разные части домашнего оборудования аналогически приравниваются органам тела. Водопровод соответствует кровеносной системе, электрические провода звонков, телефонов и т. д.— нервной системе, печь—легким, дымовая труба—горлу и т. д. и т. д. И понятно, что иначе быть не может. Ведь, заключаясь в дом со всем телом, мы заключаемся туда со всеми своими органами. Следовательно, удовлетворение каждого из органов, то есть доставление ему возможности действования, происходит не иначе, как через посредство дома, и значит дом должен быть системою орудий, продолжающих все органы. Но, не останавливаясь на этом вопросе пока, мы лишь отметим, что древний дом, дом по преимуществу—с его двором, наружной частью и внутреннею рассматривается как отображение всего человеческого существа. В особенности это толкование относится к дому по преимуществу—к храму с его двором, святилищем и святейшим, одинаковому по составу как у язычников (двор, перистиль, наос), так и иудеев. Нередко говорилось, что храм, как дом Божий, строится именно как дом, по образцу дома. Но это, с точки зрения новейшей, сакральной теории культуры, ложное обращение, воистину постав- ление быка после плуга. Храм есть тип дома, а не дом—храма, и самый дом есть дом постольку, поскольку и он все же есть род храма. Ту же трехчастность видим, далее, и в христианстве— притвор, храм, алтарь, и в ламаизме и т. д. Короче, эта трех- частность есть норма храма. И теперь, обращаясь к толкователям храмовой символики, как древним, так и новым, мы видим, что в этой трехчастности усматривается ими изображение трех моментов человеческого существа—тела, души и духа, или, если угодно, тела физического, тела астрального и тела духовного. Таково толкование, например, у Филона и других древних толковников. А один из новейших написал целую книгу об изображении ветхозаветным Иерусалимским храмом человеческого существа, причем указывает подробнейшим образом соответствие разных деталей храма отдельным органам тела 27.

По толкованию же Симеона Солунского28, двойственный состав храма христианского, то есть из самого храма и алтаря не считая притвора, или иначе говоря, из части доступной и недоступной, имеет символическое значение человека, «из души сущего и телесе».

VI. Приведенные примеры показали нам, что рассмотренные нами орудия, действительно суть органопроекции. Но если это так—по существу технического творчества, а не по случайному совпадению, то следует думать, что таковы не только «некоторые», а и все орудия и что в существе орудия лежит и необходимость быть проекцией какого-либо органа. А в таком случае ставится двойной вопрос: во-первых, все ли наши органы проецируются в техническом творчестве человека? И, во-вторых, всякое ли орудие, в самом деле, есть проекция одного из наших органов?

417

14 1821

Ясное дело, что на первый вопрос не может быть иного ответа, как отрицательный. Наша техника развивается. Я не хочу сказать, что она беспрерывно развивается на протяжении всей истории, но—лишь то, что появляются орудия, которых в данный период истории и в данной культуре не было, и притом орудия, построенные по новым принципам. И нет никаких оснований думать, что деятельность этого строительства чем- нибудь ограничена и что она не может продолжаться неопределенно далеко. Следовательно, каждое данное состояние техники не есть окончательное и, следовательно, в каждый данный исторический момент не все органы и не все стороны органов проецируются в технику. Историческая задача техники—сознательно продолжить свое органопроецирование, исходя из решений, даваемых бессознательным тел ©строительством души. «Так как природа,—говорит Дюпрель 29,—решает свои органические задачи по принципу наименьшей затраты силы и является прообразом по отношению к технике, то последняя должна подражать природе, что до сих пор она бессознательно и делала; но она должна, если желает идеального решения своих

Птичье крыло и веер

задач, возвыситься до сознательного подражания природе... Только с вступлением техники на путь подражания природе и может явиться надежда, что ее развитие не будет зависеть от случая, не будет уподобляться исканию с завязанными глазами, но явит собой осуществление пророчества Бэкона Веруламско- го: «с изобретением будет совершенствоваться и искусство изобретения»» 30. Таков ответ на первый вопрос, ответ лишь предварительный, ибо объем его, как увидим, будет чрезвычайно расширен, когда мы рассмотрим второй из поставленных воп- росов, а именно, все ли орудия суть проекции наших органов? Этот самый вопрос, неправильно понятый, побудил Э. Маха возражать Каппу на его теорию технического творчества и высказать, что она «набрасывает большой туман на мысль Спенсера» и что «этим путем можно прийти только к фантастической «философии»» техники. «Является вопрос,—заявляет Э. Мах,—какой же орган проектирован в винте, в динамо- машине, в интерференцрефрактометре и т. д.,— выставляет Э. Мах свое возражение.— Верно только то, что изучением техники мы можем также прийти к пониманию некоторых органов нашего тела»31.

Ответ на вопрос, поставленный так, как он был поставлен, не может быть иным *, нежели отрицательным. Прежде всего, далеко не все органы собственного своего тела мы знаем. Тело наше вовсе не может считаться познанным, что однако не мешает творческому воображению техника проецировать в технику и те стороны нашего тела или те органы, которые анатомии мак- ро- или микроскопической и физиологии еще не известны. Следовательно, не только допустимо, но и следует ждать, увидеть в технике такие орудия, которых прототипа органического мы еще не нашли. Затем, ^ многие из наших органов рудиментарны,

^ или даже вовсе не развиты и не выявлены,

вследствие растекания потока жизни в разные существа, что не мешает этим органам принципиально быть в нашем теле или, скорее, в жизненном начале нашего тела. Для цельности организма необходима его стилизация в известном направлении, то есть необходима в развитии органов его известная односторонность. Но это не значит, что в области орудий, по нашему произволу, в зависимости от потребностей данного времени и данной задачи, продолжающих или не продолжающих наше тело, прилагаемых к телу или откладываемых от него, тоже должна быть специализация, если брать ее в ее целом. В силу произвольности в присоединении и неприсоединении того или другого орудия к телу, в силу их большей разобщенности между собой, нежели это можно сказать об органах тела, орудиям может быть присуща меньшая согласованность между собой, а потому—большая проявленность разнообразных заданий. Например, совмещение органов и функций обоих полов в одном организме, по крайней мере высшем, невозможно: для правильности действия требуется разделение этих функций и органов, то есть стилизация организма или в мужской, или в женский. Но это не значит, что творческие возможности обоих полов исключаются из данного организма: каждому полу свойственны органы и функции другого, но в зачаточном виде. Так, в мужском организме есть матка. И потому, проекция матки, созданная в технике женщиной, вовсе не может быть отрицаема как органопроекция человеческого тела

вообще, и мужского в частности, хотя матка у мужчин рудиментарна.

Скажем точнее. Орудия создаются жизнью в ее глубине, а не на поверхности специализации, а в глубине своей каждый из нас имеет потенциально многоразличные органы, не выявленные в его теле, и может, однако, выявить их в технических проекциях. Отсюда следует и обратное: жизнь может технически осуществить проекцию некоторого органа раньше, чем он станет нам известен анатомо-физиологически, у нас самих или даже у других организмов, других созданий жизни, не человеческих — в явном виде, а потом, быть может, и у человека в зачаточном. Если изучение организмов есть ключ к техническому изобретению, то и обратно, технические изобретения можно рассматривать как реактив к нашему самопознанию. Техника может и должна провоцировать биологию, как биология—технику. В себе и вообще в жизни открываем мы еще неосуществленную технику; в технике—еще не исследованные стороны жизни. Линия техники и линия жизни идут параллельно друг другу; но соответственные точки той и другой могут забегать вперед и отставать относительно друг друга. И это дает судить нам о каждой из этих линий прогностически, на большее расстояние, чем они даны нам фактически—линия жизни в сознании, линия техники—в действительности. Так, например, воздухоплавание стало на твердую почву, когда изучило полет птиц, и именно факт птичьего полета внушил из глубочайшей древности, еще в царстве Миноса32, твердое убеждение, что аэронавтика возможна. Но в других случаях результаты техники еще не достигнуты, хотя и предвидятся определенно. Так например, зная об органах электрических рыб—сома, гнюса (ската), угря и ок- сиринха, священной рыбы египтян, можно и должно было предвидеть возможность построения электрических орудий, как продолжение тела. Таковое практически все еще не осуществлено, разве что не считать фантазии Жюля Верна в романе «80000 лье под водою», где описывается электрическое ружье капитана Немо.