Ю. Г. Тамбиянц ЦЕРКОВНЫЕ ИНСТИТУТЫ в УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: РОССИЙСКИЙ опыт
Знаковым явлением современной реальности признается глобализация, в общем виде представляющая собой объединение человечества на почве рыночных отношений и либеральных ценностей. Спектр оценок этого феномена колеблется от сдержанно-нейтральных позиций (А.
Мартинелли, М. Кастельс, А. Чумаков) до резко критических (Г. Шиллер, И. Рамоне, И. Валлерстайн). В основном споры вызывает результат глобализационных процессов, являющийся одновременно необходимым их условием. Речь идет о размывании национальной традиции, что происходит под воздействием «метаидеологии» либерализма (А. Дугин), которая опирается на соответствующие институциональные практики.Совершенно очевидно, что глобализация иерархична по своей природе. Суть ее в экономическом подчинении стран Периферии индустриальному (или постиндустриальному) Центру. Последний добивается этого прежде всего за счет распространения соответствующих моделей поведения и мышления, опираясь при этом на высокий потенциал информационных технологий (Делягин). Разумеется, что национальные интересы многих периферийных стран (куда теперь относится и Россия) актуализируют проблему противодействия подобному информационному давлению. Российский исследователь проблем глобализации М. Делягин считает возможным сделать ставку на активизацию традиционной культуры [1, с. 98]. В то же время в отношении ее нынешнего духовного состояния уместно сделать следующие замечания: аномизация культурно-духовной среды заставляет общественное сознание обращаться к традиционным мировоззренческим основам. Вероятно, это можно считать типичной реакцией общественного организма на ценностно-нормативный кризис; трансформации институциональных структур делают мало реальным восстановление традиционных форм национального сознания, которые уже ставились под сомнение в советский период.
Иллюстрирует нынешнее состояние национальной духовной традиции ситуация, складывающаяся вокруг Православия — одного из важнейших традиционных элементов.
Дело в том, что, с одной стороны, Православная религия получила государственный статус после крушения СССР, т. е. здесь имеется факт политико-правовой поддержки. С другой стороны, Русская Православная Церковь в мировоззренческом плане антилиберальна (учитывая догматическую природу религиозных учений, по-другому и быть не может). В нынешнем российском духовном пространстве можно наблюдать своего рода «соперничество» между мировоззренческими формами традиционного характера, представленных Православием, а также либеральной ценностной системой, очевидно антитрадиционного характера. Какого же современное состояние российского религиозного сознания?Итак, прежде всего следует констатировать значительный количественный рост россиян, относящих себя к носителям религиозной веры. В 1997 г. около 50—55 млн считали себя православными (15—18 млн — к различным формам протестантизма и католичества, 10—12 млн — к исламу). Для сравнения в 1989 г. православными себя считали только 20 млн человек [5, с. 269]. Однако редактор журнала «Социологические исследования» Ж. Т. Тощенко отмечает, что несмотря на внешнюю демонстрацию религиозности, отношение людей к церкви изменилось слабо, а общественное сознание остается светским. Так, несмотря на то что к «верующим» себя причисляют более половины населения, тем не менее обязательные обряды (регулярная молитва, посещение храма и т. д.) исполняет лишь 5—10%. В то же время социологические опросы фиксируют не только увеличение числа «верующих вообще», но и приверженцев причудливых эклектических систем: парапсихологии, культа НЛО, разного рода неоязыческих представлений, астрологии.
Уместным представляется заострение Ж. Т. Тощенко внимания на духовном состоянии интеллигенции, поскольку данный слой обычно считается носителем духовности. Восприимчивость отечественной интеллигенции к духовным поветриям характеризовало зачастую «не подлинное обращение (акт сугубо личностный, глубоко изменяющий весь духовный строй человека), а либо дань моде, либо декорация, продиктованная сугубо земными, например политическими, интересами и амбициями — не внутренняя вера, а некая поза, рассчитанная на внешний эффект» [5, с. 270].
Констатируя имеющиеся в общественном мнении установки и намерения увидеть в Православии руководящую и направляющую силу возрождения России (своего рода новую национальную идеологию), Тощенко справедливо отмечает, что подобное желание не сопровождается «осознанным решением изменить свой образ мысли и образ жизни». Кроме того, подобные стремления зачастую игнорируют сложные проблемы жизни общества [5, с. 273].
Представляется, что выводы, представленные в 40-х годах XX в. классиком социологии К. Маннгеймом, заслуживают внимания для описания и отечественной религиозной ситуации [4, с. 503]. Констатируя утрату христианской религией интегрирующей роли в обществе, Маннгейм отмечает: 1) зависимость духовной жизни от конкурирующих социальных институтов. Разнообразие общественных процессов, стимулирующих рост социальных действий и взаимодействий, усиливает секуляризационные тенденции; 2) происходит формализация роли религии, что отмечается приведенными выше эмпирическими данными и их теоретическим обоснованием Ж. Т. Тощенко; 3) религия теряет социальную опору, наблюдается готовность религиозных лидеров сотрудничать с правящими классами. В российской ситуации это скорее проявляется в демонстративной религиозности нынешних политических лидеров, многие из которых еще недавно заявляли о своем атеизме (это было условие партийной карьеры). По данным ВЦИОМ, только 7% респондентов считает, что большие начальники реально верят в Бога, тогда как 73% убеждены, что религиозность политических лидеров — не более чем стремление к саморекламе [5, с. 279]. Известный российский богословский публицист А. Кураев, справедливо подчеркивает, что ведь главный вопрос не в том, ходит ли политический деятель в храм или нет, а в том — есть ли для него духовная православная составляющая при принятии решений [2, с. 67].
Ж. Т. Тощенко делает очень важное замечание по поводу роста религиозности, связывая его не столько с глубинными мировоззренческими изменениями, сколько с потребностью в культурно-исторической идентификации [5, с.
271]. Это объясняется тем, что во-первых, объективная социальная ситуация, определяющаяся институциональной спецификой, выдвигает правила игры, мало совместимые с православными ценностями. Кроме того, не следует забывать, что церковь составляет элемент вновь образованной институциональной структуры, становясь рыночным субъектом, со всеми вытекающими отсюда последствиями в отношении качества священнослужителей.Во-вторых, общественное сознание переживает рационализацию сознания («расколдовывание мира» М. Вебер), особенно усиленную процессами индустриализации. Догматы Православия попросту трудно вписываются в современные способы мышления. Маннгейм в середине XX в. писал о необходимости адаптации базовой духовности к новой социальной ситуации [4, с. 523].
Что касается ценностных ориентаций, определяющих социальное поведение, то здесь Н. И. Лапиным отмечается очевидная склонность к либерализации. В то же время он же подчеркивает неоднородность разделяемых ценностей в зависимости от положения в иерархической структуре, или другими словами, в соответствии со степенью адаптированности к рыночным условиям [3, с. 109, 111]. Как представляется, задача нынешних церковных институтов в том и состоит, чтобы попытаться, если и не преодолеть классовые мифы, то хотя бы привести их к некоему консенсусу в рамках национальной идеологии, опирающейся на ценности Православия.
литература 1.
Делягин М. Г. Мировой кризис: Общая теория глобализации. — М., 2003. 2.
Диакон Андрей Кураев. Церковь в мире людей. — М., 2009. 3.
Лапин Н. И. Инверсия доминантных процессов социокультурной трансформации и ее акторы // Кто и куда стремится вести Россию? — М., 2001. 4.
Маннгейм К. Диагноз нашего времени. — М., 1994. 5.
Тощенко Ж. Т. Парадоксальный человек. — М., 2001.