Ill ЗНАНИЕ

Однако, то или иное представление о знании, конечно, уже было у ставивших такой вопрос.

Размышляя о знании, я также буду исходить из уже сложившегося представления о нем. Но я задержусь именно на этом представлении подольше, отказавшись пока от выяснения того, как относятся друг к другу объект и субъект знания. Нужно рассмотреть знание, взятое, так сказать, еще вне отношения к познаваемому, т.е. до того, как оно становится собственно знанием чего-то.

Такой подход к знанию может показаться возвратом к «психологизму в теории знания», заставляющему начать с природы знания, как «состояния чьего-то сознания». Такое замечание было бы справедливо, если бы речь шла о какой-то попытке приступить к вопросу без «предвзятых» построений онтологического характера. Я же стою на почве «предвзятых» онтологических представлений, и это позволяет мне рассматривать «носителя знания» не как «сознание», не как психологическую данность, а как один из моментов той самой реальности, знания которой ищут мыслители.

Всматриваясь в смысл знания, я вижу, что оно неотделимо от высказывания.

Как бы мы ни смотрели на знание и высказывание, мы должны констатировать их неразрывную связь. Нет знания, которое так или иначе не высказывалось бы, потому что всякое знание есть мысль, а мысль есть внутренняя речь, в которой момент выражения, вынесения мысли вовне, обна- ружения, обращения к кому-то (хотя бы — в частном случае — к самому себе) является моментом неустранимым.

С другой стороны, и высказывание не было бы высказыванием, если бы не существовало того, что предполагается знанием (т.е.

Но признавая связь знания с высказыванием, мы не должны рисовать себе эту связь так, будто знание должно предшествовать высказыванию, т.е. будто высказывание является чем-то производным от знания. Мы были бы ближе к истине, если бы, наоборот, знание понимали как нечто производное от высказывания, или — еще точнее — как нечто содержащееся в высказывании.

Здесь мы снова сталкиваемся с тем законом, в силу которого представляющееся очевидным на первый взгляд при более внимательном рассмотрении оказывается неверным. Высказывание слова есть тот момент реальности, который несет в себе знание. Знание рождается в слове, а не слово порождается им.

*

Если теория знания уже подняла себя над уровнем психологизма и научилась рассматривать знание, как таковое, вне «психологии» его носителя, или обладателя, то и выдвигаемое здесь построение, оперирующее понятием «высказывание», как основным, может и должно быть принимаемо не как описание психических феноменов познавания и высказывания, а как онтологическая концепция, говорящая об отношениях не психологического смысла. (Поэтому высказывание нельзя понимать как процесс словесного или какого-либо иного выражения мысли, передачи ее от одного сознания — другому — через посредство каких-либо действий вроде издавания звуков, жестикулирования и т.п.).

Но не имея дела с психологией носителя знания и высказываний, мы однако же вправе рассматривать высказывание, как высказывание кого-то, поскольку кто-то, т.е. высказы- ватель, предполагается тем онтологическим понятием высказывания, о котором идет речь.

[Высказывание понимается всегда, как высказывание о чем-то. Но всякое высказывание (не только высказывание о себе) есть в то же время обнаружение себя высказывающимися (sich aussprechen). Я позволю себе воспользоваться несколько неточным способом словоупотребления, но он позволяет подчеркнуть единство двух высказываний: высказывание себя и высказывание о чем-то (в частном случае — о себе).

Под высказыванием себя я прежде всего разумею такое обнаружение, выявление кем-то себя, которое является не пассивной данностью, а действенным, активным заявлением, показыванием, призывом, обращенным вовне с ожиданием того или иного отклика.

Всякое внешнее нечто, становясь предметом высказывания, становится тем, что принято было называть «содержанием сознания». Оно вступает, так сказать, в состав материала, входящего в содержание жизни высказывающегося, — и высказывания о нем становятся поэтому высказываниями о содержании жизни высказывающегося, т.е. высказываниями его о себе.

Высказывание о чем-то есть момент в высказывании себя

\

или один из способов высказывания, обнаружения себя в слове.

Смысл такого выражения себя — в обращенности к чему-то или к кому-то. Именно этим моментом создается отношение связи между живыми существами. Им определяется единство жизни, как единомножественность.

Обращенность к другому есть зов, призыв, направленный прежде всего к жизни в целом, а через нее — к другим живым существам. Зов этот является также откликом на зовы, посылаемые жизнью. Отклик — зов — такова сущность высказывания, как выражения — себя.

Будучи откликом-зовом, высказывание именно поэтому есть не только обнаружение высказывающегося, но всегда также и слово о том, чему живущий откликается, на что в жизни направлены зовы. Отклик-зов становится естественно высказыванием о чем-то.]

Об отклике-зове подробнее.

*

Живое существо при определенной интенсивности выявления им своей жизненности — делает свое наличествоваиие выражением, обнаружением себя, т.е. своего жизненного акта и своего ценностного содержания. В этом случае наличествоваиие получает смысл не только простого факта, но показа себя, ориентирующегося, конечно, на кого-то, кому показывает себя наличествующий.

Но каждый факт (т.е. частность данности, наличество- вания) в содержании своем состоит из некоего многообразия, представляя собою систему форм в определенных соотношениях друг к другу стоящих. В то же время он связан — в определенных соотношениях — с другими фактами. Это делает всякий факт содержащим в себе определенную мысль, смысл.

Наличествование, ставшее выражением себя наличествующим, есть в силу сказанного — выражение мысли, заключенной в выражающем себя существе, или — точнее говоря, мысли, представленной, воплощаемой данным существом. Мысль же есть слово, сказ, а не только простой показ, — и обращенность показа к кому-то становится обращенностью слова, сказа. Обнаруживающее себя живое существо высказывает себя (der sich aussprechen), выражает свое слово.

Из всех знаков выражения мысли, из всех выражений слова, самым живым и наиболее близким к самой мысли, как таковой, является слово речевого языка, т.е. слово членораздельной звуковой речи, к которой прибегает для высказывания себя личное существо — человек.

Слово-сказ, высказывание, делаемое кем-то, есть, однако, не только высказывание им себя, но и высказывание о чем-то, что уже является «другим», не им самим.

Связь высказывания кем-то себя с высказываниями о чем-то обусловлена тем обстоятельством, что всякое слово высказывающего себя существа есть его отклик зову жизни, к нему обращенному, и зов его, ожидающий отклика себе от жизни, поскольку в ней имеет место жизнь «других», т.е. то, что по отношению к высказывающемуся есть не-я. В отклике знаком, идущим от жизни и составляющим наличествующие данности, заключено констатирование этих данностей, — и, следовательно, высказывания о них. В отклике знаком жизни состоит жизнь самого откликающегося живого существа, — и высказывание им себя есть высказывание его отклика, — а потому становится высказыванием о том, чему он откликается.

Кроме того, мы должны принять во внимание, что всякое внешнее «что-то», становясь предметом высказывания, становится переживанием высказывающегося. Предмет высказывания становится одним из элементов, входящих в содержание жизни данного высказывающегося о нем существа.

Итак, высказывание себя естественно предполагает высказывание о чем-то, а это последнее — есть лишь момент в высказывании себя, в обнаружении себя в слове.

Высказывания наши бывают двух родов.

Различие их обусловливается тем, сохраняет ли высказывающийся свою связь с жизнью вне его или порывает эту связь, утверждая свою самость в обособлении от единства жизни.

В высказываниях первого рода выражает себя не только сам высказывающийся, но через него и сама объективная жизнь; в них — высказывание жизнью себя через живое существо.

В высказываниях второго рода уже нет голоса самой жизни, они представляют собой плохое, ущербное, крайне ограниченное ее выражение.

Там, где жизнь выражает себя без задержек, создаваемых ограниченностью, опыт выходит за пределы «чувственно»- данного. Отъединенное же, обособившееся сознание остается в пределах самого себя, в конце концов теряя всякую связь с реальностью, — и реальность сводится для него действительно к одним лишь «состояниям сознания», к упорядоченному априорными формами созерцания и рассудка материалу восприятий.

Возможность отрыва живого существа от единства реальности обусловлена той же индивидуацией жизни, которая служит также и предпосылкой личного бытия. Конечно, — нужно оговориться — дело идет не об абсолютном отрыве, который едва ли возможен, потому что был бы абсолютной смертью, — а в приближении к отрыву, как пределу, об утверждении отрыва. Двойственный смысл индивидуации ведет к тому, что живые существа стоят всегда пред выбором между двумя путями: индивидуированные очаги жизни или осуществляют в своей устремленности к завершающему жизнь «я», — или, искажая устремленность к личному бытию подменой ее абсолютированием своей самости, идут к отрицанию «я», удаляются от него, а потому и от жизни в ее целостности, и делают свою жизнь случайным отрывком реальности .

*

Существо, причастное жизни, высказывая себя и высказываясь о чем-либо, говорит не только от своего имени, но и от имени жизни, реальности.

Реальность, или жизнь, как мы видели, есть не только данность, себя обнаруживающая, но акция и императив. Голос жизни, заключенный в высказывании о чем-то, должен быть понимаем, как слово действенное (творческое) и как слово- веление, как критерий ценности.

То, что обычно принято называть творчеством — в отличие от «работы», — и есть не что иное, как чья-то акция, не отъединенная от акции самой жизни. Такая ее неотъеди- ненность от акции жизни сближает творчество с инстинктом, который также означает причастность индивидуума — акции жизни, — с той только разницей, что в инстинкте замысел слит с исполнением и не поднимается до целепола- гания, тогда как в творческом акте замысел, как целепола- гание, не слит с исполнением и не отделен от него, как он отделен в нетворческой работе.

Неслитность и нераздельность целеполагания и исполнения, характеризующие творческий акт, — делают последний подлинным выражением жизненной акции и ее устремленности к завершающему и преодолевающему жизнь моменту личности. Инстинкт — это причастность жизни, еще не поднявшаяся до такой устремленности к «я». В противоположность инстинкту нетворческая работа, также чуждая этой устремленности, становится непричастной и самой акции жизни, потому что является результатом отрыва от реальности. Творчество же противостоит и инстинкту и мертвой работе, не совпадая с обоими в своей ориентированности на «я», но приближая к себе инстинкт, как причастный акции жизни, — и работу, как действие, в котором замысел и исполнение уже не сливаются, как сливаются они в инстинкте.

Творческий голос жизни, становясь высказыванием индивидуума, делает и это высказывание творческим.

Когда такое творческое высказывание касается какой-либо внешней данности, оно уже не может ограничиваться описанием того, что непосредственно дается только восприятию индивидуума. При творческом подходе к данности слово о ней, как о данности, не отделяется от слова о ней, как о знаке, говорящем о самой жизни. Все высказывания о наличествующих данностях в этом случае получают значение символических слов.

Высказывания, о которых мы здесь говорим, являются высказываниями символическими, потому что служат диктуемыми самой жизнью откликами вещам, как знакам, как символическим выражениям жизни.

Символическое слово никогда не служит одним только наименованием какой-либо отдельно взятой частности. Оно ухватывает связь данной частности с целым потоком других частных данностей, — причастных (метексис) вместе с первой — некоей единой универсалии.

В символе нет устойчивого, неизменного содержания. Он — не описание и не наименование отдельной веши и не термин для обозначения какого-либо застывшего «общего понятия». Символ — это вечно текущий, переходящий («метафорический») знак для многого, связанного в единство в живой реальности.

Символическое слово (в себе самом) есть голос реальности. Высказывающийся с помощью символического слова говорит не от своего только имени, а также от имени самой реальности. Символические отклики жизни суть касания самой жизни, соприкосновения с нею, — и при том соприкосновения не в смысле пассивного вещного механического столкновения, а в смысле

живого творческого проникновения в реальность.

*

Символ — не ярлык для вещи, не условный значок — термин и не вспомогательное орудие для каких-либо вне слова лежащих целей. Это — самостоятельное, собственной ценностью обладающее обнаружение жизни.

Символ —-есть сказ, миф. Всякое живое, не убитое слово, т.е. слово, еще не превращенное в голый скелет, в термин, есть миф, могущий и развернуться в большую, богатую красками, ритмами и звучаниями поэму, песнь или драму, и быть стянутым без утраты своего содержания в одно «слово», т.е. в один словесный знак.

Те два рода высказываний, о которых мы здесь говорим, могут быть противопоставлены один другому, как высказывания с помощью мертвых схем — понятий, с одной стороны, и высказывания мифологические, — с другой.

Грамотных людей уже, кажется, перестало смущать выражение: миф, — которое некогда понималось, как равнозначное слову: небылица (тогда как на самом деле миф есть наиболее достоверная «быль»), И уже нет надобности, вероятно, повторять, что в мифе больше содержания и больше истины, чем в «точном описании фактов».

Однако необходимо ближе определить то отношение, в каком стоят друг к другу высказывание, состоящее в точном

описании фактов, и сказ, миф, символическое слово.

*

Высказывание-миф характеризуется следующими особенностями. 1.

Миф есть отклик голосу самой реальности, обусловливающий причастность ей откликающегося. 2.

Творец и сказыватель мифа выражает в нем себя, как находящегося в единении с жизнью. 3.

Миф есть голос самой реальности в человеке, ей причастном. 4.

Будучи откликом голосу реальности, миф содержит в себе утверждение воли, нормы, императива, заключенного в реальности. 5.

В качестве голоса самой реальности миф есть веление, заповедь, зов, требование, которому должен следовать откликающийся жизни человек. 6.

Через миф человек проникает в творческое, действенное содержание жизни и сам становится творческой силой. 7.

Миф содержит в себе высказывание о данностях как о знаках жизни и раскрывает этот их смысл. 8.

В мифе совершенно неотделимы друг от друга моменты творчества, описания данности и императивного веления.

Из этих положений нужно сделать следующие выводы.

Миф нельзя рассматривать, как хорошее или плохое описание данности. В нем, следовательно, нельзя видеть (как это делали некоторые ученые) неудачную попытку объяснения непонятных феноменов, какое-то «низшее ассоциативное мышление», не достигшее логического оформления.

Миф является хорошим или плохим выражением — через образы природы или через сказы о человеческих деяниях и о человеческой судьбе — голоса самой жизни.

Плох миф не тогда, когда он предлагает неверное объяснение каких-либо фактов, а тогда, когда он (быть может, хорошо объясняя факты, как это случается с некоторыми мифами так называемого «научного мировоззрения») является плохим откликом реальности. А это имеет место именно в тех случаях, когда он приближается к высказыванию о чем-то с помощью зафиксированных («точных») понятий. Неточности и противоречия (с точки зрения ограниченных задач «точного описания»), допускамые мифом, служат, наоборот, признаком его жизненности и пригодности его для роли правильного выражения жизни,

т.е. его верности — с точки зрения стоящих перед ним задач.

*

Высказывания, освобождаемые от мифологического смысла, приобретают смысл точного (т.е. не символического) описания данности. Таковы высказывания человека, теряющего свою причастность жизни, делающего себя «наблюдателем», противостоящим жизни, — и пытающегося при этом сделать самое жизнь «данностью», — на деле же подменяющего реальность — данностью.

Данность, доступная человеку, утрачивающему свою причастность жизни, — это лишь данность его собственных восприятий. Поскольку и «восприятия» в их конкретности являются элементами жизни и выходят, как таковые, за пределы ограниченного, суженного сознания, последнее замещает их в себе — схемами, обобщающими понятиями, построению которых помогают сохраняемые сознанием следы былого соприкосновения его (через миф) с универсалиями, — следы, принимаемые удаляющимся от реальности субъектом за его собственные создания («обобщения»).

*

Соответственно двум родам высказываний мы должны различать и два рода знания. Правильнее, конечно, было бы сказать: рождаемое в высказываниях знание становится различным в зависимости от того, слышится ли в высказываниях голос жизни или он в них замирает, стесненный границами обособившейся «самости».

Знание — это высказывание, обращенное высказывающим его субъектом к самому себе, — или, что то же, ни к кому не обращенное. Ни к кому не обращенное высказывание как бы отрекается от самого себя, перестает быть сказом, в котором соединены в одно и действенный призыв — императив, и описание образов, говорящих о жизни, и отклик жизни, — и голос самой жизни, — и становится только знанием.

Однако, такая полная отъединенность момента знания от целокупного единства действенного выражения себя в высказываниях имеет место лишь в высказываниях не мифологических. Только в них знание бывает тем, что разумеют под этим словом, когда говорят, напр., о научном знании. В мифе момент знания не отделим или лишь в абстракции отделим от высказывания в полноте его смысла. Оттого и кажется иным, что знание непременно должно быть выражено в «точных понятиях» и что миф будто бы лишен познавательного смысла. Между тем, момент знания в мифе есть: он только не выделен, не отвлечен от других сторон высказывания.

Знание может быть понято еще, как та сторона высказывания, которая, будучи взята сама по себе, представляется констатированием данности, ценности или акции, констатированием, в то же время являющимся нахождением, усмотрением, видением. При этом знание, отчуждающее себя от мифа, ограничивается констатированием (rel. усмотрением) данности и лишается смысла констатирования ценности или акции, — и от него тогда лишь по недомыслию ждут ответа на все вопросы жизни. Само собою разумеется, что ни о каком постижении реальности на путях такого знания мечтать нельзя. Напротив, знание, заключенное в мифе — это и есть то знание реальности, какого искали всегда мыслители. Оно не ограничивается при этом сферою пассивно испытываемого и не становится только знанием «данного в восприятиях». Уже сама данность, когда мы берем ее без отрыва от творческого отклика — зова, оказывается более богатой: она уводит сознание познающего туда, куда проникнуть оно не могло бы, если бы ограничивало высказывания собою, своими «требованиями». Наличествующее не ограничивается для такого знания так называемым чувственным опытом. Мысль для него — не экономно построенная схема «чувственного опыта», и видение реально существующих универсалий, — далеко не всегда находящих для себя «частные случаи» в нашей эмпирии.

Миф, — в качестве символа ведя нас от одной частности к другой, переходит за тот предел, на котором останавлива- ются наши «чувственные восприятия». Благодаря ему для нас становятся данностями факты иного плана бытия, чем тот, который доступен этим восприятиям. Он открывает пред нами более широкие горизонты и обогащает наличествующее тем, что скрыто от знания немифологического. Ибо то, что мы называем жизнью, или реальностью, включает в себя данности, недоступные знанию, оторванному от мифологического высказывания .

Нужно только иметь в виду, что мифологическое знание никогда не бывает лишь знанием фактов и что поэтому оно не совпадает с знанием «наукообразным». Все попытки найти какое-то наукообразное знание реальности (в качестве второй, потусторонней и т.п. данности), не могли иметь успеха именно потому, что наукообразное знание реальности есть вещь, лишенная смысла.

Последнее совершенно неопровержимо установлено Кантом. Но он намечал границы наукообразного знания для того, чтобы — Кр.Пр.Р. и в Кр. силы суждения — показать наличие материала для знания иного рода. Обвинить же его можно было бы лишь в том, что он недостаточно четко обрисовал знание иного рода, как знание. Произошло же это потому, что в самой реальности он оторвал императив и акцию от данности, а в высказывании обособил знание от иных сторон высказывания.

*

Итак, первоначальное живое высказывание — миф — несет с собою то знание реальности, какого искали мыслители, потому что говорит не только о данности чего-либо, но одновременно (и вместе) и о ценности, — и сам есть не только констатирование данности или ценности, но и акция. Говоря же о данности, миф самое данность берет простирающейся далеко за пределы данности наших восприятий.

Миф обладает тем свойством, что, если принять его за наукообразную истину, он окажется явным заблуждением, так как будет стоять в противоречии с другими наукообразными истинами.

Наукообразная же истина обладает тем свойством, что, если к ней отнестись как к мифу, дающему ведение реальности, то она окажется несостоятельной, потому что не сможет дать решения основных вопросов жизни.

Миф есть символическое слово, а наукообразная истина лишь выраженная в понятиях схема доступных опыту среднего сознания данностей.

Однако не следует никогда забывать, что наука, рождаясь (как и искусство, как и этика) в том же мифе, не представляет собою чего-то чуждого знанию реальности. Ограничение участия в жизни одним лишь осознанием данности бывает необходимо, как временно, условно занимаемая позиция, облегчающая тщательное всматривание в данность. Так как наличествующие данности суть знаки, символы, а не только данности, то такого рода всматривание в них, расширяя область данного, открывая новые факты, т.е. новые знаки жизни, несомненно служит великую службу самому мифотворчеству нашему, — если только не пытается — как это, к сожалению, часто бывает, — заместить собою знание мифологическое.

Себя я знаю именно в своих высказываниях, а не раньше их, и если всякое мое высказывание о чем-либо есть также высказывание обо мне самом, то и для высказывания о чем-то нет надобности это что-то знать.

Знание есть внутреннее высказывание, высказывание, обращенное внутрь. Все то, о чем я высказываюсь, я знаю через свое о нем высказывание, а не раньше его. Грубо говоря, я знаю = я делаю для себя высказывание о данном нечто. Я знаю — значит: говорю себе, а не говорю себе потому, что знаю.

Не высказывание определяется знанием, а знание определяется высказыванием.

?