Предварительное

Европейская культура может быть понята как результат встречи трех «древностей».

Общеизвестно, что появлению идеологии, определившей пути нового европейского мира, предшествовало сближение различных культур древности.

В хаосе наступившего тогда синкретического смешения идей легко не заметить другого, уже не синкретического единства, создавшегося напряжением положительного творческого характера.

В нашей культуре определяющим был некоторый новый принцип, не чуждый, конечно, и древности, но не становившийся там основой всего творчества и не действовавший в качестве единой себя раскрывающей идеи. Речь идет о принципе личности. При всей исключительности, с какой он утверждался, этот принцип обладает наибольшей универсальностью. Для древних принцип личности был одной из представших им задач, — для европейского же человечества — это уже решенная задача. Древность подготовляла решение задачи — наша культура освояет это решение. Само же решение не дано было ни древней, ни новой культурой: оно стоит на грани между старым и новым мирами и заключается не в «создании» культуры, а в новом опыте, по смыслу своему несравненно более значительном, чем культура.

Новый опыт состоял в том, что человечество пережило в себе некоторый новый факт: личность, реализовавшуюся в полноте в отдельном единственном человеке. Для осознания и освоения этого опыта необходимо было подчинить все творчество тем регулятивным идеям, которые служат условием его личностного характера.

Регулятивные идеи, которым подчинило себя наше культурное творчество, — это три предельные идеи, рождающие три образа: мира, души и бога, т.е.

древность семитская — преимущественно еврейская.

*

В творческих актах, составляющих содержание европейской культуры, утверждается личность. Это делает необходимой регуляцию нашего творчества указанными выше идеями.

Личность есть самобытное (causa sui) и самоценное (finis sui) «я». Но таким может быть лишь «я» абсолютное, служащее, говоря языком Канта, «высшим единством всех условий». Без постулирования абсолютного верховного «я» личность немыслима.

В то же время личность — не одно только чистое «я». Она раскрывается в творческом акте, реализующем себя в «творимой природе», т.е. в мире. Отношение к миру есть необходимый момент в факте «личность». Речь идет здесь именно о мире, а не о «природе», и не об «объектах» вообще, потому что творческое отношение личности к предстоящей ей творимой природе предполагает законченный, целостный образ, а не просто набор вещей и явлений.

Личность, кроме того, должна иметь лицо, т.е. должна быть обращена к другому не как к наличествующему чему-то вообще, а как к тому, что так или иначе откликается лицу. Это значит, что личность для своей реализации требует наличия других лиц, к ней обращенных, — следовательно, других личностей. Выходит, что абсолютное «я», которое в силу сво-

* Мне кажется, что выяснение роли чистых идей разума в знании — одна из очень крупных заслуг Канта, несмотря на то, что сам он сделал соответствующую часть своей «критики» далеко не центральной и не самой сильной.

390

ей абсолютности должно было бы быть единым и единственным, само предполагает множественность «я» — множественность абсолютов. Личность есть нечто единственное, но личностей должно быть много: формула личности включает в себя такое противоречие, как внешнее выражение своей иррациональности самого принципа.

обращенных друг к другу и к единому и единственному «я», —

»

она должна быть также единым и единственным «я».

Люди суть предметы, входящие в состав мира. Но люди суть также «я», носящие в себе (каждый) всю абсолютность и единственность «я». Жизненные силы, вознесенные до роли вместителей «я», сохраняющие свою предметность в качестве элементов мира, — это душевные силы, души человеческие.

Творчество наше по существу своему есть самораскрытие личности. Предпосылки личности (только что указанные, т.е. образы души, мира и бога), конечно, являются также и предпосылками личностного творчества, предпосылками, дающими себя знать в творческих актах наших как регулирующие, направляющие эти акты идеи.

Кант говорил о трех «чистых идеях разума» как о регулятивных принципах знания. Но они потому и являются регулятивными принципами знания, что такова их роль в личностном творчестве вообще (лишь одним из компонентов которого нужно считать знание). «Трансцендентальные идеи, — говорит Кант, — не могут иметь определяющего значения, так как они не приводят нас к понятию чувственных предметов, но они имеют необходимое руководствующее значение, так как могут направлять рассудок к известным целям». Кант игнорировал при этом мифологическую природу трех своих «чистых идей», а если бы и увидел ее, то не сделал бы нужного вывода, потому что не признал бы в мифе источника знания. Мы же полагаем, что через наше слово-миф говорит о себе сама реальность. Поэтому и три идеи Канта для нас становятся живыми словами, говорящими о подлинной реальности. Кант прав, находя, что им не соответствуют никакие «чувственные предметы». Но с нашей точки зрения это означает, что они представляют собой не только трансцендентальные идеи, но идеи, говорящие о трансцендентной реальности.

Сделав эти замечания, мы можем установить как исходный пункт последующих размышлений такое положение: наша культура, развиваясь лишь при условии руководствования тремя указанными идеями-мифами, для полной устойчивости и удач- ности своей требует, чтобы пути ее определялись всеми тремя идеями-мифами.

По существу самих идей регуляция творчества нашего всеми ими вполне возможна, так как не исключает одна другую, а напротив, составляет вместе одну верховную правду.

v

настаивает на «очевидности внутренней связи и единства трансцендентальных идей разума», ибо, — говорил он, — «от познания души возвышаться к познанию мира, а от последнего к Первому Существу вообще столь естественно, что это движение познания по-видимому весьма сходно с логическим движением разума от посылок к заключению».

Однако в разрезе психологическом, когда дело идет о динамике освоения человеком трех предельных идей, одинаковое и одновременное подчинение сознания им всем оказывается не легким. Каждая из них, становясь «представлением» и претендуя — совершенно законно — на безраздельное господство, заслоняет, если не вытесняет, собою другие — во всяком случае, ослабляет их регулятивную силу, оставляя за ними роль частичных, подчиненных представлений. Кант, говоривший лишь о трансцендентальном смысле чистых идей, об их логической связи, а не о путях производимого ими оформления сознания, имел право не останавливаться на факте взаимовытеснения порождаемых ими представлений. Но когда мы подойдем к фактически совершающемуся познанию (как к процессу психологическому) и к фактическим проявлениям нашего творчества, мы натолкнемся на трудность совмещения, так сказать, трех без- раздельностей.

Не случайно так называемое «научное мировоззрение» вытесняло образом мира образы бога и души (атеизм «просвещения», «наука не нуждается в гипотезе бога», «психология без души»); не случайно религиозное сознание так опасливо относится к заинтересованности миром и к его изучению; чистая же этика недаром предпочитает иметь дело с одной только душой, отказываясь от бога (или подчиняя его — в роли охранителя нравственности — своим этическим «идеалам») и не особенно считаясь с миром. Миру, пожалуй, удобнее быть без бога и без души (себе довлеющий образ мира), душа, реализующая свою свободу, стоит перед соблазном солипсического отрицания бога и мира; образ же всемогущего вседержителя нередко лишал всякой жизни мир и душу.

Отсюда — неизбежность того, что обыкновенно называют «неудачей культуры».

Так приходим к трем великим неудачам: в плоскости познания эти неудачи дают себя знать как тупик солипсизма, как мертвая абстракция абсолютного объективизма (пресловутое «научное» миросозерцание) или как фидеистическое бесплодие; в плоскости художественного творчества — как скука натуралистического реализма или как растворение искусства в сплошном импрессионизме или как нарочитое конструирование образов (пустых или аллегорических — неизвестно, что хуже); в этике эти неудачи дают себя знать в крайнем индивидуализме, в этическом ханжестве «общественников» или в стоической апатии мудрых мира сего.

Совершенно очевидно, что и в истории своего роста человечество не сразу могло подняться на высоту, где творческое сознание регулировалось бы всеми тремя основными идеями, — что культуры, созданные до получения опыта полноты личности, о котором шла речь выше, не отвечали этому требованию.

I