<<
>>

II. ПРОДОЛЖЕНИЕ НАШИХ ЧУВСТВ I.

Мы только что видели, в чем раскрывается разум—в строительстве, в технике, в фабрикации орудий. Человек есть «существо, построяющее орудия»—или, точнее, «выделывающее орудия». Он должен быть определен как homo faber, как ?coov xe^vixov.
Это не ново. Уже в конце XVIII-ro века Вениамин Франклин определил человека, как «животное, делающее орудия» «the man is a tool-making animal». He следует смущаться словом ?(oov И заподазривать в нем обязательный привкус эволюционизма. В отличие от слова «От^р—зверь, bestia», оно, подобно латинскому «animal», означает всякое живое существо2, как таковое, и может относиться не только к зверям и скотам, но и к человеку, даже к существам горним—к ангельскому миру и включительно до Вечного. Так, Херувимы называются в Священном Писании, «?wov»3, на великом повечерии слышим: «шестокрильная животная серафими непрестанными гласы Тя превозносят» а в определении, приписываемом Платону, сказано, что «xov Ocoov ?coov a&avotxov eivoti», то есть, что «Бог есть животное бессмертное»5 и т. д., «animal immortale»— как гласит латинский перевод. Итак, в словосочетании «животное, строящее орудия» не «животное», а именно его орудие- строительная деятельность ставит нам вопрос. Острота же последнего— вот в чем: II.

Орудие есть искусственно выделенная часть среды, окружающей организм. Но, спрашивается тогда, как и почему, будучи внешним организму, она может соединять его со средою. Как нечто иное, чем организм, оно оказывается не просто и не только иным, не просто и не только средою в отношении организма, а чем-то словно объединенным с организмом, чем- то как бы ему усвоенным, чем-то к живому существу относящимся и ему не чуждым.— «Физический маг,—бросает мимоходом Новалис,— физический маг умеет животворить природу и обращаться с нею произвольно, как со своим телом» 6. Да, именно: «как со своим телом»; и в этом сравнении уже заложен ответ на наше «как возможно».

«Мы можем с полным правом сказать,—развивает ту же мысль в 1855-м году Іерберт Спенсер,—что соответствие между организмом и его средою, в самых высших своих формах, выполняется при помощи дополнительных чувств и дополнительных членов. Все наблюдательные инструменты, все гири, меры, весы, микрометры, нониусы, микроскопы, термометры и пр., суть искусственные расширения чувству а все рычаги, винты, молотки, клинья, колеса, токарные станки и пр., суть искусственные удлинения членов. Увеличительное стекло прибавляет только одну лишнюю чечевицу к чечеви- цам, уже существующим в глазе. Лом представляет лишь один лишний рычаг, прибавленный к ряду рычагов, составляющих руку и ручную кисть. Это отношение между инструментами и нашими чувствами, с одной стороны, и членами нашего тела, с другой,— отношение, столь очевидное в начале, в течение этих первых шагов, продолжает существовать и впоследствии, до самого конца»1. Далее Спенсер поясняет, почему «развитие этих дополнительных чувств находится в зависимости от развития этих дополнительных членов, и наоборот». «Точные измерительные приборы предполагают точные инструменты для изготовления плоских поверхностей и для вытачивания шаров и кругов, а эти последние не могли быть сделаны без помощи измерительных инструментов, обладавших уже некоторою точностью. Первостатейный астрономический квадрант может быть сделан только при помощи первостатейного разделительного прибора, а этот последний может быть изготовлен только при помощи первостатейных токарных станков и режущих инструментов. Отступая, таким образом, за этими предварительно требующимися условиями все далее и далее назад, мы убедимся до полной очевидности, что направительные и выпол- нительные инструменты могут быть доведены до совершенства только после многократных, повторенных действий и воздействий одни на другие. Только при посредстве искусственных членов могут развиваться искусственные чувства и только при помощи искусственных чувств становится возможным улучшение искусственных членов» 8. Мысль, высказанная Спенсером, естественна и проста.
Подхваченная ли у него, или найденная самостоятельно, она многократно выражалась писателями самых разных специальностей. Со ссылкою на Спенсера ее развивает Джон Тиндалль 9 в одной из своих речей. Эрнст Капп в основу своих рассуждений о технике полагает убеждение, что уже первые попавшие под руку предметы суть «первые орудия, как удлинение, укрепление и обострение органов тела»10. М. М. Филиппов, по следам Каппа, видит в орудиях «как бы продолжение нашего организма»11. «Первые орудия явились непосредственным продолжением, удлинением, усилением, улучшением органов нашего тела. Так, палкой человек доставал то, чего не мог достать рукой, то есть как бы удлинял свою руку. Предплечье со сжатым кулаком или же с кистью руки, усиленной увесистым камнем, представляет простейший молот, из которого потом развился настоящий молот, уже совсем отдельный от руки, напр<имер>, в виде камня с деревянной рукоятью. Итак, работа над усовершенствованием деятельности своих собственных органов была первым импульсом к изобретению орудий» 12. М. Гернес, рассуждая об «искусственных средствах защиты» первобытного человека, развивает приблизительно те же мысли. Искусственные средства защиты «являются в том отношении более удобными, что позволяет (первобытному человеку), сообразно с потребностью момента, то усиливать, то ослаблять их действие. На этом же основании вообще искусственные органы, которые мы называем «орудиями» и «оружием», могут быть признаны вспомогательными средствами более совершенными, сравнительно с органами естественными, служащими той же цели» 158. Во многих местах та же мысль, хотя не выраженная с полною раздельностью, встречается у Ю. Липперта14 и многих других, особенно у сторонников исторического материализма. Нарочито именно на мысли о техническом «расширении наших чувств» в ее уединенности от прочих мыслей того же круга остановился знаменитый изобретатель цветной фотографии Отто Винер15, в своей лекции, изданной под тем же заголовком.

О. Винер выражает свой тезис в таких словах: «Каждый новый инструмент или соединение известных уже инструментов для новой цели представляется, с точки зрения теории эволюции, новым шагом в ходе естественного развития и расширения наших чувств, как успех в приспособлении к нашей среде, как новое орудие в борьбе за существование»16.

Этот далеко не новый и по собственному признанию автора тезис, к тому же содержащий в себе совершенно ненужное автору и ложное представление о подборе через борьбу, Винер раскрывает, однако, и притом с занимающей нас стороны, по-новому, переходя от общего впечатления прежних исследователей о превосходстве инструментов к измерению степени этого превосходства. Вот наиболее существенное содержание лекции Винера, передаваемое нами вкратце, но в двух-трех местах дополненное новыми числовыми данными.

III. Мы говорим о превосходстве инструментов над нашей невооруженной чувствительностью. Очевидно, это превосходство должно искать в тех направлениях, в каких мы вообще судим о чувствительности. Это именно: наименьшее раздражение известного рода, способное еще вызвать в нас ощущение или, по терминологии Фехнера, порог возбудимости ощущений; затем относительная разность двух раздражений, которые мы еще можем различить друг от друга, или, по Фехнеру же, порог отношений ощущений; и, наконец,— наибольшее раздражение, которое мы еще можем определить непосредственно, или, по Вундту, высота возбуждений. Если на руку нам упадет пылинка, то мы не заметим ее: ее вес ниже порога возбудимости; если к тяжести в один фунт прибавится Vio фунта, мы опять не заметим потяжеления, ибо отношение этой прибавки веса к прежнему весу будет ниже порога отношений; и наконец, если пред нами, огромный камень, весом например в 1000 пудов, то мы опять-таки не можем определить непосредственно его веса, ибо последний превышает высоту возбуждений. Во всех трех случаях наши органы неспособны решить поставленную им задачу; требуется расширить пределы их деятельности, и притом в трех смыслах,—именно тех, по которым они оказались недостаточными. Это расширение и достигается приборами.

Рядом числовых данных О. Винер устанавливает меру понижения посредством приборов порога возбудимости и порога отношений; но высоту возбуждений он пытается выделить особо, ибо, по его словам, «она существует для отдельных аппаратов, но не для целого класса последних; если же принимать во внимание различные классы аппаратов, [...] то о высоте возбуждений, пожалуй, и вовсе не может быть речи».

Винер указывает, что мы, например, «в состоянии взвесить даже всю землю, правда—лишь в известном переносном смысле слова»17. Соображение это мало основательно. Методами косвенных измерений мы способны не только «взвесить всю землю», солнце, солнечную систему и неподвижные звезды, но и вообще подвергнуть измерению любую величину любого рода—звуковую, световую, тепловую, магнитную, электрическую и т. д., но не следует при этом забывать отвлеченного значения подобных измерений, всегда остающихся не наблюдением, а только умозаключением некоторой степени вероятности, причем как вероятность подобных измерений, так и степень ясности, что собственно означает найденное число, быстро убывают вместе с возрастанием промежуточных ступеней умозаключения и с удалением самого предмета измерения от области непосредственно доступной чувству. Мы попадаем здесь на план аналогий, аналогий аналогий и т. д., пока не теряемся в неопределенности. Что же касается прямого измерения, то не только нашей невооруженной чувствительности, или каждому прибору в отдельности, но и всему действительно осуществленному роду их, всегда, в каждое мгновение исторического бытия науки, положен природою вещей известный предел,—непревосхо- димая высота возбуждений, так что, следовательно, и в этом отношении, аппарат и аппараты, как совокупность искусственных органов, не отличаются по ограниченности своей от органов тела. Точно так же, не отличается эта совокупность от органов тела и присущностию ей обоих порогов,— возбудимости и отношений,— ибо как органы, так и аппараты подчинены закону Вебера—Фехнера, согласно каковому закону, порог ощущений (или, соответственно, точность измерений у аппаратов) в известных границах не зависит от силы возбуждения. Отрицать же высоту возбуждений у класса приборов можно лишь делая неопределенным самый класс, то есть разумея под ним не только существующие приборы, но и могущие быть еще изобретенными впредь; но если так, если самый класс приборов делается неопределенным, то тогда, конечно, снимается и понятие о пороге возбудимости и о пороге отношений, ибо всегда могут быть построены инструменты более чувствительные и более точные, нежели имеющиеся налицо.
Значит, напрасно Винер ослабляет собственную мысль ограничением, не имеющим под собою подлинной исторической почвы, и слишком поспешно отказывается от всецелой функциональной однородности органов и аппаратов.

IV. Обратимся, теперь, к числовому сравнению тех и других. Определение веса рукою достигает только 30% точности, если ограничиваться ощущениями давления, то есть держать руку неподвижно. Но если поднимать руку несколько раз вверх, то есть присоединять к ощущению давления еще мускульное чувство производимой при этом работы, то степень точности определений повышается, именно до 10%, так что порог отношений переходит от */з к Vio. Какова же теперь чувствительность весов?—Точные весы могут, при нагрузке в 1 килограмм на каждой стороне, показывать еще V200 часть миллиграмма. Следовательно, их порог отношений лежит около одной двухсотмиллионной (V200000000), так что весы в двадцать миллионов (20 ООО ООО) раз чувствительнее нашего тела по отношению к разности давлений. Чтобы сделать эти числа более близкими нашему сознанию, Винер поясняет: если бы мы были столь же чувствительны к грузу, как точные весы, то замечали бы уменьшение веса при повышении руки только на 2 сантиметра над поверхностью земли; кроме того, мы чувствовали бы увеличение тяжести своего тела, когда проходили бы над золотым шаром радиусом в 35 сантиметров, закопанным на один метр под землею. Следовательно, если у каких-либо чрезвычайно одаренных в смысле чувства тяжести исключений рода человеческого, у своего рода гениев этого чувства, чувствительность хотя бы отчасти приближается к чувствительности худших весов, то тогда физически объяснимы, кстати сказать, вполне удостоверенные опыты с «волшебным прутом», открывающим в руках особых «кладоискателей», получающих свою способность наследственно, сокрытые в земле рудные и водяные вены. А почему и не существовать такой гиперэстезии чувства тяжести, как существует гиперэстезия многих других чувств? Но вернемся к средней чувствительности, вооруженной аппаратами.

Таково сопоставление порогов отношений; сопоставим теперь пороги возбудимости. Порог возбудимости ощущений давления лежит, у различных частей тела, между 1 граммом и, приблизительно, 1 миллиграммом; меньшего давления мы уже не чувствуем. А весы, наиболее чувствительные, отклоняются под тяжестью одной десятитысячной О/юооо) миллиграмма и показывают падение пылинки в х/16 миллиметра в диаметре. Следовательно, весы в десять тысяч (10000) раз более чувствительны чувствительнейшего места нашего тела.

Всестороннее давление, к непосредственной оценке которого мы почти совсем не приспособлены и сравнительно грубо измеряемое барометром, при помощи весов Теплера оценивается весьма точно,—до стомиллионной (Vioo ооо ооо) части атмосферы. Открываемая вдали дверь или даже человек, прошедший сквозь открытую дверь, уже действуют на чувствительный прибор, даже когда он находится в закрытой комнате.

Известна изощренность чувствительности к давлению у так называемых чтецов чужих мыслей; нежнейшие бессознательные давления пальцев водителей непроизвольно выдают чтецу их мысли и их волнения, причем эти давления так ничтожны, что производящие их сами о них не подозревают. Но аппарат гиссенского психиатра Роберта Зоммера, при помощи системы рычагов разлагающий всякое движение по трем основным вза- имо-перпендикулярным направлениям и на особых барабанах записывающий три кривые давления, превосходит лучшего чтеца мыслей: так, например, эти кривые внезапно дают колебания, когда произносится задуманное слово и способен выдавать тонкие различия дрожаний при различных нервных болезнях. С другой стороны, мельчайшие колебания земной оси записываются горизонтальным маятником Ребейр—Пащвица; в Страсбурге, например, он записывает колебания от землетрясения в Японии.

Чувствительность осязания, как известно, измеряется расстоянием ножек циркуля, прикасающихся к коже,—расстоянием, при котором два прикосновения ощущаются еще раздельно. По Веберу, это наименьшее расстояние, или порог расстояния, достигает приблизительно 1 миллиметра на чувствительнейшем в этом отношении органе,— языке. Глаз различает две черты, отстоящие друг от друга на *До миллиметра. Но микроскоп дает раздельные изображения двух тонких черточек, отстоящих друг от друга приблизительно на одну седьмую тысячной доли (V7000) миллиметра, то есть имеет порог возбудимости в 200 раз ниже, чем глаз. Применяя ультрафиолетовые лучи Шумана, можно было бы, теоретически говоря, построить микроскоп еще в четыре раза чувствительнее. В настоящее время такой микроскоп устроен, и невидимое изображение в нем непосредственно улавливается фотографической пластинкой.— Толщина слоя может быть уловима, когда она имеет приблизи- тельно седьмую часть миллионной доли миллиметра: это именно наиболее тонкий, но еще видимый, слой серебра осажденного на поверхности стекла.

Обратимся теперь к различению цветов. Ілаз не способен анализировать свет, разлагая смесь на отдельные цвета, подобно тому, как это делает, по учению Іермана фон Іельмгольца, ухо. Но спектроскоп расширяет в этом отношении чувство зрения, и с большою чувствительностью. Так, заметна окраска пламени от одной миллионной (Vioooooo) миллиграмма натрия. Это превышает тонкость химического анализа. Однако, обоняние, в котором обычно видят естественное химическое чувство, соперничает с этой чувствительностью и даже гораздо тоньше. По опытам Эмиля Фишера и Пенцольдта меркаптан в состоянии раздражить наши нервы в количестве, составляющем только V250-10 часть вышеупомянутого количества натрия, то есть в количестве 1/460 части миллионной доли миллиграмма 0/460 ооо ооо) на один кубический сантиметр воздуха, запах брома различается нами при */зо ооо миллиграмма на один кубический сантиметр воздуха, сероводорода—при Vsoooo миллиграмма, хлороформа — при V4 6ooooo- Но это—числа, характеризующие сравнительно грубую обонятельную чувствительность. В некоторых случаях она чрезвычайно повышается. Так, у истерических людей встречается необычайно острое обоняние по отношению к некоторым запахам: такие люди различают запахи при таком ничтожном содержании их в воздухе, при котором для других различение совершенно невозможно. Обострение обонятельной и вкусовой чувствительности случается очень нередко; но ввиду того, что на него обычно мало обращают внимания, приведу два примера, сообщенные врачом гомеопатом Боянусом. Одна женщина, здоровая, но нежного сложения, не могла выносить йода как в высоких, так и в низших степенях гомеопатического разжижения. Ради опыта ей давали йода много раз маленькими приемами от 3-го до 30-го деления, и каждый раз, в каком бы виде он дан ни был, женщина узнавала его по вкусу. Боянусу показалось, однако, все это недостаточно убедительным, и когда случилось, что упомянутая особа заболела тифом и без чувств лежала на постели, то он снова дал ей йода, в 30-м делении, налив несколько капель на кусочек сахара. Больная тотчас узнала неприятное ей вещество, выплюнула сахар и воскликнула: «Зачем вы даете мне эту дрянь?! Вы ведь знаете, что я не могу выносить ее!» Когда она выздоровела, ей рассказали об этом случае, но она ничего не помнила.

Другое наблюдение: крестьянин заболел желудочным катаром, ему дана была Nux vomica в 12-м делении. Лекарство давалось в виде порошка, растертого из 5—6 гомеопатических крупинок из молочного сахара. Порошок этот принимался ежедневно по два раза, в продолжение недели. Через семь дней, согласно предписанию врача, крестьянин пришел показаться и сказал, что он чувствует себя гораздо лучше. Чтобы не мешать дальнейшему действию лекарства и вместе с тем не огорчить пациента отказом в лечении, врач дал ему на этот раз порошки, подобные прежним, но состоявшие из одного чистого молочного сахара. По прошествии недели крестьянин снова пришел к своему врачу и объявил, что лекарство, данное в последний раз, действовало хуже, чем предыдущее. «Те порошки были горькие, а эти сладкие,—прибавил он,—дай мне лучше опять горьких». Ради опыта Боянус приготовил тогда в особой комнате два одинаковых по наружному виду порошка: первый состоял из чистого молочного сахара, а второй—из пяти размельченных крупинок двенадцатого деления Nux vomica. Когда он сперва высыпал на язык крестьянина чистый молочный сахар и спросил, этого ли лекарства желал тот, то крестьянин возразил, что порошок этот сладок, а он просил горького; когда же врач дал ему прием настоящего лекарства, то крестьянин с радостью объявил, что это то самое, которого ему хотелось. (А. М. Бутлеров. Статьи по медиумизму. Спб., 1889, с. 451 — 452; из статьи: «Точки соприкосновения гомеопатии и медиумизма», напечатанной первоначально в «Psychische Studien», 1882, S. 5. В этом же сборнике эта статья на с. 450—458 и «Антиматериалистическая наука», с. 240—267.)

Но возвратимся к средней чувствительности. Крупинка мускуса способна наполнять комнату своим ароматом в продолжение многих лет, почти не уменьшаясь в весе. Говорим «почти», опыты Валентина показали, что на свежем воздухе мускус все же теряет в весе. А по опытам Анри (Henry), при температуре 4-10°, +5° С с 1 квадратного миллиметра поверхности улетучиваются следующие количества пахучих веществ:

иланг-иланг 0,0000176 миллиграмм

померанцевое масло 0,0000567

0,0000354 0,0000331 0,0000292

розмариновое 0,0000446

мятное

бергамотовое

лавандовое

18

и т. д.

Такова чувствительность обоняния.

По-видимому, нюх собаки столь же чувствителен ко многим веществам, не раздражающим обоняние человека. Нужно ли напоминать об ищейках, которые находят преступника по следам за версты? Что же касается до чутья муравьев, то опытами Джона Леббока и Д. В. Аверкьева19 установлено, что муравьиные следы, дающие муравьям возможность уходить далеко от муравейника, не теряя обратного пути, объясняются тончайшей чувствительностью муравьев к запаху муравьиной кислоты; микроскопическими капельками это вещество выделяется движущимся муравьем на пути следования. Упражнение развивает чувствительность и человека: всем известно, что эксперты способны определять качества разных товаров, вроде вина, чая, эфирных масел и т. п. лучше, чем это может быть достигнуто чувствительнейшими методами химии. Сюда можно присоединить еще химический анализ зрением: маленькое зернышко индиго, весом не более иголки, может ясно окрасить целую тонну, то есть 1000 килограммов или 81,3 ведра воды, а 1 грамм флюоресцеина сообщает флюоресценцию сотням тонн, то есть десяткам тысяч ведер воды, то есть сотням миллионов кубических сантиметров 20, так что здесь мы имеем пример чувствительности глаза в сотни раз большей, нежели когда спектрально удостоверяемся в присутствии натрия. Соображения, высказываемые Винером, можно развить еще ссылкою на так называемый нейрализ или нейральный анализ (die neural Analyse или die Neuralanalyse; A. M. Бутлеров предпочитает сокращать это слово в нейрализ), изобретенный в восьмидесятых годах Іуставом Иегером (G. Jager)21.

Тут особым методом обнаруживается чрезвычайно высокая степень чувствительности человеческого организма, может быть именно обоняния, к малейшим количествам различных химических веществ, из которых иные считаются даже не пахнущими, и потому отсюда как вывод, дается некоторая основа гомеопатии.

Нейрализ заключается в измерении, при помощи хроноскопа, времени реакции на некоторое раздражение; астрономы называют это время личным уравнением, а Иегер—неравным временем. Многочисленные последовательные измерения нервного времени суммируются Иегером в виде особых графиков, называемых Иегером психограммами или нейралитическими кривыми. Опыт показывает, что вид их весьма меняется, у одного и того же испытуемого, как в зависимости от внутренних аффектов, так и от внешних раздражений. Иегер поставил себе задачу—изучить изменение вида этих кривых от действия веществ, принимаемых внутрь или, что оказалось удобнее, нюхаемых. Тут найдем чрезвычайно важные результаты. Прежде всего, если не говорить о гомеопатических разжижениях, придающих веществам особые свойства, то количество вещества, участвующего в опыте, в аллопатических дозах, почти безразлично. Так, безразлично, при выдыхании алкоголя, будет ли взята поверхность испарения размером в 1 кв. сантиметр, или в целую тарелку. Но гомеопатические разжижения веществ оказываются весьма действенными,—и притом в очень высо- ких, сотых и тысячных, разжижениях, вообще говоря, гораздо действеннее, чем в низших. Так, аконит в первоначальной тинктуре уменьшает возбуждаемость, а в разжижениях—увеличивает, причем первый максимум находится на 15-м разжижении, а второй—на 150-м. Для туйи, поваренной соли и золота к 15-му разжижению действенность повышается; но у поваренной соли главный максимум обнаруживается в 2000-м (двухтысячном!) разжижении. Оказалось, при опытах, что возможно и непосредственное различение веществ обонянием. Сам Иегер ясно различал по запаху 10-ое разжижение аконита от чистого алкоголя, а один из его помощников, обонятельно одаренный, утверждает, что чувствует особый запах у туйи до тысячного, а у поваренной соли до двухтысячного разжижения, некоторые наблюдатели различали запах золота в пятисотом разведении, поваренной соли в двухтысячном от чистого алкоголя. Принимая во внимание, что спектральный анализ, особенно чуткий к поваренной соли, способен обнаруживать это вещество в десятимиллионных долях миллиграмма, что соответствует седьмому гомеопатическому разжижению, мы можем изумиться чувствительности обоняния. Что значат высокие разжижения, Иегер поясняет следующим расчетом: в 100-м разжижении на 1 кубический миллиметр (или 1 миллиграмм) первоначальной тинктуры приходится на куб алкоголя, имеющий длину ребра в 10 метров, то есть число из 1 и 30-ти нулей, или 1 квинтиллион, то есть в 10 триллионов раз большей длины, нежели расстояние от Земли до Солнца, и в 7 биллионов раз большей, чем расстояние от Земли до Сириуса. Если же взять 2000-е разжижение, то получается куб алкоголя, ребро которого, выраженное в расстояниях от Земли до Сириуса, определяется числом с не менее чем 646 знаков. И вот, присутствие вещества в таком чудовищном разжижении удается установить не только хроноскопом, но и непосредственным обонянием. Что же после этого значат слова «много» или «мало», если их понимать не в смысле некоторых определенных норм?! Утверждения Иегера о пахучести весьма разжиженных веществ, не пахнущих в обычном состоянии, не следует заподазривать как такоЕое. Вообще говоря, чем более концентрация пахучей воздушной смеси, тем резче воспринимается ощущение; но существуют такие вещества, которые при сильной концентрации пахнут менее резко, чем при слабой. Вспомним, например, хотя бы запах металлов, которые почти не пахнут куском, но оставляют сильный запах на вещах, к которым прикасались,—таковы железо, медь, свинец, отчасти серебро и др. Напомним, что древние греки доходили до такой тонкости, что судили о количестве лигатуры в серебре по характеру запаха, оставляемого серебром при прикосновении к нему.— Мало того, иные вещест- ва, в разных концентрациях, обладают даже качественно раз- ными запахами; так, ароматическое начало фиалок при постепенном усилении концентрации его паров дает все усиливающийся запах фиалки, но потом, при дальнейшем усилении, он вдруг исчезает, и вместо него распространяется сначала слабый, а затем постепенно усиливающийся запах малины. При проветривании же комнаты явление идет обратным порядком: сначала постепенно ослабевает запах малины, а потом вдруг сменяется сильным запахом фиалки, в свой черед затем делающимся все слабее и сходящим на нет. Так по крайней мере судит обоняние среднее. Но что ручается за невозможность перехода очень рассеянного запаха фиалки в еще иные запахи, для обоняния более тонкого?

Но возвратимся к различению цветов. В самом растянутом спектре человеческий глаз способен различить только около 500 цветов; при помощи дифракционной решетки Ролэнда (Rowland) их можно различить от 20 до 40 тысяч (20 000— 40000), то есть при разнице в длине волн от Vso-ой до Vioo-ой миллимикрона,— миллионной доли миллиметра. Еще чувствительнее интерферометр Майкельсона (Michelson), дающий разницу длин волн до 1/юоо-°й части миллионной доли миллиметра.

Чувство времени различается приборами следующим образом. По Элсиеру, мы можем распознать разность времени в 1/5оо-ую секунды, не менее. Но аппарат В. Феддерзена, со вращающимся зеркалом, дает возможность измерить сотую часть миллионной доли (Vioo ооо ооо) секунды. Другими словами, порог чувствительности понижается в двести тысяч (200000) раз.

Далее О. Винер задается сравнением степеней чувствительности различных чувств. Очевидно, для этого надо найти общую меру различных раздражений, например, световых и звуковых. Такою мерою будет количество энергии, то есть способность произвести работу, или еще — то же количество, отнесенное к единице времени. Если мы ощущаем тепло, то, по В. Оствальду, это происходит от избытка тепловой энергии в среде, окружающей нашу кожу, над той же энергией в коже. И вообще, наши чувства отзываются на разность энергии между воспринимающим органом и окружающею средою. Или, как выражает ту же мысль Курт Лассвиц, «ощущение есть ничто иное, как выравнивание энергии, отнесенное к субъективному единству некоторого Я»22. Нельзя сказать, чтобы эти формулы, настойчиво выражаемые современными энергетистами, были вполне точны, даже для физика. Но, чтобы не обсуждать здесь специальных вопросов, удовлетворимся ими как приблизительно правильными. В таком случае эрг, то есть ту работу, которую надо затратить, чтобы поднять миллиграмм веса на один сантиметр, можно принять за искомую нами единицу меры. Это определение эрга не соответствует точному определению его в физике, но для нашей цели оно достаточно. Поясним еще порядок величины эрга примером: моргнув глазом, мы израсходуем более сотни эргов.

Итак, будем оценивать чувствительность наших чувств и наших инструментов по порогу их энергии, необходимому для самого слабого их возбуждения, если они были вовсе не возбуждены. Винер нашел, что при накладывании на щеку груза в три миллиграмма, он погружается приблизительно на 0,002 миллиметра. Следовательно, наименьший ощущаемый груз, в 1 миллиграмм, погрузился бы на 0,0007 миллиметра, что соответствует круглым числом работе в 0,0001 эрг. Порог энергии нашего чувства давления на лице, то есть на самой чувствительной части тела, измеряется одною десятитысячною долею (Vioooo) эрга. Порог энергии чувствительнейших весов Штюхрата, по работам Ірунмаха, равняется Vioo доли миллионной части эрга (Viooooo ооо)- По Максу Вину, ухо приблизительно столь же чувствительно, и притом чувствительнее всяхого, непосредственно реагирующего на звуковую энергию чувствительного инструмента. Сколь ничтожна звуковая энергия, необходимая для возбуждения слуха, может быть пояснено следующим примером, слышанным мною на лекциях от f П. Н. Лебедева 23: если поднять 50 грамм на высоту одного метра, то количество энергии, приобретенной этим грузом, достаточно для того, чтобы не смолкая говорить в течение 10000 лет; так, если бы упала со стола шляпа, то можно было бы использовать эту энергию, чтобы заставить некоторый прибор рассказывать об этом событии целых десять тысяч лет непрестанно. Как видите, со стороны физической, наши речи товар дешевый, стоят очень и очень немногого.

У глаза порог энергии опять-таки измеряется приблизительно стомиллионною долею эрга, причем глаз в 100 раз чувствительнее самой чувствительной фотографической пластинки. Но, накопляя действие длительной экспозицией светочувствительной пластинки, или превращая звуковую энергию в электрическую помощь микрофона, мы можем значительно опустить порог и глаза и уха.

V. До сих пор было о количественном удлинении нашей чувствительности: в область ее захватывались энергии, качественно не новые для нас, но в количествах недоступных чувствительности невооруженной. А теперь обратимся к расширению нашей чувствительности, уже качественному; тут познаются именно новые виды энергии. Такова, например, энергия электромагнитного поля. Мы не имеем органов восприятия ее.

К пяти вратам знания—«вратам Глаз, вратам Ушей, вратам Рта, вратам Носа и вратам Ощупывания», по Джону Буниану,— то есть к чувствам зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, к таковым должно быть еще присоединено шестое чувство — термическое, было бы странно не пытаться присоединить седьмых Врат, дающих нам познание важнейшего вида энергии— электромагнитной. Однако, «магнитного чувства», по выражению Вильяма Томсона (лорда Кельвина), у нас нет, или по крайней мере практически обстоит так, как если бы его не было. «...Если нет отдельного магнитного чувства, то я утверждаю, что это великое чудо, что его нет»24,—говорит лорд Кельвин. Далее он сообщает об опытах лорда Линдсэя (лорда Крофорда) и Кромвеля Ф. Варлэя. Они поставили себе вопрос: «Если кусок меди может едва двигаться в воздухе между полюсами электромагнита, то допустимо ли, чтобы человеческое существо или другая живая тварь, помещенная там, не испытывала никакого действия?» Лорд Линдсэй распорядился приготовить громадный электромагнит—такой величины, что голова всякого лица, желающего подвергнуть себя такому опыту, могла свободно поместиться между полюсами в области чрезвычайно большой магнитной силы. (Кстати сказать, этот электромагнит находится ныне в Эдинбургской обсерватории.—П. Ф.) «Что же дал в результате опыт? Если бы я сказал,— говорит В. Томсон,— если бы я сказал «ничего», я поступил бы не очень справедливо. Результат оказался удивительным, и диво состояло в том, что не ощущалось ничего. Голова ваша в пространстве, через которое кусок меди падает, как через тину, не ощущает ничего. Я говорю, что это очень большое чудо; но я не допускаю, я не чувствую того, что исследование этого предмета этим бы закончено. Я не могу представить, что это свойство вещества в пространстве,—намагничивание,—которое вызывает такой чудесный эффект в куске металла, могло быть безусловно без всякого— наверное, оно не без всякого,—действия на вещество живого тела; и по моему мнению, даже еще не доказано, что оно может быть без всякого ощутимого действия на вещество живого тела, помещенного там, хотя и ничего и не было найдено. До такой степени удивительно, чтобы не было совсем никакого действия, что я уверен и чувствую, что опыт стоит повторить — и что стоит исследовать, имеет ли, или нет, очень большая магнитная сила какое-нибудь ощутимое влияние на живое тело, растительное или животное. Я говорил раньше о седьмом чувстве. Я, именно, считаю возможным, чтобы могло существовать магнитное чувство. Я думаю, возможно, что чрезвычайно большое магнитное действие может произвести ощущение, которое мы не в состоянии будем сравнить ни с теплом, ни с силой, ни с каким-либо другим ощущением». [...] «Но, чтобы эта таинственная и удивительная магнитная сила... могла быть безусловно без действия—без заметного действия—на животную экономию, представляется очень удивительным явлением и есть, во всяком случае, предмет, заслуживающий тщательного исследования» 25.

В новейшее время Сильванус Томпсон показал, что переменное магнетическое поле вызывает раздражение ретины. Для опыта голова наблюдателя помещается при полной темноте или при зажмуренных глазах в спиральную катушку из 32-х оборотов медной проволоки. Через проволоку пропускается переменный электрический ток силою до 180 ампер и частотою в 50 периодов, образующееся при этом переменное магнитное поле доводится до 1400 единиц. Тогда наблюдатель видит свечение, бесцветное или слегка окрашенное в синий цвет; даже при дневном свете и открытых глазах получается очень ясное впечатление света, находящегося вне обычных зрительных восприятий. Свечение увеличивается с увеличением и интенсивностью поля и, наоборот, ослабевает с ее уменьшением. Кроме того, наблюдается легкое осязательное впечатление. Таков бесспорный результат опыта; но вовсе не столь бесспорно, как думают, его значение. Нужно думать, что здесь происходит не прямое восприятие магнитной силы, а лишь косвенное, по индуктивным токам, возбуждающимся от колебаний магнитного поля, в ретине и в нервах органов осязания; а что электрические токи, проходя чрез зрительные нервы глаза, воспринимаются как свечение,— это давно известно, и следовательно новые опыты С. Томпсона представляются лишь комбинацией известных уже психо-физиологических наблюдений с явлениями индукции и почти ничего не дают для вопроса о магнитном чувстве. Требуются еще опыты. В 1894-м году Гаммонд повторил физиологическое действие магнита, причем испытуемые лица, очевидно с исключительной чувствительностью, испытывали при приближении магнита онемение и покалывания в соответствующих частях тела. Кроме того, знаменитые опыты Рейхенбаха над видением световых излучений из магнитов были повторены в 90-х годах прошлого века А. де Роша 26. Созерцать и зарисовывать эти истечения должны были субъекты загипнотизированные при весьма строгих условиях контроля. Опыты подтвердили подлинность излучений и установили, что видение их происходит чрез сетчатую оболочку глаза, что они имеют некоторые общие черты, тогда как другие зависят от субъективных условий восприятий, что намагничивание производит излучения на концах железных и стальных полос или подков, причем в железе они скоротечны, а в стали продолжительны; что окраска полюсов зависит от направления намагничивающего тока. Было также доказано, что восприимчивость каждого субъекта к излучениям зависит от того или иного состояния гипноза. А. де Роша прилагает к подробному описанию своих опытов ряд рисунков этих излучений, сделанных по его поручению испытуемыми лицами. Таковы опыты более новые, имеющие, насколько можно судить по их описанию, положительный итог. Но и вообще опытов в том же направлении делалось не мало, и до, и после пожеланий лорда Кельвина, начиная от магнито-терапии восточных магов, китайцев и индусов, затем Альберта Великого (XIII-й век), Парацельса и Кирхнера, Максимилиана Іелля (конец XVIII века), Месмера, Рейля и опытов Рейхенбаха (1845 г.) и кончая новейшими исследованиями Бар- рета, Люиса, Маджиорани, Шарко с его школой, Охоровича, изобретшего гипноскоп, Бенедикта и др.; но против названных лиц, высказывавшихся в положительном смысле об особом воздействии магнетизма на человека, почти такое же число исследователей выступало, отрицая специфичность магнитного действия и сводя его на бессознательное внушение или самовнушение. Против Месмера говорил Дейман, против Баррета и Люиса — Шренк-Нотцинг, Ястров и Пиккеринг, против Шарко— Петерсон и Кеппели. Достойно внимания, что в научном мире магнитное чувство, равно как и прочие явления полуоккультного характера, не просто исследуются, а служат предметом непрестанной борьбы, причем на каждое новое «да» кто- нибудь всегда пытается сказать «нет», и наоборот. Также обстоит и с обратным вопросом, о действии человека на магнитную стрелку, на магнитность стальных полос и т. п.—вопросом, все еще не имеющим за собою согласия среди ученых, несмотря на многочисленные данные и с той и с другой стороны 27. Тут, как и вообще о круге предметов, изучаемых тайными науками, естествознание имеет не одну исторически развиваемую нить воззрений, а две параллельных и взаимоисключаемых. Весьма возможно, что, кроме ненаучных пристрастий, этой двойственности способствует редкость достаточно одаренных подобным опытом лиц, тогда как остальное меньшинство не имеет органов, приспособленных к усвоению электромагнитной и других энергий. Но надо ли удивляться тому?

Позитивистическое понимание жизни соответствует наличному складу современных исследователей и загодя очевидно, что именно потому оно, в их опытах, и не может часто нарушаться. Оккультный же опыт, в настоящее время, недостаточно развит у большинства, и потому понятно, что с ним, практически, не приходится считаться этому большинству. Но если не стоять на точке зрения оккультной, то есть если в данном случае не признавать сверх-физической природы электромагнитного поля, то к удивлению лорда Кельвина, мне думается, нет достаточных оснований. Ведь ощутить магнитное поле— это значит, для физика, иметь орган, физически связующий наше тело с этим полем, то есть служащий местом особливого физического действия линий магнитной силы на живое тело. Условия такого воздействия известны. Необходимо, чтобы некоторая часть нашего тела заметно деформировала магнитный поток, проходящий сквозь тело. Это возможно было бы или при наличности собственного электромагнитного поля тела, или при большой разнице коэффициентов магнитной проницаемости у тела и у окружающего его воздуха. Первая возможность могла бы быть осуществлена двояко: или циркуляцией по телу значительных электрических токов, или присущностью ему системы хороших проводников, по которым проходили бы, при движении их в магнитном поле, токи индуктивные. Вторая возможность могла бы быть осуществлена при скоплении в теле значительных пара- или диамагнитных масс. Поясним свои слова более наглядно. В первом случае осуществилось бы магнитное чувство, если бы некоторые органы нашего тела были из меди, например, или серебра; во втором—если бы они были из железа или висмута. Но телу нашему не свойственны металлические органы ни того, ни другого вида, и следовательно, физически рассуждая, мы должны признать понятной свою нечувствительность к магнетизму. Наше тело мало чем отличается от окружающей среды в отношении электромагнитного поля; оно не существует в своей обособленности, с точки зрения магнитного поля, и следовательно, магниты не существуют для тела. Можно сказать, что если бы магнит был одарен сознанием, он не заметил бы нас, мы были бы для него неуловимы. Точно так же и мы не замечаем магнитов, как таковых,— они остаются для нас неуловимы. Или еще: ощущение возникает при задержке нашим организмом действия на него среды, а сознание—при задержке средою нашего на нее воздействия. Мы не задерживаем магнитного потока—и потому не ощущаем его; магниты не задерживают нашего на них воздействия—и мы не осознаем себя живущими в магнитном поле.

VI. Но из сказанного явствует, как именно мог бы быть представлен орган электромагнитного чувства. «Если бы в каком-нибудь месте нашего тела было сосредоточено достаточное количество нервных клеток с достаточно сильным магнитным веществом, то мы,—рассуждает О. Винер,— могли бы без помощи небесных светил на неизвестном нам месте земли отличать столь же точно север от юга, как мы отличаем верх от низа»28. Различаем же мы верх от низа потому,—поясним соображения Винера,—что тело наше представляет систему тяжелых масс, то есть не безразлично к силе тяготения. Сюда можно добавить еще, что если бы некоторая часть нашего тела представляла собою род катушки с медной проволокой, то и это приспособление было бы органом магнитного чувства, ибо при движении такой катушки в магнитном поле или при изменении потенциала магнитного поля в катушке наводились бы токи, которые, во-первых, чувствовались сами по себе, а во- вторых, производили бы в магнитном поле механические силы, направляющие и передвигающие наше тело. Но остановимся на простейшей мысли Винера о скоплении в теле магнитных масс. Верность этих соображений Винера уже подтверждена прямыми опытами Крейдля, проверенными затем Прентиссом 29. Опыты Крейдля заключались в следующем: концы слуховых волосков погружены в студенистое вещество, в котором часто находятся во взвешенном состоянии мелкие кристаллики, состоящие преимущественно из углекислой извести. Это—так называемые otoconia, или отолиты, ушные камни. Отолитовые органы раков, например, palaemon, находятся в базальном членике антенн этого животного. Во время линьки palaemon теряет отолиты, но возмещает потерю, собирая клешнями со дна мельчайшие песчинки и наполняя ими ухо. Крейдль держал раков в чашках, в которых песка совершенно не было, а вместо песка были насыпаны мелкие железные опилки. После линьки в ушах palaemon'a оказались, таким образом, мельчайшие частицы железа. Вследствие этого явилась возможность испытать на животных действие магнита. Крейдль обнаружил, что при приближении магнита к животному справа и сверху, животное вращается влево и книзу, то есть в направлении обратном к движению железных частиц. Животное ведет себя так, как будто механическое действие отолитов на нервные органы, расположенные под отолитами, действительно определяет ориентировку животного.— Так возникает расширение чувствительности к качественно новой энергии—магнитной. Но механическое давление отолитов, связующее магнитное действие с психической реакцией на него, может быть заменено и иными посредствами. У человека за таковое может быть взято любое из уже известных чувств, например зрение. Свободно подвешенная магнитная стрелка, давая знать о своих движениях в электромагнитном поле глазу, служит нашей чувствительности именно искусственным органом электромагнитного чувства. Раз осуществленный, этот орган, как всякому известно, может быть доведен до самой высокой степени чувствительности, когда этого требуют например тончайшие наблюдения земного магнетизма. Но мало того.

VII. Мы чрезвычайно мало чувствительны к электромагнитным колебаниям. Мы не подозреваем удара молнии даже за Vio ооо секунды до смерти; хотя умеем, при помощи инструментов, записывать грозы и за много верст от нас30. Недаром смерть от молнии, совершенно безболезненная, оценивалась древними, как divina mors. Тока, недостаточно сильного, даже при прохождении его сквозь наше тело, мы вовсе не замечаем; но и сравнительно легко замечаемое изменение тока доступно нашей чувствительности при затрате энергии приблизительно, по расчету Винера, в 20 эргов, да и то, когда проходит ток чрез два довольно близкие места нашего тела31. И вот, по неожиданному обороту истории культуры, сочетание действий двух невоспринимаемых энергий,—магнетизма и электричества, служит к построению гальванометров, которые не только дают нам изощренную чувствительность к электромагнитным процессам, но, кроме того, оказываются наиболее далеко идущими посредниками в расширении всех прочих чувств. Мы простираемся чувствительностью в области наиболее нам знакомые, но не непосредственно, а посредством энергий, к которым вовсе или почти вовсе тупы.

Чувствительнейший из построенных доселе гальванометров— Пашена—имеет порог возбудимости несколько ниже одной биллионной эрга, так что он приблизительно в 10 000 раз чувствительнее глаза и уха. Один миг глаза достаточен, по затраченной работе, чтобы произвести сто биллионов раз наименьшее отклонение этого инструмента. При помощи него обнаруживаются токи, бороздящие наше тело, и по опытам Тарханова и Штиккера, сила их меняется ежесекундно, в зависимости от воспринимаемых нами впечатлений и даже степени интереса к слышимым нами именам. Различные деятели физического мира, звук, свет, тепло и т. д., при посредстве меняющихся от них токов, могут быть измерены гальванометром наиболее точно. Так, колебания температуры проволоки,— меньшие, чем в одну миллионную (Vi ооо ооо) градуса Цельсия, обнаруживаются гальванометром, по опытам Ланглэя и Пашена, тогда как порог ощущений разности температуры достигает у нас приблизительно только х/5 градуса 32. Болометр Ланглэя способен уловить теплоту, испускаемую обыкновенной свечей, горящей на расстоянии двух километров от прибора 33. Работы Рубенса и Шумана дали более десяти октав спектра и позволили почти соединить регистр световых колебаний с наиболее короткими из исследованных пока, трудами Бозе, волнами электромагнитными (длина последних — 3 миллиметра, а длина наиболее длинных тепловых волн—0,07 миллиметра). По степени электропроводности воды, например, можно узнать о степени ее загрязненности и т. д. Короче, искусственный орган магнитного чувства оказывается не только тончайшим, но и все- применимым, не говоря уж о наблюдении таких прямо ему подлежащих явлений, как магнитные бури или Полярные сияния. Успех физического знания есть ничто иное, как пользование орудиями, вводящими нас, по выражению А. ІЬльдгаммера, в «физику скрытого от наших чувств» 34. VIII. Итак, орудия удлиняют и расширяют наши восприятия природы. В этом мы убедились; но нетрудно понять, что это и должно быть так. Сознание есть зеркальное отражение, мнимый фокус задержанного действия. Явно, что если так, то этот фокус должен быть изображением, хотя бы и мнимым, не чего-либо, а именно того действия, которое задержано. Лучи, своим пересечением образующие картину действия, подвергшегося задержке, суть, хотя и мнимые, однако продолжения именно этих, задержанных лучей. Будучи отрезано от природы, это действие находит себе место в среде искусственной: оно материализуется; этот-то материализованный импульс мы и называем орудием. Иначе: орудие есть усиленное задержкою, как плотиною ток воды, именно то самое действие, которое задержано, и тогда понятно, что оно, хотя и во внешней нам материи построенное, однако продолжает нас самих, есть расширение нашего организма, есть искусственный член, приставленный к тому нашему органу, непосредственно зиждущая деятельность коего была остановлена. Следовательно, действие может или непосредственно реализоваться, раскидываясь в свою естественную, так сказать, величину и рассеиваясь в окружающем мире; или же оно задерживается, накопляется, повышая свой потенциал, отражается, собирается, образует мнимое изображение, и это изображение реализуется тогда уже в иной среде, которая лишь мысленно отбрасывается в область природы, и кажется частью природы, но на деле, будучи, как тело, оказывается продолжением тела, как бы проросшим в природу телом человеческим.

<< | >>
Источник: Флоренский П. А.. Сочинения в 4-х томах: Том 3(1) / Сост. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачевой; ред. игумен Андроник (А. С. Трубачев).— М.: Мысль.— 623, [1 ] е. 2000

Еще по теме II. ПРОДОЛЖЕНИЕ НАШИХ ЧУВСТВ I.:

  1. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ПРОДОЛЖЕНИЕ ТОЙ ЖЕ ТЕМЫ
  2. ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ ЦИКЛА «У ВОДОРАЗДЕЛОВ МЫСЛИ»
  3. II. ПРОДОЛЖЕНИЕ НАШИХ ЧУВСТВ I.
  4. II. ПРОДОЛЖЕНИЕ НАШИХ ЧУВСТВ
  5. ЕДИНОЕ И МНОГОЕ (продолжение). ПЛЮСЫ И МИНУСЫ МОНИЗМА И ПЛЮРАЛИЗМА
  6. Глава IПРОИСХОЖДЕНИЕ НАШИХ ИДЕЙ О БОЖЕСТВЕ
  7. Воскресение Христа есть личное, т.е. телесное, бессмертие как чувственный, несомненный факт.
  8. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА, ЛЮБОВЬ
  9. СЛОВО О РАЗНЫХ ПРИЧИНАХ, НЕМАЛОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ ПРИЧИНЯЮЩИХ В ПРОДОЛЖЕНИИ ПОЗНАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО...7
  10. 5.1. ПРОДОЛЖЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА, ЛЮБОВЬ
  11. Глава 8. Сила нервной системы и абсолютная чувствительность
  12. САМОЧУВСТВИЕ ЛИЧНОСТИ В ИЗМЕНЯЮЩЕМСЯ МИРЕ
  13. «ЭТО ТОЛЬКО ПЕРСОНИФИКАЦИЯ НЕ НАШЕГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА...» (Георгий Владимирович Вернадский (1887-1973) и его «Очерки по русской историографии» )
  14. Глава 10 НАШ ДУХОВНЫЙ путь
  15. Тема 11: О здоровье и счастье наших детей
  16. Культура чувств