[ИЗ ДНЕВНИКА 1842-1845 гг.] 1842 г.
28. Два удара пиетизму и католицизму. Архиерей Шартрский восстал в Париже против германской философии, пугал падением католицизма etc., но правительство, созданное доктринерами, взяло сторону мысли против авторитета. И подобное же повторилось в Стутгарде, где министр в камере решительно вышел лицом к лицу сражаться с католическим духовенством. В Вятке жил сосланный грузинский князь 1, он не выдержал сурового климата и впал в злейшую чахотку, я посетил его за несколько дней до смерти; он был едва жив, но с видом глубокого убеждения сказал: «Лишь бы весной не было хуже, а то, пожалуй, сделается чахотка». Вот как умирающие не понимают своего положения, то же о католицизме и пиетизме. (...)
12 [апреля]. [...] Хочется написать пропедевтическое слово желающим приняться за философию, но сбивающимся в цели, праве, средстве науки. По дороге тут следует указать весь вред добрых людей, любящих пофилософствовать. Враги науки не так опасны, как все полупиетисты, полурационалисты. Начав, что будет не знаю 2.
13. Продолжаю в свободное«время лекции Вильмена 3. И это мне очень полезно; мы забыли XVIII век, тут он оживает, переносимся снова в те времена Вольтера, Бюф- фона — и, что ни говори, великие имена. Замечательно следить, как в начале своей карьеры Вольтер дивит, поражает смелостью своих религиозных мнений, и через два десятка лет Гольбах, Дидро; он отстал; материализм распахнулся во всей силе. «Le patriarche ne veut pas se departir de son remunerateur vengeur; il raisonne la dessus comme un enfant» 4,— пишет Гримм.
А так же смело и дерзко выказывает свою голову и попирает ногами нравственность. Тут видишь das Werden 5 93 года. Дидро импровизирует:Et mes mains ourdiraient les entrailles du pretre
A defaut d'un cordon pour etrangler les rois 6.
При всем том эта ступень развития чрезвычайно важна и сделала существенную пользу. Ошибка их состояла в том, что они, понявши генезис духа во временном, конечном, приняли его за произведение материи, за материю. Генезис отчасти верен у них; даже если бы несколько шагов они пробились бы дальше, то они сами поняли бы, что они со словом материя сопрягают еще что-то обладающее ею, призывающее ее к жизни, что-то вечное, бесконечное, имеющее целью проявление и прочие атрибуты, не идущие страдательной материи. Так, как Спиноза был истинен на той точке, на которой стоял, и эта точка была необходимой степенью, так и их. Что касается до атеизма, он последовательнее, нежели робкий деизм Вольтера и Руссо. Впрочем, Руссо случайно натыкался на истинный путь богопозна- ния, т. е. развития духа своего до созерцания бога. Этот их творец, геометр des Jenseits 7, неучаствующий, праздный, которого мы не можем знать и пред которым благоговеем, не удовлетворит ни горечи придыхания религиозного ума, ни строгость логического. Отрицание бога было шагом к истинному разумению его, отрицание его, как Иеговы, как Юпитера, как чуждого земли, сидящего где-то, совлекало с него последнюю конечность, приданную религиозными представлениями, и последнюю абстракцию философии. Для них с точки зрения анализа и raison naturelle 8 бог только существовал как природа, как вселенная, как вечный мир, о котором Плиний говорит: Aeternus, immensus, totus in toto, immo vero ipse totum, тотальность деятельности замкнутой, idemque rerum naturae opus et rerum ipsa natura 9. Надобно оставить перебродить эту материю творца и творение вместе, и она должна сама выработаться из лукрециевской тенденции в направление современной духовной философии. Это движение сильнее разума. Это его феноменология.
Но уже после Гольбахов, Дидро et Cnie невозможно чувственно-католическое представление, вдохновлявшее глубокие умы гораздо выше материализма, потому что они умели оторваться (бессознательно) от буквы и переноситься в сферы абсолютной спекуляции, но служившие идолопоклонствам масс.Что за огромное здание воздвигнула философия XVIII века, у одной двери которого — блестящий, язвительный Вольтер как переход от двора Людвига XIV к царству разума и у другой — мрачный Руссо, полубезумный, наконец, но полный любви, и остроты которого не выражали ни остроумия резкого, ни родства с grand siecle 10, а предсказывали остроты de la Montagne м, С.-Жюста и Робеспьера. Вольтер с омерзением прочел в «Эмиле»: «И если сын короля полюбит истинно дочь палача, отец не должен ему препятствовать». Вот rehabilitation de rhomme 12 чисто демократическая. Масса читала не так, как Вольтер. Шутки, полуслова действуют — но гордый язык лицом к лицу с властью должен был поразить у Руссо. Мы привыкли.
И все деятели того века были люди жизни в Англии и во Франции: Монтескье, Бюффон и пр. Германия выдвинула потом свою мысль, свое искусство — обширное и великое, но выращенное в кабинете. Биографий германских читать нельзя. Первый человек у них — Шиллер. Да разве Лес- синг еще. Чему же дивиться, что Фридрих II, человек практический, не мог сродниться с своим отечественным направлением. Для того чтобы симпатизировать с ним, надобно было показать ему всю мощь свою (Гёте, Гегель). [...]
12 [июня]. Не у всех страсти тухнут с летами, с обстоятельствами, есть организации, у которых с летами и страсти окрепают и принимают какой-то странный характер прочности. Вообще человек должен быть очень осторожен, радуясь, что он миновал бурный период: он может возвратиться вовсе нежданно. И тут решается спор — разум или сердце возьмет верх. Выше, свободнее, нравственнее — когда разум; но в самом огне, увлеченье есть прелесть, живешь вдесятеро. А после — раскаяние, упреки. Я всегда проповедовал против Naturgewalt 13; но гуманность моя идет до того, что я прощаю ей, если только в силу этой Naturgewalt не отрекается человек сам от всего человеческого.
Это редко и бывает, почти только при помешательстве, в каком бы то ни было отношении. Ибо сама страсть влечет к чему-нибудь человеческому, хотя часто и не лучшим путем. Наслаждение, например, есть по превосходству право живущего etc., etc. Все это решительно недоступно пиетистам, вообще в пиетизме нет ничего гуманного, несмотря на то что христианство по превосходству гуманно. Они, заморившие в себе все, называемое ими земное, не имеют никакой снисходительности, они жест[о]ки, даже свирепы. Любви в них нет, их любовь под- ложна, ein Sollen 14, по приказу. Наш брат, просто человек, напротив: чем шире раздается его круг, тем больше отпу- щает,— да и то подчас кажется ненужным, потому что и отпускать нечего (кроме уголовных дел, и то не всех).16. Продолжаю. Тот, кто нашел в себе силу хранительную и победил распахнувшуюся страсть, не будет жесток в осуждении ближнего, не выдержавшего напора, увлекшегося, оттого, что он помнит, чего ему стоила победа, как он, изнеможенный, сломанный, вышел из борьбы. Жестоки легко побеждающие, т. е. такие, к которым страсти едва притрогиваются, узкие натуры, эгоисты и абстрактно добродетельные люди. Но вот еще вопрос, сюда же относящийся. Бесспорно, всякая победа есть освобождение от внешнего, но не приходится ли людям часто бороться с фантомами, ими придуманными? Чтоб привести совершенно очевидный пример, я не могу приписать достоинство особенно замечательное глупому человеку, отказывающемуся при желании есть от скоромной пищи в постный день. Борьба нелепа, разве для упражнения себя в самообуздании. Оттого человек кажется рабом страстей более, нежели он есть, что его не выпускают из смешного рабства sui generis 15 предрассудки, например монашеские обеты [...]
28. Вчера, поздно вечером или, вернее, ночью, сидел я у окна с Щаташей], было тепло и чрезвычайно хорошо. Тишина мертвая. Волхов сверкал, тихо и гладко тек он, ни листок не шелохнется, весла шумели правильно, ритмом разделяя время, на другом берегу пел мужик какую-то бесконечную песню,— мы слушали его с восторгом, как дай бог, чтоб слушали Росси и Пасту.
Время шло, а он пел да пел — грустно, уныло. Что заставляет его петь? Ведь это дух, вырывающийся на волю из душной прозаической сферы пролетариата, этой песнью он бессознательно входит в царство божие, в мир бесконечного, изящного. Дух, выработавшийся до человечности, звучит так, как цветок благоухает, но звучит и для себя; за трепетом жизни, за неопределенной радостью бытия животного следует экспансивность человека, он наполняет своею песнью окружающее, единится ею с другими и удовлетворяет свою жажду. Если глубоко всмотреться в жизнь, конечно, высшее благо есть само существование — какие бы внешние обстановки ни были. Когда это поймут — поймут и, что в мире нет ничего глупее, как пренебрегать настоящим в пользу грядущего. Настоящее есть реальная сфера бытия. Каждую минуту, каждое наслаждение должно ловить, душа беспрерывно должна быть раскрыта, наполняться, всасывать все окру- жающее и разливать в него свое. Цель жизни — жизнь. Жизнь в этой форме, в том развитии, в котором поставлено существо, т. е. цель человека — жизнь человеческая 16. Читаю Лукреция: «De rerum natura». Какой взрослый и в многих отношениях здоровый взгляді (Разумеется, надобно простить метафизические ошибки, физические etc.) Да, древний мир умел лучше даже нашего любить и ценить космос, великое Всё, Природу.15 [августа]. «Deutsche Jahrbiicher» 17 Им философия германская выступает из аудитории в жизнь, становится социальна, революционна, получает плоть и, след., прямое действие в мире событий. Тут видны, ясны большие шаги в политическом воспитании, и немцы являются почти свободны от обвинений, обыкновенно налагаемых на них. В статье, в которой они говорят об отречении от положительной религии со всем формализмом ее, благородство удивительное. «А что (в конце статьи) сделает государство? Или оно оставит нас в покое и признает тогда церковь за общество, сущее рядом и по одинаковому праву с другими обществами. Или оно будет последовательно характеру, взятому им прежде, неразрывно с церковью, и тогда оно вправе нас гнать.
Тогда нас ждет ссылка. И мы пойдем в нее. И для того говорим, чтоб предупредить слабых, чтоб они знали, что такой шаг может влечь за собой такие последствия, и остереглись бы. Сами мы не так думаем» 18. «Кто отца или мать возлюбил более Христа, тот не достоин быть Христов». Давно ли немцы стали говорить этим языком, давно ли сердце забилось у них от таких реальных причин, и не пророчит ли это многое в будущем и то есть в будущем близком, которое мы увидим? Se muove, se muo- ve! 19Одна из статей оканчивается прямо: надобно решиться, и однажды навсегда: «Христианство и Монархия или Философия и Республика!» И вот Германия, lancee 20 в эмансипацию политическую и с своим характером твердой мысли, глубины и притом квиетизма, так, как противупо- ложны характеры Германии и Франции в деле эмансипации — ясно, следя, например, «Deutsche Jahrbiicher» и «Revue Independante» 21. В «Revue» сколько жизни, огня, слов таких, которые сейчас соберут кружки на бульварах, и притом какая плоскость пониманья истин независимо от современных интересов! Философски-политические статьи просто смешны; фр[анцузы] двумя веками отстали в спекуляции от немцев, так, как немцы пятью от французов в приложении идеи права к действительности.
22 [сентября]. [...] Геройство консеквентности, самоотвержение принятия последствий так трудно, что величайшие люди останавливались перед очевидными результатами своих же принципов 22. Таков Гегель, развитие юного гегельянизма, развитие его начал; но Гегель бы отрекся от них, он любил, уважал das Bestehende 23, он видел, что оно не вынесет удара, и не хотел ударить; ему казалось, на первый случай и того довольно, что он дошел до своих начал. Юное поколение с них начало, шаг вперед был именно тот удар, который должен был глубоко поразить das Bestehende. Гегель бы отрекся от них; но вот в чем дело: они вернее были бы ему, нежели он сам. Т. е. ему, мыслителю, отрешенному от его случайной личности, эпохи и пр., Шеллинг — живой пример, как можно отстать от собственной своей мысли, когда мыслитель остановится на половинной дороге ее развития, не имея, впрочем, силы остановить им же данного движения. Положение Шеллинга истинно трагическое, как выразился Руге24. Всякая остановка, половинность не годится, когда развитие идет вперед. Жиронда явным образом положила голову на плаху, ставши между якобинцами и монархистами. Ежели б королевская партия одолела, их всё бы казнили. Таково ныне положение правой стороны гегельянизма. Маргейне- ке поступил с доброй целью для Бруно Бауэра престранно, он хотел попасть в juste milieu 25 и попал между двух стульев на пол 26. И прусское правительство, и юная гегельянская школа его обругали.
Будь горяч или холоден! А главное, будь консеквентен, умей subir истину во весь объем.
30. Продолжая, вот еще что следует заметить. Не должно обвинять Гегеля в хитрости, в лицемерстве. Новое воззрение так далеко отрезывало от прежнего, что он не смел себе признаться во всех следствиях своих начал, оттого неминуемое последствие — неясность в многих практических выводах. Он хочет не истинного, естественного, само собою текущего результата, но еще чтоб он был в ладу с существующим. Ему страшно было говорить так, как страшно б было другим слушать. Юная школа могла высказать больше, для нее не шло вперед то уважение к окружающему фактическому миру, которое было у Гегеля; но не должно забывать, что не шло именно потому, что Гегель поставил юное поколение на высокую точку, с которой они могли разом увидеть то, что он вырабатывал и что ему открывалось, как вид входящему на гору. Когда он взошел, ему не видать было больше горы, он испугался этого: она слишком была связана со всеми испытаниями, судьбами, которые он пережил28. Таково всегда было развитие во времени идеи. А потому величайшая справедливость должна быть в приговорах деятелям. И Лютер, и Мирабо, и Платон были перейдены, т. е. развиты.
Критика делается исполненною высокой страстности, она делается религиозна, наконец. Самое отрицание, конечно, вместе и положение. Ее знает свобода так, как знала философия самопознание. Свобода, т. е. освобождение от внешнего, мертвого ограничения, от цепей былого, не признанного за вечное самопознанием, свобода действова- ния по разумению, мышление, изложение мысли etc.
Христианство удивительно приготовило индивидуальность к настоящему. Углубление в себя, признание бесконечности в себе, очищенный и вместе доведенный до высочайшей степени эгоизм и, след., развитие собственного достоинства. А с другой стороны, мысль самопожертвования для всеобщего, любовь и пр. Эта борьба сама по себе развила все богатство духа человеческого. А с другой стороны, борьба с материальным, временным. Эта вечная ложь феодальных веков, говорящих о уничтожении страстей, о пренебрежении землей и поступающих совсем иначе, сколько должна была развить практического и теоретического! Современность, ставящая реальнейшей сущностью государство (именно царство божие на земле, по религиозному выражению), разом уничтожает ложь, ибо государство имеет и свою временную сторону, и свою вечную, любовь и эгоизм, развитие себя и отдание себя, всеобщее в каждом и каждый, втекающий, снимающийся всеобщим, которому царь — Разум. Тут истинное осуществление темно провиденного христианством и всему отзыв etc. [...]
22 [октября]. [...] Часто говорят, земной шар как индивидуум, имеющий органическое развитие, имел (какое бы оно ни было) временное начало и, след., будет иметь конец (недавно еще говорил мне об этом М. Gros, philosophe franco-germanique29), а с ним и человечество. Словом, судьба планеты — судьба индивидуального. Для чего все развитие, к чему и пр.? Вопрос трудный. Физически не знаю, как отвечать на самую гипотезу гибели планеты. Но этим, если хотят (как Gros) доказать Личность бога или бессмертие души, немного возьмут. Да самое развитие ist Lohn, der reichlich lohnet 30 — вечность не в числе лет от рождения до оо, а в развитии в себе божественного, духа, не имеющего зависимости от времени.
18 [ноября]. [...] «Может ли, имеет ли право человек менять краеугольные убеждения свои?» — «Если может, где же незыблемые основы нравственного и умственного бытия человека?» В самом деле, с первого взгляда кажется что-то страшное, пустое в душе человека, меняющего свои убеждения. Но это неправда. (Здесь не идет речь о тех плоско-импрессионабельных натурах, которые без причины принимают и без причины бросают свои мнения.) Человек развивается, истина раскрывается, насколько он вмещает ее в себя, в конце развития, а не с самого начала, она имеет свои степени развития, на которых она иначе понимается под известным углом, но человек не должен останавливаться на абстракции. Человечество достигает истины, краеугольные основы его бытия нравственного лежат в нем (an sich), но ясны ему могут быть на конце развития, а не при начале, не в прошедшем. Всею истиной прошедшее никогда не обладало. Да и это фундаментальное, истинное есть всеобщее, идея, бог, и притом бог, понятый не jenseitlich 31, не фантастически образно, а в имманенции и присущей ей трансценденции (мир мышления, нравственности, идеи, уничтожающей, снимающей все временное, как трансценденция самой природы и человека). Важно не слово, а понятие, смысл 32. Конечно, добродетель вечна и всегда должна была быть нормою действования. Но как определилась и понималась добродетель в данные эпохи? Мир эллинский, юдаический, христианский разумели совсем разное. Все течет и текуче, но бояться нечего, человек идет к фундаментальному, идет к объективной идее, к абсолютному, к полному самопознанию, знанию истины и действованию, сообразному знанию, т. е. к божественному разуму и божественной воле. Выдерживать свое частное мнение против истины — ограниченность, эгоизм, гордость. Случай, когда лицо правее века, почти невозможен или возможен при эксцентрических обстоятельствах.
Розенкранца статья о жизни Гегеля в Прутцовом альманахе на 1842 33. Вот что там очень хорошо: «Der Gedanke, aus welchem sein (Hegels) ganzes System emporkeimte, war der der Liebe. Die Anschauung aber, an welcher er sich als Charakter opientierte, war die des Gottmenschen. Schon in der Tubinger Periode sprach er die Analogie der Liebe mit der Vernunft aus und stellte sie, obwohl sie nur ein empirisches Prinzip sei, unendlich hoch. Die Bewegung der Liebe, aus sich in ein Anderes als in sich selbst iiberzugehen, in dem Andern bei sich zu sein und sich nur zuriickzukehren, um sich seiner von Neuem zu entauBern, wurde ihm der Weg zu seiner dia- lektischen Methode» 34. Хотя Розенкранц вообще очень недальний пониматель и формалист большой руки, но это не мешает отдать ему справедливость — что единственно так надобно уметь понимать Гегеля; и тогда сделается смешно от глупых сентенций о сухости ума, об импосибель- ности 35 его etc...
Там же: «Glauben ist die Art, wie das, wodurch eine Antinomie vereinigt ist, in unserer Vorstellung vorhanden ist. Die Vereinigung ist die Tatigkeit. Diese Tatigkeit, reflectiert als Object, ist das Geglaubte» (Гегель. Теологическое рассуждение, писанное в 1794) 36. [...]
21 [декабря]. Вчера продолжительный спор у меня с Хомяковым о современной философии 37 Удивительный дар логической фасцинации 3 , быстрота соображения, память чрезвычайная, объем пониманья широк, верен себе, не теряет ни на минуту arriere-pensee 39, к которой идет. Необыкновенная способность. Я рад был этому спору, я мог некоторым образом изведать силы свои, с таким бойцом помериться стоит всякого ученья, и мы разошлись, каждый при своем, не уступивши йоты. Консеквентность его во многом выше формалистов гегельянских, он прямо говорит, что из Гегелевых начал на Personlichkeit Gottes die Trans- cendenz 40 вывести нельзя, не сделавши великой ошибки, что из нее необходимо Immanenz41 и жизнь — inneres Gahren 42, приходящая в себя к идее. Но, говорит он, так как этот результат нелеп, след., последнее слово философии — нелепость.
Опровергая Гегеля, Хомяков не держится в всеобщих замечаниях, в результатах,— нет, зная свою изворотливость, он идет в самую глубь, в самое сердце, то есть в развитие логической идеи. Но его недостаток главный 43 — невозможность перехода, след. полного понимания, мысли в факт, к факту. Что факт логический не может вполне знать факта реального, и это вот почему. Одна из сторон факта случайна, от нее мысль отвлекает; он ее признает, но оставляет, берет необходимое, закон, реинтегри- рует понятие факта во всей чистоте его всеобщего, т. е. абстрактного бытия, но факт des Daseins 44 имеет необходимо и сторону случайности и, след., как конкрет не может быть воссоздан, а только как абстракция; отсюда недостаток жизни в логическом движении. Оставление случайности возможно в теории, на деле не так (все это мнение его). Человек в фетальном состоянии должен развиться в человека совершеннолетнего, необходимость лежит в понятии embryon 45; но случайность отрезывает нить жизни, и факта нет. А потому случайность существенна факту, а мыслью принята за несущественное. Далее. Философия ведет к имманенции, но если самопознание, субъективность развертывается, погруженная в мир реальный, а мир реальный idealiter 46 должен раз- виться в самопознание, но может gehemmt sein 47 на дороге случайностью, стало, можно предположить такую эпоху вселенной, в которой субъективности сознания вовсе нет, а есть dumpfes, unklares fur sich 48 брожение,—а если планета такая же индивидуальность, как индивидуальность человека, то, и развившись до сознания, она может погибнуть — и с ней весь побежденный процесс, который должен бы был продолжаться на всех точках вселенной. Но из них каждое также зависит от случайности — отсюда хаотическое, страшное воззрение. Я сказал ему, что это свирепейшая односторонность имманенции, и доказывал кругом ограниченные влияния случайности etc., etc. Результат его: Гегель и гегельяне представляют высший момент философии, совершенно последовательный и необходимый из всего предшествовавшего развития, но этот результат доводит до построения идеального, параллельного реальному, но не реального, доводит в последнем слове до имманенции и распадающегося хаотического атомизма. След., до нелепости. Но эта нелепость не есть субъективная ошибка лица или школы, а логическое, необходимое последствие всего движения науки. След., наука в последнем результате своем уничтожает себя и доказывает, что живой факт может только в абстракции быть знаем мыслью, по- строяем ею, но как конкрет он выпадает из нее. Итак, логическим путем одним нельзя знать истину. Она воплощается в самой жизни — отсюда религиозный путь.
По дороге были еще тысячи отступлений и частных соприкосновенных вопросов между весьма оригинальными замечаниями Хомякова. Вот пример. Христианская партия в Германии упрекает гегельян вообще в том, что личность бога у них не выходит в замкнутости обыкновенной Person- lichkeit49. А те защищаются в этом. Между тем, если бы такая Personlichkeit выходила по логическому пути, то в самой Personlichkeit было бы полнейшее отрицание второго лица и, след., отрицание возможности христианства. Остается принятие безличного бога, cela n'arrange pas les affaires 50 пиетистов, но можно эманировать христианство. Belle alternative 51. Греция никогда не знала никакого бога, кроме человека; Персия, Индия выше ее, поклонялись хоть абстрактным, но всеобщим идеям. Буддизм хотел свободы, хотя бы насчет бытия. В этом безумии есть высокое направление. И пр., и пр.
Долго говоривши, наконец я хотел узнать решительно его построение, его внутреннюю мысль, ибо такого рода негация не есть положение чего бы то ни было. Но он отделался и ничего не сказал. Сперва он употребил выражение бытие есть бог у потом сказал бог вне мира. «Но как же,— спросил я,— бытие отдельно от сущего?» «Разумеется,— заметил он,— не отдельно». Но для себя дальнейшего развития и, главное, христианского он не сделал. Да и было уже поздно. Да я думаю — и нет ничего готового.
Еще по теме [ИЗ ДНЕВНИКА 1842-1845 гг.] 1842 г.:
- Политический кризис системы сёгуната Токугава
- АЛЬТЕРНАТИВНЫЕ ВАРИАНТЫ ОТМЕНЫ КРЕПОСТНОГО ПРАВА И РАССТАНОВКА СИЛ
- 7. ИМЕСЛАВИЕ КАК ФИЛОСОФСКАЯ ПРЕДПОСЫЛКА
- VI. ЧЕРТЫ ФЕНОМЕНОЛОГИИ КУЛЬТА
- (Часть вторая) АНТРОПОДИЦЕЯ. НАБРОСКИ И МАТЕРИАЛЫ
- АЛЕКСАНДР ГЕРЦЕН И ЕГО ФИЛОСОФСКИЕ ИСКАНИЯ
- [ИЗ ДНЕВНИКА 1842-1845 гг.] 1842 г.
- ПРИМЕЧАНИЯ
- КАПРИЗЫ И РАЗДУМЬЕ
- II. По разным поводам
- ПИСЬМА ОБ ИЗУЧЕНИИ ПРИРОДЫ
- Письмо первое Эмпирия и идеализм
- Письмо шестое Декарт и Бэкон
- Письмо восьмое Реализм
- [ИЗ ПЕРЕПИСКИ]
- Ваш Л.Ф. АРНОЛЬДУ РУГЕ* Брукберг, 8 ноября 1842 г.
- КОММЕНТАРИИ
- § 3. Деятельность Оренбургской межевой конторы в 1806-1842 гг.
- Литература