4
Вот почему понятие закона сделалось одним из основных в религиозной системе евреев. Сама культовая символика облеклась в форму прочного, неподвижного закона. Закон — гетерономное и абсолютное веление — определял собою также и этическое сознание народа, придавая этической норме большую оформленность и несравненно большую, чем у других народов требовательность. Будучи содержанием завета — заповедью, — этическая норма является чем-то большим, чем правилом поведения. Заповедь сохраняет за собой сакраментальный характер, сливаясь воедино с ритуальными табу; за нею скрывается мистика неисповедимых, недоступных пониманию и не требующих обоснования божественных изволений. Верность
* По-видимому, такого рода отдача равнозначна была аскетическим подвигам и религиозным экстазам, характерным для других религиозных типов.
богу отождествлялась с верностью закону, и закон стал ощущаться как исходящая от бога его сила*.
В законе заключено было Слово самого бога. Исполнитель закона, носящий его в уме и в сердце непрестанно, — через свою причастность закону становился причастным божественному Слову, через него приходя к самому богу. Такой приход через Слово к божеству имеет место и во всяком мифе, когда миф реализуется в жизни человеческой.
Но закон — это миф, который самой формой своей подчеркивает требование его реализации; это Слово, непосредственно направленное к человеческой воле, а не рассказ, задевающий волю косвенно, через посредство повествования (описания данности). Закон — это слово-призыв, непосредственно слышимый именно как призыв; оно по природе своей — то же слово, какое заключено и в повествовании, но ярче, тверже, определитель- нее подчеркнута в нем нормативная, императивная сторона призыва.Религиозная система, подчеркивающая непосредственную обращенность бога к человеку, слышащему его слово, естественно устанавливает особое понимание самого происхождения своих истин. Они мыслятся как истины, полученные через откровение. Впрочем, признание религиозных истин — истинами откровения обусловлено уже самой идеей трансцендентного «я».
Трансцендентное «я» — уже не объект познания в том смысле, в каком мы говорим о познании вещей-явлений, — потому что оно трансцендентно. До у знания трансцендентного мы не в состоянии дойти ни в опыте, ни в умозаключениях. Трансцендентное, говоря образно, должно само войти в наше сознание, само заговорить в нас, — и тогда наше собственное внутреннее слово станет голосом самого трансцендентного в нас, дающим нам знание о себе как о трансцендентном. Здесь должен иметь место не односторонний акт познавания субъектом некоего просто данного, предстоящего объекта (как бы ни трактовалось такое познание, какой бы «теории знания» мы ни держались при его трактовании), а
• Ритуальный регламент, конечно, не монополия евреев. Можно даже, пожалуй, догадываться, что кодификация Ездры и его сотрудников была подражанием тем книгам, с которыми евреи познакомились в своих «пленениях», а может быть, и образцам, имевшимся в более отдаленных странах. Но сила, с которой утвердила себя идея закона в еврейском сознании, особенно исключительна.
404
двусторонний акт встречи, в которой существенны и волевое устремление познающего и обращение к познающему со стороны открывающего ему себя транцендентного — обращение, конечно, также активное, волевое. Трансцендентное или совсем не может быть познано, или может быть познаваемо только через его о себе откровение*.
Нужно заметить, что непознаваемость, непостижимость трансцендентного «я» остается в силе и при получении о нем откровения. Нужно заметить также, что знание о трансцендентном «я» (как, впрочем, строго говоря, и всякое знание, если с ним не смешивать простого «восприятия») возможно лишь для существа, знающего «я» в себе, т.е. для личного существа.
В религии, истины которой суть истины откровения, совершенно исключительной становится роль пророков и учителей, глашатаев воли и замыслов бога, которые настолько превосходят по значительности своих слов оракулов греков, насколько транцендентное «я» превосходит жизненную стихийную силу «сонма богов».